Текст книги "Жестко и быстро"

Автор книги: Владимир Пекальчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Сейчас сама увидишь. Хорошо, что дед тебя сразу прислал, не пришлось просить слуг подсобить, а то они бы могли подумать лишнее. – Я взял с кровати подушку, приложил ее к мраморной колонне и сказал: – Вот так ее подержи, пожалуйста.

Анна, держа подушку и глядя, как я приматываю ее веревкой к колонне, не утерпела:

– С чего ты взял, что меня кто-то прислал?

– Хочешь, я скажу, что подумали все, услышав про веревку? Что я осознал, что наговорил, ужаснулся и решил повеситься. Я прав?

– Хм… Да. К слову, ты реально с Александром Тимофеевичем перегнул палку.

– Нет, я ничего не перегибал. Просто не лицемерил.

– Ну тебе виднее, братец… Это… А зачем ты подушку привязал?

Я улыбнулся:

– Я люблю привязывать вещи в неожиданных местах. А беспокоиться, что я наложу на себя руки, не надо: если вдруг я решу сделать это, то уж точно в петлю не полезу. Задыхаться долго и мучительно – зачем оно надо? Еще ведь и снять могут успеть, и тогда начинай сначала. Бросок головой вниз из окна, а лучше с крыши – это куда надежнее. Хрясь – голова разбита, шея сломана. Две несовместимые с жизнью травмы, каждой из которых достаточно, и, что главное, любая из них убивает мгновенно. Никогда не понимал людей, которые лезут в петлю. Мазохисты, наверное. Кстати, это не единственный известный мне способ быстрого ухода из жизни.

– Знаток? Частенько об этом подумывал?

– Нет, – честно ответил я, – просто узнал случайно.

В самом деле, не читать же ей лекцию об отношении к смерти в Японии, стране, которую она себе представить не сможет.

– Ну ладно. В общем, осваивайся, обед, если что, тебе сюда принесут. – Она подошла к шкафу и открыла его так, чтобы мне было видно. – Вот тут у тебя так называемая домашняя парадная одежда. Вечером, скорее всего, тебе от совместного ужина отвертеться не удастся, потому что у Александра Тимофеевича к тебе есть разговор.

– Догадываюсь.

– Нет. Не о твоей выходке. Эта тема возникла еще до того, как тебя привезли из монастыря в пустыне. Переход аристократа из Дома в Дом – процесс порою сложный.

– Ладно, к вечеру я буду готов.

Когда за Анной закрылась дверь, я остановился напротив подушки, привязанной к колонне. Мне не выпало родиться сильным, но теперь я знаю, как сильными становятся. Я начал в четыре года с пятисот ударов…

Стоп. Внутреннее противоречие. Я знаю, как стать сильным, или я становился сильным, начав в четыре года? Это говорит во мне память Такаюки Куроно, мастера из другого мира, или это я сам и есть?

Чуть поразмыслив, внезапно понял, что и Такаюки, и Реджинальда все устраивает: у Реджи Рэмма теперь имеется учитель «с того света», а у мастера Куроно появился новый ученик. Так что я больше не буду заниматься самокопанием, приму как аксиому, что меня зовут Реджинальд Рэмм в этой жизни, а в прежней звали Куроно. Пусть все будет, как есть.

Снова смотрю на подушку, подсчитывая в уме. От начала в четыре до убиения свиньи одним ударом – восемь лет тяжелых тренировок, от пятисот ударов и дальше по нарастающей. Но четыре – возраст, когда организм податлив и находится на пике приспособляемости. Я же начинаю – или заново начинаю? – не важно, впрочем, на двенадцать лет позже, когда лучшие годы для тренировок упущены. Что ж, чтобы догнать мастера Куроно к двадцати годам, я должен начинать с двух тысяч ударов… Господи, я всерьез подумал об этой цифре?! А ведь потом и возрастание пропорционально…

Медленно, чтобы прочувствовать движение, выполняю сэйкэн-цуки. Удар мастера Куроно идеален, ведь я выполнял его в той жизни бессчетное множество раз и отточил до совершенства. Да, догнать отставание в двенадцать лет будет очень трудно, если вообще возможно, но все же сейчас у меня тоже есть определенная фора. Десятый прижизненный дан.

Я выполняю в замедленном темпе ката «Дзиттэ». Медленно – потому что нет ни силы, ни сноровки, ни скорости для правильного выполнения. Однако все движения знакомы и выполняются так естественно, словно они в моем ДНК закодированы, по-другому это не назвать. Рыба не учится плавать. Я не в состоянии продемонстрировать даже простейшие элементы, однако главный момент в том, что техникой я владею и так. Мне не понадобится нарабатывать мастерство десятки лет, оно у меня уже есть. И потому я сберегу массу времени на том, что не буду работать над техникой. С этой точки зрения намерение догнать физическую форму мастера уже не выглядит таким безнадежным, потому что время, потраченное в прошлой жизни на изучение техник, в этой я потрачу на закалку тела.

Устремляю взгляд на мишень-подушку, выбрасываю вперед кулак. Удар в высшей мере жалкий, но он – первый.

Конечно, у любого наблюдателя со стороны будет повод посмеяться вволю. Что такое искусство рукопашного боя в мире, где боевые маги пятого-шестого уровня способны в считаные секунды расправиться со взводом отлично экипированных солдат?! Казалось бы, пшик и только…

Но другого способа стать сильнее я не знаю.

Удар. Удар. Удар. Удар. Удар.

* * *

Как и предупреждала Анна, вечером мне пришлось ужинать с дедом. Правда, это было не совсем семейное мероприятие, так как ужинали мы вчетвером: я, Александр Тимофеевич, господин Уэйн и еще один, совершенно незнакомый мне человек.

К слову, эта манера людей из восточных краев использовать при обращении имя собеседника и видоизмененное имя его отца мне всегда казалась старомодной. На Севере и Западе подобные обычаи канули в Лету, и услыхать имя вроде «Вольфганг Йоганн Реннер Бах» можно лишь на строгих официозах. А в повседневной жизни прибавляют имя предка к своему только восточники. В ближайшем заграничье такая манера осталась разве что в Берберском Халифате, там тоже вовсю применяется «ибн Хассан». Новый мир во многом похож на старый: тут те же народы – арабы, европейцы, славяне… Интересно, есть ли японцы?

Обедали мы на балконе, откуда открывался неплохой вид на город в целом и Заречье в частности. Слуги, которыми руководила София Александровна, дочь дяди Александра, уже вполне взрослая двадцатилетняя леди, подали первое, второе, десерт в ассортименте и напитки. Короткий миг я чувствовал себя сильно не в своей тарелке, сидя – да, снова каламбур – перед большой тарелкой мясных щей. Это взбрыкнула память из прошлой жизни, напомнив, что в Японии подают много разных блюд малыми порциями, а не два блюда здоровенными тарелками. Впрочем, я не в Японии, да и к обычаям, царящим в Доме Сабуровых, привычен с детства.

В самом начале обеда мне представили незнакомца – это оказался Петр Николаевич Беляев, глава организации, которая играла роль одновременно службы безопасности, внешнеполитической, в масштабах Домов, разведки – и контрразведки, внутренней и внешней.

А затем разговор пошел на все темы подряд, кроме серьезных. Единственным намеком на серьезную беседу стал вопрос Петра Николаевича:

– Реджинальд, а что, в Доме Рэммов вас обучали использованию холодного оружия и рукопашному бою?

Опа, вот и первый скользкий вопрос. Либо охрана у ворот в монастыре рассказала, либо там еще и видеокамеры были, я же не присматривался на этот счет. Как я разделал того мертвяка с саблей, можно было заметить со стены, к тому же я пришел к воротам уже вооруженный, значит, меч я у кого-то отобрал, логично. Или проще – пошли по моим следам и нашли второго покойника, разделанного его же собственным оружием. С другой стороны, Реджи Рэмм меча в руках сроду не держал, до того, как в пустыню попал, и это, чисто теоретически, проверить можно, ведь я не знаю возможностей Петра Николаевича по части получения информации из чужого Дома, а попасться на лжи очень не хочется. Ладно, лучшая защита – нападение.

– Так это и есть тот серьезный разговор, о котором меня предупреждали? – Я постарался, чтобы в моем голосе звучало любопытство.

То ли Петр Николаевич профессиональный дознаватель и распознал мой ответ именно как уход от ответа, то ли мне показалось, что он насторожился?

– Нет, профессиональное любопытство. Четкое отсечение головы одним ударом, а перед тем еще и разрубание черепа, тоже чистое – это признак определенного мастерства, знаете ли, не говоря уже о том, что первого мертвеца вначале обезоружили.

– И что с того? Я вас еще больше удивлю сейчас. Это второй и третий противники. С первым я в пещере встретился, в состоянии крайнего изнеможения, у него была электродубинка, а у меня два ботинка, снятых с трупа. И что? С господней помощью как-то справился. Могли бы и сами догадаться, что Он не дал бы погибнуть невиновному.

Шеф СБ почесал затылок.

– Логично. Я, правда, с трудом представляю себе способ божественного вмешательства в наш бренный мир – никогда с этим не сталкивался, знаете ли.

Я пододвинул к себе тарелку с биточками и отправил один в рот, всем своим видом показывая, что тема исчерпана. Тут появились слуги и убрали грязную посуду.

Как только все перешли к биточкам и салату, Александр Тимофеевич сказал:

– В общем, надо утрясти некоторые вопросы. Реджинальд, ты в курсе, как обстоят дела с активами твоего отца, проще говоря – твоим наследством?

Я напряг память.

– Да, припоминаю что-то такое.

– Когда твой дядя Вольфар изгнал тебя и отдал под суд, твою собственность, которую Дом опекал до твоего совершеннолетия, он конфисковал. Однако теперь, когда твоя невиновность доказана господом, эта конфискация незаконна. Что ты думаешь об этом?

Вся собственность эта, если меня не подводит память, – акции в паре мелких предприятий, потому что отец в финансовые дела Дома был вовлечен не как совладелец, а как руководитель с высоким жалованьем в процентах от дохода. То есть там нечего было передавать в наследство, а пакеты акций он приобрел сам. Не бог весть какое богатство.

– Дедушка Александр, я хотел бы вам напомнить, коли вы запамятовали, что с меня только утром бинты сняли, а предыдущую пару дней я провел под капельницей в медотсеке автобуса. Вы всерьез полагаете, что я в перерывах между медикаментозными вливаниями и забытьем размышлял о финансах?

Господин Уэйн, тихо-скромно вкушавший телятину, сделал робкую попытку поперхнуться, к счастью, ему это не удалось. Так, надо слегка прикрутить свою иронию в адрес деда, а то душеприказчик отца еще подавится, чего доброго.

А дед конечно же остался непробиваемым.

– Ну а я не лежал, потому успел подумать. Если Вольфар Рэмм не отдаст акции добром, будем судиться. Дело, надо полагать, станет затяжным, даже несмотря на то, что я подключил своих лучших адвокатов, так что, хотя тебя будет представлять господин Уэйн, не исключено, что в суде появиться придется. А после ужина он даст тебе на подпись все необходимые документы.

Хм. Вот это уже немного любопытно. Вышвырнув меня как преступника против Дома, дядя Вольфар вполне законно мои активы конфисковал, однако теперь он обязан их вернуть. При этом я, войдя в другой Дом, сохраняю свои активы, извне принесенные, в личной собственности. Вопрос: какое дело деду до моих грошей, если он ворочает колоссальными средствами? Там одни адвокаты обойдутся в состояние, потому что у Сабуровых кто попало не служит. Где подвох? Почему он говорит, что дело намечается затяжное, если дяде Вольфару проще отдать мне акции без суда, который я выиграю даже без дедовских адвокатов? В самом деле, я иду на прием в императорскую канцелярию и, как малоимущий дворянин, пишу прошение о высочайшей защите. Мне выделяют обычного стряпчего – ну как обычного, там тоже работают профессионалы, разве что мне выделят не самого-самого, точнее, самого-самого, но снизу, – и этот стряпчий без проблем выигрывает суд… Которого не будет, потому что дядя Вольфар, понимая всю безнадежность дела, вернет мне акции до суда, не дожидаясь решения, которое гарантированно примут в мою пользу.

Так что тут не может не быть подвоха. Простейшее предположение – адвокаты умышленно затянут дело, а счет за их услуги дед попытается всучить мне. И опаньки, я уже без активов и завишу от Дома Сабуровых пуще прежнего. Это как вариант.

Я приподнял бровь:

– Затяжное дело? Там акций-то – кот наплакал. Оба предприятия – мелкие, и не контрольный пакет. И потом, я сильно сомневаюсь, что мне нужны ваши хваленые рыцари иска и жалобы. Даже больше – теперь дядя Вольфар знает, что я не убивал Томаса, и у него нет причин ненавидеть меня и ставить палки в колеса. Уверен, что он вернет мне все без суда.

Дед покачал головой:

– Не вернет.

– Он вам так и сказал?

– Я его знаю. Акции он тебе по-хорошему не отдаст.

– Я тоже его знаю, дедушка. Хотите пари? Я позвоню дяде Вольфару, и мы решим это дело. Скорее всего, обойдется без суда.

Внезапно подал голос Петр Николаевич, и его фраза стала для меня довольно неожиданной:

– Вы недооценили внука, Александр Тимофеич… Это не простое упрямство, а совершенно осознанное сопротивление, верно, Реджинальд?

– Естественно, – кивнул я, – не люблю, когда со мной играют втемную, знаете ли.

Дед хмыкнул:

– А игра в общем-то не с тобой, внук… Рэмм не отдаст тебе акции по-хорошему и будет упираться любыми средствами… ты ведь понятия не имеешь, что это за акции, не правда ли?

– Правда. Не имею.

– Одно предприятие – сборочный цех, там собираются кое-какие электронные комплектующие, которыми позже оснащается вся автомобильная продукция концерна, где Дом Рэммов – один из акционеров. Оно само по себе бесполезно, потому что его перепрофилировать невыгодно. И акций там не контрольный пакет. А вот предприятие, где производят руны, которые идут на изготовление противостихийной защиты в «Универсальном производстве Рэммов», – совсем другой разговор. Оно очень маленькое, и прибыль не фонтан, но без него Дом Рэммов будет вынужден закупать руны у сторонних поставщиков втридорога. И тебе принадлежит пятьдесят восемь процентов акций.

– И вы, дедушка, решили вставить палки в колеса Вольфару?

– Сообразительный малый, – расцвел Александр Тимофеевич, – такую возможность грех не использовать.

– Спасибо на добром слове, но вы второй раз наступаете на одни и те же грабли, – сказал я, – а именно – забываете спросить мое мнение. Увы и ах – но вы не получите ни акций, ни предприятия, все это останется у дяди Вольфара, а я просто договорюсь с ним о выплате компенсации.

Вот тут деда слегка подвел его великолепный самоконтроль. Он забарабанил пальцами по столу, и я мог только догадываться, какая буря клокочет под маской видимого спокойствия. Шутка ли – нахальный бесправный «младший» после своего словесного демарша вздумал еще и на деле поперек воли главы Дома пойти.

– И чем же ты аргументируешь такое свое решение, Реджинальд? – несколько помрачнев, спросил дед.

– Аргументы? Пожалуйста. Если смысл моего включения в ваш Дом был именно в акциях, то не дать вам их – простейший путь на волю. Это раз. Я не испытываю ненависти к дяде Вольфару и не намерен усложнять ему жизнь – это два. И третье – повторюсь, я не считаю вас родней, не рад, что вы запоздало заявили на меня свои права, и не намерен ни в чем сотрудничать ни с вами лично, ни с вашим Домом, если это не будет совпадать с моими собственными интересами. И если вдруг вы подумывали о церемонии присяги – даже не надейтесь. Я вам ни за что не присягну. Так что, давайте уж начистоту, плюс одна запись в геральдическом реестре боевых магов будет стоить вам совершенно нелояльного члена в Доме, который обязательно вставит вам палку при первой же возможности в колесо или куда уж получится. Ввиду всего сказанного – может, вы откажетесь от прав на меня и мы разойдемся по-человечески?

Взгляд деда метал молнии почти в прямом смысле слова, но голос прозвучал почти весело:

– Ба, Реджи, да ты никак войну объявить решил? От недостатка самоуверенности в организме ты точно не умрешь.

– Мои силы, может, и невелики, но в пустыне я научился кое-чему. Как не сдаваться.

– Реджинальд, – вмешался Петр Николаевич, – я верно понимаю, что вы вините Александра Тимофеевича в невмешательстве в суд и следствие?

– Виню? Ни в коем случае. Просто понял, что он мне не родной человек. Ну а какой может быть спрос с чужого?

– Тут вы не правы. Можем прямо сейчас поехать в мой кабинет – там в ящике стола лежат копии всех документов по вашему делу. Я и моя команда по распоряжению Александра Тимофеевича следили за процессом от и до, выискивали любые зацепки. Но взглянем правде в глаза – против вас были все улики. Масса. Там без Божьего суда при любом раскладе не получилось бы обойтись, даже церберы-крючкотворы могли бы только затянуть дело, но не изменить итог. Так что вмешательство наше ничем бы не помогло, только лишние осложнения.

Я пожал плечами.

– Бесполезный или нет, но это был бы поступок родни. Вы, Александр Тимофеевич, и ваши сыновья – вот три главных человека в этом Доме, каждый мог бы повлиять на остальных и заступиться за меня. Никто не заступился. Какая вы после этого родня? Так что даже если моя нелояльность Дому еще может каким-то образом пройти, например, если я женюсь на кузине Анне – сугубо умозрительно, конечно, ведь вы же ни за что не отдадите ее, прогрессирующий четвертый уровень, за безродного неудачника вроде меня, которого и так считаете своей собственностью, – то вы трое все равно останетесь мне чужими. Даже будь вы мне родней по линии жены – я никогда не забуду, как меня бросили умирать в пустыне. И потому акции я вам не отдам.

– Вообще-то я собирался их у тебя купить.

– Тогда пункт номер три не актуален. Но первый и второй никуда не делись, потому – не продается.

В этот момент шеф СБ откинулся на спинку кресла и издал смешок:

– Что ж, мне остается только вернуться в офис и уволить пяток дилетантов…

– Это кого же?

– Спецов наших штатных, которые составляли на вас психологическую модель… Она разительно отличается от того человека, которого я вижу. Диаметрально причем.

Я пожал плечами:

– Не их вина. Малыш Реджи, на которого они составили модель, умер в пустыне. Я совершенно другой человек, что вы сами и заметили. Так что, дедушка? Разговор закончен и я могу удалиться? В свои комнаты или вообще из поместья?

Дед внезапно тяжело вздохнул.

– Да, давно я так не лажал, – сказал он, не обращаясь ни к кому конкретно. – Зря я вообще начал разговор про эти чертовы акции… В общем, не они были главной темой для беседы…

– И что же в таком случае?

– Томас Рэмм. Точнее, его смерть. А еще точнее – его убийца. Преступник – тот, кому это выгодно, и мы с Петром Николаичем уже голову сломали, пытаясь понять, кому и в чем была эта выгода.

Я скептически покачал головой:

– Все, что я знал, – рассказал следователям, и не один раз. А Петр Николаевич вроде как копии в своем столе держит. Без понятия, что тут еще прибавить.

– Об этом чуть позже… Господин Уэйн, надо думать, ваши предполагаемые обязанности внезапно… испарились, так что…

– Секундочку, – вмешался я, – обязанности остались, ведь вам по-прежнему необходимо добиться от моего дяди согласия вернуть акции в мою собственность. Правда, я это сделаю, скорее всего, раньше вас, но официальный ход делу дать надо.

– Будет сделано, – кивнул тот.

– Премного благодарен. У меня все в таком случае.

Дед сделал знак дежурящему внутри дома слуге, тот немедленно вышел на балкон.

– Иван, проводи господина Уэйна в буфет и должным образом угости, а потом распорядись, чтобы его отвезли домой или куда ему будет угодно.

– Слушаюсь.

Душеприказчик откланялся, поблагодарил за гостеприимство и ушел, на балконе мы остались втроем.

Шеф СБ прокашлялся.

– Итак. В смерти Томаса была определенная выгода многим людям, каждому своя, в том числе и вам, но потенциальные проблемы в виде обвинения и суда заведомо перекрывали тот плюс, что он перестал бы вас изводить. Однако я могу с ходу назвать по меньшей мере четырех человек, которым смерть Томаса Рэмма весьма выгодна.

– Дайте угадаю… Его мачеха, тетя Маргарет, – без сомнения, но остальные…

– Ваши двоюродные сестры, его единокровные. Им выгода почти та же, что и их матери.

Я недоверчиво покосился на него:

– Лина и Мина? Убийцы? По-моему, вам все же стоит кого-то уволить, потому что сестрички вряд ли могли бы убить.

– А я и не утверждал, что они убийцы. Просто сообщил, что у них была прямая выгода в смерти старшего брата, и знаю, что они технически могли бы осуществить убийство Томаса, подставив вас.

– Глупость, если честно. Вас послушать – так Дом Рэммов прямо кишит людьми, способными убить одного родственника и подставить другого… Лина и Мина – из тех людей, которые на холодный расчет не способны, они больше эмоциями думают, так сказать… Они никогда не ссорились с Томасом, Томас их не обижал. Да, они к нему горячей любви не испытывали, как и ко мне, но убийство?!

Петр Николаевич кивнул:

– Конечно, не обижал. Ему хватало вас. Однако презрение Томаса к слабосильным ни для кого не секрет, и сестры прекрасно понимали, что, если вы куда-то исчезнете, – они на очереди следующие, и когда Томас станет главой Дома – все будет еще хуже. Вам, кстати, известно, что у Лины и Мины коэффициент интеллекта – за сто шестьдесят?

– Они умные, да. Хотя не знал, что настолько. И мне все еще трудно представить себе Мину, которая бьет кого-то по голове статуэткой…

– Бесспорный факт, что убийство не могло произойти без помощи кого-то из своих. Даже если убийца не из своих, он должен был как-то узнать, к примеру, о ваших взаимоотношениях с Томасом, без этого невозможно составить план убийства с подставой.

Я только развел руками:

– Так об этом знали все кому не лень. С тех пор как близняшки перестали ходить в школу, заменив учителей приходящими преподавателями, усадьба стала проходным двором. Кстати… вы говорили о четырех.

– Четвертый – это парень, который соперничал с Томасом из-за девушки. Они оба учились в одном университете, Томас на первом курсе, его соперник – на втором.

– А это уже реальнее. Парень, столкнувшийся с конкурентом, – вовсе не спокойные уравновешенные девочки. Главный вопрос: а какого, простите, черта вы вспоминаете об этом сопернике только сейчас, а не на суде?

Шеф СБ внимательно посмотрел на меня:

– Сказать честно?

– Желательно.

– Я не рассматривал такую версию ранее, так как был уверен в вашей виновности, – признался он. – Соответственно все варианты разбирались исключительно с точки зрения задачи «вывести из-под удара виновного». И только когда было получено свидетельство всеведущего, начали прорабатывать другие версии. Должен сказать, что подстава была организована и выполнена мастерски, и даже есть мнение, что преступник имел доступ к системе видеонаблюдения усадьбы. Впрочем… меня главным образом интересует один-единственный вопрос.

– Какой? – спросил я.

– Мне необходимо знать, как… мм… произошел ваш переход от спокойного состояния до гнева, который заставил вас пойти к брату с тяжелым предметом в руках. Точнее – причина.

Я вздохнул.

– Как вы знаете, я учился в восьмой благородной школе, последний класс, это в трех километрах отсюда. Томас закончил ее на год раньше, но у него там остались приятели. А я как раз перевелся туда. Так Томас догадался зайти на школьную сетевую страничку для общения и слил туда кое-какие мои детские фотографии, из-за чего я запросто мог стать жертвой насмешек. Когда я увидел это, меня взбесило, что Томас даже в школе не дает мне жить спокойно. Взял статуэтку и пошел.

Петр Николаевич наклонился вперед:

– Вы сами обнаружили эту информацию или вам о ней сообщил кто-то из одноклассников, скажем? Это важно.

– Мне сообщил одноклассник, Лех Яблонский.

– Ну вот, как я и говорил, – сказал шеф СБ деду, – последний контраргумент устранен.

– А о чем вообще речь? – поинтересовался я.

– Я выдвинул, помимо основной, еще и дополнительную версию. Первая заключалась в том, что преступник просто убрал Томаса, и если это был его соперник – ему не требовалось бы вас подставлять по большому счету. Убийство и ваше желание дать брату по мозгам могли просто совпасть. Дополнительная версия заключается в подставе, но и тут есть два варианта. Первый – что целью был Томас. Второй – что вы. И теперь последний спорный момент мы знаем. Вот мое видение: информацию, вас неприглядно выставляющую, слил не Томас на самом деле, а кто-то от его имени, возможно взломав его доступ в школьную сеть. Затем Лех Яблонский сообщает вам о ней в нужный момент, как раз когда Томас уже мертв, вы берете статуэтку и идете в его комнаты. И все сыграно как по нотам.

Я кивнул, соглашаясь, и заметил:

– Тут тоже есть слабые места. Лех вообще-то очень порядочный парень из хорошей семьи, ну вы и сами это знаете. Он в буфете на переменах покупает сосиски, хотя сам мяса не ест, только рыбу, и выходит во двор кормить бездомных кошек. Я его другом считаю и не могу представить, что он замешан в такой подлости.

– Он мог быть слепым орудием. Ему говорит приятель: «Лех, гляди, тут на Реджи такие фотки уморные выложили». И он, ужаснувшись, поспешил предупредить своего друга о том, какую пакость ему сделали. Ловушка захлопнулась.

– Второе слабое место – Лех мог и не сообщить об этом вовремя. Наконец, я мог и не вскипеть от гнева и не пойти бить Томаса.

Шеф СБ пожал плечами:

– Это минимальные сложности. Не сообщил Лех – так он не единственный ваш одноклассник, приятели у вас имеются и помимо него. А если б не пошли со статуэткой – не проблема, вас не застали бы на месте преступления, но это всего лишь на одну-две улики меньше. А улик против вас имелось немало.

Я потянулся к бокалу с лимонадом и промочил горло.

– Петр Николаевич, все это звучит складно, но остается главный вопрос: а кому оно надо? Кому малыш Реджи, уступчивый и неамбициозный, мог дорогу перейти?

– Сам по себе – никому. Дело во все тех же акциях. Мне Сэнфорд, экономист, служащий Александру Тимофеевичу, растолковал кое-какие моменты. Рунное производство само по себе не очень доходное по меркам богатых Домов, но все же доходное. Это раз. Второй момент заключается в том, что оборудование, которым это предприятие располагает, весьма дорогое и достать его очень проблематично. Ваш покойный отец приобрел его по дешевке, использовав редкую возможность и провернув для этого крайне сложный многоходовый договор. Ситуация такова, что, несмотря на всю малорентабельность предприятия, оно играет ключевую роль. Создать такое же конкуренты не могут, им выгоднее закупать аналогичную продукцию втридорога, чем городить собственное производство с большими капиталовложениями. А Дом Рэммов благодаря этому производству выпускает товар, в основном элементы персональной защиты, которые незначительно превосходят продукцию конкурентов, но идут по привлекательной цене. И потому УПР в некоторой степени лидирует на своем сегменте рынка. Если рунное предприятие уводят – концерн УПР будет вынужден закупать комплектующие, как это делают все, и его товар потеряет свое небольшое, но превосходство. А конкурент, завладевший вашим пакетом акций, вырвется вперед. Так что тут дело не в банальном доходе заводика на пятьдесят душ персонала, а в переделе рынка как минимум в масштабах Аквилонии, допускаю, что и ближнего зарубежья тоже.

Я понимающе кивнул:

– В таком случае подозреваемых вагон и малая тележка. Организатором операции может оказаться не только конкурент, но и вообще любой авантюрист, потому что, получив пакет, сможет выручить за него гораздо больше, чем прибыль с предприятия, при этом и Дом Рэммов, и конкуренты будут вынуждены наперегонки предлагать максимальную цену.

– Именно.

– Но тут неувязочка. Меня подставляют, дядя Вольфар забирает мои акции. Вариант, что он и есть преступник, я исключаю – он бы не пожертвовал для этого своим сыном, более того, он мог бы просто договориться со мной, у него не возникло бы с этим ни малейшей проблемы. Так как, скажите мне, злоумышленник планировал наложить руки на акции?! Он не мог предвидеть, что я внезапно решусь на Божий суд и буду оправдан.

– Рискну предположить, что организатор планировал аккуратно сдать исполнителя. Вас бы оправдали, но вы уже на улице, одинокий сирота без дворянства. Дальше не составило бы труда получить у вас акции за небольшую сумму и помощь. Вплоть до того, что Дом злоумышленника, если он состоит в каком-либо Доме, мог бы предложить вам перейти к ним и обрести защиту и утраченные дворянские привилегии. Правда, преступник не учел, что Дом Сабуровых внезапно заявит свои права. Таким образом, вы все равно остаетесь потенциальной мишенью.

Я снова отпил из бокала.

– В таком случае я рискну высказать вполне себе имеющую право на жизнь версию. Преступник, провернувший подобную комбинацию, наверное, не дурак, он должен был бы понимать, что Дом Сабуровых своего не упустит и из затеи ничего не получится. Потому мне видится совершенно логичной версия, что наиболее вероятный злоумышленник – не кто иной, как тот, кому вы, Петр Николаевич, служите.

Вот тут уже дед возмущенно засопел, да и профессиональная маска эсбэшника дала трещину, а я продолжил, словно не замечая сгущающихся над головой туч:

– В самом деле, дедушка, вам выгода двойная. Не знаю, что вы с дядей Вольфаром не поделили, но так вы можете одновременно и ему насолить, и в прибытке остаться. Преступник тот, кому это выгодно, верно?

Дед помолчал и внезапно сказал:

– Мы не поделили тебя. Ты можешь относиться ко мне как угодно, но я всегда относился к тебе как к внуку. И твой отец был мне как родной даже после того, как… твоя мать сбежала и та ниточка, которая формально связывала наши Дома, оборвалась. Я предлагал ему перейти в Дом Сабуровых вместе с тобой, я бы решил все возникшие проблемы и покрыл все издержки… И с Норманом мы были друзьями… А когда их обоих не стало, твой дядя Вольфар, который тоже всячески показывал, какая мы родня и какие союзники, внезапно сделал поворот на сто восемьдесят. Уж не знаю почему, это дело его личное… Но он полностью прервал любые контакты между Домами… Я не люблю, когда у меня отбирают мое. Особенно если внука.

– Я бы прямо сейчас слезу обронил, – вздохнул я, – но даже если все это чистая правда… Вы и сами понимаете, что некоторые ошибки исправить невозможно.

– Знаю. Тут уж ничего не попишешь, лажанул – значит, лажанул. Но проблема никуда не делась. Пока у тебя акции – ты потенциальная мишень, причем у очень изобретательного «стрелка». И стать сейчас безродным для тебя – равносильно тому, чтобы стать жертвой.

– Именно поэтому я и верну акции дяде Вольфару, это автоматически выведет меня из-под удара.

– Мудро. Правда, тут есть одна проблемка, внук. Тебе шестнадцать, и продать, отдать, подарить, обменять акции ты не сможешь, пока тебе не стукнет двадцать один. И господин Уэйн заключать подобные сделки от твоего имени не вправе. Единственный законный вариант – ты можешь передать свои активы в управление своему Дому, но этого ты не сделаешь. Так что выход у нас только один: остаешься в Доме Сабуровых до своего совершеннолетия, избавляешься от акций любым способом – и после этого я тебя отпускаю. Аннушке, ты верно заметил, насильно мил не будешь.