Текст книги "Танкист-штрафник. Вся трилогия одним томом"

Автор книги: Владимир Першанин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

– Алексей, ты сам видишь, что творится. Сегодня нас всех перебьют. Защищать Родину – святое дело. Но нас, как скот, на бойню гонят. Из целого батальона всего три танка осталось. А людей сколько погибло? Тебе лет двадцать, неужели помирать хочешь? Кому от этого польза, что ты завтра червей кормить будешь. Командиры у нас против немецких слабые, мечутся взад-вперед и нас на смерть за собой тащат.

– Ну, и что ты предлагаешь? – вырвалось у меня. – К немцам, что ли, перебежать?

Я не решился назвать предателем человека старше себя лет на пятнадцать.

– Зачем к немцам. Уйдем в село, места я здешние знаю. Отсидимся, переждем. Там ведь одни бабы остались, им и опереться не на кого. Примут с радостью.

До меня стало доходить, что мне, комсомольцу, да еще стоящему на посту, предлагают стать дезертиром. Но как себя вести, я толком не знал. Не стрелять же в своего! А задержу, его наверняка расстреляют.

– Много вас?

– Пятеро. Ты шестым будешь. Только шум не поднимай, – спокойно продолжал рыжеватый, почувствовав что-то в моем голосе.

Несмотря на небольшой рост, в нем чувствовалась сила привыкшего к физическому труду крестьянина и уверенность прошедшего через смертельные бои солдата. Я тоже успел повоевать. Но почему-то был уверен, если подниму шум, то рыжеватый успеет залепить мне прикладом в лоб, хотя в голосе его не слышалось угрозы.

– Зря вы это задумали. Поймают – верный расстрел, – наконец подобрал я нужные и, как мне казалось, убедительные слова.

– Надо еще попробовать меня поймать. А здесь остаться – точно смерть. Расколошматил нас немец. Может, когда и соберутся наши с силами, только мы до того времени не доживем. Ну, идешь или нет? – резко закончил танкист, держа наготове карабин.

Из кармана комбинезона торчала рукоятка нагана, а на поясе беглеца висела «лимонка»! Я понял, что он твердо решил уходить и так просто задержать себя не даст. В его голосе чувствовалась, хоть и чуждая для меня, убежденность в своем праве поступать, как он решил.

– Я-то для чего вам нужен? – невольно вырвалось у меня.

– Во-первых, мать твою жалко. Пропадешь ни за хрен. А во-вторых, ты по-немецки немного шпрехаешь. Вдруг объясняться придется.

– Нет, – замотал я головой. – Проваливай. Я тебя не видел.

В эти секунды из меня уходила сопливая растерянность. Наверное, вспомнил погибших ребят, наших студентов Петю Маленького и Илюху Сотникова. Своего друга Федю Садчикова, застывшего в танке так намертво, что мы вытаскивали его, негнущегося, с открытыми глазами. Я сжимал рукоятку пулемета. Патрон был в патроннике, а снимать оружие с предохранителя я наловчился за секунду.

– Только спокойнее, – отступая, проговорил танкист. – Друг на друга нам кидаться ни к чему.

И он ушел. Потом я часто вспоминал тот случай. Танкист совсем не был похож на плакатного дезертира, трусливого мужика, в кургузом пиджаке, выглядывающего из подпола. А мимо шли на фронт настоящие бойцы: со штыками, каски со звездами, танки, самолеты.

Я уже хватил кусочек войны. Убил несколько фашистов. Но наше отступление, гибель огромного количества бойцов (я и представить такого не мог), ожесточенные бои, после которых мы отступали, тоже играли роль в моем настрое осенью того бесконечно далекого года. В этом настрое смешались и подавленность, и злость к немцам, и жалость к моим ровесникам, оставшимся лежать на всем пути отступления.

Отпустил я того танкиста не из-за страха. Просто я его не принял всерьез. Уйдет – не уйдет… какой-то непонятный разговор. Но позже, набравшись опыта, я не сомневался, что если бы поднял шум, матерый мужик, знающий цену жизни и собиравшийся, несмотря ни на что, выжить в этой мясорубке, просто прихлопнул бы меня прикладом.

А мы через пару часов двинулись дальше, совершив обычный скорбный обряд – похоронив умерших за ночь раненых. О красноармейцах, покинувших в эту ночь полк (или батальон), никто ничего не говорил. Командиры предпочли не предавать огласке факты дезертирства. Их было слишком много.

Запомнилось в то утро еще одно небольшое событие. Не склонный к речам и призывам капитан Безуглов приказал построить полк и, держа в руке журнал боевых действий, поблагодарил личный состав за проявленное мужество.

– Мы не просто отступаем. Мы ведем постоянные бои с фашистами.

Капитан привел несколько цифр. Не брехливых, как в сводках Информбюро, а вполне реальных. Кого обманывать? Командиров и бойцов, которые воевали и видели все своими глазами? Только с тридцатого сентября силами полка и отдельного танкового батальона было уничтожено свыше 300 немцев и подбито 20 с чем-то танков. Были и другие цифры. О количестве уничтоженных грузовиков, пушек, минометов. Оказывается, мы умеем воевать! И хотя по сравнению с нашими огромными потерями (о них не говорилось) цифры были гораздо меньше, я подумал, что пару фрицевских батальонов мы расшлепали.

В том, что мы вскоре снова наткнулись на немцев, не было ничего удивительного. Полк находился в огромной полосе мощных ударов, которые немцы наносили начиная с 30 сентября, пробивая дорогу к Москве. Уже с утра стало ясно, что мы не сумеем пройти незамеченными.

Для прорыва у нас просто не хватало сил, а леса центральной полосы России – это не Сибирь. Несколько сот человек, повозки с ранеными, техника растянулись в длинную колонну. Но и дробить, а практически рассеивать полк на мелкие группы Безуглов не стал. Сейчас мы были боевой единицей с танками, пушками, штабом. Разбей эту единицу на десяток мелких групп, и полк с его знаменем, номером исчезнет, как будто его и не было. Такого ни Безуглову, ни другим командирам не простят. Да и куда девать раненых? Их слишком много. Они были тяжелым грузом, но оставить их никто и не помышлял. Хотя шли разговоры, что часть тяжелораненых придется разместить по селам у надежных людей.

Но для этого нужно было время, чтобы найти глухие деревеньки и надежных людей, а такой возможности мы не имели. Нас не выпускали из поля зрения самолеты. Вначале заметила колонну пара «мессершмиттов». Они возвращались с задания. Наверное, только этим можно было объяснить, что, сделав один-другой заход, «мессеры» ограничились несколькими пулеметными очередями. Зато наверняка сообщили по рации своим. У нас не было даже времени похоронить двух убитых ими бойцов. Раненых быстро перевязали пожилой старшина-фельдшер и санитарка. С помощью бойцов погрузили в повозки на место умерших тяжелораненых в предыдущих боях.

– Без медикаментов будут умирать один за другим, – пробурчал старшина, отходя от повозок. – Спирт весь вылакали, обеззараживать мочой скоро придется.

– Ты же его сам хлебал, – поддела своего начальника шустрая санитарка.

– Мне положено. Без спирта на этих бедолаг глядя, через день свихнешься.

Сказано было с такой важностью, что стоявшие вокруг бойцы рассмеялись. Потом нас догнал легкий самолет-наблюдатель с большой застекленной кабиной и принялся кружить над колонной. Единственный пулемет находился у него только в задней части кабины, и стрелять по земным целям было несподручно. Немцев это, видимо, злило, и пилот решил доказать свою лихость. Он спикировал, а на выходе из пике стрелок выпустил по нам не меньше сотни пуль. Скорость у этого недомерка была и так небольшая, а из пике он выбирался едва не пешком. Без всякой команды по нему ударили из пулемета и нескольких винтовок. Полетели мелкие ошметки, и самолет как пришпоренный унесся, едва не касаясь брюхом вершин высоких сосен.

Это ненадолго подняло настроение, а потом с холма ударила пушка. Места для засады, которые немцы оставляли в своем тылу для уничтожения пробивающихся из окружения советских частей, выбирали грамотно. Проселок, по которому двигалась колонна, был окаймлен редким березняком и просматривался хорошо. Третий или четвертый снаряды рванули прямо на дороге. Кто-то закричал. Люди заметались. Определив цель, ударила одновременно артиллерийская батарея – три пушки среднего калибра.

Снаряд взорвался возле повозки с ранеными. Ошалевшая от грохота лошадь волокла остатки разбитой повозки, с которой сыпались беспомощные люди. Мы развернули танки и тоже открыли огонь. Но расстояние для наших пушек было слишком велико – немецкие «семидесятипятки» били с расстояния километра. Безуглов вскочил на наш танк, подтянул за ворот Князькова.

– Егор, вперед! Раздави б…й! Намотай их на гусеницы.

Взрыв ударил недалеко от танка. Бежавшего бойца подкинуло и отшвырнуло в кусты. По броне забарабанили комья земли. Безуглов присел возле башни.

– Колонну останавливать нельзя. Вот-вот «юнкерсы» налетят. Возьмешь на броню десятка два бойцов с «Дегтяревыми» и уничтожь там все живое. Быстрее!

На три оставшихся от батальона танка посадили десант. Наших безлошадных танкистов, по-прежнему державшихся вместе, и пехоту во главе с младшим лейтенантом. Мы на полной скорости погнали через поле. Вскоре увидели три короткоствольные пушки в окопах, посылающие осколочные снаряды по колонне. Когда увидели наши танки, стали спешно разворачиваться. Открыли огонь два пулемета.

У нас было время, пока немцы развернут пушки, и все три танка по команде «Делай, как я!» открыли огонь с коротких остановок. Мы разбили одно орудие. Но ответный снаряд уже развернувшихся двух других пушек взорвался рядом с БТ-7, которым командовал мой бывший однокашник Игорь Волошин. Десант с танков уже спрыгнул и залег, ожидая, когда мы подавим огневые точки. Танк Волошина остановился.

Эти легкие пушки с длиной ствола девяносто сантиметров не имели в комплекте бронебойных болванок. Они били по нам специально предназначенными для танков фугасными снарядами весом шесть килограммов. Этой штуки вполне хватило, чтобы проломить нашу противопульную броню и разнести экипаж в клочья. Поэтому мы шли с максимальной скоростью, делая отчаянные зигзаги и не переставая вели огонь.

Я не скажу плохого о своем танке БТ-7. В девяностых годах, когда разоблачали все и вся, находили ошибки в каждом шаге. О легких танках БТ и Т-26, составлявших основу бронетанковых войск в начале войны, говорили очень мало добрых слов. Но немногие уцелевшие танкисты, воевавшие на «бэтэшках», и я в том числе, не разделяем пренебрежительного отношения к этим скоростным, маневренным машинам.

Немцы быстро реагировали на любую ситуацию (только Россию они недооценили!). Уже к октябрю большинство 37-миллиметровых «колотушек» они заменили на 47– и 50-миллиметровые противотанковые орудия. А они прошибали броню «тридцатьчетверок» на расстоянии семисот метров и больше. Но «тридцатьчетверка» была в 1941 году живой легендой, а что оставалось нам, с нашей противопульной броней? Оставалось не пятиться, вести бой на скорости, резких поворотах и стрельбе с коротких остановок. Тем более наши «сорокапятки» не уступали немецким пушкам. Я понял эту науку со временем, а лейтенант Князьков постиг куда раньше, чем я.

Поэтому мы взлетали на позицию артиллеристов на равных, оставив позади разбитый танк Игоря Волошина. Еще одну пушку в упор расстрелял Т-26, а Иван Войтик переехал станину и, догнав, раздавил гусеницами двоих артиллеристов. Мы ударили вторую пушку корпусом. Расчет, не бросавший ее до последнего момента, пригибаясь, побежал прочь. Они были вне зоны огня и скрылись в боковой траншее.

Мы всадили туда два осколочных снаряда, которые взорвались выше, чем надо, и вряд ли кого достали. Зато по броне ударило как зубилом. Что-то небольшое, металлическое, пробив борт танка с правой стороны, лязгнуло о казенник пушки и, отрикошетив, пробило снарядную гильзу в боеукладке, едва не под носом у меня.

– Еще пушка! – кричал Прокофий, разворачивая танк. – Не телитесь, бейте!

Но это была не пушка. В броню ударило снова, но мы уже повернулись лицом к опасности. В нас стреляли из противотанкового ружья. О них вкратце упоминали в училище как о чем-то малозначительном и не представляющем большой опасности. А между тем в нас с расстояния шагов семидесяти выплескивал частые вспышки тонкий ружейный ствол с массивным набалдашником. Что-то кричал Прокофий, снова разгоняя танк.

Двое солдат, в шинелях и кепи с козырьками, шарахнулись в разные стороны, но окоп был небольшой. Его не успели соединить с траншеей. Прокофий крутанул танк, едва не провалился одним боком, но наш механик-водитель дал такой газ, что мы вылетели из окопа одним прыжком и брякнулись всей массой о землю.

Я разбил подбородок, но развернул башню в сторону убегающих немцев. Один попал под строчку пуль и упал. Другой пригнулся, буквально нырнул под пулеметную трассу и скатился в траншею. Опытный, гад! Из траншеи вылетели несколько гранат. Обычных, противопехотных, но рванули они довольно точно, под гусеницами. Шпень затормозил. Осколки могли перебить маслопровод и издырявить бак. Всегда рискованно вести бой без поддержки пехоты. Князьков приказал отогнать танк назад.

– Ищи бугор под задницу! – командовал он, но Прокофий, который еще не пришел в себя после трех противотанковых пуль, выпущенных в упор, соображал плохо.

– Ставь танк с уклоном, – кричал я.

До Прокофия наконец дошло, и он загнал «бэтэшку» кормой на бруствер орудийного окопа. Теперь мы могли стрелять по траншее сверху вниз под отрицательным углом прицела. Мы выпустили три осколочных снаряда и опустошили диск.

Появились десантники. Немцы продолжали вести огонь. Упал один, второй боец. Остальные залегли, стреляя из винтовок. Немцев надо было вышибать гранатами, но с этим делом у нас было туго. Плохо учили красноармейцев метанию гранат. По крайней мере тех, кого призвали в последние месяцы. Позади нас что-то оглушительно рвануло. Я невольно высунулся наружу. Т-26 Ивана Войтика (командира я не знал), накренившись на правый бок, дымил. Еще одна пушка?

– Бей из пулемета! Чего зеваешь!

Лейтенант рывком стянул меня за штанину. Пехота, а скорее всего, наши танкисты, более подготовленные, взялись за гранаты. Из дальнего конца траншеи выскакивали фрицы и бежали в сторону кустов. Пулеметчик прикрывал их, поставив сошки на бруствер. Бронебойный снаряд выбросил в метре от него фонтан чернозема.

– Нет осколочных!

Я длинными очередями бил по убегающим немцам. Но отступали они умело. Врассыпную, кидаясь из стороны на сторону. Мой огонь был не слишком эффективным. Правда, я срезал пулеметчика, который полез из траншеи вслед за своими. Его опрокинуло за бруствер, он попытался подняться и снова осел на вытянутых руках. Мой «Дегтярев», лязгнув, замолк.

– Заряжай, чего смотришь! – закричал Князьков.

– Диски кончились.

– Какого хрена пустым в бой идешь!

– В овраге целый мешок дисков расстрелял, – огрызнулся я. – И сегодня два оставшихся.

– Прокофий, гони.

– Щас мы их, – включая скорость, отозвался Шпень. – Два наших танка угробили и меня чуть не продырявили!

БТ быстро набрал скорость, преследуя убегающих. Немцы срывали с себя шинели, бросали оружие. Время от времени кто-то оглядывался. Один, понимая, что не убежит, встал на колени и поднял руки. Двое суток назад я был свидетелем самой настоящей мясорубки в овраге, где на узком пространстве мины рвали на куски людей. Трупы и части человеческих тел лежат там до сих пор. Но сегодняшняя погоня за людьми, как за зайцами, заставила меня вцепиться в рукоятку поворота башни, чтобы не закричать. Князьков, как я считал, перешагивал какой-то порог.

– Зачем? – невольно вырвалось у меня.

Танк ударил стоявшего на коленях и что-то громко выкрикивающего немца. Крик мгновенно смолк, а танк встряхнуло так, словно мы врезались в дерево. Потом догнали второго, третьего. Четвертый из-под локтя строчил на бегу из автомата.

– Автомат не порть! – выкрикнул Князьков.

Прокофий, сбавив ход, ударил немца бортом и пропустил тело между гусеницами. Двое нырнули в промоину, один исчез в небольшой роще. Лейтенант приказал остановиться, а мне сбегать за автоматом. Один автомат у нас имелся, только без патронов. Я подобрал знакомый мне МП-40, снял с немца пояс, на котором висел штык-нож и подсумок с запасными магазинами. Еще два вытащил из-за голенища сапог. Боеприпасов у фрицев хватало. Случайно дотронулся до тела, смятого мощным ударом. Крови почти не было, только тонкая струйка сочилась изо рта.

– Глянь еще в сапогах, – крикнул Шпень. – Они запасные магазины там носят. И сапоги сыми, если хорошие.

Разувать перемолотый труп я не стал и молча вернулся к танку.

– Чего сапоги не снял? – спросил Прокофий. – У меня обувка ни в задницу.

Я огрызнулся, влез в люк и протянул трофеи Князькову. Он взял автомат, два магазина к нему и сухо приказал:

– Подбери свой автомат за сиденьем.

Я достал автомат, но лейтенант сделал знак Прокофию, чтобы тот подождал.

– Заряди автомат, рядовой Волков. Сумеешь или руки трясутся? Ты кого пожалел? Фашистов, которые четвертый месяц наших людей убивают? Пожалел, говори прямо?

– Нет, – хрипло отозвался я.

– Запомни, сучонок, ты немца чем угодно бить должен. Нет патронов – прикладом! Штыком, ножом, руками…

Изо рта обычно спокойного лейтенанта летела слюна. Он трясся от злобы, эта злоба была направлена на меня.

– Я в батальоне полтора года служу. Каждого танкиста знаю. А они за неделю почти все погибли. Единственный танк уцелел, потому что нам, дуракам, повезло. Воевать без злости и слюни распускать я тебе не позволю.

– Ты, лейтенант, выбирай слова, – я загнал магазин в автомат и передернул затвор. Это прозвучало почти угрозой, и Прокофий попытался выдернуть автомат. Я отпихнул его ногой.

– Я одиннадцать дисков во фрицев выпустил и не в небо стрелял, а целился. А тыкать мне в глаза этими раздавленными уродами нечего!

– Сядешь на башню, – приказал Князьков, – и добьешь тех троих, чтоб не мучились. Прокофий, врубай скорость. И механику сапоги сдерни. Оружие и документы не забудь.

Добивать никого из троих немцев не пришлось. Двое были раздавлены всмятку, у третьего, который стоял на коленях, почти напрочь была оторвана голова. Трофеи – две винтовки, «парабеллум» и штук шесть гранат – я собрал. Но сапоги ни с кого снимать не стал. Князьков промолчал. Вынул из кобуры «парабеллум», повертел и опять вложил.

– Заберешь себе, Леха. Тебе наган или пистолет по штату положен. Автомат отдай Прокофию.

Немецкому МП Шпень не слишком обрадовался. Тоже отматерил меня и сам сбегал за сапогами. Мы вернулись на позицию немецкой батареи. Бойцы ковырялись в карманах и ранцах убитых немцев. Игорь Волошин доложил, что, кроме двух орудий, уничтожен станковый пулемет. У второго фрицы вытащили затвор. Наших погибло девять человек, сколько-то были ранены. Я удивленно слушал Волошина. Вообще-то старшим по званию был старшина Букаев, командир подбитого Т-26. Но Игорек, как всегда, вылез вперед. Князьков рассеянно кивнул и начал быстро распоряжаться.

За что я всегда уважал своего первого командира взвода – за умение четко оценивать обстановку и принимать быстрые решения. Человек пять легко раненных и часть бойцов он отправил догонять полк. Все бы на броне не уместились.

– Ребята, быстрее, – торопил лейтенант. – Самолеты, не дай бог, налетят.

Осмотрели Т-26. Ивану Войтику не везло. За считаные дни он потерял второй танк. Или, наоборот, повезло. Два танка накрыло, а он остался жив. Старшина Шуваев доложил, что фрицы сунули под гусеницы противотанковую мину. Командира танка била мелкая дрожь, лицо было в кровоподтеках. Он докладывал громко, почти кричал. Башенного стрелка сильно ударило головой, сам идти не сможет.

Мы быстро осмотрели танк с разорванной гусеницей и выбитым колесом. Кто-то из бойцов достал из окопа ручную противотанковую мину, похожую на металлическую сковородку с двумя ручками.

– Повезло, что не на стационарную наехали, – сказал Князьков. – Та, гадина, могла весь экипаж на тот свет отправить. Перегружайте быстро боеприпасы и сливайте бензин. Танк уничтожить.

Я посмотрел на мертвого немца, который ценой жизни взорвал наш танк. Лет двадцати, без шинели, но в каске, в издырявленном пулями френче, он лежал метрах в семи от танка. Светло-русые волосы, тронутое восковой желтизной лицо. Он бы мог убежать и не лезть под танк со своей сковородкой. Может, его заставили? Вряд ли. Просто они намерены победить нас любой ценой.

Подожгли Т-26. На наш танк погрузили оставшихся раненых, в основном тяжелых, уцелевших танкистов и бойцов. Облепленный людьми БТ, Прокофий, спрямляя расстояние, погнал к лесу через поле. Вовремя. На опушке нас догнала пара «мессершмиттов». Прокофий вломился в заросли, десантники спрыгнули. Пушечные и пулеметные очереди прошли по верхушкам деревьев, срезая ветки. Нам повезло, но ребятам, которые вышли раньше, досталось крепко. Пилоты били, снижаясь почти до земли. Им тоже оставалось до леса совсем немного, но фрицы успели перебить половину группы. Каждый «мессер» имел две 20-миллиметровки и два пулемета. Восемь стволов в несколько заходов обрушили огонь на наших ребят.

Когда самолеты улетели, мы помогли унести глубже в лес оставшихся в живых раненых. Авиапушечные осколочные снаряды отрывали руки, превращали тела в месиво костей. Спаренные пулеметы оставляли в телах сплошные смертельные раны. Не надо про это писать? Но тогда мне не надо было рассказывать, как по команде лейтенанта Князькова наш деревенский увалень Прокофий Шпень давил гусеницами немцев, а из разорванных лохмотьев мундиров торчали скользкие груды кишок.

Один из бойцов был ранен бронебойным снарядом в лопатку. Из раны, размером с кулак, вытекло столько крови, что я не мог представить, как этот человек еще жив. Мы сносили тела под клены, где нас защищали раскидистые ветви, с яркими облетающими листьями.

Пока торопливо рыли могилу, умерли трое раненых, в том числе тот, пробитый снарядом в спину. С могилой не рассчитали. Когда опустили последнее тело, девятое или десятое по счету, оно было почти вровень с землей. Мы, усталые и подавленные, глядели на Князькова, боясь, что лейтенант заставит вынимать тела и расширять братскую могилу. Но он лишь приказал накрыть погибших шинелями и насыпать бугорок побольше. Когда все было закончено, Князьков трижды выстрелил вверх из пистолета.

– Спите, ребята. Мы вернемся.