Текст книги "Штрафник, танкист, смертник"

Автор книги: Владимир Першанин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Все происходило на моих глазах. Я разглядел обрубок человеческого тела, вспышку, видел, как сиганул через открытый люк рыжий механик-водитель, а секунд через пять сдетонировавшие снаряды отбросили башню прочь и разворотили корпус танка. Груда железа, залитая горящей соляркой, превратилась в гигантский ревущий костер. С другой стороны поля в «тигр» летели снаряды из танка командира роты и оставшихся с ним машин. Экипаж «тигра» не заметил нас, выводя поврежденную машину с открытого места. Башня была развернута в сторону четырех танков старшего лейтенанта Таранца.

Я выстрелил, целясь в бортовую часть башни. Рикошет. Вторым снарядом я попал в колеса, идущие в два ряда, и, кажется, что-то пробил. Столбами взлетели взрывы гаубичных снарядов. Один рванул рядом с гусеницей, и «тигр» с неожиданной прытью пошел в сторону от нас. Но несколько попаданий сделали свое дело. «Тигр» наконец задымил, потом загорелся. У нас не было времени добивать его. Прямо через деревья шли другие немецкие танки, стреляя на ходу. Чудес не бывает. Вряд ли бы мы что-то сделали вдвоем против роты Т-3 и Т-4, но вместе с поднявшейся пехотой к нам спешили несколько «тридцатьчетверок» нашего батальона.

Понятие «собачья свалка» чаще употребляется в описании воздушных боев. Но сейчас такая свалка образовалась в неширокой лесополосе, сместившись с широкого поля, где продолжалось наступление. Стреляли, порой не видя друг друга. Попаданиям мешали стволы и ветви деревьев. Но уже в одном, другом месте дымили и горели машины. Все же меня спасал приобретенный опыт. Я до крови растер шею (почувствовал лишь позже), стремясь не пропустить нацеленные в машину орудия. Коля Ламков действовал, в общем, умело, хотя с некоторым запозданием.

Он не понимал, что после промаха, даже в сотне метров, надо срочно бросать машину в сторону, и ждал, когда я выстрелю второй раз. Со второго я бы наверняка попал, но поймал бы ответный снаряд. Пока я орал, толкая Ламкова в плечо, короткоствольный Т-4 врезал снаряд в правую часть корпуса над пулеметом. Болванка встряхнула машину и ушла рикошетом, задев башню. Ламков, опомнившись, рванул вперед, я выстрелил почти в упор, но танк подбросило на кочке, и снаряд прошел мимо.

– Гони! – кричал я, а Леня Кибалка загонял новый снаряд.

Я бы все равно не сумел опередить этот Т-4 с его толстой короткой пушкой, но из-за спины ударила догнавшая нас «тридцатьчетверка». Болванка, выпущенная с восьмидесяти метров, пробила лобовую часть немецкого танка между пулеметом и смотровой щелью механика-водителя. Этот снаряд спас нашу машину, не дав возможности немцам выстрелить. Зато выстрелили мы. Попали, хоть с запозданием, но удачно. Из боковой дверки вывалился танкист в черной куртке, а следом выплеснулся язык горящего бензина.

Нас было больше, и мы атаковали. В руках атакующих – инициатива. Я все же подбил в этом бою один Т-4, влепив снаряд в дверцу башни. Не удержавшись, закрепляя счет, ударил вторым снарядом в выломанный проем и понесся дальше, подгоняя Колю.

Мы прорвались почти до хутора, но сильный огонь противотанковых пушек заставил нас отступить, стреляя осколочными снарядами по вспышкам 75-миллиметровок. Наше командование понимало, что за ночь немцы укрепятся. На прямую наводку выкатили дивизион 122-миллиметровых гаубиц. С расстояния менее километра, под сильным минометным огнем, дивизион выпустил сотни три снарядов, заново перемешав кучи глины, кирпича, засыпая подвалы – доты. Только после этого мы взяли хутор.

Срочно окапывались, искали готовые убежища. Кидали в уцелевшие подвалы гранаты. Иногда вместе с взрывом раздавался крик обреченных немцев. Четверо фрицев, выставив палку с грязным полотенцем, сдались в плен. Их погнали в тыл. Ротные командиры, получив инструкции, расставляли танки. В нашей первой роте из десяти машин осталось пять. Шестой танк чинили ремонтники. Обещали к вечеру восстановить. Несмотря на потери, ротный Антон Таранец выглядел веселым.

– Алексей, принимай взвод. Вечером обмоем.

Так, через полтора года войны я принял свой первый взвод, состоявший из двух танков и уцелевшего механика-водителя погибшего взводного. В отношении его у меня уже были планы, и я сразу предложил ему:

– Пойдешь ко мне механиком?

– Пойду, – закурив и малость подумав, отозвался тот. – Меня, кстати, Иваном Федотовичем кличут. А фамилия тоже Иванов. А то литр вместе выпили и даже не познакомились.

Таранец дал согласие на перевод. Ламков обиделся едва не до слез. Но стрелок-радист и заряжающий доходчиво объяснили ему.

– Мы жить хотим, Колян. Тебе еще учиться надо. Учись с кем-нибудь другим. И не хнычь, дурак! Пока в резерве побудешь, подуркуешь. А нам опять в бой.

Иванов уже осматривал свое новое место, двигал рычагами, что-то бормотал под нос. Ротный Таранец, отозвав меня в сторону, спросил:

– Как Скариди себя в бою вел?

– Это мы у него сейчас спросим. Анастас, иди сюда.

Когда он подошел, я приказал:

– Доложи командиру роты, сколько выпустил в бою снарядов.

Младший лейтенант замялся. Выглядел он неважно. Растерянный, хоть и пытающийся казаться бодрым. Бушлат с оторванными пуговицами, в пятнах крови, на поясе зачем-то висел немецкий нож-кинжал в кожаных ножнах.

– Точно не помню. Надо сосчитать.

– Считай, – сказал я и обернулся к Лене Кибалке. – Сколько мы с тобой снарядов выпустили?

– Двадцать семь бронебойных и девятнадцать осколочных. Всего – сорок шесть штук. Может, на один ошибся.

Вернулся от своего танка Анастас Скариди. Догадался застегнуться на все пуговицы, туго подпоясать бушлат. Козырнул ротному:

– Докладываю, что экипажем танка выпущено по врагу шестнадцать снарядов.

– Экономил боеприпасы или отсиживался?

– Ну, вы же знаете, нам прямо в лоб снаряд закатили. Стрелка-радиста убили, пожар начался.

– Брось, Анастас, – перебил его Таранец. – Погиб товарищ. Что ж теперь, не воевать, весь бой оплакивать его? Приводи машину в порядок и больше не вздумай от боя уклоняться. Стрелка-радиста я тебе дам. Пробоину чем-нибудь заделайте и кровь обмойте. Пулемет-то цел?

– Целый.

– Ну, иди.

Когда подавленный и растерянный младший лейтенант пошел к своему танку, Таранец достал папиросы, протянул мне одну.

– Подломился парень. Я его понимаю. Рядом парнишку насквозь продырявило, кровища, одежда горит.

– Оба запасных бака сорвало, – добавил я. – Один сильно горел.

– За тобой, Алексей, наверное, прятался? – Не дождавшись ответа, выругался: – Мы тоже с полсотни снарядов выпустили. А этот – шестнадцать. Прятался! Поговори с ним еще. Мне балласт не нужен.

Съездили на мотоцикле глянуть на подбитый «тигр». Насчитали штук двадцать попаданий. Большинство снарядов не пробивали броню тяжелого танка с 88-миллиметровой пушкой. Нашел я след и своего снаряда. Болванка пробила два металлических колеса, сорвала их с оси. Обратили внимание на непривычно широкие гусеницы. О «тиграх» мы тогда знали лишь понаслышке, и вот теперь представилась возможность рассмотреть нового противника вблизи. О «тиграх» будут много говорить и после войны, но в те минуты, обходя шестидесятитонную громадину, я понял, что нам приготовили подарочек еще тот. Единственное, что отчасти успокаивало, этих тяжелых машин у фрицев было пока немного.

Подтянулась пехота. Полезли за трофеями. Танкисты и десантники их опередили. Некоторые уже ходили с немецкими автоматами. Так как кухня опаздывала, перекусили сухим пайком и трофейными консервами. Немного выпили. Напряжение боя постепенно уходило, хотя все мы знали, что передышка временная. Мелькнуло в голове, что, возможно, надо было, не останавливаясь, идти дальше, к станции. Глянул на многочисленные тела бойцов, разбросанные на пашне, несколько догорающих танков. Отозвал в сторону Анастаса Скариди и показал на поле:

– Видел? Там и наш взводный остался. Не побоялся с «тигром» схватиться.

Грек, видимо, выпил водки больше, чем положенные сто граммов. Вел себя агрессивно и оправдываться не собирался:

– Тебе легче бы стало, если б я там догорал? Чего спектакль устроил? Кто двадцать, а кто сорок снарядов выпустил? У меня два попадания в танк. Фрицевская болванка в десяти сантиметрах прошла. Чуть левее, и меня бы насквозь продырявило.

Я понял, что отчитывать на манер политруков взвинченного да еще выпившего командира танка бесполезно. Экипаж был явно на его стороне. Правильно сделал младшой, что на рожон не лез. Получили попадание, человек погиб, куда еще рваться.

– Черт с тобой, Анастас. Если решил и дальше в хвосте плестись – валяй! То, что трусом прослывешь, тебя, видать, не волнует. Зато живым останешься.

– Быстро ты, Алексей, изменился. Не успели взводным поставить, уже за воспитание принялся. Год или полтора этой должности ждал. А там глядишь, ротного заменишь.

– Пошел на х…! – выругался я.

– Пойду, а что же мне остается. Не всем такими героями быть, как ты.

В общем, поговорили. Как меду напились.

Получил для пополнения взвода легкий Т-70, который привели в порядок ремонтники. К своему удивлению, водителем-механиком на нем оказался Коля Ламков, а командовал легким танком старшина с густыми светлыми усами. Старшина доложился по форме, а я показал ему место, где оборудовать капонир.

– Распорядились бы в помощь пару-тройку пехотинцев дать, – попросил старшина. – У нас экипаж всего два человека, а у меня рука зашибленная.

Я выделил трех десантников, а ко мне, вроде за лопатой, подошел Ламков. Вот еще один обиженный. У Т-70 только лоб нормально бронирован, а борта всего 15-20 миллиметров. Любая пушка пробьет. Его приняли на вооружение с прошлой весны, но за год он безнадежно устарел. Конечно, Коля чувствовал себя почти обреченным и всерьез обижался на меня.

До позднего вечера мы зарывались в землю, оборудовали щели для укрытия от бомб. К ночи подошла еще пехота и штук девять танков. Меня поразил их вид. Все они вышли из ремонта. Отчетливо виднелись заваренные пробоины, колеса отличались по цвету и были сняты с других машин. Кроме «тридцатьчетверок», легких БТ-7 и Т-70 я увидел даже трофейный чешский танк с установленной нашей 45-миллиметровой пушкой. Не от хорошей жизни собирали и срочно вводили в строй все, что можно.

С утра дважды налетали «юнкерсы». Оба раза штук по шесть. Одну бомбежку сорвали наши истребители, вторая обрушилась на танковые позиции и гаубичный дивизион. Потом начались артобстрел и танковая атака. Атаку мы отбили и контратаковали. Хоть и без особого успеха, но с позиций немцы нас не сдвинули.

Восьмого марта снова потеплело, день был пасмурный. Он запомнился мне не потому, что был женский праздник. Нам было не до праздников. Мимо нас вдоль Полтавского шоссе двигалась на Харьков огромная масса немецких войск. Это была знаменитая дивизия СС «Райх» и приданные ей части. С нашими силами пытаться что-то сделать было бесполезно. Несколько раз на низкой высоте проносились группами по 6-9 машин, штурмовики «Ил-2». Раздавались взрывы бомб и ракетных снарядов. Не обращая внимания на огонь зенитных установок и крупнокалиберных пулеметов, штурмовики обстреливали колонны из своих 23-миллиметровых пушек. То в одном, то в другом месте горела немецкая техника. Среди висящих над землей облаков самолеты появлялись и исчезали очень быстро. Немцы в такую погоду не летали.

Но остановить огромную массу немецких войск самолетам-штурмовикам, да и нашей артиллерии, было не под силу. Позже, мне приходилось читать, что «под ударами советской авиации движение дивизии «Райх» было парализовано». К сожалению, это не так. Тягачи быстро оттаскивали в стороны подбитые машины, а колонны танков, бронетранспортеров, машин, конных повозок продолжали движение через пробитый коридор.

Последующие дни мы вели бои, нанося удары с флангов. На большое наступление сил не хватало. Порой случалось так, что, отстрелявшись и оказавшись без пехоты, мы возвращались на исходные позиции, а их уже заняли немцы. Помню, что однажды в такой ситуации нас спас Т-70, куда перевели Колю Ламкова. Немцы пропустили легкий танк, который шел впереди, надеясь, что следом влетит под огонь противотанковых орудий основная часть машин. Комбат Колобов, словно предчувствуя засаду, приказал сбавить ход.

Т-70 открыл огонь по ближайшей пушке и, крутнувшись, рванул назад. Из люка полетели красные ракеты – сигнал опасности. Смелым везет. Вначале фрицы не стреляли по танку усатого старшины, потом все же ударили, но юркая машина высотой немногим выше человеческого роста на полном ходу вылетела из-под огня. Снарядами лишь сорвало запасное колесо с брони и разбило глушитель одного из двигателей.

Комбат обещал представить экипаж к наградам, хвалил старшину и Колю Ламкова. Но какие там награды, если положение с каждым днем ухудшалось! Мы теряли людей, машины, все трудней становилось эвакуировать раненых. Почти прекратился подвоз боеприпасов. Харьков был обречен, все это понимали, несмотря на слухи о двигающихся на помощь свежих дивизиях. После напряженной Сталинградской битвы, последующего наступления широким фронтом вдоль Дона дополнительных дивизий и техники просто неоткуда было взять.

Глава 3

Позже Харьков назовут даже «проклятым местом» для Красной Армии. Судьба города, через который прокатывалась вторая волна немецкой оккупации, действительно трагична. Наши части, особенно сражающиеся восточнее города, попадали в окружение, погибли целые полки, снова тянулись колонны пленных. Приводились разноречивые данные о наших потерях, а в шеститомнике «История Великой Отечественной войны», изданном в начале шестидесятых годов, такую цифру я не нашел вообще.

В более поздних источниках, а также в зарубежных исторических материалах отмечалось, что войска Красной Армии сражались за Харьков самоотверженно. Погибли около 25 тысяч советских бойцов и офицеров, мы потеряли 700 танков, но в плен немцы сумели взять, несмотря на кольцо окружения, около 9 тысяч человек. Устроить нам Сталинград под Харьковом фрицам не удалось. Многие части вырвались из окружения, да и потери немецких войск были весьма немалые.

Характерно, что в сводках Информбюро сообщение о потере Харькова прозвучало лишь один раз – 17 марта 1943 года. А ведь в окрестностях города еще шли бои. Стыдиться нам было нечего. Однако о Харькове больше не вспоминали до августа, когда он был окончательно освобожден войсками Красной Армии в ходе Белгородско-Харьковской операции.

Но я снова вернусь к марту сорок третьего. Несмотря на все трудности, бои в условиях окружения с ограниченным количеством боеприпасов, немцы несли значительные потери. Это был уже далеко не сорок первый год. Подбитые и сожженные немецкие танки, бронетранспортеры, грузовики оставались на местах прорывов. Мне пришлось читать документальные книги, выпущенные в 70-80-х годах. Как танкист, я просто не мог понять логику людей, преподносящих такие лихие эпизоды.

«В этом тяжелом неравном бою отважные артиллеристы командира взвода Н. из двух 45-миллиметровых пушек подбили и сожгли 11 танков…

…В результате напряженного боя расчет 76-миллиметрового орудия подбил девять танков, два 75-миллиметровых орудия, уничтожил около 150 солдат противника».

Неужели взрослый человек, а тем более фронтовик, поверит в эти и множество подобных эпизодов? Мы что, сражались с оловянными солдатиками и картонными танками, уничтожая одним взмахом целую танковую роту? У нас в бригаде были экипажи, практически не успевшие ничего сделать, с точки зрения таких счетоводов. Они выполняли приказ, шли в атаку и погибали, порой лишь успев увидеть вспышку дальнобойного орудия, стрелявшего из засады.

Мне приходилось встречать возле Харькова в те мартовские дни на разных участках и десять, и двадцать подбитых немецких танков. Но платили мы за их уничтожение дорогой ценой. Не считая смешанных с землей противотанковых пушек, стояли остовы наших сгоревших машин. Нравится «книжным» патриотам или нет, но сожженные немецкие танки или раздавленные орудия обходились нам жизнями десятков и сотен бойцов. Мы везли на броне смертельно раненных, обгорелых до костей товарищей. Они умирали, или их страдания обрывали осколки и пули.

Манштейн бросил на взятие Харькова все, что имел под руками, умело перебрасывая войска с участка на участок. В небе хозяйничала немецкая авиация. Мы не выходили из боев по два-три дня подряд.

Однажды я заснул, лишь только машина остановилась. Мне дали поспать часа четыре, и я пришел в себя. Вылез из танка и увидел, как Леня Кибалка и Боря Гаврин тащат на плече по снаряду. Оказывается, неподалеку стояла разбитая «тридцатьчетверка». Но снарядов было мало, особенно бронебойных. Патронов тоже не хватало, и мы рылись в траншеях, распаханных снарядами, минами, гусеницами немецких танков. Мы ковырялись среди трупов, разыскивая смятые цинки с патронами, уцелевшие гранаты, еду, бинты, которых нам постоянно не хватало. Мы выгребали подсумки мертвых бойцов, стараясь не смотреть на их лица.

У меня во взводе остались две «тридцатьчетверки». Легкий Т-70 был разбит. Погиб усатый старшина, с которым мы едва успели познакомиться. Коля Ламков уцелел и стал пятым членом экипажа в машине Анастаса Скариди. Младший лейтенант пришел в себя после потрясения первого боя, когда продырявили его танк и убили стрелка-радиста. Дырку забили металлической пробкой, и грек воевал не хуже других.

Мы продолжали попытки прорвать с внешней стороны немецкое кольцо вокруг Харькова. Танков было мало, особенно бедствовали мы без горючего и боеприпасов. Антон Таранец пришел от начальства. Мрачный, осунувшийся, он не скрывал своего мнения, что если не дадут приказа на отход, то бригада не сегодня-завтра будет уничтожена.

– С чем наступать? Ветер броней разгонять. У меня всего шесть противотанковых снарядов. Алексей, бери Скариди и дуйте на разъезд Восьмой километр, – он расстелил карту и показал место. – Здесь боеприпасы и горючее сгружали. Может, что осталось.

Местность была напичкана наступающими немецкими войсками.

Повсюду, как островки, находились, не получая приказа на отход, артиллерийские батареи и пехотные части, тыловые подразделения. Пока ехали, дважды попали под обстрел. Возле траншеи, вырытой на обочине дороги, нас остановил капитан. Расспросил про обстановку. Узнав, что мы едем на Восьмой километр, попросил взять пяток бойцов.

– Может, и мы чем-нибудь разживемся. У меня к пулеметам всего по три сотни патронов. Глянь, чем воюем?

Мне показали самодельную противотанковую гранату. Обструганную палку с прикрученными проволокой двумя толовыми шашками и ручной гранатой «РГД-42», как взрыватель.

– Эта штука мне по сорок первому знакома, – засмеялся я. – Мы их «чуча-мама» называли. Гусеницу порвет, если удачно бросить.

Увидел я и «максим» с кожухом, плотно замотанным обледеневшим брезентом. Внутри продырявленного кожуха была вода со льдом. Мне объяснили, что при стрельбе лед быстро тает, и приходится держать мелко наколотый лед или воду, смотря по погоде. Капитан мне пришелся по душе. И то, что был побрит, с чистым подворотничком, туго затянутой телогрейкой, с кобурой и планшеткой на ремне. Неподалеку стояли два сгоревших немецких танка Т-3.

– Ваша работа? – спросил я.

– Нет, – покачал он головой. – Батарея «сорокапяток» подбила.

– А сейчас пушки где?

– Разбили фрицы. Но они эти два гроба раздолбали. Один и мы добивали. Бутылками с бензином.

К разъезду добрались благополучно. Обнаружили у насыпи «ЗИС-5» с поврежденным мотором и несколько тыловиков. Ждали, пока водитель и его добровольные помощники отремонтируют машину. На меня смотрели с опаской. Наверное, боялись, что я их погоню в окопы, как это часто случалось с отставшими от своих тыловиками. Полустанок был разбит авиабомбами и артиллерией. Множество воронок, торчавшие обломки рельсов, разбитые и сгоревшие вагоны, платформы. Месиво ломаных, как спички, шпал, остовы грузовиков, пушечные лафеты, множество закопченных снарядных гильз, невзорвавшиеся головки снарядов, клочья брезента… Оглядев несколько более-менее сохранившихся вагонов, я спросил у тыловиков:

– Тут комендант или кто-то ответственный есть?

– Никого нет. Если харчами поживиться решили, то поздно. Пшеницу горелую и ту растащили.

– Харчами и спиртом мы у вас разживемся, – резко ответил я. – Но сначала нам боеприпасы нужны.

– У нас ничего нет, – слишком поспешно ответил лейтенант, видимо, старший среди тыловиков. – А снаряды в ящиках вон на той платформе лежали.

У лейтенанта были добротные яловые сапоги, полушубок с погонами, да и остальная компания была одета по первому сроку. Я увидел, что лейтенант растерян, а в кузове лежат двое раненых. Интендантам тоже досталось, машину продырявили, поэтому и смыться не успели.

– Ладно, пойдем, покажешь, где снаряды и патроны. Захвати с собой своих бездельников. Нечего им тут рот разевать. Анастас, ты с Кибалкой дорогу под прицел возьми.

Провозившись с час, мы перенесли на танки сотни две снарядов для «тридцатьчетверок», десяток ящиков сорокапятимиллиметровых снарядов. Нашли патроны в цинках и старые гранаты «РГД-33», которые мы не любили из-за сложности в обращении. Но все же взяли ящиков пять гранат. Пехотинцы, посланные капитаном, набивали боеприпасами вещмешки, связывали цинки обрывками брезента. Радовались:

– Теперь жить можно. Жаль, пожрать и махорки нет.

Насчет «пожрать и махорки» я обратился к лейтенанту, показав на хорошо загруженный «ЗИС». Лейтенант замялся, а один из его помощников сообщил, что последние консервы раздали вчера вечером каким-то танкистам.

– Танкистов «каких-то» не бывает, – веско ответил я. – Найду харчи, отправишься со мной в качестве десантника. О, да у тебя даже автомат имеется! А у меня на восемь десантников всего три «ППШ». Ты, пожалуй, мне пригодишься. С начальством я вопрос решу.

Сержант с автоматом со страхом смотрел на меня и дергал за полушубок лейтенанта. Оказалось, что автомат тыловикам не очень нужен, и мне его отдали вместе с двумя запасными дисками. Порывшись в ящиках и мешках, отыскали еду. Выделили нам двадцать банок консервов, полмешка сухарей, брикеты с пшенной кашей и сколько-то махорки. Кроме этого, спасая помощника, лейтенант вспомнил, что на площадке за будкой обходчика стоят бочки с соляркой и бензином. Заправились под завязку и даже наполнили запасные баки. Из брикетов и тушенки сварили два ведра супа и, обжигаясь, выхлебали его вместе с десантниками и пехотинцами капитана. Оставшиеся харчи бросили в танк, подкормить ребят.

– Повезло тебе, сержант, – смеялся мой новый механик-водитель Федотыч. – У нас десантников нехватка. Ты бы как раз подошел.

Высоко в небе в сторону Харькова шли немецкие двухмоторные «хейнкели». Мы заторопились. Лейтенант и его подчиненные проводили нас с явным облегчением. Тем более что у них уже завелся мотор, и водитель торопливо скреплял проволокой трубки и шланги. Отъезжая, смеялись. Все же боеприпасами и горючим разжились. Сытые. Ну и сглазили свою удачу.

Обратный путь оказался несчастливым. Ехали вроде осторожно, но грохот «тридцатьчетверки» слышно издалека. Вынырнув из-за поворота, вдруг увидели два тупорылых грузовика. Немцы уже отцепили гаубицы. Одну спешно наводили на нас, вторую разворачивали за станины. До них было метров сто с небольшим. Танк Анастаса Скариди рванул вперед и, обгоняя меня, мчался на немецкие гаубицы. Наверное, самолюбивым парнем двигала обида, что его считают трусом. Желание загладить свое вялое поведение в предыдущем бою толкнуло младшего лейтенанта на отчаянный поступок. Он успел выстрелить на ходу. Конечно, промазал, а с трансмиссии уже спрыгивали десантники и пехотинцы с вещмешками, набитыми патронами.

Я слышал треск двух его пулеметов и знал, что сейчас произойдет. Но целиться мне мешала летящая по прямой «тридцатьчетверка» упрямого грека. Я выстрелил в тупой лоб грузовика, с крыши которого частыми вспышками бил пулемет, затем ахнула гаубица. Осколочно-фугасный снаряд, который в спешке загнали в ствол немецкие артиллеристы, весил 15 килограммов. Если бы ударили бронебойным, проткнули и зажгли танк в момент, не оставив в живых никого из экипажа. Но снаряд взорвался рядом со стволом «тридцатьчетверки». Толстая пушечная подушка и лобовая броня под ней выдержали взрыв, хотя пушку снесло начисто, а башню сорвало с погона и развернуло. Иван Федотович Иванов, наш механик, не дожидаясь команды, вылетел на обочину. Я, торопясь, выпустил снаряд, который взорвался метрах в пяти позади гаубицы, но оставшиеся в живых артиллеристы заряжали свою гаубицу. Без надежды, зная, что не успеют. Но заряжали. И позади уже наводила ствол вторая гаубица.

Я ударил бортом, перевернув первую гаубицу, и, влетев на вторую, завяз гусеницами в металле. Механик с руганью дал задний ход. Ствол с дульным тормозом тащился следом. Щит, колеса и станины запрокинулись.

– Из пулемета режь! – крикнул Федотыч.

Я и сам, видя, что цели находятся в мертвом пространстве пушки, высаживал диск, давя на спусковые педали. Двое артиллеристов упали, еще двоих мы догнали. Крики, хруст тел были слышны даже сквозь рев двигателя. Потом мы протаранили грузовик, пытавшийся развернуться. Еще несколько фрицев убегали к кустам. Я не сумел их достать, потому что Леня Кибалка вставлял новый диск. С запозданием выпустил его по кустам и добавил осколочный снаряд.

Самое странное, что грузовик, в который я всадил бронебойный снаряд, тоже удирал с оторванным бортом кузова. Я выстрелил вслед. Водитель вильнул за деревья и помчался прочь. Подоспевшие пехотинцы азартно садили вслед из винтовок, но умелый шофер нас перехитрил. Зато никуда не делись обе гаубицы, исковерканные, сплющенные. Вокруг ворочались несколько тяжелораненых из расчетов. Их постреляли пехотинцы капитана, а мы подлетели к танку Скариди. Сначала вытащили стрелка-радиста. Осколками брони у него была изрешечена голова и верхняя часть туловища. Он уже не дышал. Остальной экипаж был контужен, а младшего лейтенанта сильно ударило о броню и пробило осколками. Изо рта и ушей текла кровь. Скариди, сделав несколько шагов, свалился.

Механик-водитель бормотал что-то невнятное, вытирая кровь из носа. Больше всех был поражен и напуган Коля Ламков, пересевший на обратном пути на трансмиссию танка, так как боевое отделение было забито снарядами. Три дня назад он едва успел выскочить из легкого Т-70, сгоревшего от прямого попадания в лоб, и вот теперь только случайно не попал под гаубичный снаряд. Анастас Скариди умирал. У него была сломана грудная клетка и отбиты легкие. Агония длилась недолго, и веселый грек из Мариуполя, неестественно вытянувшись, умер у нас на глазах. Я, уже привыкший к смертям, с трудом сдерживал дрожь.

Младший лейтенант Скариди подставил свой танк под выстрел гаубицы, фактически прикрывая мой экипаж. Он поступил, с военной точки зрения, сгоряча. Не рассчитал, что немцы успеют выстрелить. Скариди надеялся опередить фрицев, раздавить орудие, но это обернулось смертью двоих человек. В любом случае, в смелости Анастасу было не отказать. Хотя экипаж считал по-другому. Надо было вести огонь с места. Танковые пушки гораздо скорострельнее гаубиц с раздельным заряжением. Но на войне всего не рассчитаешь.

Танк, хоть и без пушки, с поврежденной башней, мог двигаться. За рычаги посадили Колю Ламкова. Отвезли пехотинцев на их позицию и вернулись к себе. Командир роты, выслушав меня, скривился, как от зубной боли. Откинув брезент, глянул на трупы.

– Людей плохо обучаем. Сами на смерть нарываются… Хотя парень – герой. Ты, Алексей, грамотный, напиши представление на «Отвагу». А танк отгоните к ремонтникам, пока они еще здесь.

Поговорили с лейтенантом Женей Рогозиным, с кем вместе лежали в госпитале. У него во взводе остался единственный танк, которым он же и командовал. Рогозин пожаловался, что комбат ему достался шальной. Гонит танки, не разбираясь, что ждет впереди. Потери несут огромные. Покурили. Потом подвезли еще снаряды, приехала полевая кухня, и мы впервые за несколько дней наелись досыта. Вместе с пополнением откуда-то пригнали трофейный немецкий танк Т-4, с усиленной броней и щитами, закрывающими борта и верхнюю часть колес. Кресты замазали, нарисовав пятиконечные звезды. Механик испытывал его в низинке, потом сделали несколько выстрелов в сторону немецких укреплений.

– Подходящая машина, – сказал наш комбат Колобов. – Ну, что, Петренко, возьмешь?

– Ни, – упрямо качал головой танкист, видимо оставшийся «безлошадным». – Меня либо немцы прибьют, либо свои. И звезды не помогут. Я уж лучше тогда с пехотой пойду.

Таранец предложил комбату закопать танк поглубже и использовать как неподвижную огневую точку. Благо снарядов хватает. На том и сошлись. Я спросил у ротного, откуда взялся трофей.

– Заблудился. Здесь же хрен поймешь, где ваши, где наши.

– А экипаж?

– Чего экипаж? Нам что, есть куда их девать! Постреляли.

На следующий день, собрав имевшиеся силы, командование предприняло попытку прорвать на нашем участке кольцо вокруг осажденного города, чтобы помочь его защитникам. Это было безнадежное дело. Пехота наступала вяло, а поле и перелески кипели от многочисленных взрывов. Мы прорвались на горящую улицу пригородного поселка. Из обломков кирпичного двухэтажного здания и вырубленного зимой сада, били сразу три или четыре противотанковые пушки. Две «тридцатьчетверки» горели, третья, поврежденная, уползала за дом. Уйти ей не дали и тоже подожгли. За нашими танками жались в кучку с полсотни пехотинцев. Остальные отстали. Таранец приказал мне обойти здание слева, а он с двумя оставшимися в роте танками ударит с правого фланга. Я подозвал младшего лейтенанта, командующего пехотинцами.

– Не отставайте! Нам без вас – каюк. И вы без танков пропадете.

Младший лейтенант, белобрысый, в телогрейке, с автоматом «ППШ», согласно кивал.

– Ну, чего ты киваешь? Бегите за мной и не отставайте. Меня там в этой мешанине в упор гранатами закидают. Вышибай пехоту.

– Ты сначала пулеметы подави!

Наконец сговорившись, я двинулся по горящей улице и обошел здание с тыла. Сразу же наткнулся на пулеметное гнездо, разбил его снарядами. Вылетев на секунду из-за угла дома, всадил еще два снаряда в пушечную амбразуру. Со второго этажа захлопало противотанковое ружье. Пехотинцы сбили его огнем из автоматов и винтовок, ворвались в здание. С другой стороны двора стреляли оба наших танка. В доме гремели гранатные взрывы. Потом ахнуло так, что вылетел кусок стены. Наверное, взорвались снаряды. Человек семь немцев спрыгнули из окон прямо у нас за спиной. Мы лихорадочно развернули башню и ударили вслед. Фрицы отступать умели, в кучу не собирались. Осколками срезало двоих, третьего я догнал пулеметной очередью, а остальные исчезли. Из дома выходили пехотинцы, видимо, гарнизон был уничтожен. Сразу послал Бориса за трофеями.