Текст книги "Последний штрих"

Автор книги: Владимир Осинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Осинский Владимир
Последний штрих

ОСИНСКИЙ ВЛАДИМИР ВАЛЕРИАНОВИЧ

ПОСЛЕДНИЙ ШТРИХ

"В человеке все должно быть

прекрасно..."

Добрая старая сказка.

Он проснулся и, как ему показалось, сразу ощутил себя тем, что он есть.

Однако так было не потому, что профессор филологии Глюк, общепризнанный авторитет в части изучения древних языков (середина XX века), принадлежал к числу людей действия – собранных, волевых, в любой момент готовых распрямиться, как пружина, чтобы с веселым безрассудством завести старую пиратскую песенку: "Мы-спина к спине-у мачты, против тысячи – вдвоем!"

Увы, пробуждение профессора Глюка (33-х лет, среднего роста, отнюдь не склонный к ранней полноте и облысению, приятный в обращении, не лишенный ряда побочных, кроме основного, талантов) было таким, каким оно было, в силу совершенно иных причин...

Итак, он проснулся -и сразу ощутил себя тем, что он есть.

Вместе с тем профессор ощутил смутное чувство тревоги, которая заставила его пролежать некоторое время с закрытими глазами: по опыту научной работы он знал, что так легче собраться с мыслями.

Нет ученого без воображения, а Глюк считался – и вполне заслуженно большим ученым. Поэтому он без напряжения представил себе свое уютное жилище.

Повисшая в тщательно отрегулированном антигравитационном поле небольшая сферическая капсула, надежно защищенная от влияния каких бы то ни было внешних факторов. Если же потребует характер вдохновения, профессор может вызвать простым нажатием клавиши и теплое солнечное утро за окном, и моросящий осенний дождь, и мерцающую мириадами звезд таинственную тишину глубокой ночи... Тысячи кристаллов, каждый из которых хранит сотни томов разнообразнейшей литературы-домашняя библиотека. Видеокоммуникатор, позволяющий за несколько секунд создать безупреченую иллюзию непосредственного общения с любым абонентом, живущим в любой точке планеты... Словом, полнейший Комфорт с самой большой буквы, о котором могли только мечтать люди эпохи, столь хорошо знакомой Глюку благодаря его профессии. Ведь знание языков предполагает и доскональное знакомство с соответствующим периодом истории. Во всяком случае-для серьезного и добросовестного исследователя, а профессор Глюк, повторяем, был исследователем именно такого склада.

...По-прежнему не раскрывая глаз, он слегка улыбнулся, с удовольствием предвкушая, как, -повинуясь его волевому усилию, включится озоновый душ-великолепный импульс, ласково и настойчиво, но без малейшего намека на насилие, побуждающий человека стряхнуть с себя остатки сна и с бодрой радостью в душе и теле включиться в повседневную реальность, зовя к работе и жизни, которая есть ни что иное, как целеустремленный и в то же время свободный творческий поиск.

Незаметно для себя погрузившись в этот профессионально-привычный процесс осмысления и аналитического препарирования обыденных вещей и явлений, Глюк совсем – было забыл о странном чувстве тревоги, сопутствовавшем пробуждению. Он окончательно собрался адресовать обычное волевое "сезам" озоновому душу-и вдруг тревожное чувство с новой силой охватило все его существо.

Все более поддаваясь недоумению (но не страху, ибо, как уже понял, конечно, читатель, не могло быть и речи о страхе в этом предельно благоустроенном и безопасном мире), профессор зажмурился крепко-крепко, словно ребенок далеких времен, проснувшийся среди ночи в темной комнате.

Отточенный мозг исследователя заработал быстро и лихорадочно.

Что это было? В чем причина тревоги? Что-не так?

С крайней на себя досадой Глюк обнаружил эту лихорадочность обычно безукоризненно четкого мышления. Поиски происхождения странного чувства возмутителвнейшим образом переплетались с мыслью о проблеме, над которой он бесплодно бился уже больше двух недель. Глюк не мог-ни в дебрях своей кристаллотеки, ни в тайниках наследственной памяти (если такозая существует), ни в причудливых новообразованиях логических умозаключений-отыскать некий языковый варваризм, относящийся к эпохе, которую он изучал. Между тем у него не оставалось никаких сомнений, что лот варваризм должен был существовать... В этом месте тугой запутанный клубок его мучительных размышлений распался. Его разорвали настойчивый-похоже, кулакам помогали доги-стук в дверь, а также грубый и сиплый (по всей вероятности, не от простуды) голос:

– Эй ты, профессор кислых щей! А ну открывай... Открывай, тебе говорят!

Глюк не успел удивиться стуку, хотя в сферической капсуле не было никаких дверей в обычном смысле этого слова. Верный профессиональной одержимости, он только с бескорыстным восторгом отметил про себя, что впервые слышит выражение, содержащее в себе термин "кислых щей"-идиому, выкопанную им два года назад в одной из полуистлевших книг. Однако новая атака на дверь вернула профессора к действительности. Боже мой, подумал он, где я и... и что это?!

Глюк даже не заметил, что его реакция на происходящее выразилась в одном из древнейших оборотов речи. Фанатическая преданность профессии не раз находила именно такой выход: забываясь, он употреблял целые фразы из языков, которые изучал, и тогда друзья мягко и доброжелательно над ним подтрунивали.

Боже мой, подумал молодой профессор.

И открыл глаза.

II

Он открыл глаза, и события стали развертываться с ошеломляющей быстротой. Это коловращение совершенно неожиданных, более того-невероятных впечатлений, разумеется, не позволило профессору Глюку сориентироваться в деталях внезапно окружившего его мира. Ясно было одно: он проснулся не там, где заснул накануне, утомленный чрезвычайно сложной и не менее увлекательной работой.

Точнее, он не смог бы определить наименования, а подчас и назначения предметов, загромождавших его жилище. Но хватило нескольких секунд, чтобы професcoр успел осознать: вчера всех этих вещей не было и в почине, и само жилище тоже было совсем иным.

Вмecто ласкающих глаз округлых очертаний его в меру просторной холостяцкой капсулы-квартирки взгляд больно упирался в безобразные прямые стены, сходящИxcЯ под прямым углом. В единственное квадратное окно врывался нестерпимый свет громадной электричeской лампы, вывешенной снаружи неизвестно кем, но с одной, несомненно, целью: не давать человеку спокойно спать. И от всего вместе взятого веяло враждебностью, холодом, отчужденностью и полнейшим бездушием.

Глюк невольно застонал. Он был близок к отчаянию (состояние, дотоле известное ему только в теоретическом плане, да и то лишь в силу того, что профессор изучал древние языки и, следовательно, древнюю историю) .

Глюк застонал. Незамедлительно в тишине, наступления которой он не заметил, раздался тот же сиплый бас. Теперь в нем были нотки торжествующей мстительности и неприкрытого злорадства.

– Ага, зашевелился, очкарик! Ну... (последовавшие за этим три слова остались непонятными даже прославленному лингвисту)... погоди! Я тебе (те же три слова, только в другой вариации) покажу, как соседей не уважать!.. Открывай, идол, а то дверь выломаем!

Дальнейшее напоминало кошмар (кстати, последнее понятие имело для профессора также чисто теоретический смысл-в благословенном мире гармонической цивилизации, в котором он вчера заснул, кошмаров вообще не существовало – ни во сне, ни наяву).

Кошмар начался с того, что, поспешно опустив ноги на пол, Глюк оказался по щиколотку в ледяной воде.

От неожиданности и испуга он коротко взвизгнул и, глубоко шокированный собственным поведением, мгновенно зажал себе рот ладонью. В его мире никто никогда не визжал, даже от боли, потому что боль, как непременная составная часть человеческого существования, давно ушла из жизни.

Затем профессор прошлепал босыми ногами к истерично вздрагивающей от ударов двери, сообразил, в чем состоит назначение запиравшей ее щеколды, и оказался лицом к лицу с коренастым детиной в майке, который стоял, размахивая здоровенными волосатыми кулаками. За его широкой спиной толпились: растрепандая пожилая женщина в нежелающем запахнуться красном халате, лысый щуплый старик с острым носом (на кончике-прозрачная капля), радостно возбужденный в предвкушении пока что неведомых, но безусловно шумных событий лохматый подросток. За ними-еще двое или трое, их Глюк рассмотреть не успел, так как опешивший в первую минуту детина в майке продвинулся на шаг вперед и с нехорошей ласковостью в голосе спросил:

– Это что же получается, гражданин... очкарик? Опять воду в ванной закрыть забыли?..

Небольшое отступление: за ничтожно малый промежуток времени, мелькнувший с того момента, как профессор вышел из комнаты, и до того, пока обладатель майки и волосатых кулаков сделал шаг вперед, профессор успел подумать:

"Так вот как они выглядели, люди той эпохи..." (Он уже не сомневался, что непонятно каким образом попал в далекое прошлое). Это было последней попыткой Глюка воспринимать окружающее в плане его научного oсмысления, ибо в то же мгновение суровая действительность заявила о себе с бесцеремонностью автомобильного клаксона.

– Вот, значица, как выходит,-с неумолимой последовательностью продолжал темпераментный оппонент профессора.-Мы, мол, книжками занимаемся... в этих... эфиреях витаем, а...

– В эмпиреях,-машинально поправил Глюк. При всей своей врожденной застенчивости он не мог мириться со столь варварским отношением к грамматике.

– Вот-вот!-обрадовался детина.-Поправляй нас, учи... А вода пусть текет, да? Пусть соседей заливает! Им, бедолагам неученым, что в лоб, что по лбу... У-у, очкарик несчастный!

– Так его, так, милый!–эхом отозвалась женщина в нежелающем запахиваться халате.-От них, очкастых, все зло...

– Но у меня нет очков, – попробовал возмутиться Глюк, невольно начинавший уже чувствовать себя полноценным участником конфликта, готовым до последней капли крови отстаивать свою позицию.-У маня контактные линзы! Кроме того, не знаю я никакой ванной и знать не хочу. У меня-озоновый душ, так что...

– Че-го?!-изумился оппонент в майке.-Линзы? Озоновые? Душ? Ты чего это заливаешь... контактный, а?

Лысый старичок пожертвовал своей каплей – она растворилась в озерце медленно опадавшей воды, как слезинка в море общечеловеческих горестей, боднул головой воздух и бодро вступил в разговор.

– Нехорошо,-проникновенно сказал он.-Нехорошо, гражданин Глюкин. А ведь высокое звание профессора носите-профессора, выучившегося на наши кровные народные денежки и, следственно, призваны нам, то есть трудовому народу, служить! А кран-то, кран не закрываете.

– Тоже мне-"трудовой народ" нашелся!-на помощь– вконец отчаявшемуся Глюку неожиданно пришел лохматый подросток, который до сих пор со свойственной его возрасту любознательностью молча и жадно усваивал новые сведения о жизни, искренне дивясь сложности человеческих взаимоотношений. Сам-то всю жизнь махинациями только и занимался. Дачу построил? Построил. Инвалидный "Запорожец" завел? Завел! А по какому праву? Какой у тебя ноги-руки не хватает? Тоже мне-инвалид войны нашелся!.. Заглянуть бы еще в твою сберкнижку...

Должно быть, лысый старик был перенасыщен влагой. Острым глазом исследователя профессор зафиксировал любопытное обстоятельство: на месте каждой капли, то и дело срывавшейся с длинного острого носа, сразу вырастала новая. При упоминании же о сберкнижке (несколько оправившийся Глюк решил обязательно исследовать этот новый для него лингвистический архаизм) старик так интенсивно забрызгал слюной, что все поспешно от него отступили.

...Не будем приводить слов владельца "инвалидного" "Запорожца". Среди читателей, несомненно, найдется немало людей, которые не смогут воспринять многие из этих слов с невозмутимостью лингвиста, удостоенного профессорского звания в тридцать три года. Поэтому перейдем прямо к развязке.

Наступил, наконец, момент, когда нервы профессора Глюка не выдержали. Ведь емудаже не снилось (повторяем: в том, его мире давным-давно не было места кошмарам-ни во сне, ни наяву), что люди могут мыслить и вести себя подобным образом.

Глюк крепко зажмурился, надеясь прогнать наваждение. Не помогло.

Тогда, повинуясь внезапному озарению, вырвавшему из архивов памяти одно из бесчисленных известных ему понятий древней лексики, он закричал громовым голосом:

– Ми-ли-цм-я!!!

Остальное Глюк помнит очень смутно. Мгновенно, словно стальной щит отрезал его от окружающего, умер режущий слух гвалт коллективной перебранки. Исчезла заливавшая пол вода. Смягчаясь, стали расплываться резкие тени от яркого фонаря за окном. Расплывались лица, только что искаженные гримасой злобы, мстительности, мелочной жалкой ненависти и тупой затаенной хитрости... Глюк успел расслышать несколько слов, которые сказал детина в майке-сказал уже не угрожающе, а просительно, по-прежнему сипло, но теперь искательно и даже заискивающе... И все исчезло.

Профессор Глюк проснулся в своей в меру просторной холостяцкой сферической капсуле, улыбнулся мягкой полутьме, включил озоновый душ и, наскоро позавтракав, нажал на кнопку вызова аэролета. Он спешил к любимой работе. Однако прежде он направил аппарат к другой-не рабочей-сфере, тоже плавающей в антигравитационном поле.

Профессор спешил перевернуть новую страницу своей новой книги.

III

– Вот и все! – сказал Психоконструктор, включая сложную аппаратуру, описание которой было бы чрезвычайно интересным, однако привести его, к сожалению, невозможно, так как оно займет слишком много места.

– Все! – повторил он устало и удовлетворенно. Последний штрих нанесен, и отныне профессора Глюка больше не будет мучить то, что, по его же словам, древние называли "комплексом неполноценности".

Юный Ассистент спросил с прямотой, ставшей в те времена непреложным законом поведения:

– Но была ли необходимость создавать для профессора столь ужасные условия?

– Конечно! Только так закаляется сталь!

– Простите, Конструктор, а в чем, собственно, заключался тот изъян, та, как вы выразились, "душевная трещинка", от которой Совет решил избавить профессора?

Психоконструктор ответил серьезно:

–Ничего особенного... я хотел сказать-ничего сложного. Однако эта трещивда могла весьма плачевно отразиться на личной судьбе незаурядного, очень нужного Обществу человека.

– А точнее?

– Он был слишком, до болезненности, застенчив. Застенчив настолько, что даже не мог объясниться с девушкой, которую любил уже более четырех лет. Не знаю, в чем причина... Неожиданный всплеск отягощенной в неизмеримо далеком прошлом наследственности? Или следствие того, что слишком уж совершенен наш нынешний мир? Не знаю... Но, во всяком случае, теперь все позади. "Трещинка" ликвидирована.

– Н все-таки. Конструктор... Вы уверены в правильности выбора? Следовало ли "посылать" профессора Глюка в этот ад? Гнездо закоренелых мещан, невежд и стяжателей, к тому же свитое в коммунальной квартире с общими удобствами...-Ассистента передернуло. – Неужели нельзя было ограничиться инсценировкой нападения на профессора разбойников с большой дороги или, скажем, "забросить" его на необитаемый остров, кишащий ядовитыми змеями и хищными зверями?!

– Я уже сказал, юноша... насчет стали. У Глюка было заболевание достаточно серьезное. Соответственно требовались и наиболее радикальные из всех известных нам методы лечения... Ну, хватит об этом. Мне пришла в голову довольно забавная мысль. Не кажется ли вам, что в основе ложной тревоги древних социологовпрогнозистов по поводу якобы неизбежного в будущем -то есть в нашем с вами настоящем-резкого возрастания так называемой некоммуникабельности людей лежал в корне ошибочный тезис: сверхгорода с многоэтажными домами и изолированными квартирами в них ведут к разобщенности, к самозамыканию в тесном семейном кругу? Как видите, получилось наоборот-индивидуальные капсулы-жилища действительно дали возможность каждому создать свой собственный мир. A это...

– Это принесло людям подлинную свободу! – с юношеской горячностью подхватил Ассистент. – Свободу в самом широком смысле слова-бытовую, духовную, физическую... Свободу передвижения, наконец. А ведь именно отсутствие или недостаток всех этих факторов и были когда-то главным препятствием на пути установления контактов между людьми!

– Согласен,-задумчиво произнес Психоконструктор. – Впрочем, здесь есть одно обстоятельство...

Но какое нам дело до этих скучных материй?

Две сферические капсулы, слившиеся в одну, словно состыковавшиеся космические корабли, свободно парили в тщательно отрегулированном антигравитационном поле.

– Знаешь,-доверительно шепнул профессор Глюк золотоволосой девушке, стоявшей рядом с ним у огромного сферического окна, и крепче обнял ее за плечи. – Знаешь, я все-таки выяснил точное звучание того лексического варваризма, который ранее открыл теоретически, Помнишь?

– Угу, – ответила золотоволосая, без особого, впрочем, интереса. – И как же он звучит?

– Когда я крикнул: "Милиция!"-все они сначала замолчали, а потом детина в майке сказал: "Слушай, друг, давай лучше сообразим на троих и замнем... для ясности. Идет, а?"

– Идет...-эхом отозвалась Золотоволосая, но было видно, что она думает о другом.