Текст книги "Нино, одинокий бегун"

Автор книги: Владимир Орешкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– Сколько осталось до отлета? – спросил я. Она посмотрела на часы. Тридцать минут.

Лежа на диване, я наблюдал за ней. Она основательно подготовилась к путешествию.

Из объемистой сумки появилась вазочка, – она поставила в нее цветы, переносное видео, несколько платьев на плечиках, тапочки и большой пакет, который она положила на стол.

– Люблю сладкое, – пояснила женщина, – на космических транспортах небольшой ассортимент, приходится брать с собой.

Дверь открылась, и вошла знакомая очаровательная стюардесса. Она заученно улыбнулась и обратилась к моей спутнице:

– Извините, произошло досадное недоразумение. Оказалось, вам выдан билет на занятое место.

– То есть как? – возмутилась женщина. – Я лечу к мужу, он администратор колонии на Юринале, его коэффициент "сто двенадцать". Что значит занятое место?!

– Простите, – сказала стюардесса, – но вам придется занять другую каюту, это место не ваше.

– Ничего не знаю, – сказала женщина и отвернулась. Стюардесса исчезла, а через минуту возвратилась снова, уже в сопровождении двух мужчин в форме звездных пилотов.

– – Командир корабля Бриге, – представился один. – Приносим извинения, билет на это место вам выдан ошибочно. Для вас приготовлена каюта одного класса с этой, – он посмотрел на меня и добавил: – Кстати, вашим соседом там будет девушка.

Попутчица вспыхнула и сказала:

– Хорошо, но я буду жаловаться.

Через пять минут, собрав вещи и не попрощавшись, она ушла.

Взлета я не почувствовал. Вспыхнула предупреждающая надпись, отразился в ушах комариный писк и пропал. Я протянул руку и включил бортовое видео. Стена каюты засветилась, потом вдруг стала прозрачной, и передо мной возникла черная картина космоса. Много раз видел её в фильмах, и признаться, она разочаровала меня.

Ожидал чего-нибудь более эффектного. Звезды на экране смазаны, транспорт уходил в подпространство.

Свобода, долгожданная свобода окружала меня – но я не радовался ей. Усталость овладела мной. Родная планета, год назад такая ласковая, стала мачехой. Среди огромной черной пустоты остался голубой шарик, где живут бывшие приятели одногруппники, родители которых заставили отказаться от меня, рыскают, пытаясь найти, испугать, поставить еще один эксперимент умные ученые люди. Ничего прежнего уже не будет, начинается другая жизнь, чужая и в то же время моя.

В дверь каюты постучали, затем она открылась, вошёл новый попутчик, невысокого роста старичок в старомодном костюме и с тросточкой в руке. Он остановился на пороге, прищурился, разглядывая противоположную стену-экран, где мерцала точками разноцветная бездна.

– Добрый вечер, молодой человек, – сказал негромко он. – Я не помешал?

– Нет, – ответил я.

Он присел на краешек своего дивана, отложил трость и выпрямился, не касаясь мягкой спинки.

– Вас не пугает эта пустота?

– Почему она должна пугать?

Старичок долго молчал, не отрывая взгляда от экрана, а затем негромко сказал:

– Она бесконечна... Жизнь человеческая – коротка.

– Ничего, на мой век хватит.

– Пожалуй. Поэтому завидую вам.

– Чего там завидовать, – буркнул я, садясь. – Подумаешь, эка невидаль. Вы тоже были молоды.

Старичок рассмеялся, но будто из вежливости, по обязанности:

– Не ценил... Хотя, кто знает, если бы молодость вернулась, не повторилось бы все так же. Путешествуете?

– Нет, завербовался на работу.

– Работа... – как бы про себя повторил старик, – довольны своей работой?

– Не знаю. Поживем – увидим.

– Вы никогда не размышляли о необъятности мира?

– Не приходилось.

– Жаль... Я последнее время часто об этом думаю. Иногда даже просыпаюсь по ночам... Человечество огромно – каждый лишь винтик в огромной машине цивилизации. Его легко заменить. Машина эта кажется мне всесильной, а иногда далекой от совершенства... Вот, к примеру, все мы разделены на двести рангов, – и это, должно быть, справедливо, потому что существует в человеке внутренний потенциал, потолок, выше которого он прыгнуть не может... С одной стороны, а с другой – человек смертен... Более того, независимо от своего ранга, от значимости он живет приблизительно одно и то же время. Так же болеет. Было бы правильней, если бы люди выше рангом и жили дольше. Вы не находите это справедливым?

– Не нахожу...

– Вам виднее, вам виднее... Впрочем, вы всегда непостижимы. Иногда кажется, что законы логики не действуют на вас.

– На кого на вас? – спросил я.

Старичок добродушно рассмеялся и посмотрел на меня. В его глазах прыгали хитрые искорки.

– На молодежь, конечно... – смеялся он. Он показался мне забавным старикашкой, добрым и немножко болтливым.

– Я слышал, старые люди не в состоянии понимать молодых.

– Упрёк справедливый, принимаю... Вы в школе хорошо учились?

– Неплохо.

– Что вы, к примеру, можете сказать об общественной иерархии цивилизации?

– Могу сказать, что директора школы видел часто, администратора района один раз, когда он приезжал на праздник начала учебного года, администратора города только по видео. Администратора планеты – тоже. Вот и все, совет администраторов планет составляет Центральный Совет, который решает вопросы в масштабе Заселенных Земель. Зреть их простому смертному не дано... Зачем вы спрашиваете?

– Интересно, насколько нынешняя молодежь осведомлена в этих вопросах... Как вы считаете, если возникла необходимость срочно принять решение, обязательно собирать Совет?

– Нет... Думаю, что нет.

– Правильно, администраторы планет не успеют посоветоваться... Должно быть, эта проблема искренне занимала старичка, потому что он глубоко задумался – скосил голову набок и полуприкрыл глаза.

– В наше время, – наконец сказал он, – люди слишком ленивы. Сдвинуться с места для нас проблема, а под лежачий камень, как известно, вода не течёт...

Он посмотрел на меня, словно ожидая ответа на свой непонятный вопрос, и, не дождавшись, продолжал:

– Что касается меня, то я боюсь космоса... Не потому, что он страшен или ему нет конца, – потому что в нем скрыто новое... Смешно, правда?

– Совсем не смешно, – сказал я.

– Вот видите, вы меня понимаете, а я вас – нет, – заливисто рассмеялся старичок.

В это время включилась трансляция, женский голос предупредил, что ужин начнется через десять минут. Оба ресторана уже открыты для желающих.

В дверь постучали, – блестя нашивками, вошел капитан транспорта и, вытянувшись по стойке "смирно", пригласил старичка на ужин в кают-компанию... Старичок, казалось, нисколько не удивился невероятному происшествию. Он кивнул и показал на меня.

– Если не возражаете, я буду с молодым другом. Капитан не возражал.

– Вы, должно быть, большой начальник? – спросил я. Он кивнул, вполне, впрочем, демократично.

– Какой у вас квалификационный балл? Он посмотрел на меня и сказал спокойно:

– "Двести". Я подпрыгнул на месте.

– Такого же не бывает!

– Случается иногда, – не согласился он. – Бывает даже не такое: люди, которые вообще не получают квалификации.

– Не может быть, – сказал я довольно кисло.

– Могут быть и бывают.

После ужина, на котором команда трансперта постаралась блеснуть гостеприимством, мы вернулись в каюту.

Странно, должно быть, но лоск и светскость вечера, его богатство, экзотичность обстановки не произвели впечатления. Я с особой остротой чувствовал себя вором, словно бы присвоил право сидеть рядом с вежливым старичком, одним из умнейших людей цивилизации.

– Мой балл "сорок два", – сказал я, когда дверь закрылась и мы остались одни.

– "Сорок два", – повторил он медленно. – Может быть, и так... Вас смущает наше знакомство? Да, в нем много необычного... Он некоторое время разглядывал меня, затем сказал:

– Через час транспорт делает остановку. Я покину вас. Меня не оставляет мысль, что вас что-то гнетет. Не поделитесь ли со мной проблемами? В моих руках сосредоточена большая власть, невероятная. Я иногда не подозреваю о размерах её... Думаю, в моих силах помочь вам.

– Почему?

– Потому, что вы мне понравились, – рассмеялся он. Но смеялись одни губы, глаза же оставались проницательно печальны.

– У меня все хорошо, – сказал я.

– Как знаете, – произнес он, вставая. – Мне пора... поверьте, приятно было с вами познакомиться.

– Вы мне тоже понравились, – ответил я, пожимая его руку. Заснул быстро, длинный тяжелый день сделал свое дело... Совсем не давно я гордился индексом "сто четыре", считал себя избранным и начинал посматривать свысока на остальных людей. Нынешний балл, "сорок два", показался мизерным и сначала оскорбил меня...

Прошло немного времени – я обнаруживаю равнодушие ко всем на свете баллам. Вам всё равно, есть ли у меня балл, нет ли его...

Может быть, высшая справедливость в том и состоит, чтобы никакого балла не было, а человек всего добивался сам, своим потом и кровью Если он человек... Добрый старик наверняка что-нибудь бы смог сделать для меня, если бы я попросил... Но меня не волновала его помощь... Более того, я не хотел ее...

Полет на транспорте продолжался четверо суток, после этого я летел неделю на другом корабле. Поменьше, потом пересел на небольшой рейсовый корабль, а он уж доставил меня к месту назначения. Со скукой разглядывал я местные достопримечательности. Планета, на которой оказался, относилась к разряду вечно новых планет. Администрация ее готовилась пышно отметить тысячелетие со дня высадки первых переселенцев, которое исполнялось в будущем году. С тех пор мало что изменилось на планете. По-прежнему два небольших поселка обслуживали несколько шахт, в которых автоматы тысячелетней давности конструкции исправно добывали титановую руду. Жизнь текла неторопливо, каждому новому человеку были рады... Первые недели я еще мог там находиться. Работа оказалась не тяжелой, в основном приходилось заниматься документами. В моем распоряжении был универсальный робот и две лаборантки, которые, как и все женщины цивилизации, пожелавшие работать, не получали за это денег, а делали это из энтузиазма.

Документация быстро надоела до чертиков, я стал уже через несколько дней отлынивать от нее, шатался по окрестностям, невзирая на местные легенды о подземных тварях, умыкающих людей в недра планеты.

Подземных тварей я, должно быть, не заинтересовал, окрестности поражали однообразием – холмистая равнина, покрытая сиреневыми невысокими кустами, – и тоска моя превратилась в муку.

Через месяц я пришел к администратору колонии и предложил расторгнуть договор.

Он посмотрел на меня недоуменно и приподнялся из-за стола.

– Что вы хотите? Вас не устраивает оплата? По-моему, она не плохая. Масса всевозможных надбавок. За удаленность, за климатические условия, за отсутствие естественных водоемов, еще и еще. Для своего коэффициента вы получаете максимум.

Что вас не устраивает?

Я пожал плечами.

– Вы – странный человек... Сообщаю: расторгнуть договор я не вправе. Для этого нужны уважительные причины, перечисленные в соответствующих пунктах законодательства. Насколько понимаю, ни одной из этих уважительных причин у вас нет. Если не согласны, подавайте в суд, только предупреждаю, закон всегда на стороне правых, то есть администрации. Не забудьте и о компенсации тех средств, которые на вас затрачены. Стоимость проезда сюда обойдется вам во много раз больше, чем вы здесь пока заработали.

– Не могу здесь жить, мне тошно, – сказал я.

– Если тошнит, обратитесь к врачу.

Так я и ушёл ни с чем.

Но видеть одних и тех же людей, робота-универсала и двух лаборанток, каждый день надевающих на себя что-нибудь новенькое, высмотренное в журналах мод, с оказией попадающих на планету, я не мог.

В забытом богом поселке жизнь текла неторопливо. Руда исправно добывалась. На обогатительной фабрике автоматы круглосуточно извлекали из нее чистый элемент.

Грузовые корабли забирали титан и с завидным постоянством, ровно через день, в шесть часов вечера по местному времени, взлетали в космос, содрогаясь от тяжести полностью нагруженных трюмов... Каждый занимался своим делом, вечером ходили в кино, организовывали пирушки на свежем воздухе, во время которых некоторые особенно набравшиеся колонисты во весь голос призывали на поединок подземных чудовищ. Чудовища, даже если и были, давно попрятались от страха перед бесшабашностью пришлых людей.

Приглашали и меня, но с каждым разом я соглашался все более неохотно. Знаменитую историю о веселом инженере Ирвине, провалившемся однажды в яму и кричавшем оттуда замогильным голосом, я знал наизусть. Какой-нибудь старожил рассказывал ее каждый раз заново, по обычаю нужно было делать вид, что слышишь ее впервые и как можно, более искренне изумляться находчивости инженера.

Однажды пришла мысль, что злополучная машина, обделившая меня когда-то, на самом-то деле права, я не пригоден ни к одному делу, которым призваны заниматься люди.

Что я ценил, кроме собственной свободы, – ничего! Зачем она нужна?! Все миры похожи один на другой. Все люди одинаковы. Их разделяет только балл, который они получают после окончания школы... Куда я бегу, если мое предназначение быть лишь предметом для исследования наукой. Они полгода определяли патологию, скрытую во мне. Так и не смогли... Она на поверхности, чтобы добраться до нее, не нужно глубоко копать – я ни к чему не пригоден.

Коли так, то могу, конечно, еще раз достать паспорт, еще раз попытаться заняться не своим делом – результат будет тот же. Могу забраться в городскую кассу и обчистить ее. У меня появится куча денег. Могу сбежать отсюда и предаться увеселениям, благо мест в цивилизации для этого достаточно, – но и развлечения утомят... У меня нет дела, ради которого можно было бы жить. Я – пустое место!

Нуль!

Чтобы существовать, приходится выдавать себя за других, но что я фальшивка, начинаю чувствовать сам, потом почувствуют и окружающие...

На меня уже начинали посматривать косо, я был не похож на жизнерадостных колонистов.

Нынешний коэффициент отделял меня от тех, у кого он был ниже – рабочих, поваров в столовой, работников почты и магазинов. В то же время узкий круг специалистов, имеющих балл больше, был так же недоступен мне. Я чувствовал себя в слоеном пироге, в котором мне раз и навсегда отведено определенное место.

Дошло до того, что я начал с удовольствием вспоминать дни, когда, надо мной висела опасность, меня преследовали ученые мужи, поднявшие на ноги розыскную службу Земли. Тогда была цель – избежав преследования – теперь же ничего нет.

Существование стало терять смысл.

Я перестал ходить на работу, устраивался где-нибудь подальше от городка, чтобы здания и порт пропадали за холмами, собирал сухие ветки и разводил костер.

Смотрел на красноватое пламя, сидел, положив голову на колени, и думал. О чем я думал среди сиреневого приволья чужой планеты? Трудно сказать.

Мысли текли сами по себе, иногда останавливаясь на чем-то, перескакивая с одного на другое, в них не было последовательности. Меня это устраивало, так и должно быть с человеком, который ничего из себя не представляет. В них перемешалось все: воспоминания детства, образы друзей, которые забыли обо мне, презрение к женщинам, в крови которых предательство, живые картинки случившегося со мной за этот год... Я почему-то с удовольствием вспоминал корягу, на которой плыл когда-то по незнакомой речке, и лужу, где брал воду для того, чтобы приготовить кофе.

– Что вы тут делаете?

Оказалось, меня в уединении потревожили администратор колонии и еще несколько ответственных лиц, стоявших рядом с ним с выражением тревожного любопытства на лицах.

– Что это? – с недоумением спрашивали они.

– Костёр, – отвечал я. – Так горит дерево на воздухе.

– Зачем?

– Не знаю, – пожимал я плечами, – так хочется.

– Пойдемте с нами, – говорили они мне.

Я подчинился их требованию. Они уговаривали негромко и вежливо. Ни в чём не перечили, и я понял – они считают, что я сошел с ума.

Через день меня забрал с планеты Бельведер маленький санитарный корабль. Он быстро мчал в пустоте космоса, сжимая в движках пространство.

Я знал, он везёт меня в госпиталь. Где меня будут лечить. Если я на самом деле сумасшедший. Что в этом удивительного?.. Я на самом деле нуждаюсь в лечении.

Больница, в которую меня привезли, находилась на очень зелёной планете, имени которой мне не сказали. У меня осталось от неё ощущение огромного парка.

Невысокие корпуса больницы, легкие на вид здания, окружала ухоженная до предела природа. Кусты и трава были подстрижены, земля под деревьями взрыхлялась два раза в день, больные, желающие потрудиться, ещё и поливали её. Мы приехали из космопорта перед обедом, когда некоторые из них, с лейками и граблями, возвращались в жилой корпус.

Я обратил внимание, что все они крепкие и молодые. Мотыги и лейки в их могучих руках казались игрушечными.

– Откуда? – спросили они.

Я назвал планету.

Они в недоумении переглянулись.

Такое же удивление на лицах я увидел у дежурных врачей.

Автомат экспресс– диагноза мучил меня минут двадцать, врачи успели познакомиться с сопроводительными документами и встретили меня во всеоружии своей науки. Мой организм оказался в норме, никаких нарушений автомат не нашел.

– Значит, так: беспричинная депрессия, стремление оставаться в одиночестве, в связи с чем частичное неприятие людей, восстановление заложенных в наследственных отделах памяти архаичных стремлений, а именно, влечение к огню, – перечисляли они симптомы моей болезни, – частичная потеря трудоспособности, влечение к созерцательности...

– Коэффициент довольно низкий, "сорок два", – уточнил один из присутствующих Должно быть, мой случай был нетипичным, трое врачей долго разглядывали меня и задавали массу вопросов, внутренний смысл которых был как на ладони.

Интересовались, где я провел детство, какая обстановка была в семье, что побудило меня завербоваться так далеко от Земли.

Спрашивайте, спрашивайте, злорадно думал я, все равно никто из вас ни о чём не догадается. Никто не сможет открыть мой ларчик.

– Вы, наверное, считаете себя здоровым? – спросил один из них. Я пожал плечами.

– Конечно, считаете. Но между тем вы больны. Вероятно, у вас особенно чуткая и легкоранимая нервная система. Поэтому видимых причин для возникновения болезни мы не нашли. На некоторое время оставим вас здесь, постараемся выяснить эти причины и после соответствующего лечения вернем вас в строй... Контингент больных специфичен, постарайтесь найти с ними общий язык. Правда, ваш коэффициент несколько ниже, чем у них, – это не должно настораживать. Здесь все равны, у нас нет высоких или низких коэффициентов – у нас больные, наша задача сделать так, чтобы болезнь ваша поскорее прошла.

Оказалось, не напрасно они предупреждали о специфичности контингента. В наш век душевной гармонии и уверенности в будущем сходили с ума редко... В клинике лечились экипажи кораблей-разведчиков, работа которых – вторгаться в неведомое.

Через несколько дней я перезнакомился со всеми, и их чудесные рассказы на некоторое время отвлекли меня от тяжелых мыслей.

Все они были выздоравливающие, спокойствие возвращалось к ним, они собирались по вечерам у входа в корпус, чтобы делиться воспоминаниями. Никто из них уже не будет летать на разведчике – они не сожалели об этом. Просто кончился один этап их биографии и начинался другой, когда их после комиссии будут направлять пилотами на спокойные внутренние линии Заселенных Земель.

Я полюбил молча сидеть среди них и слушать. О каких только невероятностях не пришлось узнать! Отчаянные ребята садились на огнедышащие планеты, погружались в пучины неведомых ядовитых океанов, сталкивались с неразумными формами агрессивной неорганической жизни, их засасывало притяжение могучих "карликов" и "черных дыр", они попадали в свистопляску потоков времени, пролетали сквозь таинственные области, где действовали неизвестные законы мироздания... я завидовал их смелости и хладнокровию. Они достойно, с большой выдержкой вели себя в самых невероятных ситуациях...

Их рассказы были рассказами профессионалов профессионалам, без тени выдумки, четкие и взвешенные... Но скоро, чуть ли не на следующий день, я заметил странное обстоятельство. Ни один из них не испытывал любопытства к необычным местам и необъяснимым явлениям, с которыми пришлось столкнуться.

Бывать в подобных ситуациях была их работа, они исправно выполняли ее, но когда я просил назвать самое красивое место или пытался выяснить, не хотелось бы им вернуться обратно, что-нибудь предпринять самостоятельно, по своей воле – они смотрели недоуменно... Мне показалось, что у них любопытство отсутствует напрочь – они не испытывали интереса даже к собственному недомоганию, полностью полагаясь на врачей. А те, насколько я заметил, никогда не интересовались красочными историями подопечных.

У меня было много свободного времени. Лечебными процедурами не досаждали, потому что пришли к выводу, что мой случай чрезвычайно сложный и спешность в выборе метода может повредить. Так что медики не торопились решать мою судьбу.

Бравые ребята были заняты собой. Один не расставался с зеркалом, рассматривая, как убывает под действием чудотворных лекарств нервный тик и щека дергается не так заметно, другой не вылазил из бассейна, видя укрепление нервов в водных процедурах, третий постигал тайны самовнушения и под руководством тренера – высокого худого врача со странной фамилией Викорук – пребывал большую часть суток в нирване... У меня было время рассуждать, и я поневоле предавался этому занятию. Нельзя сказать, чтобы оно очень уж тяготило – я неожиданно додумался:

все люди, с которыми встречался за последний год, не были любопытны. Никого ничего не волновало, кроме насущных повседневных дел, Я привык к этому, казалось естественным, что пилоты-разведчики зевали от скуки, глядя на загадочные миры, что врачи погрязли в справочниках и данных анализов, наверняка не запомнив меня в лицо, что женщин, которых встречал, интересовал только мой коэффициент, по нему они судили о моих внутренних достоинствах, что коэффициент властвовал везде, ему, словно старинному идолу, поклонялась цивилизация.

В книжках, которые отец приносил с работы, я обнаружил странные произведения, написанные строчками, – они долгое время оставались Для меня непонятными. Их называли когда-то "стихи"... Я иногда, если дома никого не было, читал их шепотом. Странная власть звуков пугала. Потом, втайне от родителей, я полюбил читать их – дикая, необузданная первобытная фантазия овладевала мной, становилось жутко от ощущения бездонности чужого воображения... Отец по вечерам, пододвинув настольную лампу, склонялся над стопками книг. Аккуратно заполнял формуляры, перелистывал страницы, чтобы убедиться, что каждая находится в наличии, и ни разу не попытался прочитать немного из того, что проходило перед его глазами.

– Зачем? – как-то объяснил он в ответ на мой вопрос. – У каждого своя работа.

Читать – работа историков. Они извлекут из чтения максимальную пользу. Я слышал, что многое в книгах не соответствует действительности... Древние, до принятия цивилизацией квалификационной системы, любили приврать. Это был мир лжецов. Они так натренировались в этом деле, что зачастую отличить правду от лжи невозможно.

Вот, например, в этой книге, – он показал мне пухлый том, – идет речь о путешествиях на Луну при помощи выстрела из пушки... удивительные лжецы... Я не завидую бедным историкам, им досталась неблагодарная работа разбираться в человеческих пороках.

Лицо отца приобретало горестное и строгое выражение, он отворачивался от меня и продолжал свою каждовечернюю кропотливую работу – пересчитывание страниц...

Равнодушные учителя, равнодушные нищие, равнодушные ученые – целый мир равнодушных людей.

Теперь я знаю, что живу в мире нормальных разумных существ. Ничто не может нарушить их спокойствия, поколебать бесстрастный рассудок.

Из-за великолепных историй, которыми делились разведчики, и собственных размышлений, занимавших меня, я не ощущал течения времени. Отдыхал от Бельведера, где мне было невообразимо одиноко.

Днями я гулял по парку, пристрастился поливать из большой лейки флоксы, они особенно нравились мне. Несложный труд приносил успокоение, я забывал о собственной катастрофе, вернее, не забывал, но она больше не казалась мне значительной.

Быть спокойным созерцателем, с интересом оглядывающимся вокруг, первое время нравилось мне. Понимал, состояние, в котором пребывал, временное, что так долго продолжаться не может. Мне необходим был отдых, я получил его.

Я еще находился в покое, а внутри уже зрели цветы недовольства – уже что-то восставало во мне против бесцельной больничной жизни.

Неизвестно, что бы случилось дальше, если бы однажды – прошло месяца два, как я попал в больницу, – меня не вызвали на консилиум. Впрочем, это так называлось – меня осмотрел незнакомый врач, пожилой, с небольшой седой бородой, переглянулся с коллегами и хмыкнул вроде бы от смущения. Позже мне сообщили, что меня переводят в центральный госпиталь, на родину нашей цивилизации – Землю!

Местные медики чуть не заплакали от восторга.

Я догадался, кончается беззаботная жизнь.

Ночью, проснувшись, я почувствовал, как вязкая пелена спокойствия исчезла и безысходная тревога овладела мной снова.

Я встал с постели, сел в мягкое удобное кресло и стал смотреть в огромное, в полстены, окно. Сразу четыре Луны лоснящимся светом окутывали дорожки парка и пирамиды деревьев, уронивших вниз утомленные ветви. Местный ручной зверек Гума, заменявший нам собачку, бродил перед корпусом, принюхиваясь к земле всеми двумя головами, его верхний глаз на хвосте покачивался из стороны в сторону. Смешной Гума – страстный любитель ночной охоты и больничных объедков... Счастливец.

Утром в сопровождении доктора с бородкой мы сели на пассажирский транспорт прямого сообщения с Землей. Он ходил редко, раз в месяц, но все равно каюты его были заполнены не более чем наполовину. В госпитале мне дали баночку зелененьких таблеток, сопроводив инструкцией, как их употреблять, чтобы избежать депрессий, но я выбросил их в унитаз. Доктор вёз целую сумку свистящих ракушек, которыми усыпаны местные парки. На Земле они считаются редким сувениром.

Ничего не напоминало об опасности. Но на Земле меня поджидали экспериментаторы, сбившиеся, должно быть, с ног в бесплодных поисках. Стоит появиться там, как меня тут же опознают. Нужно что-то делать, что-то срочно предпринимать, время размышлений прошло.

– Какое лечение мне предстоит? – поинтересовался я.

– У нас сосредоточены самые новейшие средства... – пояснил доктор. – За свое здоровье вы можете не беспокоиться. Мы решили перевезти вас, потому что ваш случай представляет большой интерес для науки. Психиатрия цивилизации справедливо гордится тем, что созданы практически исключающие нервные срывы условия для жизни населения. Никаких стрессовых ситуаций. Мы занимаемся профилактикой. При первых признаках неврозов больной – еще не заболевший – является в пункт предварительной помощи и получает там все необходимое... Вы, к сожалению, запущены, не ясны полностью причины, пагубно повлиявшие на ваше здоровье. Прежде всего нужно разобраться в них...

Если бы он знал причины...

Транспорт приземлился точно по расписанию. Сбегать в порту я не хотел. В подобных местах опознать меня могли наверняка. Нужно было подготовиться и подумать.

На Земле была ранняя осень. Вдалеке желтели деревья, окружавшие космопорт.

Воздух был прохладным и свежим! Как я все-таки любил эту планету!

Нас поджидал санитарный аэролёт. Через пятнадцать минут после вылета из порта Вамопы мы ужи приземлялись на аэролётной площадке центрального госпиталя. С воздуха я обратил внимание на высоченный забор, окружавший территорию. Скорее всего, здесь на самом деле занимались запущенными случаями.

Когда длинной асфальтированной дорожкой мимо нескольких корпусов мы шли к административному, я видел в отсвечивающих окнах бледные лица, прильнувшие к ним. На территории стояла мрачная тишина и не видно было ни души.

– Больных не выпускают, – пояснил доктор. – Существуют специальные часы, отведенные для прогулок.

Из добренького и словоохотливого, каким он показался в транспорте, доктор на глазах превращался в сухого и делового.

Я понял, из этого места нужно сматываться как можно скорей.

В стороне виднелись серые приземистые бараки, обнесенные невысоким зеленым штакетником. Земля перед ними была изрыта, будто ее вскопали мотыгами.

– Что это? – спросил я.

– Подсобное хозяйство, – недовольно ответил доктор. – Вы задаете столько вопросов, что я едва успеваю отвечать...

Мы прилетели поздно, главный врач уже уехал, и меня поместили в палату для временных больных.

Это была небольшая комната с мягкими стенами и полом. Мебели в ней почти не было: удобный диван, стол и стул. Все это оказалось привинченным к полу.

К появлению здесь пациентов подготовились солидно. И это палата для временных!

Что же тогда творится у постоянных? И кто они такие, эти постоянные?..

Едва дождавшись вечера, я подошел к окну, внимательно посмотрел, нет ли кого поблизости, и изо всех сил ударил рукой по стеклу. Оно не поддалось. Ударил еще раз. Стало больно руке... Они обхитрили меня!

Дверь в палату была закрыта, но на ней виднелись какие-то кнопки. Я нажал все разом. Что-то взвыло, зажегся верхний свет, полилась из раковины вода, загорелся экран видео, вставленный в стену, затрезвонил за дверью звонок...

Прислушался, грохнул кулаком по кнопкам еще. В коридоре послышались торопливые шаги. Упал перед дверью, несколько раз дернулся, будто в конвульсиях. У одного из пилотов-разведчиков из прежней больницы случались подобные припадки, и я знал, как они выглядят.

Дверь открылась, человек в белом халате несколько мгновений смотрел, как я катаюсь по полу, потом ринулся назад, должно быть, за подмогой.

Я не стал медлить, вскочил и ринулся в коридор, по нему в противоположную сторону, к лестнице, по которой поднимался сегодня. К счастью, наружные двери не были заперты, и я выскочил на улицу. Теперь нужно незамеченным добраться до аэролётной площадки. Я нырнул в низкие кусты и под их прикрытием, сгорбившись, побежал в ее сторону. На втором этаже корпуса, где я только что был, загорелся яркий свет и затренькал злой колокольчик. Нужно торопиться!

Но я не успел. На площадке у двух санитарных аэролётов уже стояли люди и беспокойно огладывались по сторонам. Мощные светильники позволяли отчетливо видеть, как они крутили головами, прислушиваясь к темноте. Уличные фонари, едва мерцавшие, стали разгораться, я понял, что скоро стану виден как на ладони.

Казалось, спасения нет. Вдруг зашелестело и ласковый женский голос негромко заворковал где-то рядом: "Харольд Лемке, вернитесь, вам не сделают ничего плохого". Голос увещевал меня, интонации его были мягкими, дружескими. Я упал на землю, стиснул голову руками и заплакал. Сзади полыхал склад, я забрался туда, умудрился поджечь, кричал что-то безумным голосом оттуда, чтобы они убедились – я там. Потом незаметно выбрался. Это нетрудно было сделать – я попал туда по той же трубе, по которой уполз. Народ суетился вокруг пожара. Минут через десять небо озарилось лучами прожекторов – прилетели пожарные аэролёты. Они залили склад пеной, она сахарной горой возвышалась теперь на месте здания. Это было красиво: и пожар, и появление пожарных, и толстые белые струи, падающие в огонь.