Текст книги "На край света"

Автор книги: Владимир Кедров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

15. Отплытие

Жители острога трудились у воды: спускали кочи и карбасы, ладили рыболовную снасть. Дежневцы заканчивали погрузку кочей.

В эти дни Анкудинов снова попытался сорвать поход Дежнева. Он подал приказному Гаврилову челобитную, на царское имя. В ней Анкудинов просил отпустить его проведать новую реку Анадырь и сулил привезти с нее двести восемьдесят соболей, на семьдесят соболей больше обещанного Дежневым.

Гаврилов, получив челобитную, долго вертел ее в руках и чесал затылок.

«Вот какой камешек метнул! – думал он. – Оставь-ко я дело без внимания да отпусти Дежнева по его старой челобитной, завтра ж на меня пойдет изветная челобитная[65]65
  Изветная челобитная　– донос.


[Закрыть]. Государево дело[66]66
  Государево дело　– преступление против государства.


[Закрыть] за мною объявят. Гаврилов, мол, сделал казне убыток! Дежнев-то меньше соболей обещал!»

Однако Гаврилов решил задачу.

– Пиши-ко ты, Семен, новую челобитную, – сказал он Дежневу. – Старую мы порвем. Пиши: обещаю-де прибыль с новой реки в семь сороков десять соболей. На десять соболей больше Гераськи! А?

Озабоченное лицо Дежнева посветлело.

– Голова ты, Гаврилов! Недаром тебя в приказные выбрали!

– Семь сороков десять соболей, – покачал головой служилый человек Сухан Прокопьев, которого Гаврилов решил послать с Дежневым. – Тяжеленько нам будет их добыть…

– Добудете, – обнадежил новый целовальник Третьяк Заборец. – Там, глядишь, и кость «рыбий зуб» сыщете. Ее цену зачтем за соболей.

– Вас бы обоих да воеводами поставить! – воскликнул довольный Дежнев.

Волнение и разброд, вызванные среди мореходцев угрозами анкудиновцев, понемногу улеглись. Однако из шестидесяти шести мореходцев, ходивших с Дежневым в прошлом году, тринадцать человек все-таки не пошли в новое плавание. Кое-кто из них был послан в Якутский острог. Другие разбрелись по лесам за соболями и к весне не вернулись. Когда же в отряд вступили Фомка, Сидорка, торговые люди Астафьев и Андреев с их покручениками, Кивиль и Удима, число участников нового похода достигло шестидесяти.

Попов оставил при себе восьмерых самых нужных и надежных покручеников. Любимец Попова, Дмитрий Вятчанин, был его правой рукой. Всегда веселый и резвый, он отличался сообразительностью и приказания исполнял бегом. Он был у Попова хранителем товаров.

Филипп Александров, Терентий Назаров и Андрей Федоров были мастерами охоты за пушным зверем. Федоров, кроме того, плотничал, а Назаров сапожничал. Остальные четверо покручеников Попова были поморами – рыбаками и зверобоями. Самый старший из них – Лука Олимпиев, человек лет за сорок, степенный и важный, прочих покручеников Попова считал ребятами. Никто лучше Олимпиева не управлял парусом и никто не был лучшим носошником[67]67
  Носошник　– зверобой, метавший в зверя носок (гарпун).


[Закрыть].

Однако Иван Осипов, Тимофей Месин и Михайла Шабаков, хоть каждый из них и был вдвое моложе Олимпиева, также не были в море новичками. С малых лет они рыбачили с отцами в Белом море и в морском походе были незаменимы.

Наконец все было готово. С берега моря прибыли разведчики, доложившие, что заберега свободна от льда.

На рассвете 20 июня 1648 года шестьдесят человек дежневцев отплыли на шести кочах.

Ватаги стояли на своих местах, ожидая знака приказного Гаврилова. Жители острога толпились на берегу. Приказный держал потемневшую икону, на которой почти ничего нельзя было разобрать. Перекрестив иконой кочи, он передал ее целовальнику Третьяку Заборцу и махнул рукой. Загремели пищали. Чалки кочей сбросили, и кочи медленно отвалили. Гребцы опустили весла на воду.

Птицы, вспугнутые выстрелами, с криком кружились над кочами. Заскрипели блоки: на кочах поднимали паруса.

Ватага «Рыбьего зуба» запела песню, сложенную Бессоном Астафьевым; она тотчас же была подхвачена на всех кочах:

Как срядили мы, робята,

Легку лодочку,

Еще легкую ли лодочку,

Да семисаженну!

Как мы грянемте, робята,

Да вдоль синя моря,

Да вдоль синя моря,

Вдоль Студеного!

Вслед за кочами по берегу бежали казаки, промышленные люди. Они махали шапками и кричали. У причалов остались лишь пожилые люди и начальники.

Третьяк Заборец долго не отрывал глаз от уходивших кочей. Но вот он надел шапку, отер веснушчатое лицо рукою и, оборотясь к Гаврилову, промолвил:

– Да, приказный, спущен корабль на воду – сдан богу на руки. Кто знает, сколько из них вернется!

Гаврилов повернулся к Заборцу, желая ответить, но так с открытым ртом и замер. Он увидел седьмой коч, плывший по реке мимо острога следом за дежневцами.

Вместо ответа Гаврилов указал на него. Этот коч был анкудиновской «Рысью».

На «Рыси» было людно. За каждым веслом сидело по двое гребцов. Анкудинов стоял на мостике рядом с рулевым в своей обычной картинной позе, покручивая ус. Анкудиновцы плыли молча.

Провожавшие дежневцев казаки и промышленные люди мрачно глядели им вслед.

Дежневцы заметили «Рысь».

– Увязался-таки окаянный разбойник, – сокрушенно вздохнул Афанасий Андреев.

– Пусть идет, – успокоительно отозвался Дежнев, рассматривая «Рысь». – Ходить по морям – нет запрету. Ударить на нас он не посмеет: не осилить ему.

– А по мне, дядя Семен, – вдруг заговорил Иван Зырянин, – пусть бы Анкудинов в драку пошел. Задали бы мы ему, змею! Сбили бы охоту драться!

– Ваня, Ваня, – сказал Дежнев, потрепав по плечу Зырянина. – Сбереги-ка удаль. Может быть, неведомые силы путь нам заступят. Тогда твоя удаль понадобится.

Справа от коча послышался сильный шум от множества крыльев. Огромная стая уток поднялась с низины и неслась через реку над кочами.

– Ишь ты, прорва! – восхищенно воскликнул Сидорка, провожая стаю глазами охотника. Фомка также следил за стаей и жевал губами.

«Рыбий зуб» выскользнул из-за последнего поворота протоки, и перед дежневцами открылась ширь Студеного моря. С трех сторон виднелись лишь серые волны, украшенные белыми гребнями. Над волнами реяли чайки, выше неслись разорванные облака. Северный горизонт терялся в дымке тумана.

Свежий попутный ветер понес кочи на восток.

Ой ты, море, море синее! —

вдруг высоким голосом запел Бессон Астафьев, встав на носу коча и протянув руку к безбрежному океану. Астафьев был без шапки; его русые волосы развевались по ветру.

Вдохновенно слагая песню, он воспевал в ней вожака мореходцев Дежнева, слегка подыгрывая на гуслях:

Ой ты, море, море синее!

Море синее да студеное!

По тебе плывут, на восток бегут

Шесть корабликов изукрашенных!

Нос переднего да кораблика,

Не глядит ли он по-звериному,

По-звериному, по-моржиному!

Как на том, на переднем кораблике

Ясен сокол, Семен свет Иванович!

Дале всех он идет, дале всех он бежит

Морем бурным, студеным, полуночным!

Голос Астафьева звенел, сливаясь со звуками гуслей. Его широкая песня неслась над волнами, достигая отдаленных кочей. Мореходцы слушали Астафьева, и их лица – так странно действует песня на русского человека – стали строгими, серьезными. Не вспоминали ли они далекую родину, оставленные семьи, своих матерей?

Песня Астафьева оборвалась.

Дежнев подошел к молодому человеку и обнял его за плечи.

– Утешил, сынок, – ласково проговорил он. – Радуюсь, что с нами такой соловей идет.

Астафьев улыбнулся. Афанасий Андреев прослезился по-стариковски.

Но что это? Ветер донес другую песню. С посвистом, с гиканьем пели ее на «Рыси» анкудиновцы:

Эй! Гей! Хе-хей!

Все ль мы, братцы,

Родные, однокровные!

Гей, хе-хей! Однокровные!

(Посвист)

Породила нас

Ночка темная!

Гей! Хе-хей! Ночка темная!

(Посвист)

Нас сосватала

Сабля вострая!

Гей! Хе-хей! Сабля вострая!

(Посвист)

16. Месть Тойона

Утром четвертого дня пути все шесть кочей Дежнева, неотступно сопровождаемые кочем лихих людей – анкудиновцев, резво бежали друг за другом вдоль берега острова Айона.

Длинный остров Айон, закрывавший водные просторы Чаунской губы, почти пройден. Дул свежий попутник. Большая часть людей отдыхала.

На «Рыбьем зубе» в перемене[68]68
  Перемена – вахта, дежурство.


[Закрыть] были Михайла Захаров, Бессон Астафьев и Сидорка Емельянов. Астафьев беспечно напевал, любуясь морем и берегами. И верно, было чем любоваться. Перед кочами выросла черная громада горы. Из-за нее сквозь туман пробивались лучи восходящего солнца. Облачные барашки таяли. Вершина горы сияла, – вот-вот покажется солнце…

С острова Айона, одетого тенью горы, доносилось гоготанье гусей и кряканье уток. За «Рыбьим зубом», разрезая волны, плыли кочи с надутыми парусами.

Красота природы восхищала Астафьева. Он выражал свой восторг песней. Но Сидорке Емельянову – не до восторгов: он – на руле. Приподняв рыжеватые брови, вытянув длинную шею и острый подбородок с редкой рыжей бороденкой, Сидорка усердно выполнял свое дело. Михайла Захаров стоял на носу «Рыбьего зуба». Он был за кормщика в перемене и потому наблюдал за всем, что делалось на коче. Особенно напряженно он всматривался вдаль. Перед ним расстилался водный простор, покрытый гребнями волн.

Ладная, широкоплечая фигура Михайлы выделялась на фоне моря. Как было не любоваться Михайлой! Астафьев видел его прямой нос, сжатые губы, серый глаз, внимательно смотревший из-под слегка насупленной брови. Льняные волосы, остриженные в кружок и схваченные ремешком, закрывали высокий лоб. Спокойные, твердые линии губ и щек, приподнятый подбородок, опушенный русой бородкой, – все говорило, что Михайла Захаров любил руководить людьми и мог приказывать. Такие люди в детстве бывают душой ватаги сверстников и заводилами в играх и шалостях. Товарищи им подражают и охотно подчиняются. С годами они превращаются в рассудительных и решительных мужей-воинов.

Дежнев узнал и полюбил Михайлу с прошлогоднего похода. Он постоянно назначал Михайлу старшим, особенно там, где требовались хладнокровие и сметливость.

– Михайла! – крикнул Захарову Сидорка. – Шумни-ко там Стеньку Сидорова. Время, мол, тебе, рыбий глаз, на руль вставать. Руки затекли.

Захаров не ответил, продолжая наблюдать за морем. Внезапно он повернулся и, перешагнув через Ефима Меркурьева, спавшего на плотике, направился к казенке – небольшой каюте приказного.

– Ты чего? – удивленно спросил Сидорка. – Никак к приказному?

– Протри-ко глаза, цапля, да глянь-ко в море, – значительно ответил Захаров, открывая дверь казенки.

Долговязая фигура Сидорки вытянулась. Сидорка увидел чукотскую байдару, выскочившую из-за острова. Такие байдары чукчи делали из шкур морских животных, натягивая их на остовы из моржовых костей.

Дежнев вышел из казенки и, ероша бороду, осмотрелся. Все его кораблики, пеня волны, исправно бежали за «Рыбьим зубом». «Медведь» был близко, и Дежнев приветливо махнул рукой Попову и Кивили, стоявшим на мостике.

– Нос Эрри – камень этот, – произнес Дежнев, обращаясь к Сидорке, не участвовавшему в прошлогоднем походе. – Чукчи его так прозвали. Верно! Байдара прыгает. Трое в ней, будто.

– Трое. Один, вишь ты, рукой машет, чтоб его громом разразило…

Один за другим мореходцы повылезали из поварни[69]69
  Поварня　– передний отсек коча, служивший помещением для ватаги.


[Закрыть]. Даже страдавший морской болезнью Афанасий Андреев, бледный, с трясущимися коленями и отекшими глазами, и тот вылез.

Байдара приблизилась к «Рыбьему зубу», и мореходцы увидели, что один из туземцев – старик-чукча, а двое других – молодые люди неизвестной русским национальности. Это были шелаги, обитавшие у носа Эрри.

Дежнев всматривался в лица шелагов. Они не были столь плоски, как лица чукчей. У шелагов – крупные носы, большие глаза, резко очерченные губы, черные прямые волосы, спускавшиеся до плеч. Лица и руки шелагов татуированы.

Молодые шелаги ловко гребли однолопастными веслами, опуская их то с одной, то с другой стороны байдары.

Паруса на кочах захлопали. Кочи замедлили ход. Зырянин бросил незнакомцам конец, и двое, старый чукча и молодой шелаг, поднялись на коч. Второй шелаг остался в байдаре, удерживая ее от ударов о корабль.

Одежда на старике-чукче и шелагах, от кухлянки до унт, была из оленьих шкур, но сшита она различно. Кухлянка шелага короче, рукава ее шире, узор меховой разноцветной мозаики тоньше и сложнее.

Шаманский пояс старого чукчи с висевшими на нем медвежьими позвонками и мелкими фигурками, вырезанными из моржовой кости, раскрывал занятие его владельца. Лицо старика было в глубоких морщинах, а глаза хитро смотрели сквозь узкие щелки припухших век. Словом, перед Дежневым стоял знакомый нам шаман Атсыргын. Молодой шелаг и Атсыргын оглядели мореходцев и, определив, кто был старшим, поклонились Дежневу. Они развязали поднятый из байдары кожаный мешок, вынули из него четыре больших моржовых клыка и положили перед Дежневым.

Шелаг молчал, глядя на русских широко открытыми глазами, а Атсыргын заговорил на том смешанном чукотско-якутском наречии, на котором русские колымчане объяснялись с окрестными чукчами.

– Тебе подарок, – произнес он, снова кланяясь Дежневу.

Дежнев поблагодарил и приказал выдать гостям по нитке бус.

– Ай да рыбий зуб! – воскликнул сменившийся с поста Сидорка, поднимая моржовый клык.

Мореходцы столпились вокруг гостей, рассматривали клыки и взвешивали их на руках.

Прочие кочи приблизились к «Рыбьему зубу», спустили паруса и держались неподалеку на веслах.

Тем временем Михайла Захаров расспрашивал гостей, где они бьют моржей.

– Морж далеко, – разводя руками и закрывая глаза, отвечал шаман, – там, в море, – добавил он, неопределенно махнув рукой в сторону моря. – Хочешь взять рыбий зуб? Далеко ходить не надо. Охотиться не надо. На корге под камнем Эрри – заморный рыбий зуб[70]70
  Заморная кость　– кость мертвых животных.


[Закрыть]. Иди, бери.

Дежнев недоверчиво приглядывался к шаману.

– А не брешет ли окаянный? – сплюнув, проворчал Фомка.

– Эй! На «Рыбьем зубе»! – послышался голос Попова. – Что там?

– Коргу, мол, покажут! – прокричал в ответ Степан Сидоров. – Коргу! Рыбий зуб заморный!

– Пусть кажут, коли не врут! По-смот-рим! – донеслось с «Медведя».

Тем временем подгоняемые ветром кочи, хоть паруса их были спущены, все же быстро приближались к носу Эрри. Черная громада носа как-то вдруг подвинулась к кочам.

Мореходцы оказались у западной стороны носа перед отвесной скалой, высотою саженей четырехсот[71]71
  Высота мыса Эрри (Шелагского)　– 916　метров.


[Закрыть]. На сером, а местами красноватом фоне скалы, у ее основания, резко выделялся ряд громадных черных полос, как бы столбов, подпиравших гору. Высота столбов была саженей за сорок. Они стояли наклонно, словно покосились, не выдержав тяжести горы.

Дежнев всматривался в подножие носа. Там, за белой пеной прибоя, виднелась узкая полоска берега, заваленного камнями. На море он заметил, что местами белые гребни обгоняли волны, опрокидывались, как бы закипали и растворялись. Кипучая пена белела в море саженей за двадцать – за тридцать от берега. То были признаки мелей, грозной опасности для мореходцев. Тут и там качались стамухи – большие льдины, сидевшие на мели. Некоторые из них возвышались над водой на две-три сажени.

– Эй, на кочах! – крикнул Дежнев. – Принять мористее!

Кочи отошли и развернулись, стараясь держаться против ветра на веслах в полуверсте от носа. Теперь дежневцы увидели и северную сторону носа, оказавшуюся еще величественнее и неприступнее. Черные отвесные скалы ниспадали в море. Никакой, даже узкой, полоски берега не было заметно у их подножия. Волны с ревом бились о скалы и прыгали вверх, облизывая черный камень.

Бессон Астафьев, словно зачарованный, глядел на картину грозного прибоя и, встряхивая кудрями, повторял:

– Ну и красота! Ишь ты, куда хлещет! Поди, сажень на пять будет! Ишь ты!

Его слова относились к фонтанам, взлетавшим из узких промоин скалы при каждом ударе волн. Там и здесь попеременно вздымались эти фонтаны, придававшие картине вид сказочный, волшебно-прекрасный и живой. На выступах, карнизах и террасах носа – всюду птицы сидели в гнездах или, взлетая, кружились в воздухе. Кого здесь только не было! И бакланы, и чайки, и гагары, и морянки, и много, много всякой иной водоплавающей птицы.

Посоветовавшись с Поповым, Дежнев решил, что для проверки слов шамана к берегу пойдут два карбаса. С одним карбасом выйдет Попов, другой вышлет Дежнев с «Рыбьего зуба».

Карбасы быстро спустили. Попов взял с собой двоих покручеников – Ивана Осипова и Тимофея Месина. Дежнев отправил Михайлу Захарова за старшого, а с ним – Сидорку Емельянова и Степана Сидорова.

– Возьми пищаль, – напутствовал Дежнев Захарова. – Гляди в оба. Не по душе мне старая лисица – шаман. Смотри, не завел бы он вас на сувои[72]72
  Сувои　– водовороты.


[Закрыть] или на какую засаду. Держи пищаль под рукой. Коли будет измена, бей шамана первого.

Михайла, с обычно сосредоточенным и спокойным лицом, осмотрел пищаль и не торопясь спустился в карбас. Всегда казалось, что Михайла не торопится, но все у него получалось быстрее, чем у других.

Байдара шамана, быстро опередив тяжелые русские карбасы, пошла к западному подножию мыса Эрри.

«Рысь» качалась поодаль. Анкудиновцы, удерживая коч против ветра взмахами весел, наблюдали за происходившим.

Атсыргын указал Попову проход между мелями и направил в него байдару. Попов, а затем и Захаров последовали за ней. Скоро шелаги ловко пристали к берегу. Шаман вышел из байдары. Русские карбасы также врезались в мелкую гальку, и все прибывшие в них мореходцы вышли на берег.

Шаман спокойно стоял в десяти шагах от границы прибоя, ожидая русских.

– Э! Да здесь и в самом деле рыбий зуб! – закричал Сидорка.

Сделав несколько шагов, он поднял с песка моржовый череп с большими желтыми клыками.

– Вот так башка! – весело отозвался Степан Сидоров. – Не соврал, видно, чукча.

– А я, признаться, думал: врет старый филин, – изумленно произнес Попов.

– Еще рыбий зуб! – крикнул Иван Осипов из-за большого камня.

– Вон еще! Гляньте-ко!

– Иди дальше, много найдешь. В своих байдарах не увезешь, – проговорил шаман, указывая вдоль берега в южном направлении.

Все русские разбрелись по берегу и, пробираясь между осколками скал, искали моржовые черепа. Шаман стоял неподвижно и с едва заметной усмешкой наблюдал за ними. Но вот медленно, как бы раздумывая, он подошел к своей байдаре и вдруг, одним движением оттолкнув ее от берега, вскочил в нее.

Шелаги взмахнули веслами. Байдара развернулась волчком и понеслась от берега в проход между мелями. Она уже далеко прыгала по волнам, когда ее заметил Михайла Захаров.

– Измена! – крикнул он, поднимая пищаль.

Выстрел грянул. Но где там! Байдара была далеко и так прыгала на волнах, что попасть в нее было невозможно.

– Сбежали, черти! – досадливо проговорил Попов и призадумался. – Не без причины они сбежали… Что-то тут неладно. Эй! Все сюда!

Высоко над головами искателей рыбьего зуба раздался грохот. Люди глянули вверх. Там, в вышине, заклубилась пыль и поднялись птицы. Грохот нарастал. Стало видно, как от скалы отлетали камни, подскакивая при ударах о выступы и террасы.

– Обвал! – воскликнул Захаров.

– К стене! – не своим голосом крикнул Попов.

Мореходцы бросились под защиту скалы. Они прижались к ней, закрывая головы пищалями и руками. Никогда никто из них не чувствовал себя столько беспомощным и ничтожно-слабым.

Попов прижался лицом к холодному камню.

«Мать-земля, защитишь ли?» – мелькнуло в его сознании.

Камнепад гремел вокруг мореходцев. Камни свистели перед их глазами. Дневной свет затмился. Пыль набивалась в глаза и легкие.

Внезапно в просвете Попов увидел голубое небо. Как молния, мелькнула мысль о том, что хочется жить. В тот же миг удар обрушился на голову. Яркий свет вспыхнул перед глазами и тотчас померк. Бесчувственное тело Попова скользнуло наземь.

Грохот затих. Стал слышен прибой и пронзительные крики кружившихся птиц. Но вот возник новый звук, отчетливо дошедший до сознания оставшихся в живых. Загремела новая лавина. К счастью, она была уже левее, и только пыль долетала до мореходцев.

Дежневцы, видевшие обвал с кочей, заметили на скале фигуру человека.

– Эй! На кочах! – гаркнул Дежнев. – Спустить карбасы! Охотники[73]73
  Охотники　– добровольцы.


[Закрыть], на помощь!

На кочах засуетились. Люди спрыгивали в спущенные карбасы. Им протягивали пищали и лопаты.

Кивиль, словно каменная до того, метнулась к борту и спрыгнула в отходивший карбас. Ее не удерживали. Она не плакала. Как будто она даже никого не видела. Ее горящий взгляд был устремлен на черный берег, где над скалой еще клубилась пыль и кружились птицы.

Люди бешено работали веслами. Два карбаса погнались за ускользавшей байдарой шамана. Остальные устремились к берегу.

Пыль на берегу рассеялась. Кивиль увидела там человеческие фигуры – одну, вторую, третью… Кто же эти трое?

Берег быстро приближался. Можно было узнать Михайлу Захарова. Он разгребал камни, откапывая кого-то. Кивиль рассмотрела и вторую фигуру, пытавшуюся подняться. Это Степан Сидоров. Его сразу узнаешь по высокому росту и рыжей голове. Третья фигура… Это покрученик Тимофей Месин. Но где же Попов? Где Федя?

Галька зашуршала под днищем карбаса. Толчок. Кивиль выпрыгнула в воду. Волна прибоя окатила ее и вытолкнула на берег. Тотчас же она увидела, что Михайла Захаров наклонился над кем-то и тормошит его за руку. Кивиль бросилась к нему и увидела лежавшую ничком долговязую фигуру Сидорки Емельянова. Сидорка поднял голову. Его глаза были закрыты, рот искривлен гримасой.

Неожиданно он чихнул, мотнувшись всем телом, и открыл глаза.

Кивиль побежала дальше. Сердце замерло, ноги подкосились, когда она увидала окровавленную руку, торчавшую из-под камней. Подбежавшие мореходцы разбросали камни. На камнях – кровь. Лицо погибшего изуродовано. Его трудно узнать, но Кивиль видит, это не Попов. Нет, это бедный Иван Осипов, вчера забавлявший ее, подражая голосам птиц и животных.

Кивиль сделала еще несколько шагов и рядом под скалой увидела Попова. Он лежал на боку. Одной рукой он прикрывал голову, словно защищая ее. Кивиль схватила его за руки, за голову, прижалась ухом к его сердцу! Сердце билось.

– Жив Федя! Жив! – закричала она.

Мореходцы подхватили Попова и понесли к карбасам.

От холодной воды он пришел в себя. Камень, оглушивший Попова, видимо, был невелик, и шапка защитила голову. Увидев Кивиль, Попов слабо улыбнулся и погладил ее руку. Затем он сосчитал своих спутников и, заметив распростертое тело убитого, подошел к нему.

– Бедный Ваня! – тихо произнес он.

– Как же тебя угораздило, мил-человек? – говорил Фомка, помогая Сидорке войти в карбас.

– Р-рыбий глаз! – стучал Сидорка себе по лбу. – Не доглядел за шаманом! Мне бы присмотреть… Уж я б его!

Михайла Захаров стоял осунувшийся. Он не мог себе простить оплошности.

«Вот так Михайла! – говорил он себе. – И на тебя это Семен Иваныч понадеялся… Как мне теперь ему на глаза показаться?..»

Погибшего Осипова тут же похоронили, насыпали над его могилой груду камней.

Все вернулись на кочи. Возвратились и те два карбаса, что погнались за шаманом. Они не смогли догнать легкой байдары. Шаман ускользнул.

– Так ты говоришь, – спрашивал Дежнев Михайлу Захарова, – что камни были заранее заготовлены?

– Заранее, – отвечал Захаров, не смея поднять глаз на Дежнева.

– Камни заготовили, шаман вышел навстречу… Но как он мог сведать, что мы будем?

– Не гонец ли к нему был? – предположил Афанасий Андреев.

– Гонец?

Наступило молчание. Вдруг головы всех повернулись в сторону «Рыси». На ней поднимали парус.