Текст книги "Путем взаимной переписки"

Автор книги: Владимир Войнович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

7

Надеялся Алтынник, что сразу же опьянеет, но выпили всю бутылку, а ему хоть бы хны. Несмотря на то что с утра ничего не ел, кроме двух пирожков с мясом, купленных на Курском вокзале. Но в груди потеплело, и настроение стало получше. Он снял сапоги, ремень и расстегнул гимнастерку. Чувствовал себя легко, свободно, закусывал с аппетитом и все благожелательнее поглядывал на Людмилу.

Людмила от водки тоже оживилась, на щеках выступил румянец, глаза блестели. Она уже казалась Алтыннику не такой старой, как при первом взгляде, а вполне привлекательной. Теперь он не сомневался в том, что хорошо проведет эти сутки в ожидании следующего поезда, а большего он и не хотел. И то, что Людмила была не самой первой молодости, Алтынник теперь расценивал как факт положительный: очень надо ему иметь дело с молоденькими дурочками вроде Галки, которые строят из себя черт-те что. Перед ним сидела женщина настоящая, не то что недоросток какой-то, уж она-то знает, зачем люди целуются и что делают после. Губы ее и глаза обещали Алтыннику многое, и он знал совершенно точно, что теперь своего не упустит и таким лопухом, как тогда с Галкой, не будет. И от уверенности в том, что все будет, как он себе наметил, было ему сейчас весело. Давно уже он умял всю картошку и принялся за пироги, которые показались ему особенно вкусными.

– Пироги ну просто замечательные, – сказал он, чтобы сделать хозяйке приятное и потому, что неудобно было за свой неумеренный аппетит. – А то ведь в армии у нас пища какая: шрапнель, конский рис и кирза. Хоть бы, вот я говорю, сливочного масла дали кусочек солдату, так нет, не положено. А как же. Друзей всех кормим. Но солдат – тоже ведь человек, ты на нем хоть верхом ездий, а кусочек маслица дай. От этой кирзы только живот дует, а калорий и витаминов почти никаких. А вот грибы уважаю. Хоть сушеные, хоть свежие. Потому что высокие вкусовые качества – раз! – Алтынник загнул один палец. – И по калорийности не уступают мясу – два!

– Это точно, – подтвердила Людмила. – Мы во время войны, когда голод был, одними грибами спасались. Бывало, пойдешь в лес, наберешь корзинку…

И как начала она с этих грибов, так и пошла дальше, перескакивая с темы на тему, без остановки рассказывать Алтыннику свою жизнь с того времени, как в сорок четвертом году, осенью, вышла замуж за парня, работавшего на станции электриком, и прожили они вместе до декабря, когда его взяли в армию, и он успел дойти до самого Берлина живой и невредимый, но на обратном пути в поезде застудил голову и умер, а она осталась жить для ребенка и никого близко к себе не подпускала, хотя многие добивались, потому что знали ее как женщину самостоятельную, чистую, и ее все уважали, не только соседи, но и по работе, некоторые врачи даже из института приходят и с ней советуются, ведь сколько ни учи, но теория – это одно, а практика – другое, и ни у одного врача, приходящего из института, такой практики нет и быть не может; тут на станции не то что в большом городе в поликлинике, где есть отдельно хирург и отдельно терапевт или невропатолог, здесь хоть зубы лечить, хоть роды принимать – все бегут к ней; вчера, например, ночью прибежали с другого конца станции, там старуха с печки упала, старухе будет в обед сто лет, а ты поднимайся ночью, беги, потому что народ несознательный, считает, что фельдшера можно поднимать в любое время, сам восемь часов отработал и свободен, а тут никакого внимания, уж лучше рабочим на производстве или бухгалтером, как ее брат Борис, который живет в районном городе, двадцать километров отсюда, у него там тоже свой дом, жена Нина и дочка Верушка, которой на прошлой неделе исполнилось два годика, живут, правда, плохо; несмотря на то что Нинка кончила техникум, но такая неряха – когда в дом ни придешь, всегда грязи по уши, посуда не мыта, не то что за ребенком – за собой следить не умеет; уж она, Людмила, ничего Борису, конечно, не говорит, сам женился, самому жить, но все же обидно – родной брат, младше ее на три года, вместе росли, а потом, когда она выучилась и ему помогала учиться, каждый месяц пятьдесят рублей посылала, отрывая от себя и ребенка, чего Борис теперь уже не помнит (все люди неблагодарные), приезжает каждое воскресенье домой и хоть бы матери-старухе к дню рождения или на Восьмое марта подарил ситцу на платье или сто граммов конфет, дело не в деньгах, конечно, хотя знает, что фельдшеру много не платят, несмотря на выслугу лет; так он еще, как приедет, требует каждый раз, чтобы она ему пол-литра поставила; мужчина, известно, за пол-литра мать родную продаст, как, например, сосед-учитель, который до того допился, что и жена от него ушла, и дети родные отказались, только название одно, что мужчина, а на самом деле настоящее горе, уж лучше век одной вековать, чем с таким связывать свою жизнь…

Алтынник слушал сперва терпеливо и даже поддакивал и охал в подходящих местах, но потом стал морщиться и отвлекаться. Ему давно уже было не интересно ни ее прошлое, ни будущее, он приехал вовсе не для того, чтобы изучать ее биографию, а совсем для другого дела, на что он и хотел как-нибудь намекнуть, но невозможно было прорваться, она все сыпала и сыпала на него свои рассказы, как из мешка, один за другим, и все в такой жалобной интонации, что уже ничего не хочется, а хочется только спать (время позднее), но приходится вежливо таращить глаза да еще делать вид, что тебе это все безумно интересно. Но когда речь дошла до учителя, он все же не выдержал и сказал:

– Извините, Людмила, я вас перебью, но как бы мы бабушку не разбудили.

– Да ничего, над ней хоть из пушки стреляй, – успокоила Людмила, порываясь рассказывать дальше. – Значит, про что это я говорила?

Но Алтынник потерял нить, не помнил и не хотел помнить, про что она говорила. Он хмуро смотрел перед собой и вертел за горлышко пустую бутылку.

– Может, вы еще выпить хотите? – догадалась Людмила.

– А есть?

Хотя, конечно, и хотелось спать, все же он помнил, зачем сюда приехал, а в распоряжении одни только сутки, и если не сейчас, то когда?

– А как же. – Она пошла в горницу и тут же вернулась с плоским флаконом, широкое горло которого было заткнуто газетой.

– Самогон? – спросил Алтынник.

– Спирт.

– Спирт?

– Я же медик, – улыбнулась Людмила.

– Спирт я люблю, – одобрил Алтынник, хотя чистый спирт ни разу в жизни не пробовал. – Мы у себя пьем ликер «шасси».

– Ликер чего? – не поняла Людмила.

– То есть гидросмесь, – пояснил Алтынник, – которая заливается в стойки шасси. Семьдесят процентов глицерина, двадцать спирта и десять воды.

– И ничего?

– Ничего, – сказал Алтынник. – Правда, потом понос бывает, но вообще-то пить можно.

Разбавили спирт водой, выпили, закусили.

– Да, так я вам про учителя не рассказала, – вспомнила Людмила.

Алтынник посмотрел на нее и попросил:

– Не надо про учителя.

– А про что? – удивилась Людмила.

– А ни про что, – сказал он и вместе со стулом придвинулся к ней. Положил руку ей на плечо. Она ничего. Повернул слегка ее голову к себе. И она без всякого сопротивления вдруг повернулась и впилась в его губы своими.

Это было так ошеломительно, что Алтынник в первый миг растерялся, а потом ринулся навстречу тому, что его ожидало, и дал волю рукам, жалея, что их у него только две, что они короткие и что нельзя все сразу. Людмила, не отрываясь от его губ, прижималась к Алтыннику грудью, коленями, вздрагивала и дышала, изображая такую сумасшедшую страсть, как будто сейчас помрет, и вдруг резко его оттолкнула, так что он ударился локтем об стол. Алтынник схватился за локоть и удивленно посмотрел на Людмилу.

– Ты… чего? – спросил он, с трудом выдавливая слова, потому что дыхания не хватало.

– Ничего. – Людмила загадочно усмехалась. Видимо, спирт наконец подействовал: Алтынник

смотрел на Людмилу и не мог понять, что она хочет.

– Эх ты, герой! – засмеялась она и легонько стукнула его по голове. – Думаешь, если женщина одинокая, так у нее сразу можно всего добиться?

– А разве нельзя? – удивился Алтынник.

– Вам всем только этого и нужно, – вздохнула она. – Все мужики как собаки, честное слово. Ни поговорить ничего, только про свое дело и думают.

Алтынник смутился.

– Так мы ж говорили, – неуверенно возразил он и пообещал: – Опосля еще поговорим.

– Дурак, – сказала она и положила голову на стол. Алтынник задумался. Видно, он сделал что-то не

то, потому что она сперва вроде бы поддалась, а теперь заартачилась. А скорее всего, просто дурочку валяла.

Алтынник попытался ее снова обнять, но она его опять оттолкнула и приняла прежнюю позу.

– Людмила, – помолчав, сказал Алтынник. – Ты чего из себя это строишь? Ты же не девочка и должна знать, зачем ты меня приглашала и зачем я к тебе приехал, и не за тем, чтобы над тобой посмеяться или пошутить, а чтоб по-товарищески сделать тебе и себе удовольствие. А если ты из себя будешь девочку строить, то надо было сразу или сказать, или намекнуть, потому что время у меня ограничено, сама понимаешь – солдатское положение.

Она молчала. На печи негромко всхрапывала и чмокала губами во сне старуха. Алтынник посмотрел на часы, но спьяну не мог разобрать – то ли половина четвертого, то ли двадцать минут шестого. Людмила сидела, положив голову на руки. Иван еще посидел, повздыхал, почесал в голове. Было обидно, что зря потратил столько времени и не выспался.

Нагнувшись, достал он под столом сапог, вынул из него портянку и стал наматывать на ногу. Задача эта оказалась нелегкой, потому что стоило ему задрать ногу, как он терял равновесие и хватался за край стола, чтобы не свалиться с табуретки. В конце концов с этим сапогом он кое-как справился и полез за вторым. Людмила подняла голову и удивленно посмотрела на Алтынника:

– Ты куда собираешься?

Он пожал плечом:

– На станцию.

– Зачем?

– А чего мне здесь делать? Поеду.

– Куда ж ты поедешь? До поезда еще цельные сутки.

– Ничего, подожду, – сказал он, принимаясь за второй сапог.

– Обиделся?

Он молчал, сосредоточенно пытаясь попасть ногой в голенище.

– Эх ты, дурачок, дурачок, – Людмила вырвала у него сапог и швырнула обратно под стол.

Он только хотел рассердиться, как она схватила его и стала целовать, и он снова все позабыл, и опять не хватало рук и нечем было дышать.

– Подожди, – шепнула она, – сейчас свет погашу, пойдем в горницу.

Он с трудом от нее отлепился. Он мог подождать, но недолго. Поцеловав его, она на цыпочках прошла к двери и щелкнула выключателем. Свет погас.

Алтынник ждал ее нетерпеливо, чувствуя, как беспорядочно колотится сердце, словно дергают его за веревку. Людмила не возвращалась.

– Людмила! – позвал он шепотом.

– Сейчас, Ваня, – отозвалась она из темноты тоже шепотом.

Он поднялся и, чувствуя, что ноги его не держат, хватался за край стола и таращил глаза в темноту, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. Но, ничего не увидев, осторожно оторвался от стола и, как был в одном сапоге, направился туда, где, по его мнению, находилась Людмила.

Он шел бесконечно долго и в конце своего пути напоролся на табуретку, повалил ее, чуть не свалился сам и сильно зашиб колено. Табуретка упала с таким грохотом, что ему показалось: сейчас он поднимет весь дом. И действительно, старуха на печи коротко вскрикнула, но, должно быть, во сне, потому что тут же опять захрапела и зачмокала губами. Он понял, что забрал слишком сильно вправо, и пошел дальше, стараясь держаться левее, и наткнулся на какую-то тряпку и догадался, что это занавеска, за которой спал сын Людмилы. Он отшатнулся, но занавеска оказалась и сзади. И слева, и справа. Чтобы освободиться от нее, он стал делать над головой такие движения руками, как будто отбивался от целого роя пчел, запутался окончательно и, не видя иного способа вырваться, дернулся что было сил в сторону. Где-то что-то затрещало, Алтынник рухнул на пол и на этот раз ударился головой. «Господи! – подумал он с тоской. – Так я сегодня и вовсе убьюсь». Он попытался подняться, но никаких сил для этого не было. Тогда он пошарил вокруг себя руками, наткнулся на какой-то веник, подложил его под голову и уснул.

8

Проснулся он оттого, что стало больно глазам. Солнце светило прямо ему в лицо сквозь полузамерзшие стекла. Слегка повернув голову, он увидел, что лежит в комнате совершенно ему незнакомой, на широкой кровати и под ним мягкая перина и огромная пуховая подушка. За круглым столом посреди комнаты между окном и зеркальным шкафом сидел парень лет четырнадцати в старой школьной форме. Должно быть, считалось, что парень сейчас делает уроки, на самом же деле он одну за другой зажигал спички, совал их, зажженные, в рот, а потом перед зеркалом шкафа выдыхал дым и делал страшные рожи. Алтынник стал за ним следить через зеркало. Парень чиркнул очередной спичкой, раскрыл рот и в этот момент встретился с отраженным в зеркале Алтынником. Он вздрогнул, закрыл рот, а спичку зажал в кулаке и, наверное, обжегся. Потом повернулся, и они оба бесконечно долго разглядывали друг друга.

Парень первый нарушил молчание.

– Мамка побегла в магазин, – сказал он.

– У-у, – промычал Иван в знак того, что все ясно, хотя ему ничего не было ясно.

– Ты в каком же классе? – спросил он парнишку.

– В восьмом.

«Ничего себе», – удивился Алтынник. Сам он кончил только семь классов.

– А зовут тебя как?

– Вадик.

– Молодец, – похвалил Алтынник и прикрыл глаза. Побаливала голова. То ли оттого, что он вчера немного перебрал, то ли оттого, что он, кажется, обо что-то вчера ударился. Было у него еще такое ощущение, будто из его памяти выпало какое-то очень важное звено, но он не мог понять, какое именно. Смутно помнилось, вроде он ночью что-то искал, не нашел, улегся на полу. Но как он попал в кровать? И в мозгу его слабо забрезжило воспоминание, что будто бы Людмила подняла его с пола и положила к себе в постель и между ними как будто что-то было, а она его потом спросила:

– Почему же ты говорил, что маланец?

А он спросил:

– Что такое маланец?

– Еврей.

– А почему ж маланец?

– Ну, сказать человеку «еврей» неудобно, – пояснила Людмила.

Теперь никак он не мог припомнить, приснилось ему это все или было на самом деле. Но думать не хотелось, и он вскоре уснул.

9

Когда он открыл снова глаза, Вадика в комнате уже не было. Решив, что уже поздно, Алтынник встал, надел штаны (они вместе с гимнастеркой висели на спинке стула перед кроватью), сунул ноги без портянок в сапоги и вышел в соседнюю комнату.

Старуха в разорванном под мышками ситцевом платье (нижняя рубаха выглядывала из-под него) стояла спиной к Алтыннику возле печи и, нагнувшись, раздувала самовар.

Алтынник подошел к старухе сзади и крикнул в самое ухо:

– Бабка, где тут у вас уборная?

– Ой, батюшки-светы! – вскрикнула старуха и подняла на Алтынника перепуганные глаза. – Ой, напужал-то… Ты чего кричишь?

– Я думал, ты глухая, – махнул рукой Алтынник. Он поморщился. – Ой, бабка, мутит меня что-то, и голова вот прямо как чугун, честное слово.

– Похмелиться надо, – сочувственно улыбнулась бабка.

– Что ты, бабка! Какое там – похмелиться. Мне это вино и на глаза не показывай, и так там, внутре, как будто крысу проглотил, честное слово. Чего-нибудь бы холодненького испить бы, а, бабка?

– Кваску, – нараспев сказала старуха.

– А холодный? – оживился Алтынник.

– А как же. Чистый лед! Алтынник обрадовался.

– Давай, бабка, быстрей, не то помру, – заторопил он.

Старуха сбегала в сени и вернулась с трехлитровой бутылью красного свекольного кваса. Алтынник хватил целую кружку.

– У-уу! – загудел он довольно. – Вот это квас! Аж дух зашибает. Погоди, бабка, не уноси. Сейчас я сбегаю по малому делу, еще выпью, а то уже некуда, под завязку.

На улице было морозно и солнечно. Жмурясь от слепящего глаза снега, Алтынник пробежал через огород к уборной и обратно, ворвался в избу немножко оживший, выпил еще квасу, попробовал закурить, не пошло – бросил. Поинтересовался у старухи, не пришла ли Людмила.

– Да еще не верталась. – Старуха все возилась у самовара.

– А Вадик где же?

– Гуляет.

– А ну-ка, бабка, подвинься, я дуну, – сказал Иван и отодвинул бабку плечом.

У него дело пошло лучше, и скоро самовар загудел.

– Во как надо дуть, – не удержался и похвастал Алтынник. – Три раза дунул – и порядок. У меня, бабка, легкие знаешь какие. Смотри, как грудь раздувается. – Он действительно набрал полную грудь воздуха да еще и выпятил ее до невозможности. – Понята? Ты, бабка, не смотри, что росту среднего. Я на гражданке лабухом был. В духовом оркестре учился. На трубе играл. Она маленькая, а играть потяжельше, чем на басу. На басу просто, хотя и здоровый. Знай только щеки раздувай побольше, ума не надо. А на трубе, бабка, губы покрепче сожмешь и вот так делаешь: пу-пу-пу. И звук получается, бабка, чистый, тонкий. Бас, он мычит, все равно что баран: бэ-э, бэ-э, а труба… – Алтынник взял в руки воображаемую трубу и стал перебирать пальцами, словно нажимал клавиши. Но только собрался изобразить он, какой звук издает труба, как во дворе заиграла гармошка и, приблизившись к дому, смолкла. В сенях загремели тяжелые чьи-то шаги. Дверь распахнулась, и на пороге появилась фигура огромного мужика в синем зимнем пальто и валенках, подвернутых у колен. На груди у него висела маленькая для его роста гармошка. Алтынник все еще держал руки, как будто собирался играть на трубе.

Вошедший, не обращая ни на кого внимания и не здороваясь, снял и поставил гармошку на лавку рядом с ведрами, взял в углу веник и стал не спеша обмахивать валенки.

– Ох, погодка хороша, – сказал он, видимо, обращаясь к старухе.

– Один приехал? – спросила старуха.

– Один. Верушка простыла, температурит, ну, Нинка с ней и осталась. – Бросив веник на прежнее место, он прошел мимо Алтынника и сел к столу.

– А в прошлое воскресенье чего не приехал?

– А этого хоронили… как его… Ваську Морозова, – сказал он все в той же своей бесстрастной манере.

– Ай помер? – удивилась старуха.

– Ну. С прорабом своим древесного спирту нажрался. Прораб ослеп на оба глаза, а Васька… в среду это они, значит, выпили, а в четверг утром, Райка евонная рассказывает, на работу собирался. Нормально все, встал, умылся, завтракать она ему подала. Он сел, все как положено. «Радио, – говорит, – надо включить, время проверить». И потянулся к приемнику, а приемник от его так примерно с метр, нет, даже меньше, ну, сантиметров девяносто… Так потянулся он и вдруг как захрипит да брык со стула. Райка ему: «Вася, Вася», а Вася уже неживой.

– О господи! – вздохнула старуха. – Райка-то, чай, убивается?

– Сука, – махнул рукой мужик. – Она ж с этим… с Гришкой милиционером путалась. Вся улица знала. Да и Васька сам знал. Уж он, бывало, бил ее и к кровати привязывал, никакого внимания. А теперь, конечно, убивается. Невдобно ж перед людями.

Алтынник постоял немного и тоже сел. Исподволь стали друг друга разглядывать. Алтынник заметил, что у мужика много сходства с Людмилой, и догадался, что это, наверное, тот самый брат, который убил собаку. Оба неловко молчали. Старуха возилась у печки.

– А это кто? – неожиданно громко спросил мужик у старухи, показывая кивком головы на Алтынника, как будто Алтынник был для него какой-нибудь шкаф или дерево.

– А это к Людке приехал, – равнодушно объяснила старуха.

– Где ж это она его нашла?

– По переписке.

– А-а.

Мужик неожиданно шумно вздохнул, поднялся, шагнул к Алтыннику и протянул ему свою огромную лапу.

Алтынник вздрогнул, посмотрел на мужика снизу вверх.

– Чего? – спросил он, заискивающе улыбнувшись.

– Познакомимся, говорю.

– А-а. – Алтынник вскочил, пожал протянутую руку: – Иван.

– Очень приятно. Борис, – назвал себя ответно мужик.

Сели на свои места, постепенно стали нащупывать тему для разговора.

– В отпуск едешь? – спросил Борис.

– В командировку.

– Виатор? – уважительно не то спросил, не то просто отметил для себя Борис. – Я виацию не люблю. Шумит больно. Я служил в войсках связи поваром. Служба хорошая, только старшина вредный был.

Для любого солдата тема старшины неисчерпаема. Людмила вернулась как раз в тот момент, когда Алтынник, ползая по полу на карачках, показывал, как именно старшина де Голль учил молодых солдат мыть полы.

10

Людмила принесла с собой бутылку «Кубанской», сели завтракать. Как ни противно было Алтыннику смотреть на водку, пришлось пить. Бабка поставила на стол ту же жареную картошку, крупно нарезанные соленые огурцы и вчерашние пироги с грибами. Людмила села рядом с Иваном, вела она себя так, как будто ничего не случилось. Он искоса поглядывал на нее, пытался и не мог понять, было между ними что или просто ему приснилось.

Борис разлил водку – себе и гостю почти по полному стакану, сестре половинку, а матери самую малость для компании.

Иван этой водкой чуть не захлебнулся, выпил, правда, до дна, но потом стал долго и стыдно кашлять и морщиться.

– Не пошла, – с пониманием отнесся Борис.

– А ты закуси, Ваня, пирожком, – сказала Людмила и подала ему пирог. – Понравились ему твои пироги, – сказала она матери.

– Кому ж они не нравятся, – сказал Борис. – Фирменное блюдо. Вообще у нас, Ваня, жизнь хорошая. Грибов этих самых завал. Вот приезжай летом, возьмем два ружья, пойдем в лес. Грибов наберем, зайцев настреляем.

– Уж ты настреляешь, – засмеялась Людмила. – Ты за всю жизнь, окромя как в Тузика, ни в кого не попал, да и то потому, что он был привязанный.

– Ты ее не слушай, Ваня, – убеждал Борис. – Мы живем хорошо. Овощ свой, мясо – кабана вот скоро зарежем, свое молоко… Корову видал?

– Нет, – сказал Алтынник, – не видал.

– Пойдем покажу, – Борис вышел из-за стола.

– Да куда ж ты человека тянешь? – возмутилась Людмила. – Чего он – корову не видел?

– Твою не видел, – стоял на своем Борис. – Пойдем, Вань.

Алтыннику идти не хотелось, но и отказываться было вроде бы неудобно. Он встал.

– Борис! – повысила голос Людмила.

– Ну пущай посмотрит, – не сдавался Борис. – Может, ему интересно. Он же городской. Он, может, корову в жизни своей не видел, на порошковом молоке вырос.

– Ну что пристал к человеку, – поддержала Людмилу старуха, – сядь, тебе говорят.

– Ну ладно, – сдался Борис. – Давай, Ваня, допьем, а им больше не дадим.

Разлил остатки в два стакана, выпили.

– Мама, вы говорили, что он маланец, а он не маланец, – вдруг сказала Людмила и подмигнула Ивану.

Кровь бросилась Алтыннику в голову. Значит, все, что ему смутно припоминается, было на самом деле, не приснилось.

– Это он сам тебе сказал? – не поверила бабка.

– А он мне паспорт показывал, – сказала Людмила и бессовестно засмеялась.

Борис намека не понял и сказал:

– A y солдат паспортов не бывает. У них служебные книжки. Ваня, у тебя есть служебная книжка?

– А как же, – сказал Иван. – Вот она. – Он расстегнул правый карман и протянул документ Борису.

Борис взял служебную книжку и стал ее перелистывать. Людмила не удержалась и тоже заглянула через плечо матери.

– А чего это здесь написано? – удивилась она.

– А это размер ног, головы, – объяснил Борис и перелистнул страницу. – Особых отметок нету, – сообщил он и повернулся к Алтыннику: – Чего ж так? Хочешь, сейчас в поссовет пойдем, там Катька секретарем работает, и штампик тебе поставим?

– Еще чего – штампик, – возразил Алтынник. – Дай сюда.

Он забрал служебную книжку и положил на место, в карман.

– Мне и без штампа хорошо, – сказал он. – Молодой я еще для штампов.

– Сколько ж тебе годов будет? – поинтересовалась старуха.

– Двадцать три.

– Молодой, – недоверчиво сказала старуха. – Молодой не молодой, а семьей надо обзаводиться, детишками. Это ж какая радость – детишки.

– Людмила, – сказал Борис, – у тебя спирту нет?

– Нет, – сказала Людмила. – Немного оставалось, вчера выпили.

– Поди-ка сюда. – Борис отозвал ее в соседнюю комнату и о чем-то с ней говорил, судя по всему, просил денег, а Людмила отказывала. Потом они вместе вышли.

– Пойдем, Ваня, прогуляемся, – предложил Борис. – Посмотришь наш поселок, а то ж ночью небось ничего не видал.

– Пойдем, – согласился Иван.