Текст книги "Ублюдки"

Автор книги: Владимир Алеников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Несмотря на боль, было тепло, светло и хорошо.

Правда, одна навязчивая мысль целый день не давала ему покоя. Миша знал, что это плохая, неправильнаямысль, но отвязаться от нее никак не получалось. Он хорошо понимал теперь летящих на свет и гибнущих от него мотыльков.

Миша даже сам вдруг ощутил себя таким мотыльком, отчаянно пустившимся в последний, невероятный полет. В темном и мрачном мире, в котором он жил, не было ничего лучше этой восхитительной, властно влекущей к себе яркости, этого пленительно горячего, обволакивающего света.

Миша уже не мог с собой справиться.

Ему до смерти хотелось на мгновение, на одно ужасное изумительное мгновение прижаться к лампочке лицом.

Мишина мама, ухоженная сорокалетняя дама, Элла Георгиевна Семакова, обеспокоенная тем, что Миша упорно не отвечает на звонки, приехала на третий день. Она открыла дверь своим ключом, переступила порог и сразу отшатнулась. В квартире стоял острый тошнотворный запах горелого человеческого мяса.

Почти нестерпимый свет голой торшерной лампочки ярко освещал лежащего на полу Мишу. Лицо его, грудь, живот и руки были покрыты ужасными темно-коричневыми струпьями.

Приехавшие спустя полчаса врачи «скорой помощи» установили смерть от почечной недостаточности, возникшей из-за обезвоживания в результате тяжелых ожогов.

Ночная охота

Одинокое такси быстро мчалось по ночному городу. По Крымскому мосту оно пересекло Москву-реку, свернуло с Садового кольца на Остоженку и там вскоре остановилось.

Женя достал деньги и протянул водителю.

– Может, попросим подождать? – предложила Рита. – Ты же сейчас назад поедешь. Метро ведь уже давно закрыто.

– О чем ты говоришь, я другое поймаю! – беспечно отказался Женя. – Это же центр, нет проблем.

Он открыл дверцу, вышел из машины и, нагнувшись, подал Рите руку, помогая ей. Она легко выпорхнула на тротуар и тут же оказалась в его объятиях.

– Ты разве от меня еще не устал? – улыбнувшись, прошептала она.

– А разве можно от тебя устать? – ответил Женя вопросом на вопрос, по-прежнему крепко прижимая ее к себе.

– А разве нет? – продолжила она игру.

– Только не мне, – на этот раз улыбнулся он. – Я тебя могу потреблять в бесконечных дозах. Наоборот, чем дольше, тем больше хочется.

– Пусти, сумасшедший, – засмеялась Рита. – Долго мы так будем стоять?

Женя нехотя отпустил ее, при этом одной рукой обняв девушку за плечи. Рита в свою очередь обхватила его за талию, и так, тесно прижавшись друг к другу, они медленно пошли к подъезду.

Улица была совершенно пуста, только в самом конце ее появились фары неспешно приближающейся машины. Это оказались старенькие «Жигули» темно-вишневого цвета с небольшой трещиной на лобовом стекле.

Василий Сергеевич внимательно прислушался к звуку мотора, с одобрением кивнул головой. К мотору у него по-прежнему никаких претензий не было. Недаром он так тщательно следил за машиной.

И потом, все же не кто-нибудь, а итальянцы-«фиатовцы» ее когда-то собирали. Сейчас уже так не делают. Старенькая «копейка» – ВАЗ 2101 – работала как часы, настоящая верная подруга. Что его, правда, беспокоило последнее время, так это подвеска, там появился какой-то посторонний шумок. Ну и еще, конечно, дребезжит крестовина. Но со всем этим пока можно подождать.

Василий Сергеевич озабоченно взглянул на часы. Была середина ночи, самый ее пик. Скоро уже начнет светать.

Краем глаза он заметил влюбленную пару, бредущую по тротуару. Высокий светловолосый парень крепко обнимал стройную девушку в сиреневом платье. Хороший парень, сразу видно. Интересный. И девушка симпатичная.

Василий Сергеевич усмехнулся. Когда-то и он так же гулял с девушками по ночам. Давно это было. Еще до того, как он купил машину.

«Копейка» показала сигнал левого поворота и, свернув в ближайший переулок, исчезла за углом.

Как ни медленно шли Женя с Ритой, но подъезд находился совсем рядом, так что через несколько шагов они вынуждены были остановиться.

– Ну я пойду? – сказала Рита, освобождаясь от его руки и заглядывая в глаза.

– Давай я тебя до квартиры доведу? – предложил он.

– Не нужно, – замотала она головой, – я тебя знаю, мы там застрянем, собаки соседские начнут лаять, перебудят всех. Не дай бог еще папа проснется. Нет уж, поезжай домой, поспи хоть немного, ведь тебе скоро вставать.

– Я люблю тебя, – сказал Женя.

– И я тебя люблю. – Рита просияла. – Очень, очень. Честное слово.

Она приподнялась на цыпочки, обняла его за шею, и они слились в долгом и страстном поцелуе.

– Ну все, иди! – наконец сказала Рита, отрываясь от него и тяжело дыша. – А то это никогда не кончится.

– Хорошо, – кивнул Женя, однако с места при этом не сдвинулся.

Рита нажала на несколько кнопок на кодовом замке подъезда и открыла дверь.

– Позвони, когда приедешь. Я мобильник рядом на подушку положу.

– Ты же спать будешь, – улыбнулся Женя.

Я раньше чем за час не доберусь.

– Нет, – уверенно возразила она. – Не буду. Я подожду.

Но тут же поправилась:

– А если и буду, не страшно, ты меня разбудишь. Ладно?

– Ладно, хотя мне тебя жалко.

– Жалко у пчелки. Пока, я пошла.

– Пока.

– Ну ты тоже иди.

– Хорошо, иду.

Но оба все еще стояли, смотрели, словно ждали чего-то, а потом, повинуясь единому порыву, бросились друг к другу для последнего, прощального поцелуя.

Василий Сергеевич доехал до набережной Москвы-реки и там тоже повернул налево. Через несколько кварталов он сделал еще один левый поворот и опять выехал на начало Остоженки. Снова свернув налево, машина, таким образом, описала большой круг.

Проезжая мимо, он вновь увидел влюбленных. Судя по их страстному поцелую, парень жил где-то в другом месте, и им предстояло вот-вот расстаться. Иначе с чего бы это им целоваться у открытого подъезда при том, что девушка уже одной ногой шагнула внутрь, а парень все еще стоял на улице.

Василий Сергеевич улыбнулся и опять включил поворотник. Машина замигала левым задним фонарем и неторопливо свернула в переулок.

Рита зашла в подъезд, тяжелая дверь за ней скрипуче захлопнулась, разом отсекая шумную уличную жизнь.

Выражение лица ее тут же непостижимым образом изменилось. Вроде бы все еще оставалось прежним – так же блестели глаза, улыбались губы. Но в то же время и у блеска этого, и у улыбки появился какой-то иной,незнакомый оттенок.

То ли в связи с подобной переменой, то ли из-за скудного, тусклого освещения Рита неожиданно стала выглядеть гораздо старше. В ней сейчас с трудом можно было узнать юную девушку, только что беззащитно прильнувшую к своему любимому. Теперь это была хоть и очень молодая, но уже вполне зрелая женщина, на лице которой при внимательном рассмотрении прочитывалось изрядное утомление.

Несмотря на усталость, Рита поднималась на лифте в превосходном настроении. Все пока складывалось вполне удачно. Женя был очень славный мальчик. Она держала его на коротком поводке и к телу пока не допускала. Вот Игорь уедет отдыхать, тогда, конечно, дело другое. Не будет же она одна сидеть все новогодние праздники.

С другой стороны, особых авансов Жене она давать не собиралась. Денег у него все равно нет, да и не будет никогда, это ясно, но в качестве скорой половой помощи он вполне сгодится. Если, конечно, потратить на него какое-то время, малость обтесать, воспитать, обучить.

Ну что ж, будет чем заняться на досуге. А Игоря она все равно дожмет. Не зря же она столько его добивалась, полнейшую невинность и недотрогу из себя разыгрывала.

Игорь ей положительно нравится, он моложавый, красивый, богатый. Известный врач, заведующий отделением, да еще к тому же с явной деловой жилкой. Именно такой, какой Рите нужен.

Он, конечно, боится всех этих разводов-женитьб, невооруженным глазом видно, но податься ему некуда, держит она его крепко. Вот скоро родит от него, и никуда он тогда не денется, разведется как миленький.

Тем более жена почти его ровесница. Рита ее, правда, никогда не видела, но вполне себе представляет. Знает она этих жен. Ничего хорошего там быть не может. Женщине уже пятый десяток, взрослый сын от первого брака, да еще двое от Игоря. Груди наверняка отвисшие, на бедрах и заднице целлюлит, на ногах небось вены вылезают. Нет, эта дама ей не конкурентка, никоим образом.

Рита вышла из лифта и, прежде чем зайти в квартиру, окна которой выходили во двор, посмотрела через окошко на лестничном пролете вниз, на улицу.

Высокая Женина фигура одиноко вышагивала по Остоженке.

Рита усмехнулась и проводила ее взглядом. Бедный мальчик, наверное, возбудился до предела. Ничего, придется ему еще поонанировать некоторое время.

Дверь за Ритой наконец захлопнулась. Женя постоял еще немного, бессмысленно глядя на эту закрытую дверь, а затем, убедившись, что любимая ушла окончательно, повернулся и, посвистывая, пошел по пустой улице, оглядываясь в поисках такси.

В самом конце Остоженки, около Храма, появился свет от зажженных фар. Приближалась машина. Оказалось, что не такси, а частник, но это не играло никакой роли.

Женя обрадованно ступил на мостовую, поднял руку. Однако автомобиль, не останавливаясь, проехал мимо.

В этом не было ничего странного: далеко не каждый частник будет подвозить здорового незнакомого мужчину, мало ли кто ночью голосует, зачем рисковать. Тем не менее Женя пару раз озабоченно оглянулся на проехавшую машину. У него появилось подспудное ощущение, что где-то он ее уже видел.

Женя пошел дальше, по направлению к бульварам. Там, на перекрестке, гораздо больше шансов поймать такси.

Вообще можно понять этих частников, всего-то они боятся. Он же не девушка, в конце концов. Вот если бы Рита голосовала на дороге, тут вопросов нет, тут любой бы остановился, за честь бы посчитал ее подвезти.

И Женя, погрузившись в обдумывание этой новой, весьма интересной темы, тут же выкинул проехавшего частника из головы.

Василий Сергеевич спокойно вел машину, поглядывая на удалявшегося Женю в зеркальце заднего вида. Он был очень доволен, что догадка его насчет парня оказалась верной. Интересно, в какой район он собрался ехать. Хорошо бы в какой-нибудь дальний, а еще было бы лучше, если бы он жил за Кольцевой дорогой. Впрочем, вряд ли так повезет.

Василий Сергеевич отъехал примерно полкилометра и затормозил. На этой пустой, без всяких признаков жизни улице подобрать парня было совершенно некому.

Василий Сергеевич ловко развернул машину в обратном направлении и, переключив скорость, сильно нажал на газ.

Мотор отозвался радостным ревом. Движок у «копейки» был форсированный. Василий Сергеевич не зря потратил на него столько сил. Скорость «копейка» набирала мгновенно, в две секунды.

Женя, шедший вдоль тротуара по мостовой, услышал звук приближающегося автомобиля и, оглянувшись, поднял руку. С умоляющим выражением на лице он сделал пару шагов к осевой линии. Идея его заключалась в том, чтобы машина на этот раз не проехала мимо. Пусть водитель как следует разглядит его, поймет, что бояться не следует, и почувствует, как он, Женя, будет благодарен ему за оказанное милосердие.

Еще через секунду он с радостью узнал темно-вишневые «Жигули», это был тот же самый частник, очевидно, передумавший и пожалевший его. Но почти сразу Женя ощутил что-то необычное в движении «Жигулей», и тут же молниеносно понял, в чем дело: машина ехала слишком быстро.

Женя повернулся, чтобы отбежать на тротуар, но было уже поздно, расстояние между ним и темно-вишневым автомобилем сокращалось с невероятной скоростью. В последний момент Женя резко прыгнул в сторону, но машина ловко вильнула и врезалась жестким бампером прямо ему в ноги.

Женю подбросило в воздух, и он с размаху ударился головой о лобовое стекло, после чего перелетел через «Жигули» и тяжело шмякнулся на мокрый асфальт.

Василий Сергеевич затормозил, дал заднюю скорость и, подъехав к неподвижно лежащему парню, вышел из машины. Нагнулся над ним, вытащил из внутреннего кармана куртки бумажник и паспорт.

Бумажник он бросил на сиденье «Жигулей», а паспорт, прежде чем спрятать, перелистнул. Парень, судя по прописке, жил в Бирюлево. Это было хорошо, из Бирюлево до центра расстояние приличное, пройдет несколько дней, пока его здесь опознают.

Потом Василий Сергеевич быстрым оценивающим взглядом осмотрел верную «копейку». Радиатор и капот почти не пострадали, вмятина на капоте выправлялась легко, но вот на лобовом стекле опять появилась свежая трещина. Еще пара таких трещин, и придется менять стекло.

Василий Сергеевич сел на свое водительское место и в последний раз взглянул на неподвижного парня. Судя по луже крови, которая уже натекла вокруг него, было непохоже, чтобы он когда-нибудь пришел в себя. Удар нанесен точно, и скорость, и разгон – все выбрано правильно.

Хлопнула дверца, и темно-вишневые «Жигули» неспешно покатили прочь.

Василий Сергеевич уверенно, почти не вдумываясь, вел машину по ночной Москве. Размышлял он при этом совсем о другом.

Жизнь, конечно, штука непростая, поди разбери, почему одних, как его, например, она делает импотентами, в то время как другие наслаждаются в полной мере.

Чем они лучше?

Это несправедливо. И то, что на одного похотливого самца в этом мире станет меньше, просто чуть-чуть, самую малость исправит эту несправедливость.

На перекрестке, около храма Христа Спасителя, зажегся красный светофор.

Василий Сергеевич нажал на тормоз и удовлетворенно вздохнул. На сердце у него было легко. Трещина на стекле, конечно, вещь неприятная, но в принципе все прошло хорошо.

Последнее время ему вообще очень везло. Это уже третья удачная охота за месяц.

Мышка-норушка

В выходной день Борис Зозулин отправился в зоопарк. Он и сам толком не знал, чего ради вдруг туда поперся. Получалось, что так просто, от нечего делать.

Ничего ведь заранее не планировал, утром проснулся, поглядел в окно, увидел внизу какую-то драную кошку, чуть не попавшую под машину, и тут же решил, что поедет в зоопарк.

Теперь он бесцельно бродил между вольеров, иногда подходил к клеткам, безучастно рассматривал находившихся в них животных. Животные большей частью лежали неподвижно, то ли спали, то ли отдыхали, на прохожих поглядывали редко и равнодушно. Чем дольше Зозулин на них смотрел, тем большая тоска его охватывала.

То есть любопытно, конечно, было взглянуть на льва, но в то же время как-то и неприятно, совестно, что ли. Все-таки царь зверей, а сидит себе в тесной клетке, огороженный двумя рядами толстых железных прутьев. Видно, что грива грязная, спутанная, да и вообще вид какой-то жалкий, неопрятный, не царский, одним словом.

Зозулин вспомнил, что в книге, которую он недавно читал, описывалось, как по Москве возили в клетке Емельяна Пугачева. Там даже иллюстрация была. Пугачев на картинке тоже выглядел каким-то лохматым, нечесаным. А ведь и он, если вдуматься, в цари метил. Хоть и недолго, но пожил всласть, повелевал, казнил, миловал.

А кончил, между прочим, на плахе, на кусочки его порубили. Лев этот по крайней мере живой, к тому же кормят его здесь, и то спасибо.

Впрочем, неизвестно: если у льва спросить, он, может, тоже предпочел бы, чтобы его четвертовали, вместо того, чтобы так всю жизнь провести в вонючей клетке. Небось родился и вырос где-нибудь в Африке, на просторе. Там у него, может, семья осталась, львица любимая, дети…

Зозулин от всех подобных мыслей совсем расстроился, уныло побрел дальше. Некое оживление, правда, вызвал у него шимпанзе. Шимпанзе этот, видимо, чемто обожрался накануне, ему ж какую только дрянь туда не кидают, хоть везде и написано строго: «ЗВЕРЕЙ КОРМИТЬ ЗАПРЕЩЕНО».

Ну и что, подумаешь, мало ли чего запрещено, кто на это внимание-то обращает?!.

А шимпанзе, он же дурной, все в рот тянет, чего не бросят. В общем, у бедняги живот схватило, понос его пробрал.

Сидит, дрищет, глазами хлопает, прямо жалко его. А народ-богатырь вокруг толпится, гогочет, изгаляется по-всякому, аж противно. Ну, и шимпанзе эти насмешки, видать, достали. Он привстал, дрисню свою ручищей сгреб да как швыранет в публику. Хорошо, что Зозулин далеко стоял. Все, кто у клетки грудились, в жидком говне оказались. Течет по ним, воняет, тут уже не до дразнилок.

Одна женщина даже жаловаться побежала в администрацию. А что ей администрация сделает? Салфетку даст рожу вытереть, а шимпанзе – строгий выговор с занесением в личное дело.

Зозулин усмехнулся, одобрительно махнул шимпанзе рукой и уже в более приподнятом настроении зашагал на новую территорию, через дорогу. Решил он там террариум посетить. Все эти рептилии – змеи там, крокодилы – у него всегда особый интерес вызывали.

Ему нравилось, как, например, крокодил вроде лежит неподвижно, бревно бревном, даже не поймешь, живой он или нет, по глазам-то никак не разберешь, глазки маленькие, поди разгляди. И так вот он часами может лежать, у него ж терпение бесконечное, а вот брось ему монетку в морду, он тут же молниеносно отреагирует, пасть мгновенно раззявит, только зубищи мелькнут, а их там у него целых пятьдесят шесть штук, в два ряда. И опять потом лежит, будто ничего и не было, будто почудилось, как он только что челюстями-то клацал.

В общем, это вам не львы, не млекопитающие, короче. С рептилиями не договоришься.

Не закормишь их, не задобришь, не покоришь. С ними всегда надо начеку быть, никогда не известно, чего от них ждать.

В террариуме Зозулин совсем оттаял, животные там такого жалкого впечатления не производили. За стеклом везде лампы горели, вроде как у каждого свое маленькое солнце светило. Удав, правда, пребывал в оцепенении, то ли спал, то ли думал о чем, у них ведь не разберешь. Зато остальные змеи ползали, на дерево залезали, в песок зарывались, видно, что им неплохо, тепло.

Особенно Зозулину понравилась такая маленькая тоненькая зеленая змейка. Узеньким ручечком струилась она по песку, сворачивалась в колечко, изящно поднимала вверх чуть сплющенную головку, поблескивала крошечными черными глазками.

Зозулин, наверное, минут сорок около нее проторчал, очень уж эта змейка его впечатлила. Народу вокруг было немного, никто ему не мешал. Тем более что следующее, соседнее со змейкой застекленное помещение пустовало, видимо, там кто-то помер, а нового пресмыкающегося жильца еще не подселили.

В конце концов Зозулин даже стихи сочинил, с ним это иногда бывало. Настроение вдруг такое найдет поэтическое, и вот пожалуйста – стихи сами по себе и возникают:

 
Змею мы рады погубить,
Боимся змей,
А ты сумей ее любить,
Ласкать сумей.
 
 
Как много грации в змее
И красоты,
Живете рядом на земле —
Она и ты.
 

Стихами Зозулин остался доволен. Хорошо получилось на этот раз. Лаконично и емко.

Правда, показать их некому. Родные у него давно умерли, друзей не было.

Повторяя стихи про себя, Зозулин уже вознамерился было дальше идти, как вдруг одна мысль его озаботила.

– А интересно, чего она ест-то? – пробормотал он, даже не замечая, что говорит вслух. – Чем питается?

– Известно чем, – тут же раздался справа от него тихий спокойный голос. – Мышами, чем же еще.

Зозулин повернулся. Рядом с ним стоял невысокий аккуратный мужчина средних лет, с живым интересом в свою очередь рассматривающий змейку.

– Как же, мышами! – тут же влез в разговор еще один, подошедший с другой стороны посетитель.

Этому на вид тоже было в районе полтинника. Но выглядел он посолиднее – повыше, поплотнее. И одет, безусловно, получше, подороже.

– Она ж вон какая тонюсенькая, как игла, – убедительно сказал он. – Куда ей мышь-то! Не влезет она в нее.

И для наглядности даже показал двумя толстыми указательными пальцами размеры этой пресловутой мыши.

Зозулин с интересом слушал. Он и сам сомневался в возможностях тоненькой змейки проглотить куда более толстую мышь.

– Ну, во-первых, – с удовольствием стал объяснять первый, – у нее челюсти-то растягиваются, она как чулок на свою жертву налезает, а во-вторых, это мыши особые, они и сами крошечные, вот такусенькие.

И словоохотливый мужчина, в свою очередь подняв руку, продемонстрировал Зозулину и стоявшему справа от него господину кусочек указательного пальца.

– Вы откуда все это знаете? – с подозрением спросил более плотный. – Вы что, зоолог?

– Да нет, – улыбнулся тот, – что вы! К зоологии никакого отношения не имею, но так, кое-чем иногда интересуюсь. Во всяком случае в этом вопросе вы можете мне довериться. А профессия у меня самая обыкновенная, бухгалтер я. А вы, если не секрет?

– Я на санэпидемстанции работаю, – солидно ответил импозантный господин.

– Да что вы? – оживился бухгалтер. – Очень любопытно. У меня к вам вопросик будет. Вообще-то давайте познакомимся, раз уж так получилось. Василий Сергеевич меня зовут.

– Леонид Аркадьевич, – представился работник санэпидемстанции.

И, подумав секунду, добавил:

– Филимонов.

– А я – Борис, – сказал Зозулин в ответ на вопросительный взгляд Василия Сергеевича.

Он уже начинал себя чувствовать крайне неуютно. Дурацкий какой-то, совершенно ненужный завязывался разговор.

– Очень приятно, – произнес Василий Сергеевич, ухитрившись улыбнуться в обе стороны. – А вы здесь часто бываете?

Вопрос был предназначен как бы обоим, но Зозулин предпочел не отвечать. Ответил Леонид Аркадьевич.

– Да нет, не очень, – покачал он головой. – Мне сын письмо написал, он у меня в армии служит, в Чечне. Так он там в горах змею видел. Она на него, короче говоря, сильное впечатление произвела. Ну вот, я и решил сходить, на змей посмотреть. Но такой, как он описывал, чего-то не видно.

– Понимаю, – уважительно закивал Василий Сергеевич. – А я на самом-то деле пришел на белку-летягу посмотреть. Ее недавно назад из Сингапура доставили. Я по телевизору картинку видел. Очень такое своеобразное животное. И размеры такие внушительные…

– Правда? – заинтересовался Леонид Аркадьевич. – А я ничего не слышал. Это куда ж надо идти?..

Василий Сергеевич начал любезно объяснять, потом они еще чего-то говорили, но Зозулин больше уже ничего не слышал. Неожиданно он вспомнил.

Сочная улыбка удивительной, не существующей более женщины мелькнула у него перед глазами.

Теперь все стало на свои места. Вот, оказывается, отчего он поперся через весь город в этот чертов зоопарк, вот почему уже три часа бродил по нему.

Одновременно он вдруг осознал, что есть нечто, интересующее его куда больше, чем какая-то дурацкая сингапурская белка. Причем мысль, осенившая его, возникла мгновенно, как реакция крокодила. Вдруг внутри высветилась картинка, и его воскресное бесцельное брожение окончательно обрело и смысл, и цель.

В этот момент в соседнем пустом отсеке наметилось какое-то оживление. В глубине его открылась дверца, и оттуда появился небритый рыжий парень с угрюмым выражением на лице. В руках он держал грязный полотняный мешок.

Все тут же замолчали и с удивлением воззрились на служителя зоопарка. Парень развязал мешок и вытряхнул оттуда длинную черную змею.

Змея недовольно крутила треугольной головой, мрачно поглядывала вокруг, неприятно высовывала раздвоенный язык.

– Эта уже больше похожа на ту, про которую мне Толя писал, – заметил Леонид Аркадьевич.

– Это откуда такая красавица? – задиристо крикнул служителю неуемный Василий Сергеевич.

Небритый работник террариума равнодушно пожал плечами.

– А я почем знаю? – ответил он, уныло наблюдая за сворачивающейся в кольца змеей.

Голос его сквозь толстое стекло звучал сдавленно, как будто парень из последних сил удерживал неподъемный груз.

– Где-то на горе Конь поймали, – напоследок бросил он и исчез в глубине отсека.

– Какой такой Конь? – подивился Василий Сергеевич.

И тут же стал оживленно развивать какие-то свои, совершенно не интересные Зозулину соображения о происхождении новой обитательницы террариума. Слушать их было совсем невмоготу.

Зозулин извинился, решительно отказался сопровождать новых знакомых обратно на старую территорию, где, оказывается, экспонировалась диковинная белка, сбивчиво распрощался и выскочил на улицу.

Через минуту он уже стучался в дверь с надписью: «СЛУЖЕБНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ. ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН».

Следующие полчаса понадобились, чтобы разыскать и убедить угрюмого рыжего служителя продать ему живой корм, тот самый, которым питалась зеленая змейка.

А спустя еще пятнадцать минут донельзя возбужденный происходящим Зозулин уже вступал на эскалатор метро «Краснопресненская», держа в руках драгоценную ношу – стеклянную баночку с крошечной очаровательной мышкой.

Жил Борис Зозулин одиноко, так что в осуществлении задуманного никто ему помешать не мог. Первым делом он сварганил яичницу с колбасой, быстро перекусил, попил чайку, потом пошел в ванную, вымылся, надел старый потертый халат и только тогда наконец взялся за дело. Он немножко нервничал, руки чуть дрожали от предвкушения необычного события, которое должно было осветить его жизнь.

Что и говорить, жизнь была пресная: работа, телевизор и перед сном скучный, приевшийся онанизм, который он тщетно пытался как-то разнообразить. В этом сером существовании Зозулин, сколько себя помнил, никогда не находил никакого просвета.

Женщин он в интимном плане боялся и, более того, даже недолюбливал. Слишком уж хорошо помнил свой первый «удачный» опыт когда-то в юности, насмешливый хохот, который до сих пор стоял у него в ушах. Женщины являлись существами крайне опасными, полными скрытой агрессии.

Собственно, была одна, которая, казалось, сможет этот его страх переломить. Хотя до интима у них так никогда и не дошло. Да по сути вообще ничего и не произошло, случайный мимолетный мираж, иллюзия.

Они познакомились во французской кондитерской «Делифранс» на Маяковке. Оказались случайно за одним столиком и сблизились на почве любви к горячему шоколаду. Она сама улыбнулась ему своей поразительной улыбкой, сама завела разговор; ему бы, конечно, и в голову не пришло заводить знакомство с женщиной, тем более такой привлекательной.

Из неожиданной беседы со словоохотливой дамой выяснилось, что она актриса. И к тому же одинока. С пьяницей мужем, неудачливым актером, давно развелась. Пятилетний сын живет с бабушкой, то бишь с ее мамой. Сама она из-за безумного рабочего расписания им почти не занимается. Хотя ужасно из-за этого переживает.

В общем, кончилось их сидение в кондитерской тем, что она в тот же вечер пригласила его на премьерный спектакль. Работала она рядом, в Театре Луны.

Зозулин в театре не был с детства, последний раз ходил в начальной школе на балет «Щелкунчик» со всем классом. После этого никакого желания повторить этот опыт не возникало. Гигантские серые мыши, под музыку бегавшие по сцене, произвели на него крайне неприятное впечатление.

Но тут, однако, пошел.

Алла – так звали артистку – играла в Театре Луны главные роли. Сам спектакль Зозулин плохо запомнил, смутно догадывался о его содержании, потому что все время смотрел на Аллу, даже когда она ничего и не говорила на сцене.

После он долго ее ждал у служебного подъезда.

Она вышла, чуть покачиваясь от шампанского, которым они там отмечали премьеру, и он проводил ее домой. До подъезда. Помог донести цветы, их ей надарили целую кучу.

Впервые за долгие годы Зозулин почувствовал, что эта женщина, Алла, всерьез волнует его. У него даже мелькнула шальная мысль, будто у них может что-то получиться.

Они много болтали в тот вечер. Зозулин даже так расхрабрился, что прочел ей несколько своих стихотворений. Алле понравилось.

Договорились опять пойти в «Делифранс» попить шоколада и еще решили сходить в зоопарк, посмотреть на диковинную белку-летягу, про которую писали в газетах. Однако ни то ни другое так и не произошло. Этим единственным вечером дело и кончилось.

По телефону она отвечала очень коротко, слегка раздраженно, будто раскаивалась, что дала ему номер. Зозулин тушевался, хрипло мямлил чего-то, раздосадованно клал трубку, потом быстро, тут же на месте, не отходя от аппарата, онанировал.

Он побывал еще на двух ее спектаклях, которых тоже потом не помнил. Контрамарки она ему оставляла, но после окончания просила не ждать, ссылаясь на занятость.

Он слушался, издали следил, как она выходила из театра, торопливо стуча каблучками, исчезала в подземном переходе.

А когда все же решился всерьез с ней поговорить и опять пришел в театр, оказалось, что спектакль отменили. И телефон у нее больше не отвечал. А потом выяснилось, что Аллу убили.

Так Зозулин и не понял, чего вдруг она с ним тогда разговорилась, пригласила его. На самом-то деле ничего общего между ними не было. Но видать, попал под какое-то особое настроение. Артистка,понятное дело, существо эмоциональное, непредсказуемое.

Однако очевидно, что смерть ее не могла быть случайной. Это некий знак или, как сейчас говорили, мессидж.

Стало ясно, что ему категорически нельзя вступать в близкие отношения с представительницами слабого пола. Даже платонически. Одна понравившаяся ему женщина жестоко насмеялась над ним, а другая вообще погибла. Всякое тесное общение с ними было чревато.Раны, возникавшие в результате, не заживали уже никогда.

Узнав о гибели Аллы, он не то чтобы так уж сильно переживал, но впал тем не менее в полнейшую прострацию, думать ни о чем толком не мог, все забывал. Единственное, что помнил, – это то, что на всяких тайных помыслах, связанных с женщинами, следует окончательно поставить жирный крест.

А мужчин Зозулин тем паче сторонился, одна только мысль о мужеложестве вызывала у него брезгливое отвращение. Так что был он в данном деликатном деле предоставлен полностью сам себе, целиком зависел от собственной фантазии.

Но фантазия зозулинская, несмотря на стихи, которые он изредка пописывал, была ограничена, дальше эротических игрушек, которые он застенчиво покупал иногда в магазине «Интим», не шла. А с ними далеко не уедешь.

Ну, скажем, вставит он себе вибратор в задний проход. В первый раз еще ничего, даже интересно, возбуждает. А на пятый-шестой день уже надоедает. Потому что все равно он, этот вибратор, механический,то бишь однообразный до предела, до раздражения.

А ничего другого ведь в голову не приходит, вот и маешься. Мечешься между скучной работой и опостылевшим телевизором. И так год за годом.

История с Аллой, вытащившая было его из бесцветной глубины жизни на ее красочную поверхность, в конечном счете отбросила его назад, на самое дно мрачного колодца, где он и пребывал все последнее время. Тем удивительнее была идея, неожиданно осенившая его в зоопарке.

В том самом зоопарке, кстати говоря, куда он собирался идти вместе с Аллой и куда бессознательно потащился один. Тот факт, что он в результате оказался в террариуме, не мог быть случайным. Равно как и зеленая, понравившаяся ему змейка тоже, безусловно, явилась свообразным мессиджем.

Ничто в жизни не бывает случайным. В каждой случайности есть своя закономерность, свой смысл.