Текст книги "Командир штрафной роты. У штрафников не бывает могил"

Автор книги: Владимир Першанин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Шагаем дальше. По обочинам асфальтированной дороги – сгоревшие грузовики, раздавленные пушки. Идем, обливаясь потом. После дождей вовсю печет солнце. Гимнастерки мокрые. Команда – час отдыха! Обедаем всухомятку. Я – со своим взводом. Илюшин отдельно с Зинаидой, старшиной и одним из командиров взводов. Не знаю, какие харчи у них, но Беда с подручным раскладывает на куске брезента куски жареной свинины, соленое сало, вареную в «мундире» картошку, яблоки. Вокруг уселись все три командира отделений и орденоносец Загорулько.

Обхожу взвод, убеждаюсь, что бойцы тоже не бедствуют. Сало, картошка, ломти местного домашнего хлеба. Запаслись в обороне. Предупреждаю, чтобы больше ста граммов не пили. Как же, послушают! Но «старики» дружно заверяют, что все будет нормально.

Леонтий зовет к «столу». Выпиваем по сто граммов с прицепом разбавленного спирта. Едим с аппетитом хорошо пошагавших людей. Беда наливает по второй и, опережая меня, заверяет:

– Все! По второй, и достаточно. Вечерком доберем.

Я предпочел бы кружку кисло-сладкого винца, но под насмешливым взглядом Загорулько отпил половину порции и грыз зажаренное до черноты свиное ребро.

Батальон ночевал в крохотном, из двух домов и нескольких сараев, хуторке. Нашей роте выделили овин. Комбат приказал выставить усиленные посты. К своим пробивались из окружения немцы, а из засад стреляли бандеровцы. Карпаты – южные края, но какие здесь холодные ночи! Уже с вечера выпала обильная роса, а часа в три я проснулся. Шинель и наброшенная сверху телогрейка не спасали от холода и пронизывающей сырости. Пошел проверять посты. Часовые, которых из-за усталости меняли каждый час, не спали.

Худой длинный боец, лет восемнадцати, с поднятым воротником шинели и натянутой на уши пилоткой, топтался с винтовкой возле ворот. Руки грел, сунув ладони в рукава шинели.

– Это вы, товарищ лейтенант? – неизвестно чему обрадовался парень.

– А если не я?

– Да ну… я вас сразу узнал.

– Пароль тогда спроси ради интереса.

Боец вытащил ладони из рукавов шинели и спросил пароль. В его долговязой нескладной фигуре, в манере носить винтовку угадывалась неопытность вчерашнего мальчишки.

– Как зовут?

– Митрофанов Павел… рядовой.

– А чего спишь на ходу, Паша? Пилотка на ушах. Воротник на голову вместе с пилоткой натянул. Ты же ничего не видишь и не слышишь.

Боец положил винтовку к ногам и стал приводить себя в порядок.

– Ремень туже затяни. И оружие на посту из рук не выпускай. Тебя сколько учили?

За десять минут неторопливого разговора я выяснил, что Митрофанов Паша из-под Саранска, закончил пять классов, а летом проходил полуторамесячную подготовку. Два раза водили на стрельбище, давали по три патрона.

– Попадал в цель?

– Иногда попадал, – застеснялся Паша и честно признался: – А чаще мазал. Обещали три месяца учить, а отправили досрочно.

– Павел, не будь курицей и не спи на ходу. Всадят нож под лопатку. Ведь мать, небось, ждет, надеется, что до победы довоюешь, героем вернешься.

– Че там, героем! – простодушно ответил парень. – Мать в ногах у военкома валялась, просила в училище, в ремонтники отправить. Отец и старший брат без вести пропавшими с сорок первого числятся. Дядьку и двоюродного брата убили. Дома две сестренки сопливые да дед с бабкой остались.

– Тем более! – разозлился я. – Возьми себя в руки и неси службу, как боец Красной Армии.

Второй часовой был старше и опытнее. Щелкнул предохранителем автомата, заставил назвать пароль, тихо произнес отзыв и доложил, что все нормально. Дежурил он не в шинели, а в телогрейке.

– Так ловчее и легче. Пусть попробует кто сунется.

За поясом, кроме запасного диска в чехле, висела «лимонка». За голенищем сапога торчала немецкая граната – колотушка с длинной деревянной рукояткой.

– С «лимонкой» не сравнить. Слабее, – сказал часовой. – Зато я эти штуки метров на шестьдесят пуляю. Как из пушки.

Фамилия бойца была Ситников. Вот познакомился еще с одним подчиненным.

А на следующий день рота вступила в бой.

Перед небольшим городком, где вовсю шла стрельба, нашей и пятой роте приказали двинуться в обход и ударить с флангов. Ротные обозы мы оставили тыловикам и торопливо зашагали каждый своим маршрутом.

Казалось, чего такого – обойти с фланга? Если сильного заслона нет, сделай крюк километра два-три и бей фрица под дых. Но здесь крепче любого заслона ущелья и горы. Ротный прикинул, что прошагать придется километров десять, если не больше, а потом, перевалив через хребет, уже скатываться к городку.

Шагали очень быстро по проселочной дороге, навьюченные боеприпасами. Для подкрепления дали минометный расчет из четырех человек. Запас мин, штук шестьдесят, распределили среди бойцов.

Приходилось смотреть мне после войны фильмы, и всегда я не мог понять – для красоты, что ли, изображали идущих налегке бойцов. Ни тебе боеприпасов, ни индивидуальных пакетов. Шагают бодро удальцы с автоматами, в лучшем случае с запасным диском на поясе да парой гранат, и воюют целый день. Из воздуха, что ли, патроны получают?

Два диска, сто сорок патронов – это полчаса хорошего боя. Шинели, запасное белье, всякую хурду, вроде подметок, бритвенных принадлежностей, мелких трофеев, в обозе оставили, а шли тем не менее нагруженные, как ишаки. Даже я, командир взвода, которого никто не обязывал нести мины, цинки с патронами, и то тянул изрядный груз.

На ремне пистолет, запасной диск и две «лимонки». Больше не нацепишь. Как ни стягивай ремень – под тяжестью вниз сползает, а портупея, кажется, в мясо врезается. Поэтому еще один запасной диск, коробку на сто патронов и три гранаты в вещмешке тащишь. Там же индивидуальный медпакет. В голенищах яловых широких сапог два рожковых магазина и в планшетке, кроме документов, еще штук сорок патронов.

А как же меньше? Что впереди ждет – неизвестно. На костлявого Пашу Митрофанова, кроме своих боеприпасов, навьючили ящик с минами, а расчет Загорулько вместе с разобранным «максимом» тащат штук шесть коробок с лентами и перевязанные веревками два цинка патронов. Разведка, трое опытных бойцов, с ручным пулеметом идут впереди налегке. С ними два сапера, но мины где угодно могут быть понатыканы. С миноискателем целый день плестись будешь. Больше надежды на осторожность и интуицию.

Утренний туман окончательно рассеялся, жарит по-летнему горячее солнце. Рота растянулась метров на триста. Собьем на полчаса бойцов кучнее, а еще через полчаса опять появляются отстающие. Войной пока не пахнет, но я знаю, как внезапно взрывается тишина. Может, нас уже на мушке один или два пулеметчика держат из сосняка, метрах в пятистах от обочины. Привал. Илюшин с командирами взводов обсуждает дальнейший путь. Пора закруглять маршрут. Круча осталась позади, да и речку уже можно вброд перейти, а затем двигаться во фланг городка.

Загорулько со своим расчетом быстро собирают «максим» и по команде Илюшина дают несколько очередей по кустарнику напротив. Молчание. Начинаем переправу. Везет, что последние дни не было дождей. Вода в самом глубоком месте чуть выше колена, но ледяное течение едва не сбивает с ног. Разведка уже на том берегу. Переправляется первый взвод, за ним готовимся мы.

Залп раздается внезапно. Потом распадается на треск двух пулеметов, автоматные очереди и винтовочные хлопки. Стреляют человек тридцать с небольшого хребта из-за сосен. Вскрикнув, падают в воду один, второй боец из первого взвода. Люди на переправе – легкая цель. Тела тащит течением. Одного вытаскивают, второй исчезает в бурлящей струе вместе со станком пулемета, который он нес на плечах.

Два оставшихся в роте «максима», захлебываясь, бьют длинными очередями. К ним присоединяются «Дегтяревы», наш трофейный «дрейзе» и все остальные стволы. Минометчики тоже открывают огонь. Но командир расчета явно не снайпер. Мины летят с большим перелетом, не видно даже дыма от разрывов. Огонь из засады ослабевает. Немцы (может, бандеровцы?) рассредотачиваются. Бьют реже, но прицельно.

Пуля попадает в грудь одному из пулеметчиков третьего взвода. «Максим» на минуту замолкает. Старшина Букреев, разбросав ноги, стреляет из кавалерийского карабина и материт минометчиков. Сержант, командир расчета, крутит колесики бинокля, а два его подчиненных лихорадочно, как наперегонки, опускают в ствол мину за миной. Илюшин отпихивает минометчиков и трясет за шиворот сержанта:

– Ты куда свои «огурцы» швыряешь? В небо? Живо наблюдателя вон на тот камень.

Пули визжат совсем рядом. Наблюдателя подсаживают на обомшелый валун. Немцы переносят огонь на него. Но парень не из робких. Выкрикивает непонятные мне цифры корректировки. Сержант, отходя от страха, сам наводит миномет. Взрывы ломают молодые ели, поднимают клубы земли, дыма, целую завесу ломаных веток и хвои.

– Першанин, бери взвод. Всех, кроме Загорулько с расчетом, и обходи фрицев слева. Живее, не телись!

У меня нет привычки «телиться» в подобных ситуациях. Но я прячу обиду, и взвод перебегает речку, стреляя на ходу. Куда – непонятно. Но надо гасить в бойцах нерешительность и отвечать на пули, которые пробивают тонкий слой воды и подбрасывают фонтанчики мелкой гальки и песка. Краем глаза вижу, что третий взвод бежит, охватывая засаду справа.

Склон крутой. Кусты. За ними поляна, заросшая по колено травой и цветами. Ползти бесполезно, нас сверху хорошо видят. Сейчас мы на дистанции прямого огня. Надо немедленно атаковать. На подломившихся ногах падает кто-то из бойцов. Убит или тяжело ранен. Несколько человек брякаются в траву. Остальные бестолково шарахаются назад. Схватившись за бок, вскрикивает и оседает еще один боец. Илюшин прав – нельзя телиться.

– Ленька, – ору я. – Оба «ручника» на непрерывный огонь. Остальные вперед!

Меняю расстрелянный диск и достаю из сапога рожковый магазин. Леонтий, ругаясь, тянет одного из «западников». Невольно мелькает в памяти мой первый бой в августе прошлого года за деревеньку, где я нашел и потерял копченый окорок. Сумятица, вспышки выстрелов, направленных мне в лицо. Не обязательно мне. В мой взвод, за который я отвечаю и который хочу сберечь.

Умело, перебежками, наступает отделение парторга Коробова. Леонтий рядом со мной. Строчит из ППШ длинными очередями. Справа тоже стрельба – это третий взвод. Две мины по-дурному взрываются едва не под носом у нас. Все падают в траву.

– Гранаты!

Кувыркаясь, летят РГД, «лимонки». «Боровичок» Мухин и Ситников, который спрашивал у меня ночью пароль, одновременно поднявшись в рост, бросают из-за сосен далеко и умело немецкие гранаты-колотушки с длинными рукоятками. Затем дружно падают лицом вниз. Из сосен, пробитых насквозь, брызжут щепки запоздавшей пулеметной очереди.

– Ур-ра! – кричит кто-то у меня за спиной.

Крик захлебывается хриплым кашлем.

– Убили… Маманя…

Я бегу вместе с Леонтием. Меняю очередной магазин. Стреляю по мелькающим вдалеке фигурам. Немцы не драпают сломя голову, как показывают в фильме «Секретарь райкома». Отступают хоть и быстро, но грамотно. Наверняка уносят раненых, а прикрывают группу пулеметчики. В густом сосняке преследовать их двумя неполными взводами не имеет смысла. Илюшин кричит вырвавшемуся вперед Луговому:

– Никита, стой! Собирай людей.

Трое убитых немцев. Два рядовых и один унтер с нашивками. Ранения у всех пулевые и несколько осколочных, от гранат. Почти все мины разорвались с перелетом. У нас потери большие. В роте четверо убитых и шесть раненых. Погиб боец из моего взвода. Познакомиться ближе с ним не успел. Парень лет двадцати прошит пулеметной очередью. Мгновенная смерть. Кроме того, во взводе двое раненых. Один в шею. Это, наверное, тот, кто кричал «ура». Покрытый крупными каплями пота, он весь трясется. Зина Каляева, умело обработав рану, делает перевязку.

– Повезло, Володя… ничего серьезного, – приговаривает она.

По-настоящему тяжело ранен рядовой с медалью «За отвагу» из третьего взвода. Сквозь перебинтованную грудь проступают, сплываясь вместе, три кровяных пятна. Перебита ключица. К плечу и руке примотаны лубки.

Один из санитаров протирает спиртом рану у моего бойца, Паши Митрофанова. Голый по пояс, он послушно задирает руки, помогая санитару. Пуля вырвала клок мяса из подмышки. На худом мальчишеском теле проступают все ребра, брюки сползли и держатся на кальсонах.

– Ничего, Митроха, – утешает санитар. – Чичас перевяжет Зинуля – и в санбат. Недели две, как человек, отдохнешь.

Несколько бойцов роют на берегу речки могилу. Четыре тела лежат в ряд. Илюшин отчитывает сержанта-минометчика, который, как я понял, намылился вернуться в свою роту, так как у него остались всего три мины.

– А пятьдесят семь коту под хвост. И спешил ведь как! – Ротный обращается то к командиру третьего взвода, то ко мне. – С перепугу воздух сотрясал. Пойдешь с нами. Кончатся мины – карабины есть.

Командир первого взвода, Луговой Никита, лейтенант, года на два постарше меня, с медалью «За боевые заслуги» и нашивкой за ранение. Ладно подогнанная форма. Половина его взвода, раздевшись, бредут снизу вверх по течению, ищут станок от «максима», который выронил раненый пулеметчик. «Максим» считается тяжелым оружием. Просто так потерю станка не оставят. Можно загреметь под трибунал. Потратили почти час, но станок все же нашли.

Раненых отправили в тыл, и ускоренным шагом, почти бегом, спешим к городку. Идти легче. Я расстрелял два диска и почти два с половиной рожка. Две с лишним сотни патронов и, наверное, никого из немцев не убил. Это не снайперская охота, один патрон – один немец. Набиваю на ходу патронами магазины-рожки.

И рота поредела. Четверых похоронили, шестерых раненых отправили в тыл. С ними человек шесть носильщиков и сопровождающих. Луговой, довольный, что нашли станок от пулемета, на радостях хватил из фляжки. Ничего особенного. И другие выпили, у кого запас имелся, – снять напряжение. Но Луговой, заместитель командира роты, подходя ближе, спрашивает:

– Ну, как первый бой? Это не из норы за полкилометра фрица выцеливать. Атака! Лицом к смерти.

Мне что-то надо ответить. Что это не первый и даже не третий бой для меня. Мне не нравится снисходительность Лугового и слова «лицом к смерти». Терпеть не могу громких фраз. Сразу видно, что, несмотря на медаль и ленточку за легкое ранение, он не так долго на передовой. Зеленый еще, хоть и две звездочки. Мы, взводные, никогда не называем друг друга по званию, но я отвечаю с подчеркнутой официальностью:

– Нормально, товарищ лейтенант.

– Брось ты эти замашки. Товарищ лейтенант! Никитой меня зовут. Здесь боевой коллектив, все за одного, и кичиться своим снайперским счетом не обязательно. Как себя покажешь, так и оценят.

– Иди к своему взводу, – на секунду останавливаюсь я. – Несешь всякую херню.

Луговой что-то бормочет, но отстает от меня. Через полчаса лес заметно редеет. Внизу, как на ладони, городок. Добротные дома с высокими крышами, дорога из брусчатки. Но некоторые дома уже разрушены, другие горят. Немецкие тылы отходят. Вдалеке вижу вереницу грузовиков, легковых машин, подвод. На улицах стрельба. Звонко бьют полевые и танковые пушки, трещат непрерывные очереди.

Илюшин мужик опытный. Мы снова делаем крюк и по заросшей низине бежим к крайним домам. Нас пока не видят. Но последние две сотни метров – открытое место, если не считать густой травы, которой здесь на опушках везде много. Короткое совещание.

– Только ползком, – рубит Илюшин. – Все три станкача на прикрытие. Огонь открывать, если нас заметят.

– А нам что, с минометом ползти? – подсовывается сержант. – В нем три пуда веса.

Илюшин на секунду задумывается.

– Останешься здесь. Как только немцы откроют огонь, выпускаешь три оставшиеся мины и следом за нами. Попробуй потеряйся! Пристрелю.

Ротный не может простить ему трусости и торопливой неграмотной стрельбы. Миномет – штука эффективная. Стрелял бы точнее, и потери бы в роте меньше были.

Триста метров мы проползли минут за десять. Торопились так, что ошметки из-под сапог летели. Кинулись под защиту плетеного забора, каких-то сараев. Замерли, держа наготове оружие.

Пригнувшись, прикрывая друг друга, миновали поле пулеметчики и минометный расчет. Пока разведчики и саперы проверяли ближайшую улицу, я успел набить диск, полупустой рожок и выбросил коробку из-под патронов. Один из расстрелянных дисков я уронил в траву, когда атаковали заслон. Остались два и три неполных рожка. Плюс две РГД. Хорошо запомнился мне мой боезапас и сожаление, что мало гранат. По обе стороны от меня сбился взвод. Пока все шло более-менее.

А запомнилось все, потому что нехорошим, жестоким будет день. И те, кому суждено было погибнуть, не знали своей судьбы. Если есть бог, правильно он решил. Не дано человеку видеть будущее. С ума бы люди посходили.

Кряхтел и ворочался рядом Леонтий Беда. Многие курили. Вернулась разведка, и ротный указал, кому куда двигаться. Когда стали подниматься, наверное, все услыхали, какая частая стрельба стелется на улицах городка. И нам, молодым, живым – в эту мешанину непрерывных очередей, треск выстрелов, уханье взрывов…

Илюшин отослал связного в штаб, а мы, тремя взводами, осторожно двинулись по направлению к центру. Возле горящей хаты лежал убитый немец. Винтовка лежала рядом, зато не было сапог. Кто взял? Местные? Серые плотные носки, один наполовину стянут, когда снимали сапоги. У немцев они добротные, кожаные. У меня во взводе в таких щеголяет Беда. Каски у фрицев тоже прочные, толстые. Но от снарядного осколка немца не спасла. Возле орла косо прорубленное отверстие, еще несколько осколков вошли в тело. Вокруг лужа крови, но Леонтий, наклонившись, подбирает две гранаты-колотушки и делится со мной.

– Ремень, суки, сняли! – жалуется он. – Точно, местные.

Почему местные? Они нас не очень-то жалуют, в спины стреляют, а винтовку не взяли. Но мой ненужный вопрос, который я не успел задать, прерывает стрельба со стороны первого взвода. Приказываю Леонтию послать двух бойцов узнать обстановку. По соседней улице проскакивает грузовик. Мы успеваем дать несколько очередей. Мимо! Я знаю, что вместе с Луговым находится ротный. Надо выручать. Но тогда без прикрытия останется третий взвод. Впору бежать, узнавать самому.

Появился связной.

– Там, там… – он возбужденно махал рукой.

– Что там? – встряхнул я его.

Но через несколько секунд увидел бойцов первого взвода, кучками и поодиночке бежавших к нам. Под руки тащили раненого бойца. Еще один зажимал ладонью скулу. По пальцам, лицу текла кровь. Илюшин, Луговой и двое бойцов прикрывали отход. Теперь стрельба шла и со стороны третьего взвода. В дальнем конце улицы показались фигуры немецких солдат. Мы открыли огонь, и немцы исчезли.

– Танки, – тяжело дыша, объяснял Илюшин. – Никита, бери трех гранатометчиков и поджидайте их возле того дома. Остальные перекрывайте улицу.

Мы заняли позицию за плетнем, возле глинобитного сарая, среди кустов смородины и малины. Вдоль домов шла глубокая водоотводная канава, но лезть туда никто не рискнул. Улица оставалась пустынной. Загорулько пристроил свой «максим» в проломе плетня. «Максим» первого взвода исчез. Куда он делся, я у Илюшина не спросил. Не спросил также, сколько танков.

В каждом взводе имелись специально выделенные гранатометчики для борьбы с танками. Как правило, физически крепкие, опытные и хладнокровные бойцы. Дело в том, что наши противотанковые гранаты были довольно тяжелыми. Хорошо и точно бросить ее можно было только из-за укрытия. Кроме того, снятые с предохранителя, они взрывались даже при легком толчке. У меня специалистами были командир отделения, «боровичок» Мухин, широкоплечий, физически очень сильный татарин, фамилию которого я не запомнил, и автоматчик Ситников.

Татарина забрал ротный. Шесть имевшихся во взводе противотанковых гранат я распределил на четверых: одну взял себе, остальные получили Леонтий Беда, Саня Мухин и Ситников. На мой взгляд, более эффективными были бы бутылки с горючей смесью. К сорок четвертому году изобрели уже такой «коктейль», что бутылки, разбиваясь о железо, загорались мгновенно, заливая железо густой пылающей смесью. Но бутылки в наступление брать опасались. Хоть в десять тряпок ее заворачивай, но если случайно загорится, то жуткая смерть в прожигающем живое тело огне человеку обеспечена.

Немецкий танк T-IV пятился посреди улицы, посылая снаряды в какую-то цель. Луговой и трое бойцов бросили гранаты. Три человека из укрытия и один, выскочив к палисаднику. Раздались четыре сильных взрыва, но ни одна тяжелая граната до танка не долетела. T-IV взревел, как подстегнутый, увеличив скорость. Следом, непрерывно ведя огонь из пулеметов, шел бронетранспортер и бежали, прижимаясь к плетням, десятка полтора немцев.

Боец, стоявший у палисадника, бросил вторую гранату и кинулся в укрытие. Его догнали автоматные очереди, а танк, развернув башню, ударил раза два из пушки и прошил длинной очередью хату, сараи, плетни, за которыми мы прятались. Он пронесся мимо нас метрах в тридцати, махина с плоской башней, обвешанная звеньями гусениц и овальным щитом, закрывающим борт.

Оглушенные мощными взрывами и дождем пуль из пулеметов танка и бронетранспортера, мы пропустили обе машины, проскочившие мимо. Наверное, немцы не поняли, откуда по ним бьют. Может, прорвались русские танки? Знай они, что здесь всего два неполных взвода и ни одной пушки, вмяли бы нас в землю.

Эпизоды скоротечного внезапного боя мелькали вспышками, как выстрелы. Они будут вспыхивать в мозгу ночью, отражая лица погибших товарищей, я буду просыпаться и что-то выкрикивать. А в те минуты жаркого сентябрьского полдня мы все четверо: Леонтий Беда, Мухин, Ситников и я – бросали противотанковые в массивный трехосный грузовик, пытавшийся вырваться из села. Далековато. Гранаты взрывались с недолетом, но грузовик встряхнуло и развернуло.

Еще две гранаты, брошенные Ситниковым и Мухиным, рванули ближе к цели: выбило два задних колеса, проломило борт. Брезентовый тент, сорванный с креплений, взвился вверх, трепыхая клочьями. Грузовик, продолжавший двигаться, прочертил осью глубокую борозду и завалился в канаву. Пулемет Загорулько бил по бежавшим вдоль плетней пехотинцам. Их было уже человек сорок. Наткнувшись на длинные точные очереди, немцы залегли и открыли огонь из автоматов. Огонь был плотный. «Максим» смолк, а фрицы, отстреливаясь, отступили, подхватив своих раненых. Действовали они умело, без паники. Три трупа остались возле плетня.

Не повезло грузовику. В нем везли какие-то ящики, а в кузове, сбившись к заднему борту, сидели семь или восемь солдат. Половина выпали, когда грузовик, накренившись, заваливался в канаву. Из кабины выскочили офицер с автоматом и водитель. Офицер и солдаты, прыгавшие с кузова, успели сделать лишь несколько очередей. Их накрыли огнем оба наших обозленных взвода и оживший пулемет Загорулько.

Я никогда не видел, чтобы с такой яростью и матом стреляли все, даже раненые и минометчики из своих карабинов. Немцы, как и мы, не хотели умирать. Некоторые бежали, уже пробитые несколькими пулями, по сути, умирающие, падали, поднимались и снова валились на высушенный солнцем украинский чернозем. Все закончил Загорулько, выпустив половину ленты по фрицам и грузовику, пыхнувшему грибом загоревшегося дизельного топлива.

Илюшин, без пилотки, светловолосый, коротко стриженный, бежал к повороту, из-за которого привел взвод Лугового. Никита сидел, привалившись к плетню, а возле него склонилась Зина. За спиной спешили Леонтий Беда и несколько бойцов из обоих взводов. Господи, в какую мясорубку попал первый взвод!

Человек пятнадцать, не меньше, лежали окровавленные, скрученные предсмертной агонией. Расчет «максима» был раздавлен гусеницами танка, который сумел уйти. Многие были убиты очередями крупнокалиберного пулемета с бронетранспортера. Его тринадцатимиллиметровые пули оставляли в телах отверстия величиной с палец, из которых натекали огромные лужи крови. Наших товарищей расстреливали и давили безжалостно, за что мы и мстили, не зная пощады.

– Вася, вставай, ты че! – Кто-то тормошил убитого друга.

– Валерку в блин сплющили. Во, гады!

Уцелели двое раненых. Они заползли в канаву, притворившись мертвыми. Рассказывали, что их было трое, но проходивший мимо немец выпустил очередь и одного добил. Двоим повезло, у него кончились патроны в магазине. Пока бурчал, менял магазин, сзади поторопили. Так и выжили.

– Другие не стреляли?

– Нет, – покачал головой один из раненых. – Спешили вырваться.

Прибежал связной от комбата. Получили приказ двигаться на соединение с батальоном, объяснили направление. За это время собрали роту, подсчитали потери. Точно не помню, но в бою на окраине городка погибли около двадцати человек. Крепко не повезло первому взводу. Там были самые большие потери. Сам комвзвода, Никита Луговой, контуженный и раненный пулей вскользь, остался в строю. Погиб один из разведчиков и тяжело ранили сапера.

Наскоро перекусили консервами, найденными в ранцах убитых фрицев. Кое-что нашли в брошенных домах. Ели торопливо и молча. На этот раз я был принят в компанию Илюшина и остальных взводных. Выпили за погибших. Их уже собрали в одном месте, сложив тела в переулке, накрыв брезентом и плащ-палатками. Хоронить будут позже. Долго не могли найти одного «западника». Случайно обнаружили в густых кустах смородины, за плетнем. Как лежал, выставив ствол винтовки сквозь прутья плетня, так и остался. Пуля попала в лицо.

Раненых, тоже человек двадцать, оставили на попечение Зины Каляевой во дворе одного из домов. Охранять поручили пулеметчику с «Дегтяревым» и сержанту, командиру минометного расчета.

– Сиди охраняй и свой самовар береги, – сплюнул Илюшин. Троим минометчикам ротный приказал занять место в первом взводе. – Если встретим ваших, захватите мины и вернетесь. Бережков, может, пойдешь с нами? У тебя же царапина.

– Виноват, товарищ старший лейтенант, – съежился молодой парень с повязкой, торчавшей из рукава гимнастерки. – Кость свербит, сил нет.

– Давай, давай, Михаил, – добродушно похлопал его по плечу Илюшин. – Я же тебя на «Отвагу» собираюсь представить.

Михаил подобрал винтовку и неохотно поднялся. Согласился вернуться в строй еще один легко раненный. В роте вместе с уцелевшим сапером, разведчиками и минометчиками насчитывалось человек шестьдесят. Правда, две трети были вооружены автоматами. И трофейными и нашими, взятыми у тяжело раненных и убитых.

Рассыпавшись цепью, двигались по направлению, указанному связным. Я со своим поредевшим взводом посредине. Бой шел уже на окраине городка. Изредка попадались тела убитых. В одном месте, как на гигантской свалке, застыли несколько «тридцатьчетверок», немецких T-IV, смятые искореженные пушки. Давно знакомое мне штурмовое орудие «Даймлер-Бенц», приземистое, плоское, похожее на паука, с торчащей прямо из корпуса пушкой, замерло, проломив задом плетень.

Сволочная штука. Всего два метра высоты, за любым бугорком спрячется. Сколько они наших танков из засад переколошматили. Бортовые листы брони, которыми усиливали «Бенц», были проломлены снарядами. Рядом валялись два немецких танкиста. Еще один «Бенц» взорвался со всем боезапасом и сгорел в собственном бензине. Леонтий удовлетворенно осмотрел расшлепанные остатки «Бенца», торчащую из-под гусениц обугленную ногу.

– Вот так их, сволочей, надо!

Возле подбитой «тридцатьчетверки» возились чумазые хмурые танкисты. Им помогали ремонтники, приехавшие на «студебеккере» с будкой. На нас они только мельком глянули. Мы тоже прошли молча. Танкисты были явно не в духе, да и мы после таких потерь за неполный день были обозлены не меньше. Готовые друг на друга за лишнее слово кинуться. Где вы были, когда нас немецкий танк и бронетранспортер из всех стволов поливали и гусеницами плющили?

У танкистов наверняка свои претензии к пехоте. Не поддержала пехтура, немцы из противотанковых орудий и фаустпатронов как мишени «тридцатьчетверки» жгли.

Соединившись с батальоном, проверяли дома и дворы. В одном месте мой взвод обстреляли. Мы забросали каменный дом гранатами. Взорвать не сумели, слишком толстыми оказались стены, но подожгли и уложили двух пулеметчиков, пытавшихся ускользнуть. Заплатили еще одной жизнью. Погиб немолодой ефрейтор из отделения Коробова. Кажется, его земляк.

Тяжелый день. Для кого-то жуткий. Поэтому и спал так тревожно, только к рассвету провалившись в забытье.

Сколько и вправду отпущено мне, «Ваньке-взводному», если всего за день от тридцати семи человек во взводе осталось чуть больше двадцати. Я потерял многих бойцов, не успев даже толком познакомиться с ними. Наверстывая упущенное, не зная, кто доживет до сегодняшнего вечера, я торопился поговорить с каждым. Пока Илюшин уходил в штаб полка, завтракали-обедали в один присест, получали патроны и гранаты.

Высокого мускулистого татарина зовут Тимур Джабраилов. Я присел возле него, и он рассказал, что вчера не добросил гранату до танка. Из бронетранспортера вели такой сильный огонь из тяжелого пулемета, что от стены дома куски глины величиной со сковородку отлетали.

– И еще два пулемета с борта молотили, встать невозможно. А тот парень, который с улицы гранаты бросал, – смелый! На глазах у него танк друзей давил. Очень хотел подбить, потому и кинулся под пули. – И добавил простодушно: – Водки выпил. Без страха гранаты бросал.

– Ты откуда родом, Тимур? – спросил я.

– Чистополь. Город такой на Волге. Слыхал?

– Слыхал, – я прикинул примерное расстояние. – Мы с тобой почти земляки. От Инзы до Чистополя триста километров.

– Земляки, – подтвердил Джабраилов. – А ты, лейтенант, смелый.

Особой смелости я в себе за последние дни не заметил. Сказал бы кто другой, подумал бы, что подлизывается. Но Джабраилов, с его тяжелыми мощными руками и спокойным взглядом, производил впечатление независимого, уверенного в себе человека. Раз говорит, что смелый, может, так и есть.

– Ты тоже, Тимур, хорошо воевал, – только и оставалось ответить.

Он сжал бицепс на моей правой руке.

– Крепкая рука. Борьбой не занимался?

– Нет.

– А я два года перед войной тренировался. Чемпионом среди молодых в городе был.

Еще я узнал, что у Тимура убили под Курском дядьку и он в семье старший сын. Воюет с мая сорок четвертого. В конце года второму брату восемнадцать исполнится.

– Призовут, а он слабый, не то что я. Хорошо, если война раньше кончится, – и сам себе ответил: – Не кончится. Крепко немец дерется. На фронт попал, понял, война не такая, как в газетах пишут. Столько людей гибнет.

Парторг Коробов, набивавший автоматные и пулеметные диски со своим отделением, отложил на чистую холстину диск со снятой пружиной, достал кисет. Закурили и остальные. Поговорили о вчерашнем бое.