Текст книги "В ловушке"

Автор книги: Владимир Санин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Рановато флаг поднимать…

Филатов даже был разочарован: несколько сбитых в один щитовых домиков да еще два домика в стороне – вот тебе и вся станция Восток. Взглянуть не что – так, вроде турбазы средней руки, покажешь фото приятелю – пожмет плечами. С надрывом говорили, чуть глаза не закатывали: «Восток! Ледяной купол! Полюс холода»! – а здесь и купола никакого не видно – заснеженная гладь, да и мороз пока что градусов сорок пять, не больше.

– Ощущаешь? – Бармин похлопал Филатова по плечу. Никаких резких движений, Веня, дыши через подшлемник. Восток, брат!

Филатов смолчал. Он ощущал небольшую одышку, и голова слегка болела, но ожидал он куда худшего и подумал, что док занимался психотерапией, когда расписывал ужасы акклиматизации. Правды ради, тот же док говорил, что иной раз Восток принимает новичка сразу, но это редкое исключение делается для человека с феноменальнымн физическими данными, для хорошо тренированного альпиниста, например. Филатов же, когда проходил обязательные для восточников испытания в барокамере (где его «поднимали» на пятикилометровую высоту – в атмосфере Востока кислорода примерно столько же), заслужил самые лестные отзывы врачей: абсолютно здоров, к зимовке на куполе стопроцентно годен. Почему бы ему и не стать тем самым новичком, который быстро переходит с Восток на «ты»? А что? Гаранин уже анальгин принял, у Семенова губы как в чернилах, а он…

Филатов чутко к себе прислушался. Вместе с Барминым он подтаскивал к самолету небольшую, размером с двухспальную кровать, алюминиевую волокушу. Снег под ногами был крепко сбитый, на нем почти не оставалось следов, и волокуша скользила плохо, как по песку. Такого странного снега Филатов еще не видел. Да, рот совсем сухой и шершавый, слюна, что ли, не вырабатывается, и, пожалуй, сердцебиение, вроде и нагрузки никакой, а стучит быстро. Вспомнил, как два года назад прилетел на льдину и разгружал самолет: подставлял плечи под мешок с углем, чуть не вприпрыжку тащил метров за двести и спешил обратно – без всякого сердцебиения, с улыбкой. Здесь бы такой фокус не прошел, точно… Филатов покосился на Бармина, не наблюдает ли, уловил его взгляд, кивнул: все в порядке, док.

В самолете Семенов, Гаранин и Дугин подтаскивали вещи к грузовому люку, Семенов посмотрел в иллюминатор: Крутилин стрекотал кинокамерой, а летчики позировали, окружив столб с указательными стрелками. Крутилин заходил с разных сторон, раздвигал людей, чтобы в объектив попали стрелки с надписями– «ПАРИЖ – 15050 км», «ВОЛГОГРАД – 14747 км» и другие, в этом ценность будущего фильма. Не так уж много людей на свете могут попасть в такой кадр, будет чем похвастаться.

Столб-реликвия для туристов, подумал Семенов, запечатлеешь его, и всем понятно, где ты был. Лучше бы ты, Ваня, отснял эту пару гнедых, Бармина и Филатова: богатыри, кровь с молоком, а плетутся, как пенсионеры, будто на унты по двухпудовой гире навешено Эх, не было в первую зимовку кинолюбителей, и нет фильма о том, как восточники рыли шурф, магнитный павильон в толще снега. Вон он, шурф, который чуть не стал могилой начальника станции. А там стояли сани с наваренной железной решеткой из труб, механик Покровский ударил кувалдой по решетке, а она хрустнула, будто фарфоровая. Тогда и узнали, что железо при восьмидесяти градусах – вешь хрупкая, с которой следует обращаться деликатно. Отснял бы ты Ваня, этот кадр – цены бы ему не было… Или Сашу Бармина, который под восемьдесят пять градусов выходил гулять на полосу, чтобы доказать маловерам и самому себе, что прогулка под луной в любую погоду исключительно важна для организма.

– Волокуша на подходе, сообщил Дугин.

– Идите сюда! – донесся голос Белова. – Запечатлеемся вместе, для истории!

– Нам для истории не надо, – ухмыльнулся Дугин. – Идите, груз пустяковый, мы с Веней свободно справимся.

Семенов, Гаранин и Бармин пошли к летчикам. Филатов забрался в самолет.

– С чего начнем, Женя?

– С перекура, – предложил Дугин, присаживаясь. – Или не хочется?

– Не очень, – признался Филатов.

– Нормальная вещь, скоро и про девочек забудешь, – пообещал Дугин. – До конца зимовки.

– Врешь, – недоверчиво сказал Филатов. – Нет, в самом деле?

– Шучу. – Дугин подмигнул. – Но во сне раньше чем через месяц не увидишь. И то без душевного волнения.

– Ну, это еще терпимо. А то чуть не до смерти напугал, даже слабость в ногах почувствовал.

– А вообще как? Шарики в глазах не прыгают?

– Еще нет. Но и в футбол играть не хочется.

– И не захочется. У нас только док психованный, в пинг-понг напарников искать будет. Силы девать некуда, гирей зарядку делает

– Саша – мужик что надо, – возразил Филатов – На Льдине, сам знаешь, лучшим грузчиком был. А ты чего на него хвост поднял?

– Некультурно выражаешься, Веня. Мне с твоим Сашей делить нечего, разные учебные заведения кончали. Я в его клистирных трубках не разбираюсь, а он в моих дизелях.

– Что-то я тебя не пойму, Женька. Ласковый такой, в глаза всем улыбаешься, а в кармане фигу показываешь.

– Грубый ты человек, Филатов. – Дугин поднялся. – Кончай перекур. Я вниз спущусь, принимать буду. Носом дыши, слышишь? И нагибайся так, будто пузо у тебя выросло, медленно, понял?

– Проинструктировали, – отмахнулся Филатов. – Ну, принимай.

Аккумуляторы были тяжелые, двухпудовые. Первый из них Дугин принял на руки, как ребенка прижал к груди, осторожно нагнулся и положил на волокушу. С непривычки даже кровь в голову хлынула, с трудом отдышался.

– Может, подождем со вторым? – предложил Филатов.

– А чего ждать, давай.

Дугин, чтобы стать повыше, влез на связку спальных мешков и только принял второй аккумулятор, как мешки вдруг поехали изпод ног. Дугин покачнулся, аккумулятор выскользнул и с грохотом упал на волокушу.

– Цел? – испугался Филатов.

– Что с ним сделается? – Дугин укутал аккумуляторы спальными мешками. – Все, что ли?

– Ящик еще с бифштексами. Да ты разверни, посмотри.

– Бифштексы?

– Какие там бифштексы, я про аккумулятор.

– Никуда он не денется, подавай ящик.

– Держи.

– А теперь все сюда. Белов подошел к флагштоку – Ваня, камеру отогрел? Снимешь церемонию подъема флага зови свою кодлу, Сергей!

– Только побыстрее-Бортмеханик Самохин взглянул на часы. – Сорок минут стоим, моторы застынут, Николай Кузьмич!

– Быстрее не выйдет, сказал Семенов. – Рановато, Коля, флаг поднимать.

– Почему это? – с деланным удивлением спросил Крутилин.

– Будто не знаешь, Ваня. Станция оживет, выйдем в эфиртогда и поднимем.

– Бюрократ же ты, Серега! – возмугился Белов– Не разводи канитель, поднимай флаг, чинуша!

– Это я чинуша? – засмеялся Семенов – Не проси, Коля, не стану традицию нарушать.

– Даже ради друга? – забросил удочку Белов – Который, не щадя своей драгоценной жизни, приволок тебя в эту чертову дыру?

– Именно так, подтвердил Семенов. – Голый перед тобой разденусь – снимай, а флаг поднимем, когда отобью первую морзянку.

– Тьфу! – Белов под общий смех сдернул подшлемник, вытер слюну. – Такого кадра лишил, собака!

– А где Волосан? – спохватился Бармнн.

– Дрыхнет на моем кресле, – сообщил Крутилин.

– Оставайся с нами, пусть летит вторым пилотом, – предложил Бармин. – За тебя вполне сработает!

– Моторы, Николай Кузьмич, – напомнил Самохин.

– Все, братва, летим! – Белов знаком успокоил бортмеханика – Ну, Серега, ну, бюрократ! Далай обнимемся, что ли? Снимай, Ваня, всетаки тоже кадр не из последних!

– Ради кадра? – с притворным негодованием спросил Семенов. – А вот и Волосан, с ним и обнимайся.

Летчики помогли подтащить волокушу к дому, стали прощаться.

– С завтрашнего дня, Сергей, начинаем рейсы двумя бортами, – пообещал Белов. – Так оставить тебе на денек охотника за пингвинами?

– Конечно, веселее открывать зимовку.

– С одним условием: без меня флаг не поднимать! Нету еще такого кадра в моей коллекции, понял?

– Попутною ветра, Коля!

– Лучше никакого. Ну, до связи!

– До связи, дружище!

«Беда, Николаич…»

Нигде в другом обитаемом месте Земли нет такого обилия света, как на Востоке в полярный день.

Удивительная вещь! Солнце почти что в зените, оно заливает купол таким нестерпимым светом, что без темных очков и шагу не сделаешь; прозрачнейший воздух весь пронизан пляшущими лучами, и эта ясно видимая веселая пляска создает столь убедительную иллюзию тепла, что так и хочется раздеться, позагорать. Только не верь этому ощущению, оно сплошной обман. Слишком белый, самый девственный на Земле снег, возгордившись своей несравненной чистотой, отказывается принимать губительное тепло – солнечные лучи отражаются от поверхности и отлетают прочь, как стрелы, пущенные в стальную стену.

Так уже было миллионы раз, каждый год полярным летом солнце штурмует ледяной купол мощными потоками радиации, а тот, укутанный в защитную белую одежду, успешно отбивается от этих атак. В Центральной Антарктиде солнце с его испепеляющим жаром унижено и оскорблено: в титанической борьбе лед побеждает пламень.

И только когда на купол пришли люди, на первозданной белизне появились чужеродные темные пятна, не умеющие отражать солнечные лучи. Нащупав слабинку, солнце устремилось туда, оно очистило от снега крыши домиков, прогрело поверхность стен, но большего сделать не сумело – неистребимые волны холода с поверхности купола поглотили и это тепло, не дали ему проникнуть сколько-нибудь глубоко.

Вот и получилось, что солнце для Центральной Антарктиды было и осталось огромной и яркой лампой дневною света, холодной, как свет далеких галактик.

– Вперед, реаниматоры! – Бармин распахнул дверь.

– Че-го? – с угрозой спросил Филатов.

– Медицинский термин, детка. Будешь оживлять станцию.

– Его самого оживлять пора, – съязвил Дугин, входя в дом. – Милости прошу к домашнему очагу!

– Раздевайтесь, дорогие гости! – проворковал Бармин. – Пол у нас паркетный, наденьте, пожалуйста, тапочки!

– Минус сорок шесть, – сообщил Гаранин, смахнув иней с термометра. – Парадокс! В дома на два градуса холоднее, чем на улице

– Холодильная камера, – ощупывая лучом фонарика стены холла, покрытые слоем игольчатого инея, сказав Дугин – Погреб!

– Николаич, вот это сюрприз! – послышался из кают-компании голос Бармина.

Видимо, люк в потолке был закрыт неплотно, и в кают-компанию навалило снега, на столе возвышалась снежная пирамида, верхушкой своей уходившая в люк.

– Ничего страшного, – успокоив друзей Семенов. – Даже к лучшему, не надо будет заготавливать снег на улице, отсюда возьмем и на питьевую воду и на систему охлаждения для дизелей.

– Эй, новички! – воззвал Бармин. – Это к тебе, Веня, относится, и к тебе, Волосан. Смотрите и запоминайте. Первая дверь направо – кабинет начальника, ничего хорошего вас там нс ждет и ждать не будет. Зато вторая дверь – ого! Снимите с благоговением шапки – это камбуз!

«Здравствуй, домишко, родной, – с волнением подумал Семенов. Прошел из кают компании в радиорубку, отскоблил снег с окна – Померзнул ты, братишка, за год. Ничего, скоро мы тебя отогреем, перышки твои почистим, и снова ты станешь нашим теплым жильем».

Вошел Гаранин.

– Мои игрушки в порядке, – поведал он, – хоть сейчас давай погоду. А рация?

– Застыла, зуб на зуб не попадает, ответив Семенов. – Будем греть в спальных мешках, отдельными блоками.

– Не припомню, чтобы мы с тобой хотя бы на несколько часов оказались без связи.

– Да, неприятное ощущение, – согласился Семенов. – К вечеру, Андрей, Восток подаст голос!

– Дома радио всегда выключаю, а сейчас даже утреннюю гимнастику с удовольствием бы послушал.

– Могу устроить, приемник-то я взял с собой.

– Погоди, ребята в медпункте сервировали стол. Пошли перекусим.

– Аппетита нет.

– У меня тоже. Хоть чайку попьем.

– Чаек – другое дело!

В крохотном, метра на три, медпункте было тепло: Филатов зажег паяльную лампу, и она быстро согрела воздух. Со стены людям ласково улыбалась длинноногая девушка в бикини. Она только что вышла из моря, и крупные капли скатывались с ее загорелого тела.

– Твое здоровье, крошка! – Филатов прихлебнул чай. – Побереги улыбку, через год увидимся.

Отвинтив крышку двухлитрового термоса, Бармин налил крепкого чая Семенову и Гаранину. Из другого термоса Дугин доставал переложенные хлебом котлеты.

– Фирменное блюдо ресторана «Собачий холод»! – похвалил Бармин, энергично работая челюстями. – Ешь, Волосан, за все заплачено. И не смотри на меня скорбными глазами, гипоксированный ты элемент?

– Какой элемент? – спросил Филатов.

– Что у тебя было в школе по химии? – поинтересовался Гаранин.

– Тройка с курицей, – ответил за Филатова Бармин и пояснил:– Веня долго кудахтал, пока не выпросил у учителя тройку. Оксиген, детка, это кислород. Его-то Волосану и не хватает, оттого он и молчаливый, слова из него не вытянешь. И ты, Веня, гипоксированный. Хочешь, скажу, как я это узнал?

– Ну?

– Ты тоже перестал лаять.

– Это ты зря, док, – вступился за товарища Дугин – Часа не прошло, как он меня в самолете облаял, Волосан подтвердит.

Услышав свою кличку, Волосан, который без видимой охоты жевал котлету, встрепенулся было, но в игру не вступил.

– Эх, Волосан, Волосан! – с сочувствием проговорил Бармин. – Где твой гордо поднятый хвост?! Ты ведь теперь восточник, первый пес на Востоке, понял? Автографы будешь раздавать!

– Погаси ламлу, Веня, – сказал Гаранин. – Угорим.

– Да, таким теплом баловаться не стоит, – поддержал Семенов. – Сгорание здесь плохое, от газа одуреем… А Волосана давайтека сунем в спальный мешок, пусть вздремнет, пока мы наводим порядок. Так, ребятки. Вы втроем пойдете к дизелям, а мы с Андреем Иванычем займемся рацией. Сколько времени тебе понадобится, Женя?

– Сначала отогреем дизеля, это раз, – начал Дугин. – Подготовим емкости для охлаждения – два, подключим аккумуляторы для стартерного запуска – три… Ну, часа два, два с половиной.

– Не забыл восточное хозяйство,? – улыбнулся Семенов.

– С закрытыми глазами, Николаич!

– Тогда командуй, тебе и карты в руки.

Дугин встал.

– Пошли, братва.

– Док, – обратился к Бармину Филатов. – Тут по твоей медицинской части… поможешь?

– Что?

– Лампы и аккумуляторы нужно перетащить в дизельную, полы подмести.

– Это мы запросто, это мы в ординатуре проходили. – Бармин важно кивнул. – Веник вульгарис!

Радиостанция – приемник и передатчик – была смонтирована в двух металлических шкафах-стойках и состояла из нескольких блоков. Эти блоки в несколько десятков килограммов каждый предстояло вытащить и уложить в спальные мешки.

– Весь смысл в том, чтобы отходили они постепенно, – сказал Семенов – Без большого перепада температур.

Работали медленно, подолгу отдыхая.

– В дизельной сейчас тепло, – позавидовал Гаранин. – Авиационная подогревальная лампа, небось, в несколько минут всю стужу оттуда вытеснила.

– Я Сашу предупредил, чтобы не забывал проветривать, – отозвался Сеченов. – Так что вряд ли у них намного теплее, чем у нас. Деликатнее, дружок, блок питания!

Уложили, закучали в спальный мешок, снова уселись отдыхать. Помолчали, налаживая дыхание.

– Вот и согрелись немножко, – улыбнулся Семенов. – Амундсен сказал, что единственное, к чему нельзя привыкнуть, это холод. И согревался работой.

– К Южному полюсу он добирался на собаках, – напомнил Гаранин, и подъем на купол происходил постепенно. В этом все дело – постепенно! Поэтому Амундсен и его товарищи не очень страдали от кислородного голодания.

– Как наши ребята в санно-гусеничном походе, – кивнул Семенов.

– В первые дни на Востоке у меня всегда возникает комплекс неполноценности. Я кажусь себе старым и дряхлым…

– Но потом, – подхватил Семенов, – ты видишь, что юный Филатов – такой же гипоксированный элемент, и тебе становится легче. Так, что ли?

Гаранин засмеялся.

– Не по-христиански, но именно так.

– Я тоже самому себе противен, – признался Семенов. – Ну, сколько этот блок весит, килограммов сорок? А руки до сих пор дрожат.

– Похныкали друг другу в жилетку, и вроде полегчало. – Гаранин встал. – Ну, давай.

За полчаса работы сняли и запаковали в мешки четыре блока передатчика.

– Остается «Русалка». – Семенов с нежностью погладил приемник. – Потерпи, подружка, скоро тоже погреешься.

– Твой-то приемник где? – спохватился Гаранин. – Послушаем, как в Мирном люди живут, – в порядке культурною отдыха?

Семенов принес из холла чемодан, достал небольшой приемник на батарейном питании и настроился на Мирный. Пошла морзянка

– С Беловым работают. – Семенов прислушался и предупредительно поднял руку – Тише…

Он замолчал и прильнул к приемнику.

– В Мирном начинается пурга. Видимость резко ухудшилась…

– Ну? – Гаранин придвинулся.

– На Молодежной второй детть метет, видимость ноль, – не отрываясь от приемника, расшифровывал морзянку Семенов. – Белова может принять австралийская станция Моусон… Это запасной вариант… Белов решил пробиваться в Мирный…

– Идут, выключай, – сказал Гаранин. Ребятам пока рассказывать на стоит.

Семенов выключил приемник. Из кают-компании послышались голоса.

– На место, «Русалочка». – Семенов с натугой вытащил блок рабочих каскадов.

В радиорубку быстро вошли Бармин и Дугин. Они тяжело дышали. Дугин сдвинул подшлемник на подбородок, снял рукавицы, сгреб со стола иней и протер сухие губы.

– Что случилось? – спросил Семенов, сдерживая неожиданно возникшее чувство тревоги.

– Беда, Николаич, – выдохнул Дугин.

– Филатов? – Семенов похолодел. – Где он?

– В порядке Веня, – успокоил Бармин. – Дизеля…

– Что дизеля?

– Разморожены. – Голос Дугина дрогнул – Беда, Николаич…

– Фу ты, напугал. – Семенов улыбнулся, быстро взглянул на Гаранина. – Пошли, Андрей.

В ловушке

Дугин сказал правду: оба дизеля вышли из строя.

Это была катастрофа – без дизелей на Востоке делать нечего. Дизель-генератор дает электроэнергию и тепло, в которых Восток нуждается больше, чем любое другое жилье на свете. Без электричества безмолвна рация, гаснут экраны локаторов, бесполезной рухлядью становится научное оборудование. Ну, а без тепла на Востоке можно продержаться недолго: в полярную ночь – не больше часа, в полярный день – несколько суток. А потом лютый холод скует, свалит, убьет все живое.

Нет дизелей – прощай, Восток!

Все эти мысли мелькали в голове Семенова, когда он осматривал следы катастрофы. Две тоненькие, еле заметные трещины, а превратили оба дизеля в груду никому не нужного металлического лома. На первом треснула головка блока цилиндров, на втором – корпус.

Оба в утиль!

Не слили воду из системы охлаждения? Кто консервировал дизели в прошлом году? Лихачев был механиком!.. Нет, быть такого не может, чтобы Степан Лихачев не слил воду. Наверняка дело в другом: просто образовалась воздушная пробка, и часть воды не вышла из системы… Да еще конденсат… вот и получилось скопление влаги… Да, наверное, так, только так. А зимой, когда морозы перевалили за восемьдесят, эта беспризорная, обманом оставшаяся вода и разорвала стальные тела дизелей.

Все. Нет дизелей – прощай, Восток!

Семенов крепко сжал челюсти, чтобы не застонать. «Ты мне станцию оживи, чтобы задышала и запела…)– напутствовал Свешников. Оживил! Веруню обидел, Андрея, ребят сорвал, потащил на край света – для чего? Два самолета, двадцать человек летчиков и механиков „Обь“ доставила за пятнадцать тысяч километров – зачем?

Доложить о том, что из-за двух никчемных трещин наука еще на год останется без Востока!

– Садись, братва, закуривай, – услышал Семенов голос Филатова. – Отзимовали.

В этих словах были насмешка и вызов. Что ж, справедливое, хотя и жестокое обвинение. Банкрот остается банкротом, вне зависимости от причин, которые привели его к разорению. Победителя не судят, проигравшего презирают

– таков суровый закон жизни. О том, что дизели разморожены, он, Семенов, знать не мог. Но в том, что станция Восток не оживет, виновен будет он и больше никто. И по большому счету это правильно.

Семенов обернулся. Люди молчали, лишь Гаранин взглядом споим говорил, умолял: «Думай, Сергей, думай. Я, к сожалению, в этих игрушках не понимаю, думай за нас обоих!»

– Что предлагаешь, Женя? – спросил Семенов.

– Не знаю, Сергей Николаич.

– Ты, Филатов?

– Вызывать обратно самолет и лететь в Мирный за новыми дизелями! – выпалил Филатов.

Семенов снова склонился к дизелям. Вспомнил забавную присказку Георгия Степаныча: «Не тушуйтесь, ребятки, у меня есть сорок тысяч американских способов выхода из любого положения!» И находил! Но перед этими жалкими трещинками и сам Степаныч спасовал бы. Ничем их не заклеишь, но замажешь, даже сваркабудь у них сварочный аппарат – здесь бесполезна.

Подошел Гаранин.

– Влипли, Андрюха…– тихо проговорил Семенов.

– Не впервой мы в таких переделках, Сережа.

– В такой – впервой…

– А шурф? – улыбнулся Гаранин – Ищи лопату, Сережа, ищи лопату!

– Нет ее здесь, Андрей, и не может быть.

– Найдешь! Ищи и найдешь!

– Спасибо.

И память возвратила его в первую зимовку…

После двухнедельного аврала люди так вымотались, что Семенов разрешил отдыхать днем не один час, а два. До конца зимовки оставалось еще около трех месяцев, и Семенов по опыту знал, что в этот период к людям нужно относиться особенно бережно, так как физическая и нервная усталость достигла уже такого предела, за которым от малейшей искры возможен взрыв, как в шахте, когда накапливается рудничный газ. Поэтому и разрешил отдыхать два часа. Хорошо бы, конечно, больше, но тогда пострадали бы научные наблюдения, ради которых и была основана эта чрезвычайно дорогостоящая станция Восток.

А случилось вот что. Ученые предполагали, что в полярною ночь на ледяном куполе морозы будут под девяносто градусов и безветренная погода; в действительности же морозы перевалили только за восемьдесят, и по нескольку раз в месяц задувал ветер пять-десять метров в секунду, а иной раз более пятнадцати. И тогда начиналась поземка, переходящая в сплошную снежную мглу. А в начале октября на станцию неожиданно налетела пурга, ветер с каждым часом усиливался и достиг двадцати пяти метров в секунду. И хотя морозы в пургу резко ослабли, покидать домик стало крайне опасно, и Семенов запретил выпуск радиозондов, а на метеоплошадку разрешил выходить только группой. Когда же на третий дань пурга окончилась, аэропавильон исчез, пятиметровой высоты строение из дюралевого каркаса, обтянутого брезентом, разметало ветром, и обломки каркаса находили потом в радиусе трех километров от станции.

Ни досок, ни других материалов для нового павильона не было, а без аэрологических наблюдений Восток наполовину терял для науки свою ценность. Самолеты в такие морозы не летают, санно-гусеничный поезд из Мирного придет только в январе, так что помочь восточникам никто не мог. «Голь на выдумки хитра», и Семенов придумал построить павильон из материала, которого кругом было в изобилии, – из снега. И начался тот самый аврал. Полчаса работали, полчаса отдыхали в тепле – и так с утра до вечера. За две недели вырыли подходящий котлован, спустили в него оборудование и стали выпускать оттуда радиозонды. А работать на ледяном куполе тяжело: воздух разжиженный и сухой – рашпилем дерет носоглотку, да еще морозы стояли под шестьдесят градусов; вот и выдохлись люди, исхудали, с ног валились…

В один из этих дней после аврала подошла очередь дежурить по станции радисту Соломину. Всем спать, а ему бороться со сном, бодрствовать, чтобы через два часа разбудить товарищей. И Семенов его пожалел. Уж очень устал Пашка, исхудал – один нос на лице остался, на ключе работал – рука дрожала. Не отдохнет, а до отбоя три раза выходить на связь, совсем дойдет парень. Посмотрел Семенов, как Пашка тенью бродит по опустевшей кают-компании, уложил его спать, а сам остался за дежурного. Молодой тогда еще был Семенов, здоровый, даже аврал не высосал ею до отказа. А когда сил на двоих – тяжкий грех не поделиться с товарищем. Улыбнулся, припомнив чуть не до слез благодарные Пашкины глаза, вымыл посуду, прибрал помещение и стал думать, на что потратить оставшиеся полтора часа. И решил наведаться к шурфу.

В самом начале зимовки восточники вырыли шурф глубиной метров десять и шириной с деревенский колодец для гляциологических исследований. Отсюда брали пробы снега с целью определения годовых накоплений и плотности, а на разных горизонтах шурфа установили термометры. Сверху он закрывался фанерным люком, а спускаться вниз можно было по корабельному веревочному трапу, связанному из двух частей. Чаще всего показания термометров снимал Гаранин, а подменял его сам начальник.

Некоторое время Семенов колебался, так как права покинуть дом не имел. То есть имел, конечно, но лишь доложившись дежурному, что в данном случае было нелепостью, поскольку дежурным являлся он сам. Покинув в этих обстоятельствах дом, Семенов нарушил бы свой же собственный приказ, за что полагалось суровое наказание.

Когда десять месяцев назад после изнурительного санно-гусеничного похода Петр Григорьевич Свешников открыл станцию Восток, то, оставляя Семенова на первую зимовку, имел с ним долгую беседу. Кто знает, какие неожиданности подстерегают людей в Центральной Антарктиде, на ее ледяном куполе высотой три с половиной километра над уровнем моря, в условиях кислородного голодания и еще не изведанных человеком морозов. В полярную ночь, говорил тогда Свешников, лучше всего вообще в одиночку из дома но выходить, а если уж придется, то на десять-пятнадцать минут и с обязательного согласия дежурного. Так и было написано в приказе, основанном на мудром проникновении в суть полярного закона.

Поэтому Семенов и колебался. Однако убедил он себя, минутное дело – спуститься по трапу и взглянуть на термометры. Оделся, взял фонарик и вышел из дому. Постоял спокойно, чтобы легкие привыкли к студеному воздуху, и долго смотрел на безжизненную пустыню, уходящую к Южному полосу.

Полярная ночь еще не покинула купол, и луч прожектора вырывал из тьмы узкий сегмент искристого, самого чистого на земле снега. Из-за низких температур снежинки не смерзались, а просто прижимались друг к дружке, как хорошо сваренный рис, при малейшем дуновении ветра они взлетали с поверхности и оседали только при полном штиле. Сейчас в свете прожектора воздух был чист и прозрачен; кожей лица своего, закрытого подшлемником, Семенов ощутил совершенною недвижность атмосферы, будто и она не выдержала, окоченела от стужи.

Семенов подошел к шурфу, открыл люк, прощупал лучом фонарика досятиметровую глубину колодца и полез вниз, осторожно ступая на деревянные перекладины По мере того, как он спускался, в шурфе становилось все темнее и затихал рокот дизельной электростанции, примыкавшей к жилому дому. И в этой наступающей тишине особенно зловеще прозвучал какой-то странный треск под ногами. Будь у Семенова в запасе мгновение, он успел бы осознать причину и следствие этого треска и тогда, наверное, сумел бы удержаться; но трап оборвался сразу.

Ошеломленный, Семенов лежал на дне шурфа; падая, он ударился о что-то твердое, и боль в ушибленной спине мешала сосредоточиться и понять, что же такое произошло. Но перед ощущением растущей тревоги боль стихала, а вскоре и вовсе исчезла. Семенов поднялся, потопал унтами и повел плечами вроде бы переломов, вывихов нет. Включив фонарик и увидел раскачивающийся на высоте метров четырех обрывок трапа. Пошарил лучом на дне шурфа, обнаружил другой обрывок – и с холодной, кристальной ясностью осознал весь ужас случившегося.

Первая, самая легковесная мысль – воззвать о помощи. И Семенов чуть было не закричал «Э-эй, ребята!», – но удержался и не стал этого делать: даже если бы люди не спали, все равно дизель перекрыл бы слабый всплеск упрятанного в колодец голоса. А раз спят, стреляй из пушки – не услышат.

И на смену первой мысли пришла другая – о полной безвыходности положения. Стены гладкие, не на что встать и не на что опереться . Не выбраться ему из ловушки! Не поднимет тревоги дежурный – вот он стоит, дежурный! – и некому будет разбудить людей, проспят до утра. А когда проснутся, спохватятся – спасать будет некого.

Семенов подняв голову, увидел необычайно яркую в чистом небе, полную луну, застывшие вокруг нее крупные звезды и подумал, что они единственные и последние свидетели его позора. И ему стало мучительно стыдно. И такое острое было это чувство стыда, что пересилило оно даже страх перед неминуемой смертью.

По разному погибают полярники. Иван Хмара в первую экспедицию провалился с трактором под лед, но геройски погиб, ценою своей жизни проложил первую колею на припае, другие, даже самые опытные, гибнут в неравной борьбе со стихией, третьи – от несчастного случая – кто на борту «Лены» мог предугадать, что с ледяного барьера обрушится многотонная глыба?

Но так глупо и так бессмысленно, как он, на его памяти не погибал никто. Не подстраховать свой выход из дома! Безвременно умирать всегда обидно, но хоть бы с пользой умереть, со смыслом!

И тут в сознание Семенова вползла какая то смутная, ничем не подкрепленная мысль о том, что у него есть шанс. Он встрепенулся, раза три присел и подвигал плечами, чтобы разогнать остывшую кровь, и вновь осмотрел стены шурфа. Нет, зацепиться не за что… А мысль, хотя и оставалась смутной, билась в его голове, как муха в стакане, будто дразнила. «Вот она, я, попробуй ухвати!»

И вдруг как огнем ожгло – спина! Обо что он ударился? Луч фонарика – вниз: вот обо что!

На дне шурфа, полузасыпанная снегом, виднелась рукоятка забытой лопаты.

Еще не веря своим глазам, Семенов бережно, как археолог бесценный кувшин, извлек ее из снега. Он пока еще нс знал, как она поможет ему спастись, но почувсгвовал такое огромное облегчение, словно то была не простая лопата, а протянутая ему рука верного друга. Так и обнял бы, расцеловал эту лопату! Даже кровь согрелась, быстрее побежала от сознания того, что двое их уже стало; вдвоем – это мы еще посмотрим, кто кого!

И хотя мороз уже сдавил его своими щупальцами, Семенов стал тщательно и не мельтеша придумывать план, как использовать этот шанс. Перебрал несколько вариантов, трезво оценил их и отбросил: никаких сил, к примеру, не хватит сбивать со стен снег, чтобы встать на получившийся сугроб и дотянуться до трапа. А решился на такой план – выкопать в стене узкую, в размер туловища, нишу, слева и справа сделать в ней ступеньки-пазы для ног и постепенно вести нишу вверх, чтобы сравняться с трапом. Плохо, конечно, что придется копать снизу вверх, но зато в этом плане ощущалась надежность, и Семенов в него поверил.

И неторопливо, размеренно стал вгрызаться лопатой в снежную стену.

Мороз под шестьдесят пять, а полниши выкопал со ступеньками – пот пробил! Да так, что струился по всему телу, пропитывая белье и заливая лкцо, и теперь уже стало опасно подолгу отдыхать, потому что мороз быстро пробивал и каэшку <От слова КАЭ – климатическая одежда антарктической экспедиции. Каэшками полярники называют свои теплые, на верблюжьем меху куртки с капюшоном. – Прим. автора.>, и кожаную куртку, и свитер водолазный под ней, и схватывал пот, резко охлаждая беззащитное голое тело. Но не эта опасность была главная, а то, что мучительно трудно стало поднимать лопату очугуневшими руками, будто не лопату – бревно поднимаешь многопудовое. Сил не хватает на последний метр – вот она, главная опасность! И потому Семенов пошел на большой риск, сбросил каэшку, которая сковывала движения. Это помогло, но не очень надолго. До трапа оставалось каких-то полметра, а силы кончились, и резервов никаких больше не было. Сердце стучало, как отбойный молоток, рвалось из груди, и терпкий вкус крови стоял во рту, а лишенные отдыха легкие не успевали всасывать нужное количество кислорода, и оттого дыхание напрочь сбилось – настолько, что Семенов ощутил непреодолимое желание сорвать подшлемник и вдохнуть воздух открытым ртом. Но превозмог себя: несколько таких вдохов – и верное ознобление легких. Был уже такой случай в Центральной Антарктиде, когда один гляциолог увлекся работой и сорвав подшлемник: минут пять всласть подышал, а спасти не удалось…