Текст книги "По Уссурийскому краю"

Автор книги: Владимир Арсеньев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

Глава 22
Рёв изюбров

Лесная растительность. – Женьшень. – Заездка для ловли рыбы. – Истоки Тютихе. – Перевал Скалистый. – Верховья Имана. – Дерсу перед китайской кумирней. – Сильный вихрь. – Тихая ночь. – Река Горбуша. – Пещеры. – Медведь добывает жёлуди. – Река Папигоуза. – Изюбры. – Тигр на охоте за оленями. – Факел. – Возвращение на бивак.

На следующий день, 30 августа, мы пошли дальше. В трёх километрах от корейской фанзы, за "щеками[140]140
  Узкие места долины со скалистыми обрывами с обеих сторон.


[Закрыть]", долина повернула к северо-западу. С левой стороны её по течению тянется невысокая, но обширная речная терраса. Когда-то здесь была глухая тайга. Три раза следовавшие друг за другом пожары уничтожили её совершенно. Остались только редкие обгорелые стволы. Точно гигантские персты, они указывали на небо, откуда за хищническое истребление лесов должно явиться возмездие в виде сильных дождей и связанных с ними стремительных наводнений. Этот горелый лес тянется далеко в стороны. Чрезвычайно грустный и безжизненный вид имеют такие гари.

К полудню мы вошли в густой лес. Здесь был сделан небольшой привал. Воспользовавшись свободным временем, я стал осматривать древесную и кустарниковую растительность и отметил у себя в записной книжке: белый клён (Acer tegmentosum Maxim.) с гладкой зеленоватой корой и с листьями, слабо зазубренными, мохнатыми и белесоватыми снизу; черёмуху Маака (Prunus maakii R.), отличительными признаками которой являются кора, напоминающая бересту, и остроконечная зазубренная листва; каменную берёзу (Betula ermanii Cham.) с желтовато-грязной корой, чрезвычайно изорванной и висящей лохмотьями; особый вид смородины (Ribes petraeum Wulf.), почти не отличающийся от обыкновенной красной, несмотря на август месяц, на кустах ещё не было ягод; шиповник без шипов (Rosa acicularis Lindl.) с красноватыми ветвями, мелкими листьями и крупными розовыми цветами; спирею (Spiraea chamaedrifolia Lin.), имеющую клиновидно-заострённые, мелкозубчатые листья и белые цветы, и бузину (Sambucus racemosa Lin.) – куст со светлой корой, с парноперистыми, овально-ланцетовидными и мелкозазубренными листьями и с желтоватыми цветами.

Подкрепив свои силы едой, мы с Дерсу отправились вперёд, а лошади остались сзади. Теперь наша дорога стала подыматься куда-то в гору. Я думал, что Тютихе протекает здесь по ущелью и потому тропа обходит опасное место. Однако я заметил, что это была не та тропа, по которой мы шли раньше. Во-первых, на ней не было конных следов, а во-вторых, она шла вверх по ручью, в чём я убедился, как только увидел воду. Тогда мы решили повернуть назад и идти напрямик к реке в надежде, что где-нибудь пересечём свою дорогу.

Оказалось, что эта тропа увела нас далеко в сторону. Мы перешли на левую сторону ручья и пошли у подножия какой-то сопки.

Вековые дубы, могучие кедры, чёрная берёза, клён, аралия, ель, тополь, граб, пихта, лиственница и тис росли здесь в живописном беспорядке. Что-то особенное было в этом лесу. Внизу, под деревьями, царил полумрак. Дерсу шёл медленно и, по обыкновению, внимательно смотрел себе под ноги. Вдруг он остановился и, не спуская глаз с какого-то предмета, стал снимать котомку, положил на землю ружьё и сошки, бросил топор, затем лёг на землю ничком и начал кого-то о чём-то просить.

Я думал, что он сошёл с ума.

– Дерсу, что с тобой? – спрашивал я его. Дерсу поднялся и, указав рукой на траву, сказал одно только слово:

– Панцуй (женьшень)!

Тут росло много травы. Которая из них была женьшень – я не знал. Дерсу показал мне его. Я увидел небольшое травянистое растение величиной в 40 сантиметров, с четырьмя листьями. Каждый лист состоял из пяти листочков, из которых средний был длиннее, два покороче, а два крайние – самые короткие. Женьшень уже отцвёл, и появились плоды. Это были маленькие кругленькие коробочки, расположенные так же, как у зонтичных. Коробочки ещё не вскрылись и не осыпали семян. Дерсу очистил вокруг растения землю от травы, потом собрал все плоды и завернул их в тряпицу. После этого он попросил меня придержать растение сверху рукой, а сам принялся выкапывать корень. Откапывал он его очень осторожно. Всё внимание было обращено на то, чтобы не порвать корневые мочки. Затем он понёс его к воде и стал осторожно смывать землю.

Я помогал ему, как мог. Мало-помалу земля стала отваливаться, и через несколько минут корень можно было рассмотреть. Он был длиною 11 сантиметров, с двумя концами, значит – мужской. Так вот каков этот женьшень, излечивающий все недуги и возвращающий старческому телу молодую бодрость жизни! Дерсу отрезал растение, уложил его вместе с корнем в мох и завернул в бересту. После этого он помолился, затем надел свою котомку, взял ружьё и сошки и сказал:

– Ты, капитан, счастливый!

По дороге я спросил гольда, что он думает делать с женьшенем. Дерсу сказал, что он хочет его продать и на вырученные деньги купить патронов. Тогда я решил купить у него женьшень и дать ему денег больше, чем дали бы китайцы. Я высказал ему свои соображения, но результат получился совсем неожиданный. Дерсу тотчас полез за пазуху и, подавая мне корень, сказал, что отдаёт его даром. Я отказался, но он начал настаивать. Мой отказ и удивил и обидел его.

Только впоследствии я понял, что делать подарки в обычае туземцев и что обычай требует отблагодарить дарившего равноценной вещью.

Разговаривая таким образом, мы скоро вышли на Тютихе и здесь нашли потерянную тропинку.

С первого же взгляда Дерсу увидел, что наш вьючный отряд прошёл вперёд.

Надо было торопиться. Километра через два долина вдруг стала суживаться. Начали попадаться глинистые сланцы – верный признак, что Сихотэ-Алинь был недалеко. Здесь река протекает по узкому ложу. Шум у подножия береговых обрывов указывал, что дно реки загромождено камнями. Всюду пенились каскады; они чередовались с глубокими водоёмами, наполненными прозрачной водой, которая в массе имела красивый изумрудный цвет.

В реке было много крупной мальмы. Дерсу хотел было стрелять в неё из ружья, но я уговорил его поберечь патроны. Мне хотелось поскорее присоединиться к отряду, тем более что стрелки считали меня и Дерсу находящимися впереди и, конечно, торопились догнать нас. Таким образом, они могли уйти далеко вперёд.

Часов в пять мы подошли к зверовой фанзе. Около неё я увидел своих людей. Лошади уже были рассёдланы и пущены на волю. В фанзе, кроме стрелков, находился ещё какой-то китаец. Узнав, что мы с Дерсу ещё не проходили, они решили, что мы остались позади, и остановились, чтобы обождать. У китайцев было много кабарожьего мяса и рыбы, пойманной заездками.

Китайская заездка устраивается следующим образом: при помощи камней река перегораживается от одного берега до другого, а в середине отставляется небольшой проход. Вода просачивается между камнями, а рыба идёт по руслу к отверстию и падает в решето, связанное из тальниковых прутьев. Раза два или три в сутки китаец осматривает его и собирает богатую добычу.

От хозяина фанзы мы узнали, что находимся у подножия Сихотэ-Алиня, который делает здесь большой излом, а река Тютихе течёт вдоль него. Затем он сообщил нам, что дальше его фанзы идут две тропы: одна к северу, прямо на водораздельный хребет, а другая – на запад, вдоль Тютихе. До истоков последней оставалось ещё километров двенадцать.

Вечером после ужина мы держали совет. Решено было, что завтра я, Дерсу и китаец-охотник отправимся вверх по Тютихе, перевалим через Сихотэ-Алинь и назад вернёмся по реке Лянчихезе. На это путешествие нужно было употребить трое суток. Стрелки и казаки с лошадьми останутся в фанзе и будут ожидать нашего возвращения.

На другой день рано утром мы втроём наладили свои котомки, взяли ружья и тронулись в путь.

Чем дальше, тем тропа становилась всё хуже и хуже. Долина сузилась совсем и стала походить на ущелье. Приходилось карабкаться на утёсы и хвататься руками за корни деревьев. От жёсткой почвы под ногами стали болеть подошвы ступнёй.

Мы старались обходить каменистые россыпи и ступать ногой на мох или мягкий гнилой рухляк, но это мало помогало.

Истоки реки Тютихе представляют собой два ручья. По меньшему, текущему с юга, можно выйти на реку Ното, а по большому, текущему с северо-запада, – на Иман. У места слияния их высота над уровнем моря равняется 651 метру. Мы выбрали последний путь, как наименее известный.

С этой стороны Сихотэ-Алинь казался грозным и недоступным. Вследствие размывов, а может быть, от каких-либо других причин здесь образовались узкие и глубокие распадки, похожие на каньоны. Казалось, будто горы дали трещины и эти трещины разошлись. По дну оврагов бежали ручьи, но их не было видно; внизу, во мгле, слышно было только, как шумели каскады. Ниже бег воды становился покойнее, и тогда в рокоте её можно было уловить игривые нотки.

Каким затерявшимся кажется человек среди этих скалистых гор, лишённых растительности! Незадолго до сумерек мы взобрались на перевал, высота которого измеряется в 1215 метров. Я назвал его Скалистым. Отсюда, сверху, всё представляется в мелком масштабе: вековой лес, растущий в долине, кажется мелкой щетиной, а хвойные деревья – тоненькими иглами.

Заночевали мы по ту сторону Сихотэ-Алиня, на границе лесных насаждений. Ночью было сыро и холодно; мы почти не спали. Я всё время кутался в одеяло и никак не мог согреться. К утру небо затянулось тучами, и начал накрапывать дождь.

Сегодня первый осенний день – пасмурный и ветреный. Живо, без проволочек, мы собрали свои пожитки и стали спускаться в бассейн Имана. Насколько подъём был крутым со стороны Тютихе, настолько он был пологим со стороны Имана.

Сначала я даже думал, что мы находимся на плоскогорье, только когда я увидел воду, понял, что мы уже спустились с гребня.

Лес, растущий на западных склонах Сихотэ-Алиня, – старый, замшистый, низкорослый и состоит главным образом из лиственницы, ели и пихты, с небольшой примесью ольхи и берёзы.

В верховьях Иман слагается из двух рек, текущих с юга. Мы попали на правую речку, которую китайцы называют Ханихеза. От Сихотэ-Алиня до слияния их будет не менее 30 километров.

Старые затёски на деревьях привели нас к зверовой фанзе. Судя по сложенным в ней запасам продовольствия, видно было, что иманские зверовщики уже готовились к соболеванию.

Китаец не повёл нас далеко по Иману, а свернул на восток к Лянчихезе. Здесь наш проводник немного заблудился и долго искал тропу.

К полудню погода испортилась совсем. Тучи быстро бежали с юго-востока и заволакивали вершины гор. Я часто поглядывал на компас и удивлялся, как наш проводник без всяких инструментов держал правильное направление.

В одном пересохшем ручье мы нашли много сухой ольхи. Хотя было ещё рано, но я по опыту знал, что значат сухие дрова во время ненастья, и потому посоветовал остановиться на бивак. Мои опасения оказались напрасными. Ночью дождя не было, а утром появился густой туман.

Китаец торопил нас. Ему хотелось поскорее добраться до другой фанзы, которая, по его словам, была ещё километрах в двенадцати. И действительно, к полудню мы нашли эту фанзочку. Она была пустая. Я спросил нашего вожатого, кто её хозяин. Он сказал, что в верховьях Имана соболеванием занимаются китайцы, живущие на берегу моря, дальше, вниз по реке, будут фанзы соболёвщиков Иодзыхе, а ещё дальше на значительном протяжении следует пустынная область, которая снова оживает немного около реки Кулумбе.

Отдохнув здесь немного, мы пошли снова к Сихотэ-Алиню. По мере приближения к гребню подъём становился более пологим. Около часа мы шли как бы по плоскогорью. Вдруг около тропы я увидел кумирню. Это служило показателем того, что мы достигли перевала. Высота его равнялась 1190 метрам. Я назвал его Рудным. Отсюда начался крутой ступенчатый спуск к реке Тютихе.

Отдохнув немного, мы стали спускаться с водораздела. Спуск в долину Тютихе, как я уже сказал, идёт уступами. По эту сторону был также хвойный лес, но по качеству несравненно лучше иманского. С перевала тропа привела прямо к той фанзе, где оставались люди и лошади. Казаки соскучились и были чрезвычайно рады нашему возвращению. За это время они убили изюбра и наловили много рыбы.

Перед вечером небо вдруг как-то быстро стало расчищаться. Тучи, которые доселе лежали неподвижно ровной пеленой, разорвались. Облака имели разлохмаченный вид, двигались вразброд, навстречу друг другу, и вслед за тем налетел такой сильный ветер, что столетние деревья закачались, как слабые тростинки. В воздухе закружилась сухая трава, листва, сорванная с деревьев, и мелкие сучья. Какая-то птица пыталась было бороться с разбушевавшейся стихией, но скоро выбилась из сил. Её понесло куда-то вниз, и она скорее упала, чем спустилась на землю. Вдруг один кедр, растущий недалеко от фанзы, накренился и начал медленно падать. Со страшным грохотом рухнул он на землю, увлекая за собой соседний молодняк. Около часа свирепствовал этот вихрь и затем пропал так же неожиданно, как и появился. В лесу по-прежнему стало тихо.

Я оделся, взял ружьё, свистнул собаку и пошёл вниз по реке. Отойдя немного от фанзы, я сел на камень и стал слушать. Монотонный шум ручья, который обыкновенно не замечаешь днём, вечером кажется сильнее. Внизу под обрывом плескалась рыба, по ту сторону реки в лесу ухал филин-пугач, в горах ревели изюбры и где-то поблизости тоскливо кричала кабарга. Я так увлёкся созерцанием природы, что не заметил, как прошло время. Одежда моя стала мокнуть от росы. Я вернулся в фанзу, забрался на тёплый кан и уснул как убитый.

Следующие два дня (3 и 4 сентября) мы употребили на переход от Сихотэ-Алиня до устья реки Горбуши. Я намеревался сначала пройти по ней до перевала, а затем спуститься по реке Аохобе к морю.

Река Горбуша (по-китайски – Дунмаца) длиной 8 километров. Общее направление её течения будет по кривой с востока к югу. Невдалеке от своего устья, с правой стороны, она принимает в себя безымянный приток, на котором есть довольно обширные пещеры. Они расположены в два яруса и идут книзу спиралями. Глубокие колодцы, ходы сообщений и сталактиты в виде колонн делают эти пещеры весьма интересными. Внутри их по стенам в виде барельефов спускаются натёки, рядом с которыми блестят друзы горного хрусталя и весьма крупные кристаллы известкового пшата. Другая пещера, меньшая по размерам, находится с левой стороны Горбуши, как раз против устья реки Безымянной. В этой пещере на мягкой наносной почве валялось много костей и виднелись свежие тигровые следы.

Осмотрев обе пещеры, мы пошли дальше.

В долине Горбуши развиты речные террасы. Они тянутся всё время, чередуясь то с правой, то с левой стороны. Здесь раньше были хорошие смешанные леса, впоследствии уничтоженные пожарами.

Скоро выяснилось, что река Горбуша идёт вдоль Сихотэ-Алиня и в истоках подходит к нему почти вплотную.

После полудня мы с Дерсу опять пошли вперёд. За рекой тропка поднялась немного на косогор. Здесь мы сели отдохнуть. Я начал переобуваться, а Дерсу стал закуривать трубку. Он уже хотел было взять её в рот, как вдруг остановился и стал пристально смотреть куда-то в лес. Через минуту он рассмеялся и сказал:

– Ишь хитрый! Чего-чего понимай!

– Кто? – спросил я его.

Он молча указал рукой. Я поглядел в ту сторону, но ничего не видел. Дерсу посоветовал мне смотреть не на землю, а на деревья. Тогда я заметил, что одно дерево затряслось, потом ещё и ещё раз. Мы встали и тихонько двинулись вперёд. Скоро всё разъяснилось. На дереве сидел белогрудый медведь и лакомился желудями.

Животное это (Ursus tibetanus F. Cuv.) no размерам своим значительно уступает обыкновенному бурому медведю. Максимальная его длина 1,8 метра, а высота в плечах 0,7 метра при наибольшем весе 160 килограммов. Окраска его шерсти – чёрная, блестящая, на груди находится белое пятно, которое захватывает нижнюю часть шеи. Иногда встречаются (правда, очень редко) такие медведи, у которых брюхо и даже лапы белые. Голова зверя конусообразная, с маленькими глазками и большими ушами. Вокруг неё растут длинные волосы, имеющие вид пышного воротника.

Белогрудые медведи устраивают свои берлоги в дуплах старых тополей. Следовательно, область распространения их тесно связана с маньчжурской флорой. Северная граница этой области проходит приблизительно от устья Уссури к истокам Имана и оттуда по побережью моря к мысу Олимпиады. Главной пищей им служат: весной – корни росянки и листва белокопытника, летом – ягоды коломикты, черёмухи и жёлуди, а осенью – лещина, маньчжурские и кедровые орехи и плоды дикой яблони. В зимнюю спячку этот медведь впадает рано. Вверху, в стволе, он прогрызает небольшую отдушину, вокруг которой собирается замёрзший иней. По этому признаку охотники узнают о присутствии в дупле зверя.

Подойдя к медведю шагов на сто, мы остановились и стали за ним наблюдать. «Косолапый» взобрался на самую вершину дерева и там устроил себе нечто вроде лабаза[141]141
  Помост на ветвях дерева, на котором охотники подкарауливают зверя.


[Закрыть]. Много желудей оставалось на тех сучьях, до которых он не в силах был дотянуться. Тогда медведь начинал трясти дерево и поглядывать на землю. Расчёт его оказался правильным. Жёлуди созрели, но не настолько, чтобы осыпаться самостоятельно. Через некоторое время он спустился вниз и принялся искать в траве.

– Тебе какой люди? – закричал ему Дерсу.

Медведь быстро обернулся, насторожил уши и стал усиленно нюхать воздух. Мы не шевелились. Медведь успокоился и хотел было опять приняться за еду, но Дерсу в это время свистнул. Медведь поднялся на задние лапы, затем спрятался за дерево и стал выглядывать оттуда одним глазом.

В это время ветер подул нам в спину. Медведь рявкнул, прижал уши и без оглядки пустился наутёк. Через несколько минут подошли казаки с конями.

Подъём на перевал, высота которого измеряется в 770 метров, как со стороны реки Горбуши, так и со стороны реки Синанцы, одинаково пологий. Ближайшие горы состоят из кварцевого порфира. Отсюда Сихотэ-Алинь постепенно отходит к северо-востоку.

С перевала мы спустились к реке Папигоузе, получившей своё название от двух китайских слов: «пали» – то есть береста, и «гоуз» – долинка[142]142
  Или – река, по которой много леса.


[Закрыть]. Речка эта принимает в себя справа и слева два горных ручья. От места слияния их начинается река Синанца, что значит – Юго-западный приток. Дальше долина заметно расширяется и идёт по отношению к Сихотэ-Алиню под углом в десять градусов. Пройдя по ней километра четыре, мы стали биваком на берегу реки.

Конец августа и начало сентября – самое интересное время в тайге. В это время начинается рёв изюбров и бой самцов за обладание матками. Для подзывания изюбра обыкновенно делается берестяной рожок, для чего снимается береста лентой, сантиметров десять шириной.

Она скручивается спирально, и таким образом получается труба длиной в 60 – 70 сантиметров. Звук получается от втягивания в себя воздуха.

Убить оленя во время рёва очень легко. Самцы, ослеплённые страстью, совершенно не замечают опасности и подходят к охотнику, когда он их подманивает рожком, почти вплотную. Мясом мы были вполне обеспечены, поэтому я не пустил казаков на охоту, но сам решил пойти в тайгу ради наблюдений.

Запасшись такими рожками, мы с Дерсу отправились в лес и, отойдя от бивака с километр, разошлись в разные стороны. Выбрав место, где заросли были не так густы, я сел на пень и стал ждать.

По мере того как угасал день, в лесу становилось всё тише и тише.

В переходе от дня к ночи в тайге всегда есть что-то торжественное. Угасающий день нагоняет на душу чувство жуткое и тоскливое. Одиночество родит мысли, воспоминания. Я так ушёл в себя, что совершенно забыл о том, где я нахожусь и зачем пришёл сюда в этот час сумерек.

Вдруг где-то на юге заревел один изюбр. Призывный крик его разнёсся по всему лесу, и тотчас в ответ ему ответил другой – совсем недалеко от меня. Это, должно быть, был старый самец. Он начал с низких нот, затем постепенно перешёл на высокие и окончил густой октавой. Я ответил ему на берестяном рожке. Не более как через минуту я услышал треск сучьев и вслед за тем увидел стройного оленя. Он шёл уверенной грациозной походкой, покачивая головой и поправляя рога, задевающие за сучья деревьев. Я замер на месте. Изюбр остановился и, закинув голову, делал носом гримасы, стараясь по запаху узнать, где находится его противник. Глаза его горели, ноздри были раздуты и уши насторожены. Минуты две я любовался прекрасным животным и совершенно не имел намерения лишать его жизни. Чувствуя присутствие врага, олень волновался. Он начал рогами рыть землю, затем поднял свою голову вверх и издал могучий крик.

Лёгкий пар вылетел у него изо рта. Не успело ему ответить эхо, как со стороны Синанцы послышался другой рёв. Олень встрепенулся, как-то завыл, затем вой его перешёл в рёв, короткий и яростный. В это время олень был удивительно красив.

Вдруг слева от меня послышался слабый шум. Я оглянулся и увидел самку. Когда я снова повернул голову к оленям, самцы уже дрались. С изумительной яростью они бросились друг на друга. Я слышал удары их рогов и тяжёлые вздохи, вырывающиеся из груди вместе со стонами. Задние ноги животных были вытянуты, а передние подогнуты под брюхо. Был момент, когда они так крепко сцепились рогами, что долго не могли разойтись. Сильным встряхиванием головы один олень отломал у другого верхний отросток рога и только этим освободил себя и противника. Бой изюбров продолжался минут десять. Наконец стало ясно, что один из них должен уступить. Он тяжело дышал и понемногу пятился назад. Заметив отступление противника, другой олень стал нападать ещё яростнее. Скоро оба изюбра скрылись у меня из виду.

Я вспомнил про самку и стал искать её глазами. Она стояла на том же месте и равнодушно смотрела на обоих своих поклонников, сцепившихся в смертельной схватке. Шум борьбы постепенно удалялся. Очевидно, один олень гнал другого. Самка следовала сзади в некотором расстоянии… Вдруг по лесу прокатился отдалённый звук выстрела. Я понял, что это стрелял Дерсу. Только теперь я заметил, что не одни эти олени дрались. Рёв их нёсся отовсюду; в лесу стоял настоящий гомон.

Начинало быстро темнеть. На небе последние вспышки зари боролись ещё с ночным мраком, быстро наступавшим с востока.

Через полчаса я пришёл на бивак. Дерсу был уже дома. Он сидел у огня и чистил свою винтовку. Он мог бы убить нескольких изюбров, но ограничился одним только рябчиком.

Долго сидели мы у костра и слушали рёв зверей. Изюбры не давали нам спать всю ночь. Сквозь дремоту я слышал их крики и то и дело просыпался. У костра сидели казаки и ругались. Искры, точно фейерверк, вздымались кверху, кружились и одна за другой гасли в темноте. Наконец стало светать. Изюбриный рёв понемногу стих. Только одинокие ярые самцы долго ещё не могли успокоиться. Они слонялись по теневым склонам гор и ревели, но им уже никто не отвечал. Но вот взошло солнце, и тайга снова погрузилась в безмолвие.

Оставив всех людей на биваке, мы с Дерсу пошли на Сихотэ-Алинь. Для этого мы воспользовались одним из ключиков, текущих с водораздела к реке Синанце. Подъём был сначала длинный и пологий, а затем сделался крутым. Пришлось идти без тропы по густой кустарниковой заросли, заваленной горелым лесом.

Приближалась осень. Листва на деревьях уже стала опадать на землю. Днём она шуршит под ногами, а вечером от росы опять становится мягкой. Это позволяет охотнику подойти к зверю очень близко.

В полдень мы были на вершине Сихотэ-Алиня. Здесь я увидел знакомую картину: гарь – к востоку и замшистый хвойный лес – к западу. Восточный склон Сихотэ-Алиня крутой, а западный – пологий. Дерсу нашёл следы лося и сообщил мне, что сохатый в этих местах встречается только до Ното. Ниже этой границы он не спускается.

Часам к шести пополудни мы возвратились на бивак. Было ещё довольно светло, когда наиболее ярые самцы начали реветь, сначала на высоких горах, а потом и в долинах.

Бой изюбров в прошлый вечер произвёл на меня сильное впечатление; я решил опять пойти в тайгу и пригласил с собою Дерсу. Мы переправились через реку и вступили в лес, полный таинственного сумрака. Отойдя от бивака километра полтора, мы остановились около тихого ручья и стали слушать. Когда солнце скрылось за горизонтом, на землю опустились сумерки, и чем темнее становилось в тайге, тем больше ревели изюбры. Эта волшебная музыка наполняла весь лес. Мы пробовали было подходить к оленям, но неудачно. Раза два мы видели животных, но как-то плохо: или видна была одна голова с рогами, шт. задняя часть тела и ноги. В одном месте мы заметили красивого самца. Около него уже табунились три матки. Олени не стояли на месте, а тихонько шли. Мы следовали за ними по пятам. Если бы не Дерсу, я давно потерял бы их из виду. Самец шёл впереди. Он чувствовал, что он сильней других самцов, и потому отвечал на каждый брошенный ему вызов. Вдруг Дерсу остановился и стал прислушиваться. Он повернулся назад и замер в неподвижной позе.

Оттуда слышался рёв старого быка, но только ноты его голоса были расположены не в том порядке, как обыкновенно у изюбров.

– Гм, тебе понимай, какой это люди? – спросил меня тихо Дерсу. Я ответил, что думаю, что это изюбр, но только старый.

– Это амба, – ответил он мне шёпотом. – Его шибко хитрый. Его постоянно так изюбра обмани. Изюбр теперь понимай нету, какой люди кричи, амба скоро матка поймай есть.

Как бы в подтвержденье его слов, в ответ на рёв тигра изюбр ответил громким голосом. Тотчас ответил и тигр. Он довольно ловко подражал оленю, но только под конец его рёв закончился коротким мурлыканьем.

Тигр приближался и, вероятно, должен был пройти близко от нас. Дерсу казался взволнованным. Сердце моё усиленно забилось. Я поймал себя на том, что чувство страха начало овладевать мной. Вдруг Дерсу принялся кричать:

– А-та-та, та-та-та, та-та-та!…

После этого он выстрелил из ружья в воздух, затем бросился к берёзе, спешно сорвал с неё кору и зажёг спичкой. Ярким пламенем вспыхнула сухая береста, и в то же мгновение вокруг нас сразу стало вдвое темнее. Испуганные выстрелом изюбры шарахнулись в сторону, а затем всё стихло. Дерсу взял палку и накрутил на неё горящую бересту. Через минуту мы шли назад, освещая дорогу факелом. Перейдя реку, мы вышли на тропинку и по ней возвратились на бивак.