Текст книги "Страх"

Автор книги: Владимир Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

– Чего того?… Дмитрий э-э-э… Молчите чего?

– А что того… Говорить, ага… Сделали вы меня. По всем статьям сделали, мать вашу!

Сосновский неожиданно вскочил, засучил перед собой кулачками, даже топнул ножкой. Закричал гневливо:

– Не сметь!… Мою мать!… Не сметь!

– Хорошо, не буду, – тут же согласился я.

Олигарх выскочил из-за стола и меленькими шажками пробежался взад-вперед по кабинету. Боже, до чего же он ужасен! Этакий страшилка из детских комиксов. Сотворила же природа подобное «чудо», будто специально для того, чтобы отравлять людям жизнь. В нем буквально все, начиная от нелепой фигуры и кончаю мозгом работающим в системе синхрофазотрона, подчинено именно этой цели. Осознает ли он сам это? Вряд ли. И никакой управы нет на этого черта. Прошлый раз, расследуя дело Кудрявцева, Сергей Иванович начал было к нему подбираться, но Генеральная прокуратура тут же дала по рукам – не лезь не в свое дело. Точно, у него везде все схвачено, за все заплачено. Как же быть? Может быть взять вон ту массивную хрустальную пепельницу да шарахунуть его по лысой башке – освободить Россию от этого демона? Впрочем, это мало что даст. Его место займет другой такой же. А из этого продажные журналисты сделают национального героя, пострадавшего за интересы страны. Определенно. И многие молодые толпами побегут в сосновские. Нет. здесь нужно что-то иное. Но вот что? Моим слабым умишком вряд ли можно что-то придумать.

Сосновский ещё пару минут побегал по кабинету, выпустил пар, успокоился, вернулся за стол. Покачал укоризненно головой и даже погрозил мне пальчиком.

– Экий вы, Дмитрий э-э-э…

Мне до чертиков уже надоело это эканье и я подсказал:

– Константинович.

– Ну да… Это конечно, ага… Нехорошо так, Дмитрий э-э-э…

– Константинович.

– Нехорошо это, Дмитрий Константинович… Выражаться. Нехорошо.

– А я не выражаюсь,

– Нет, выражаетесь… Я же собственными этими… Ушами этими… Слышал.

– Как же ты меня притомил, олигарх, – устало проговорил я. – Пошел бы ты тогда к такой матери! Общение с тобой сделает из меня неврастеника. Определенно.

Сосновский рассмеялся, будто я сказал что-то очень смешное. Вероятно олигарх любил, когда лиди выказывают перед ним слабость.

Он вновь нажал на кнопку на пульте телефона и сказал:

– Два кофе.

Через пару минут бесшумно вошел невысокого росточка симпатичный молодой человек с подносом в руках, выставил на стоящий в углу кабинета круглый столик две чашки кофе и вазу с фигурным шоколадом и так же бесшумно вышел.

Я уже отметил, что в постоянном окружении Сосновского были все люди невысокого роста. По всему, он не любил высоких. А я был именно из таких.

– Давайте, Дмитрий э-э-э…

– Послушайте, Виктор Ильич, – не выдержал я, – в таком случае называйте меня просто Димой.

– Ага. Совершенно нет памяти на эти… На имена, ага… Совершенно, – пожаловался мне олигарх. – Давайте по чашке… И того… Потолкуем ага.

Мы перешли в угол кабинета и стали пить кофе в полном молчании. Я устал от позора, Сосновский – от триумфа. Наконец, кофе был выпит и я, спросив разрешения у хоязина, закурил. Я терялся в догадках. Что ещё задумал этот хитрый лис? С «приговоренным к расстрелу» он вряд ли стал бы распивать кофе. Путем шантажа склонить к предательству? Нет, он не такой наивный, должен прекрасно осознавать, что такое не пройдет ни при какой погоде. Тогда, что? Приготовил очередную подлянку? Может быть у него сегодня день смеха?

– А что бы вам того… не поработать на этого… На меня не поработать? – вдруг сказал Сосновский.

Предложение было настолько неожиданным, что я буквально онемел от изумления, Теперь я понимал ещё меньше чем когда бы то ни было. Зачем ему это? Ему что, некому подлянки делать? По-моему, он их утраивает всей стране и довольно регулярно.

– Почему вы того… Молчите почему?

– Я посчитал, что вы неудачно пошутили.

– Нет, я это… Серьезно это. Так как?

– И в каком же качетве? Если в качестве боксерской груши для ваших ребят, то нет, я не согласен.

– Зачем же… Приличную найдем… Должность приличную… Сколько вы там… – Олигарх отчего-то показал на окно. – Получаете? Сколько?

– Мне вполне хватает, – ответил я уклончиво. – И потом, я же не из-за денег, а по идейным соображениям.

– А, бросьте! – пренебрежительно махнул рукой Сосноывский. – Чего уж тут… Передо мной?… Чего? Я в десять раз больше, ага… Машину… Квартиру… Все будет… Сразу будет. Так как?

– Я не могу вот так, с кондачка решить такой важный для себя вопрос, – ответил я, пытаясь выиграть время и все как следует обмозговать. Я был настолько напуган предыдущим, что очень не хотел оказаться по своей глупости в новом дерьме.

Сосновский неожиданно легко со мной согласился.

– Это конечно… Это я понимаю… Надо подумать… Думайте… Надумаете, я всегда… К вашим этим… Услугам вашим, ага… Всегда, так сказать. – Сосновский встал. – Не смею того… Задерживать, ага.

Полный противоречивых чувств я покинул кабинет олигарха. Не верил я этому черту лысому, ни одному его слову не верил. Определенно.

Меня вернули на базу отдыха, где я продолжил мыслительную деятельность, если то, что я ношу на плечах, ещё способна родить что-то конструктивное. Вряд ли. Но надо попытаться. Иной альтернативы у меня нет. Да, здорово я отличился. Так отличился, что этот позор теперь до конца дней моих будет приходить ко мне в кошмарных снах. Меня эта дура молохольная эйфория подвела. Что б ей пусто было. Раскудахталась зараза: «Ах, какой умный! Ах, какой замечательный! Ах, какой крутой парнишка! Прям сибирский уокер!» И ведь по прежнему опыту знал, что стоит только послушать эту дуру, как окажусь в дерьме. Но, похоже, что прежний опыт лишь Сосновскому полезен, а Беркутову он до лампочки. Учит этого бедолагу жизнь, учит, а ему все, что об стенку горох – то поступит в партию, то наступит в дерьмо. Ну да ладно, хватит самокритики, пора думать о том, как без посторонней помощи выбраться из пасти дракона.

Итак, почему олигарх мне предложил трудоустройство? Я вроде бы не безработный и в его благотворительности не нуждаюсь. Допустим, что я откажусь. Что тогда будет? Тогда он, как пить-дать, меня убьет. Вернуть меня в таком виде жене и родному коллективу ему совесть не позволит. И что же все это значит? У меня нет иной альтернативы, как согласиться, так что ли? Похоже, что так. И все же, зачем я со своим кляйне маленьким умишком ему понадобился? Ведь кажется одержал надо мной полную и безоговорочную победу, наплевал в душу, уничтожил, как личность, насладился моим унижением. Чего же еще? О чем ещё может мечтать такой человек, как Сосновский? И мало-помалу я начинаю понимать психологию олигарха. Да, ему все это мало. Ему надо окончательно сломить мою волю и превратить в своего раба, в живой ходячий экспонат своей власти, могущества и изворотливости ума, умеющего превращать даже самого строптивого в последнее чмо и ничтожество. Чтобы, проводя очередную делегацию по залам своего дворца, он мог указать на меня и снисходительно сказать: «А это мой раб Дима. Когда-то был ну очень строптивым, даже пытался со мной воевать. А теперь видите, что от него осталось? Дима, ко мне! Сидеть! Лежать! Лизни у того дяди ручку. Укуси вот ту тетю за задницу. Молодец!» Да, похоже, именно в этом все дело. Главное – понять психологию противника. Это уже кое-что. А затем уметь её использовать с пользой для себя. Это мне ещё предстоит. Так что, ничего ещё не кончено, господин хороший, олигарх ты занюханный. Мое согласие на тебя вкалывать, будет началом твоего конца. Это я тебе обещаю и где-то по большому счету даже гарантирую. Определенно.

Глава десятая: Будьте вы все прокляты!

Ночью Калюжный завернул труп жены в старенький ковер, отвез на Гусинобродское кладбище и закопал между свежих захорониний, отметив место двумя зарубинами на березе.

Он постоял над тем местом, где спрятал труп жены, поплакал, чуть слышно проговорил:

– Прости меня, Ирина! Ты ведь знаешь, что я это делаю ради спасения нашего сына. Даст Бог, когда-нибудь я смогу похоронить тебя по-человечески. Я очень на это надеюсь. Спи спокойно, моя хорошая!

Вернувшись домой, Эдуард Васильевич попытался уснуть. Но сон не шел. Он вообще потерял способность спать. Его мозг и тело буквально изнывали от усталости, но он ничего с собой не мог поделать. От двух таблеток демидрола лишь немного онемело во рту. Только и всего. Может быть выпить? Нет, это сейчас исключено.

Утром он стал ждать звонка. Но в одиннадцать не позвонили. И воображению Калюжного стали рисоваться картины, одна страшнее другой. Звонок раздался в половине двенадцатого. Эдуард Васильевич схватил трубку.

– Алло! Я слушаю!

В трубке раздался ровный, даже приятный баритон:

– Это хорошо, что слушаешь. Судя по твоим действиям, ты принял наши условия, наши правила игры? – мужчина снисходительно рассмеялся.

– Да-да, конечно, не извольте беспокоиться. Я все сделаю, как вы того требуете, – заикивающе, даже как-то по-лакейски, проговорил Калюжный.

– У тебя нет иного выхода, дружище, – резюмировал баритон.

– Да-да, конечно, – тут же согласился Эдуард Васильевич.

– Где кассета?

– У меня.

– О ней кто-нибудь знает?

– Нет, не беспокойтесь. Ни одна живая душа.

– Мертвые нас не интересуют, – мрачно пошутил мужчина. – Сегодня ровно в четыре доставишь её на вокзал Новосибирск-Главный и отавишь в 192 камере. Записывай номер кода.

– Нет-нет, я так не могу! – заволновался Калюжный. – А как же Анатолий?!

– Ты почему перебиваешь собеседника, не выслушав до конца? Это невежливо… Так вот, в камере ты найдешь ответ на волнующий тебя вопрос. Понятно?

– А где же гарантии, что с ним ничего не случилось?!

– Мы тебе не ателье по пошиву верхней одежды, гарантий не выдаем, – вновь пошутил баритон и весело рассмеялся, посчитав шутку удачной.

– Но как же так?! Ведь вы же обещали?! – беспомощно проговорил Калюжный.

– Никто тебе, дружище, ничего не должен. Ты и так выполнишь все наши условия без всяких гарантий. У тебя просто нет выбора.

– Но только, пожалуйста, очень вас прошу… Анатолий, он единственный у меня… Я отчего-то по вашему голосу чувствую, что вы меня понимаете и сочувствуете мне. У меня никого другого на свете… Вы меня понимаете?

– Какой же ты нудный, приятель, – вздохнул мужчина. – Записывай код.

– Ага, я сейчас. Вот только ручку… – Калюжный заметался по комнате в поисках авторучки, но все они, как назло, куда-то запропастились. Наконец, вспонил, что авторучка есть в его нагрудном кармане. Подскочил к телефону. – Да, говорите, я слушаю.

– 29584. Записал?

– Да. Спасибо!

– В таком случае, прощай, дружище.

И Калюжный услышал в трубке короткие гудки. Он прижал трубку к груди и заплакал. Наступал момент, когда на карту ставилось все, вся его жизнь. И горячо, сбивчиво, будто читал молитву, стал говорить:

– Господи! Помоги! Сохрани жизнь моему сыну, Господи! Отведи от него беду и защити. Если Тебе нужна чья-то жизнь, то возьми мою. Возьми! Правда. Она мне больше не к чему. Я уже прожил свое. А он ещё совсем молод. Ему жить да жить. Он у меня хороший. Будет славно тебе служить. Очень даже славно. Только очень Тебя прошу – помоги ему, Господи!

* * *

Эдуард Васильевич оделся, вышел из дома, сел в машину и поехал на дачу к Друганову. По дороге заехал в церковь и поставил одну свечку за здравие раба Божьего Анатолия, другую – за упокой души рабы Божьей Ирины.

И вдруг в голову пришла совершенно шальная мысль: «А что если кассету похитили?!» И сколько Калюжный не убеждал себя, что этого просто не может быть, ничего не помогало. Он вскочил в автомобиль и погнал на дачу Друганова.

Олег Дмитриевич был искренне рад освобождению Калюжного.

– Я верил, что истина в конце-концов восторжествует, – проговорил он убеждено. – А у меня они тут обыск учинили. Представляешь?! Все вверх тормашками перевернули.

«Вот оно! Вот!» – в ужасе подумал Эдуард Васильевич и, едва сдерживаясь, чтобы не раскричаться, спросил:

– Нашли что-нибудь?

Друганов усмехнулся.

– Мой браунинг. Были на седьмом небе от счастья. Но мне пришлось их разочаровать, предъвив документы на него. Все равно забрали, сказали, что на экспертизу. Как жена, сын?

– Все нормально, дядя Олег. – Калюжный решил до поры ничего Друганову не говорить.

– Вот и славно. Ты есть хочешь?

И только тут Калюжный понял, что очень голоден. За все время после освобождения у него маковой росинки во рту не было.

– Не откажусь.

– Тогда я пойду, что-нибудь приготовлю. – Друганов ушел на кухню.

Эдуард Васильевич, не мешкая, взобрался на чердак. Кассета, слава Богу, была на месте. И только тут появилась уверенность, что с Анатолием все будет хорошо.

А потом они пообедали и Калюжный с часок вздремнул. В половине третьего пришел сторож и сказал Друганову, что звонила его жена и сказала, чтобы он срочно приехал домой.

– А что случилось?! – встревожился Олег Дмитриевич.

– Чего не знаю, того не знаю, – развел руками сторож. – Она не сообщила. Сказала только, что б срочно… Слышь, Дмитрич, у тебя чего-нибудь выпить не найдется? Голова страсть как болит.

– У тебя она вечно болит, – усмехнулся Друганов. – Пойдем, полечу.

Калюжный подвез Олега Дмитриевича домой и отправился на вокзал. До четырех оставалось ещё полчаса. Они показались ему вечностью. Но он дождался, когда минутная стрелка перепрыгнет на цифру двенадцать и побежал к автоматическим камерам хранения. В 192-й камере он нашел записку, развернул, прочел: «Твой сын находится на даче у Друганова». «Как же так?! – удивился Калюжный. – Ведь мы только-что оттуда?!» И понял, что звонок сторожу садоводческого товарищества преследовал цель выманить Друганова с дачи. Да, да, Анатолий несомненно там! Эдуард Васильевич положил видеокассету в камеру, закрыл её и побежал к автомобильной стоянке. Далнейшие свои действия помнит довольно смутно. Помнит, что на проспекте Дзержинского был остановлен инспектором ГИБДД за превышение скорости и, для того, чтобы тот его поскорее отпустил, отдал ему все имеющиеся у него деньги.

Вот наконец и дача Друганова. Калюжный вбежал на крыльцо, распахнул дверь и…

– Не-е-ет!!! – закричал он. – Нет! Нет! Нет! Этого не может быть! Этого не должно быть! Так нельзя! Нельзя! Это не справедливо!

Он обезумел от увиденного, от свалившегося на него нового страшного несчастья. Подскочил к мертвому сыну, лежавшему на диване, схватил его за грудки, принялся трясти и, давась рыданиями, проговорил:

– Вставай! Ты не смеешь!… Не смеешь оставлять меня тут одного! Вставай! Чего разлегся?!… Толя! Толечка! Ну, пожалуйста! Я тебя очень прошу, вставай! Слышишь меня, Толя?! Родной ты мой сынок!

И окончательно поняв, что ему уже никогда не дозваться, не докричаться до сына, Эдуард Васильевич обессиленно опустился на колени, положил голову ему на грудь и заплакал. Его жизнь разом кончилась.

– Прости меня, Толя! Прости, сынок! Прости, что не смог, не сумел тебя защитить!

Появившийся в дверях Друганов вынужден был ухватиться рукой за косяк, чтобы не упасть от увиденного. С мистическим ужасом смотрел он на Калюжного в одночасье посидевшего.

– Горе-то какое! – пробормотал он. – Какое великое горе!

Олег Дмитриевич подошел к Калюжному, взял его за плечи, с силой оторвал от сына.

– Пойдем, Эдик. Пойдем. Тебе нельзя здесь оставаться. – Он вывел его на крыльцо.

– Ночь! – прохрипел Калюжный, поводя безумными глазами.

Друганову стало жутко.

– Ну что ты, Эдик! – ласково проговорил он. – Какая же ночь. Всего половина шестого.

– Ночь! – убежденно повторил Калюжный. Он огляделся. Его окружала плотная, вязкая тьма. И в этой темноте бродили какие-то тени очертаниями похожие то ли на людей, то ли иных существ на них похожих, но таких же омерзительных. Вдалеке слышалась печальная музыка.

«Должно быть кого-то хоронят, – подумал Эдуард Васильевич. – Ах, да, сегодня же умер мой сын. Мой единственный сын, мой Анатолий».

Он медленно опустился на колени, обратил лицо к черному и бездонному, как провал памяти, небу и, грозя плотно сжатыми кулаками, прохрипел:

– У-у, гады!! Как я вас всех ненавижу!! Будь вы трижды прокляты!!!

2000г. г.Новосибирск