Текст книги "Будем жестокими"

Автор книги: Владимир Моисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Просто еще одна смерть.

Санитары в белых халатах.

Выпученные и пустые глаза любопытных.

Полицейские.

Сведенные судорогой скулы.

От этого не уйдешь.

Перед смертью все равны.

Кто-то потянул его за рукав.

Он повернулся. Федор.

– Ну, посмотрел? Пойдем.

– Нет.

– Почему?

– Не скажу.

Смотреть на девочку было страшно. А не смотреть на нее он не мог, не имел права. Поль почувствовал, что сейчас умрет.

– Я тебя очень прошу, пойдем отсюда. Нам здесь нельзя.

– Ты иди, а я еще побуду. До свиданья.

– Я не могу тебя оставить.

– Не оставляй.

– У нас есть еще немного времени. Еще можно успеть.

– Я остаюсь, – сказал Поль. Больше он Федора не слушал.

Он смотрел, как ловко занимаются своим делом парни в светлых плащах. Осмотр трупа. Осмотр места происшествия. Опрос свидетелей. Привычная работа, доведенная до совершенства, до автоматизма.

Один из них достал рулетку и начал что-то измерять, переговариваясь с напарником.

– Три метра. Запиши.

– От скамейки?

– Да.

– Никогда бы не поверил, что своими глазами увижу такую важную птицу!

– Кинозвезда, что ли?

– Сам ты – кинозвезда! Это же Патриция Парк, собственной персоной.

– Что еще за Парк? Ты толком объясни.

– Акцию на бульваре Храбрецов из 46-ой помнишь?

– Террористка, что ли?

– Точно.

– Вот повезло!

– Это как посмотреть. Хлопотное дело разбираться во всем этом дерьме. Кто ее, за что, почему здесь. Придется повозиться.

– За что – понятно. Провинилась. Там выговоры не объявляют.

– Давай ее сюда, на носилки.

– Красивая.

– Матерая. Сам знаешь, у них у всех руки по локоть в крови.

Значит, эта мертвая девочка террористка. Удивительно. Никогда бы не подумал, что в подполье есть девочки. Девочка с автоматом наизготовку. Девочка, вгоняющая в человека кусочек свинца. Девочка, валяющаяся под ногами полицейского. Удивительно.

К Полю подошел полицейский.

– Документы.

– Одну минуточку, – вмешался Федор. – Я должен объяснить, что мы с приятелем абсолютно не в курсе дела, Просто прохожие.

– Документы, – повторил полицейский.

– Мы ничего не видели, – сказал Федор, протягивая ему какой-то листок.

Поль предъявил удостоверение на право ношения значка "Литератор 2 класса".

Не обратив на слова Федора никакого внимания, полицейский записал что-то в свою записную книжку и отошел в сторону.

Глупо, как глупо, подумал Поль.

– Ну что, ты этого хотел, – заходясь в страшных ругательствах, зарыдал Федор. – Теперь мы глотнем горяченького до слез.

– Помолчал бы. Надоело.

– Ах, тебе надоело... Посмотрим, что ты будешь говорить следователю!

– Слушай, иди в задницу. Понял? Трус паршивый.

Не только заснуть, но и просто забыться хотя бы на миг Поль так и не смог. Тело наказало его, подло подгадав тот самый момент, когда он больше всего нуждался в покое. Голова раскалывалась, горло высохло до желудка, проклятые кости ныли с безжалостным остервенением, будто до краев наполнившись раскаленным свинцом.

Наконец рассвело.

Лежать дальше было глупо, и Поль заставил себя подняться. После рюмки коньяка и чашки черного кофе его голова немного прояснилась, и он сразу вспомнил мертвую девочку, лежащую ничком перед полицейским. К нему немедленно вернулся вчерашний животный страх.

Как все просто, думал он, уставившись в пустую рюмку. Все дело в том, что мы прокляты. Бежать, спасаться – глупо, разве можно уйти от проклятья. Мы прокляты. Триста раз прокляты. Умные, честные, подлые, добрые, какая разница. Все прокляты. Одни больше, другие меньше, но прокляты все!

Зачем она умерла? Кому, спрашивается, от этого стало лучше? И ничего не изменилось, только горя стало чуть-чуть больше. Пострадала за идеалы. Что это такое? И-де-а-лы?

Сумрак. В просторной пустой избе за верстаком сидят два мужика. Колеблющееся пламя свечи освещает их помятые, небритые лица. Грязь и запустение. То, что с первого взгляда кажется дорогим пушистым ковром, оказывается обыкновенной зеленой травой – пола-то нет. В углах газетные обрывки и пустые водочные бутылки.

Праздник какой-то, потому что мужики приоделись – строгие темные костюмы, белые накрахмаленные рубашки, модные галстуки. Немного портят вид тяжелые кирзовые сапоги, но без них далеко ли уйдешь по распутице. На верстаке вышитая салфетка, на ней огурчики, грибочки, селедочка, баночка красной икры.

Пьют давно, это сразу видно. Странно, но оба кажутся абсолютно трезвыми. Мужик постарше протягивает руку с тяжелым золотым перстнем к бутылке, разливает.

– В чем отличие идеалов от убежденности? – спрашивает он у своего молодого напарника. – На конкретных примерах, пожалуйста.

Забавно. Но почему ее убили? Перестрелки не было. Значит, свои? Почему? Нарушила какую-нибудь клятву или как там у них это называется устав, положение, закон, правила? Нарушать правила нехорошо. Это мы знаем, это нам объяснять лишний раз не надо. За нарушение – смерть. А на апелляцию не подашь. И никакие идеалы не помогут. Боевая организация – не игра в бирюльки.

Поль представил себе, как парень готовится привести приговор в исполнение. Приседает, разминает ахиллесовы сухожилья, вставляет обойму, прячет автомат под плащ, старательно улыбаясь при этом, потому что никто кроме него самого не должен знать, как он любит эту девочку, которую должен убить через полчаса...

Как там...

Убил я милую свою.

В упор, из автомата.

Семь пуль нашли свою тропу,

Оставив мне лишь дрожь приклада.

Лежала милая в грязи,

Рукой семь точек закрывала.

А у меня, в моей руке

Сталь автомата остывала.

Нормально. Поль стащил очки и вытер глаза. Нормально. Черт меня подери, а ведь я их не люблю, этих террористов.

В дверь позвонили. На пороге стоял высокий хиловатый парень в джинсах и мятом грязном свитере. Увидев Поля, он улыбнулся.

– Не узнаете? – спросил он, продолжая улыбаться.

– Проходи, – хмуро сказал Поль. Этого парня он уже видел где-то, но вспомнить где и при каких обстоятельствах, было выше его сил.

– Я – Володя, – напомнил парень. – Вчера мы говорили о Боге.

– Как ты меня нашел?

– Кто же не знает Поля Кольцова?

– Узнал, значит.

– Узнал.

– Молодец.

Хорошо, что он пришел, подумал Поль с неожиданным энтузиазмом. Выпьем кофейку, поболтаем о чем-нибудь, о Боге, например, может быть и рассосется...

Он сварил для Володи кофе, стараясь изо всех сил, как умел, пожалуй, только он один, как варил для своих самых дорогих гостей. И кофе Володе понравился. Он допил его, вежливо поблагодарил и стал объяснять, зачем, собственно, пришел.

– Идея давно носилась в воздухе, – говорил он, постепенно распаляясь. – Сейчас, когда я знаю решение, мне трудно объяснить, почему сам не пришел к этой замечательной идее. Не решился, наверное... А что – хорошее объяснение... не решился. Очень уж это смело и неожиданно – организовать религиозную секту! Разве такое нормальному мыслящему человеку придет в голову! Все мы – жертвы воспитания. А любое воспитание кроме неоспоримых достоинств имеет и негативные стороны... Вы меня понимаете? Явление должно рассматриваться с различных сторон. Я интеллигент и горжусь этим, но воспитание, открывшее для меня прекрасный мир человеческих чувств и великих интеллектуальных возможностей, одновременно сделало неспособным на решительные поступки. Что ж, за все надо платить. И уверяю вас, это не такая уж непомерная цена за умение работать головой. Да, действие не наша стихия, если нам и приходится совершать поступки, что случается крайне редко, действуем с оглядкой, опасаясь конфликта с дозволенным и общепринятым. Я имею в виду не только официальные институты государственной власти, но также и неписанные законы, регламентирующие наше поведение в обществе себе подобных, интеллигентных людей. Знаете, вырабатывается некий стереотип воззрений. И это обусловлено не страхом перед наказанием, нет, все происходит чисто инстинктивно. Подсознательная боязнь низкой оценки, умноженная на преклонение перед идейными вождями, авторитетами и законодателями, делает нас практически неспособными на блестящие решения. В душе каждый из нас боится быть пойманным на ошибке. Именно, боязнь ошибки. Лучше думать как все, говорить как все и ждать своего часа, чем зачеркнуть свои надежды одной неудачной фразой. Вы скажите – террористы. Но их активность мнимая, инстинкт самосохранения в чистом виде. Знаете, когда я слышу об очередной акции, мне в голову приходит одна и та же ассоциация – спасающееся от лесного пожара стадо...

Вы думали об этом?

– Нет, – ответил Поль. Где-то он уже слышал этот бред, без сомнения, содержащий крупицы правды. Но работать головой он был не расположен. Да что там говорить – не мог чисто физически.

– Вы никогда не заглядывали в глаза нашим интеллектуалам? продолжал, между тем, сыпать риторическими вопросами Володя. – Этим сливкам нашего общества, нашей опоре, надежде и красе? Нет? И не советую. Ничего вы там не увидите кроме пустоты и желания погреть руки. И это не скрытность, не маскировка – это точное отражение пустоты души. Я употребил термин "душа". Обесцвеченное, затасканное слово, вызывающее у нас брезгливую улыбку, на том лишь основании, что мы бездушны по природе своей. Да, как это не странно, большинство из нас даже и не пытается уразуметь, что это значит – жить и быть человеком. Растет уровень знаний, но говорит ли это о совершенствовании человека? Нет!

У нас нет цели. Нет святого за душой. Это не беда, это трагедия, катастрофа. Ничего не желаем, ни к чему не стремимся. Уничтожаем бездействием свой мозг.

Я помню этот день. Светило солнце, трещали какие-то пичуги. Никому и в голову не приходило, что наступил самый Великий Черный день в истории человечества – день переориентации. "Нет", – говорили в нашей среде. "Они на это не пойдут, общество не может существовать, не опираясь на достижения научной мысли, ничего у них не выйдет, силенок не хватит, мы нужны им, без нас они долго не протянут..." И то, что произошло, было подобно грому среди ясного неба. Запрет. Наплевали они на научно-технический прогресс.

Мало кто понимает, что приостановив перспективные исследования, наша цивилизация отбросила себя на многие века назад. Разложение и упадок. Упадок и разложение – вот что нас ждет в недалеком будущем.

Во все времена интеллектуалам было свойственно рассматривать социальные потрясения через призму личного восприятия, по привычке абстрагируя себя от общества. Притязания общества либо просто не принимаются во внимание – так называемая философия башни из слоновой кости, либо объявляются варварством, тиранией, наглостью взбесившихся хамов, преступлением перед человечеством, являясь по своей природе содержанкой общества, интеллигенция претендует на некую уникальную роль в истории и лучший кусок пирога при разделе. Никогда интеллектуалу не пришло бы в голову сказать: "После меня – хоть потоп!" И не потому, что они так сильно заинтересованы в завтрашнем дне, просто само понятие – общество для них настолько туманно и загадочно, что подсознательно они не верят в его существование. Общество для них чаще всего круг их знакомых.

Полю захотелось возразить, что интели иногда вспоминают об обществе, – не все уж так беспросветно, – если считают, что оно задолжало, но Володя перешел к констатирующей части своего эмоционального монолога.

– Я говорю это совсем не для того, чтобы опорочить кого бы то ни было. Просто это надо учесть при анализе причин, приведших к запрету. Мы оказались выброшенными на свалку. И этот факт следует изучить и исправить. Я не жалуюсь. Я сопротивляюсь. С вашей помощью я надеюсь вернуть тысячам интеллектуалам достойное место в духовной жизни человечества. Ваша секта станет...

– Ты террорист, что ли?

– Нет, я не разрушитель, я – созидатель.

– Теоретик, значит. И созидаешь, конечно, новую стратегию интеллектуализма. "Новая интеллектуальная волна". Так?

Ответить Володя не успел. Его прервал телефонный звонок.

– Алло? – спросил Поль, поднимая трубку.

– Здравствуй, Поль. Узнаешь? Тебя беспокоит Федор. Привет. Как добрался?

Ах черт, вспомнил вчерашнее Поль. Как нехорошо получилось. Я обидел его, кажется. Это был уже не первый случай, когда он незаслуженно обижал своих друзей. всякий раз это было неприятно и стыдно. И виновато во всем только пьянство. Пить надо меньше.

– Нормально добрался, – стараясь подавить смущение, сказал Поль. – А ты?

– О, мне повезло. Останавливаю машину, а там девочка. Представляешь два часа ночи, и вдруг – такой подарок судьбы – девочка за рулем. Говорит, муж у нее очкарик, рохля и тряпка, приходится самой подрабатывать. Представляешь?

Поль попробовал... Угрюмая толпа. Мертвая девочка, ничком лежащая перед полицейским.

– Представляешь? – переспросил Федор.

– Да-да, – поспешил ответить Поль, потому что изнутри опять поднялась волна рвоты.

– Послушай, Поль, – каким-то металлическим голосом сказал Федор. – Мы знакомы с тобой тысячу лет. Между нами не должно быть ничего недоговоренного. Мы друзья, проверенные, прошедшие испытание временем. Это как последний патрон, как спасательный круг. И в том, что наша дружба выдержала самые жестокие испытания, залог нашей верности во веки веков. Неужели она даст трещину из-за ерунды, из-за двух-трех неудачных пьяных фраз.

– Да ладно тебе, – Поль терпеть не мог ссориться, но еще больше ненавидел примирения. И то, и другое казались ему чересчур нелогичными поступками и отдавали фальшью.

– Если я что-то не так сказал или не то сделал, прости меня, канючил между тем Федор.

– Как я могу тебя простить, если ты ни в чем не виноват? Виноват я, и это я должен просить у тебя прощения.

– И ты на меня не сердишься?

– Нет.

– Правда?

– Правда.

– Вот здорово! Ой, как хорошо! И мы пойдем в кабак?

– Можно и в кабак.

– И поговорим о твоем новом романе?

– Да, – с большой неохотой согласился Поль. И это тоже он не любил, но не отказываться же, раз свершилось такое грандиозное примирение. Любой отказ прозвучал бы диссонансом, еще одна до боли в висках неприятная вещь из-за профессиональной любви к формальной логике и правильно построенным диалогам. Четыре повода для расстройства одновременно, это чересчур. Приходилось выбирать. И нелюбовь к примирениям стала побеждать.

– Ты прости, Федор, – сказал он. – У меня здесь гости, потом поговорим.

– Кто? Кто там у тебя? – неожиданно изменившимся голосом спросил Федор.

– Представляешь, вчерашний Володя пришел!

– Представляю, чего здесь не представлять.

– Позвони мне попозже. Хорошо?

– Хорошо.

– До свиданья, – сказал Поль и с облегчением повесил трубку.

Он вернулся к Володе и увидел, что тот дочитывает очередной рассказ из цикла "Голая любовь".

Темно. Зажигается ночник. Обнаженная женщина выскальзывает из постели и, не торопясь, начинает одеваться.

– Ты что это? – спрашивает мужчина сонным голосом.

– Ухожу.

– Куда это?

– Совсем.

Мужчина приподнимается на локте, еще не все понимая спросонья.

– Оставайся.

– Я ухожу навсегда.

Происходящее начинает доходить до сознания мужчины.

– Но почему? Разве я не исполняю все твои желания, разве тебе мало ожерелья, машины, виллы?

– Можешь забрать их, они мне больше не нужны.

– Разве тебе было плохо со мной?

Женщина неразборчиво хмыкает, но продолжает одеваться.

– Послушай, но ты мне нужна!

Она не отвечает.

– Я люблю тебя, – говорит мужчина, и мы видим, что он очень серьезно относится к своим словам.

– Расскажи это деревенским дурочкам!

– Подожди, я серьезно, выходи за меня замуж!

– Не на ту напал!

– Ладно, – кричит вдруг мужчина и бежит к шкафу. – Приберегал ко дню рождения, но раз такое дело...

Он достает сверток и передает его женщине.

– Вот.

– Что это?

– Маникюрный набор фирмы "Грезы настоящей женщины"!

– Не может быть, – женщина разворачивает сверток и вскрикивает.

– Дорогой мой, только настоящие мужчины исполняют грезы настоящих женщин! Я согласна на все сразу!

– Что это? – чуть ли не с ужасом спросил Володя. – Реклама?

– Почему реклама? Я называю это обозрением нравов.

– Нет. Это телевизионная реклама, я знаю.

– А что, хорошая идея. На экране это, действительно, будет смотреться.

– Не понимаю... Как же так... Так нельзя. Вы ослеплены, Кольцов, вы не отдаете отчета в своих поступках. Это же безумие! Почему вы считаете, что имеете право писать все, что вам в голову придет? Неужели вы никогда не задумывались о своих обязанностях? Вы модный писатель и должны...

– Знаю, – перебил его Поль. – Все знаю, что я должен.

Писатель на посту

Стоит, не унывает.

Видит за версту

И мысли выражает...

Чего ему от меня надо? – думал Поль, демонстративно запивая из горлышка чайника таблетку анальгина.

– Если бы вы знали, как нам нужна ваша секта! Нам просто необходима вера, все равно во что, хоть что-нибудь святое... Не в науку же верить. Мы должны преодолеть апатию и растерянность, поработившие нас, найти цель и добиваться ее, сметая все на своем пути. Религия? Пусть. Если она станет тем стержнем...

– От меня-то ты чего хочешь?

– Все организационные вопросы я беру на себя, но без вашего участия и благословения все развалится. Нам нужна ваша истина!

Какая истина? – с ужасом подумал Поль. Я и истина, что может быть дальше друг от друга?

– Нет, – сказал он решительно. – Я занят.

– Чем?

– Чем я могу быть занят – пишу.

– Чушь собачью какую-нибудь?

– Ну почему, – обиделся Поль.

Дальнейшее напоминало водевиль. Раздался вкрадчивый звонок в дверь. Поль открыл. Квартира тотчас наполнилась аккуратно подстриженными людьми из специальной секции по борьбе с терроризмом. Полю предъявили ордер на обыск и ордер на задержание на основании пункта 17 Особого Законодательства.

Искали тщательно. Оружие, наверное. Не нашли.

Через полчаса Поль подписал акт изъятия. Собственно, изъяли только какую-то папку.

– Ребята, – пошутил Поль. – Если вам нужна бумага, сказали бы сразу, этого добра у меня навалом. Чем больше возьмете, тем лучше.

Но никто не улыбнулся в ответ, только Володя, сидевший до сих пор молча, вдруг вскочил и закричал тонким от волнения голосом:

– Что здесь происходит, черт побери! Это же Кольцов! Слышите, Кольцов! Мы все и подметки его не стоим. Разве можно с ним так. За что его? Ведь это все чушь, ерунда, ошибка. Он ни в чем не виноват! Неужели вы сами не понимаете. Отпустите его... жандармы!

– Пойдем, – сказал Полю полицейский, не обратив никакого внимания на раскрасневшегося Володю.

Тяжелая дверь со скрежетом захлопнулась, и Поль остался один. Все произошло так быстро, что он никак не мог поверить в происходящее. Неудачный сон? С похмелья, конечно, и не такое в голову придет...

Однако это был не сон.

Я так долго распространялся о доброте, с ненавистью подумал он, что и сам поверил в ее существование. Как это я тогда на банкете сказал: "Не наука, не искусство, не развитие производительных сил приводят к прогрессу человечества, а только любовь и доброта!" Что ж, замечательные слова. Здесь, в тюремной камере, они производят сильное впечатление. Но слова это слова. И пока я наслаждался общим смягчением нравов, какой-то неулыбчивый малый собирал материал, стараясь засадить меня в камеру до конца второго квартала, согласно плановому заданию. Не всем, видимо, пришелся по душе выпендривающийся писатель, так что можно считать, что кое-что сделать удалось! По нынешним временам это как орден – тюремная решетка. Интересно, потянули ли мои работы хотя бы годика на три? Молодец... И смелей, писатель, не трусь, ты же ни в чем не виноват!

А ведь я и в самом деле ни в чем не виноват, неожиданно сообразил Поль и ужаснулся. Как-то так всегда получалось, что со стороны он всегда выглядел рафинированным интеллектуальным конформистом. Человеком, с легкостью отделывающимся от любых идеалов, если они хоть в чем-то осложняют жизнь, аполитичным, анаучным субъектом в высокой башне из слоновой кости. Как сказала однажды Лена: "Сидишь на своей холеной заднице и поплевываешь на все подряд сверху вниз. Наука – тебе не нравится, а политика – грязное и пошлое занятие недостойное интеллектуала. Удобная позиция. А можешь ли ты хоть слово сказать без своей проклятой иронии? Веришь ли ты во что-нибудь, любишь ли что-нибудь, ценишь ли что-нибудь? Сделал ли что-нибудь достойное внимания? Нет. Просто встал во весь рост и отошел в сторонку".

Не помню, что я ей ответил. Разве я виноват, что не похож на канонический образ народного любимца. Народу по душе не сомневающиеся в каждом своем шаге кретины, а герои, оспаривающие авторитеты, режущие правду-матку в глаза, восходящие на Голгофу с высоко поднятой головой. Правда, сами любители героев на Голгофу не рвутся и правду-матку придерживают до поры до времени. У них проверенные, безобидные идеалы, которые, впрочем, позволяют презирать всех остальных.

Черт побери, оказывается, для того, чтобы я смог разобраться в самом себе, нужно было засадить меня в тюрьму. Я всегда считал, что самое главное – быть честным со своей совестью. А как это выглядит со стороны, дело десятое... И что – сижу в тюрьме, копаюсь в собственном умонастроении, получая огромное удовольствие от обилия мыслей об исконном предназначении интеллигенции. И ни одной сволочи нет до меня дела, разве только этот припадочный Володя вспомнит. Остался один, и никакие идеалы мне не помогли.

Идеалы. В последнее время одно лишь упоминание о самом жалком подобии идеала, я бы сказал – идеальчика, вызывает у окружающих повышенную потливость рук. Еще бы, каждый знает, идеалы, если они, не дай бог, чудом сохранились, следует держать подальше от посторонних глаз, даже если они безобидны, как весенняя капель. Главное, не высовываться. Как там этот парень сказал – между мной и моими идеалами всегда находятся люди, которые норовят погреть свои руки. Пожалуй. Добавить можно лишь одно – человек, в силу обстоятельств лишенный возможности погреть свои руки, обречен на общественное презрение. Ему никогда не отмыться от обвинений в природной лености или кретинизме. Неудивительно, что идеалы сейчас не в моде.

Почему же я должен страдать из-за слова, смысл которого настолько расплывчат, что, пожалуй, его и вовсе не существует.

Поль прошелся взад-вперед по камере, стараясь успокоиться.

Нет, что там ни говори, но это удивительно – люди оставили важные дела и занялись лично мной – "дятлы" собирали материал, следователь разрабатывал хитроумные ходы, стараясь вывести меня на чистую воду, прокурор дал санкцию на арест... Здорово...

Что же за мной числится?

Я не террорист, наукой не занимаюсь.

Будут ли пытать?

Кто-то умный сказал – каждый должен посадить дерево, вырастить сына и отсидеть в тюрьме... Что ж, число глобальных проблем сократилось...

Поль ухмыльнулся. Удивительна сила человеческой мысли – даже здесь, в тюрьме, она способна вызвать у человека смех.

Вот только писать я здесь не смогу, вспомнил Поль и очень огорчился, потому что ему сразу же захотелось написать маленький экологический рассказик.

Запретить научно-исследовательские работы было не сложно. Разогнали очкастых – и дело сделано. В конце концов фундаментальная наука развивалась, в основном, горсткой отщепенцев, удовлетворяющих свои низменные наклонности за счет налогоплательщиков. Однако, вскоре оказалось, что запрет запретом, а надо бы кое-что промоделировать, просчитать и спрогнозировать для руководства страны. Ненависть к науке великое чувство, но управление страной требует кроме отлаженной экономической системы еще кое-что, при пристальном рассмотрении подозрительно смахивающее на государственную измену, сами понимаете, о чем идет речь...

Короче говоря, Центральный Концерн Управления Полезными Ископаемыми получил приказ разработать оптимальную стратегию использования полезных ископаемых с таким расчетом, чтобы человечество больше никогда не испытывало недостатка в них.

Главный Координатор слегка поморщился, разглядев в директиве неприличные слова – "оптимальный" и "расчет", но был вынужден крепко задуматься, начальство, как известно, шутить не любит.

После долгого раздумья, он решил держаться от этого дела подальше, так как не без основания боялся, как бы на поверхность не вышла его курсовая работа с недвусмысленным названием "Оптимизация параметров алгоритма идентификации".

Он поручил работу курьеру из отдела Эксплуатации угольных разрезов. Мальчонка был сообразительный и далеко бы пошел, если бы не его университетское прошлое.

Через два дня мальчонка ознакомил Главного Координатора с Планом. Оказалось, что достаточно взорвать 2345 водородных бомб, и человечество никогда больше не будет испытывать недостатка в полезных ископаемых. До самого конца своего существования.

Жаль, но бумаги под рукой не было.

Запомню на будущее, утешил себя Поль, но желание работать у него пропало.

А ведь, в сущности, литература удивительно грязное занятие. Игра в слова на деньги. Считается, почему-то, с книгами в мир пришло божье благословение – "твой друг – книга", "лучшим в себе я обязан книге", "книга – источник знаний". Чепуха.

Заменяют человеческие чувства книжными суррогатами и псевдо-интеллектуальными умствованиями и при этом продолжают вдалбливать себе, что литература способна сделать людей лучше, честнее, добрее...

Но верить всерьез, что негодяй, прочитав однажды книжку о нехорошем человеке, задумается и больше не будет, может только психически неполноценный человек. Глупо рассчитывать, что печатная строка способна разбудить в человеке доброе, вечное, чистое и святое. А даже если и так... Всякое бывает. Вот я, например, умудрился сохранить вечное и чистое. Но... зачем и от чего?

Как этот мальчик Володя сказал – нам нужно святое... Согласен, нужно. Но не в буковках же его искать. Проще объявить себя мессией и заняться эскалацией добра и всеобщей любви на деле. Может быть, это единственное, что сейчас нужно людям.

Тяжелая дверь камеры медленно отворилась. И Поля пригласили на допрос.

Следователь оказался лысым задерганным существом, производящим впечатление скорее жалкое, чем внушительное. Он предложил Полю присесть и долго рассматривал его тоскливым, равнодушным взглядом, полным такой канцелярской скуки, что Поль понял – попался он по-настоящему и всерьез.

– Вы, Кольцов, наверное, думаете, – сказал следователь, насмотревшись всласть, – что попали сюда случайно. Не надо обольщаться. К нам случайно не попадают. Ваша деятельность заинтересовала специальную службу. – Он положил руку на папку. – Здесь находятся материалы по вашему делу, уверяю, их достаточно, чтобы обеспечить государственный пансион лет на 15. Так что советую, в расчете на некоторые послабления, отвечать на мои вопросы полно и по существу затрагиваемых проблем.

– В чем меня обвиняют? – спросил Поль.

Следователь встал, Поль последовал его примеру.

– Поль Кольцов, – торжественно сказал следователь. – Вы задержаны на основании статьи 108 пункт А, предусматривающей содержание свидетеля под стражей сроком до 15 лет для проведения дознания.

– В чем меня обвиняют? – переспросил Поль.

– Повторяю, вы не являетесь обвиняемым, вы свидетель по делу об убийстве Патриции Парк. Однако, ряд фактов требуют дополнительного расследования для выяснения степени вашего личного участия в событиях.

– Не понимаю.

– Надеюсь, что нам удастся разобраться.

– Я тоже надеюсь.

– Все зависит только от вас.

– Не знаю, чем, собственно, могу быть полезным. Должен предупредить, что к убийству никакого отношения не имею, в сквере оказался случайно, уже после убийства, так что ничего нового сообщить не могу.

– Не все так просто. Где, к примеру, вы были 11 сентября прошлого года около 22 часов?

– Откуда я знаю.

– Постарайтесь вспомнить.

– Нет. Не помню.

– Вспомнить в ваших интересах.

– Пил, наверное, в "Андромеде".

– Может ли кто-нибудь подтвердить это?

– Нет, конечно.

– Посещали ли вы когда-нибудь бывшего министра культуры?

– Постойте.. Сентябрь.. Пожалуй. Где-то в сентябре я действительно встречался с министром.

– Цель посещения?

– Я предложил ему подписаться на полное собрание моих сочинений, включающее долговые расписки и скабрезные стишки.

– Он согласился?

– Нет. Сослался на занятость.

– Вы пробыли там 15 минут.

– Да. Немного почитал. Стишки министру понравились, но всучить подписку мне так и не удалось... Кстати, почему бы вам не спросить об этом у него самого?

– Через 10 минут после вашего ухода министр был продырявлен в семи местах ребятами из "Лямбды 4075А"!

– Хорошенькое дельце! Не думаете ли вы, что я имею к этому отношение!

– Это предстоит выяснить.

– Ерунда какая-то...

– Может быть и ерунда. В прокуратуре посчитали, что привлекать вас к разбирательству не следует, однако, теперь версия случайного совпадения подвергается сомнению.

Вот оказывается в чем дело, подумал Поль. Сознание собственной невиновности – он-то знал, что к убийству министра и к "Лямбде" не имеет никакого отношения – вселяло в него уверенность. Стало чуть-чуть легче. по крайней мере, было ясно, что делать дальше – необходимо было убедить следователя в собственной невиновности.

– Я узнал, что министр убит только из ваших слов.

– Вас, Кольцов, подвел вчерашний непростительный ляп.

– Не понимаю.

– Вас задержали возле трупа Парк через пять минут после убийства.

– Совпадение.

– Не слишком ли много совпадений и случайностей? В такие совпадения я не верю. Парк была убита на ваших глазах. Следовательно, вы можете иметь отношение к совершенному убийству.

– Вы ошибаетесь.

– А как вы объясните, что во время обыска в вашей комнате была обнаружена эта папка?

– Откуда мне знать, что это за папка! – вспылил Поль и тотчас вспомнил, что в папке находится подборка материалов о терроризме.

– Дешевая отговорка. Я не поверю, что этим можно заниматься забавы ради!

– Да, я вспомнил. Материалы о терроризме мной действительно были собраны. Одно время я собирался написать роман о жизни простого чиновника случайно, в силу обстоятельств, заинтересовавшего людей из "Лямбы". Видите, тоже случайность.

– Хорошо. Допустим, я вам поверю. Случайности, случайности, случайности. Но есть еще один пунктик, который объяснить случайностью нельзя – ваши встречи с Лагранжем.

– Не понимаю. Разве Федор террорист? Мне и в голову такое не могло прийти. Я всегда был уверен, что он – ваш человек.

– Нет. Он не наш человек, как вы говорите. Но люди, на которых он работает, интересуются терроризмом не меньше, чем мы. И если его руководители сочли необходимым установить за вами наблюдение и поручили это талантливому Лагранжу, значит, они были уверены в вашей связи с подпольем. Почему?

– Не-е знаю.

– И я пока не знаю. Но уверяю вас, очень скоро буду знать.

Поль опешил. Ахинея, подумал он. Причем здесь Федор!

– Я вижу, что мои слова не убеждают вас, может быть вот эта пленка сделает это быстрее.

Следователь подошел к магнитофону и включил его.

Поль сразу узнал голос Федора. Конечно, это был он.