Текст книги "Без права на ошибку"

Автор книги: Владимир Казаков

Соавторы: Елена Бессонова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Глава 5. Поиск

Темнело. В двухстах километрах от Курска, на аэродроме, взвыл и затих последний опробованный мотор. В землянке дивизионного отдела СМЕРШа мерцали радиолампы, слышался треск и вой перегруженного эфира. У приемника сутулилась радистка Елена Васенко и, мягко трогая верньеры, «прощупывала» заданный диапазон радиоволн.

Старший уполномоченный капитан Неводов ел из котелка остывшую кашу. Задумавшись, он не замечал, как рука с ложкой помимо воли хозяина проделывает путь ко рту. Мысленно капитан был еще в кабинете начальства и обдумывал, как лучше выполнить поставленную задачу. В Саратове запеленгован неизвестный радиопередатчик, поймана диверсантка, и весь ход начавшегося расследования изложен в пространной ориентировке. В связи с этим делом. Неводову поручили глубокую проверку выпускников Саратовской авиашколы, недавно прибывших в часть.

Капитан отодвинул котелок с кашей, зажег лампу, взял с края стола одну из папок и раскрыл её. Его крупная голова, обрамленная мягкими седеющими, волосами с правильным круглешком плеши на темени, низко склонилась над бумагами.

– Ну, что у тебя, Еленка? – оторвался Неводов от бумаг.

– Один свист, товарищ капитан.

– Терпение, Лена, терпение!.. Вчера к нам в часть прибыли новые женихи. Видела?

– Не интересуюсь!

– А зря! Вот посмотри… – капитан вынул из личного дела фотографию Василия Тугова. – Красавец! Соболиные брови. Смоляной казацкий чуб. До авиации был неплохим оперативником МУРа. И я знаю, он тебе уже пытался подарить цветы.

Елена подошла и встала за спиной Неводова.

– А этот, – капитан достал фотографию Евгения Шейнина, – совсем герой! Бывший полковой разведчик, трижды награжден за дерзкие действия в тылу врага. На вид и не подумаешь, правда?

– Почему? Он кажется весёлым и …хитрым

– Да, ухмылочка у него не простая. Острый нос, тощие губы… Тебе нравятся парни с такими озорными глазищами?

– Разве дело во внешнем виде? – сказала Елена и снова уселась за свой столик.

Лампа моргнула несколько раз, закоптила и погасла. На стене вырисовывался светлый квадрат окошка. Неводов взглянул на русые волосы девушки, рассыпанные по плечам, вздохнул и прикрыл отёкшие от бессонницы веки. Елена продолжала медленно покручивать верньеры33
  Верньер – В радиотехнике – приспособление для точной настройки радиоприёмников и др. радиоаппаратуры.


[Закрыть] приёмника, контролируя диапазон, в который входила волна, унесшая из Саратова радиограмму неизвестного передатчика.

Глава 6. Вторая радиограмма

Генерал Смирнов вошел в кабинет, медленно обвел взглядом своих, вскочивших для приветствия, помощников.

– Прошу садиться! Начштаба, выкладывай свои заготовки.

– Через реку Сейм немцы навели мост на притопленных понтонах и к нему из Курска двигают большие силы. Мост почти незаметен с воздуха. Две попытки уничтожить его не удались. Первый раз летчики бомбили песчаную косу, Приняв ее подводный язык за цепь понтонов, при втором налете самолеты не смогли прорвать огневой заслон. Теперь переправа используется только ночью… Штаб предлагает бомбить ночью, с малой высоты, снарядами замедленного действия. Кроме того, нам дают морские торпеды. Авиации помогут разведчики, они обозначат линию моста ракетами.

С пояснениями к плану выступили начальники оперативного отдела и разведки. Генерал Смирнов слушал, изредка посматривая на подполковника Лаврова. Неводов знал, как любит Лавров возражать штабникам. Вот и сейчас его спокойный голос не предвещал ничего хорошего составителям плана.

– С планом, товарищ генерал, я познакомился два часа назад. Он прост, но создается впечатление, что его составители упустили специфику летной работы. Бомбежка ночью! По точечной цели! Кратковременный подсвет и обозначение! – На загорелом лице подполковника беловато выделился осколочный шрам, проползший от челюсти к левому глазу. – Я много летал ночью, но не гарантирую, что, во-первых, найду цель, во-вторых, попаду в нее. А в полках лучшие летчики имеют мизерный ночной налет!.. Выигрышные пункты меня радуют: скрытность полета – раз! – Лавров отогнул палец сжатого кулака. – Отсутствие истребительного прикрытия переправы – два! Он разжал ладонь и загнул сразу два пальца. – И наконец, мысль застать колонны противника на форсировании реки – три!

Лицо начальника штаба посветлело.

– Но почему же ночью? – спросил Лавров. – Ведь этих преимуществ можно добиться и просто в плохую погоду!

– По данным разведки, переправа производится только ночью, – возразил начальник оперативного отдела. – Потому что погода стоит ясная и противник рисковать не хочет! Но, разрабатывая авиационные операции, неплохо бы держать связь с метеорологами. Подходит циклон. Прикрываясь нелетной погодой, немцы будут переправляться и днем.

– Предлагай, подполковник, – сказал Смирнов. – Ручаться могу за такой вариант. Вылетаем в первый день так называемой «нелетной погоды». Синоптики обещают ее послезавтра. Практики таких налетов у нас мало, и противник наверняка станет переправляться. Так же как и ночью, будет отсутствовать истребительный заслон. Маршрут полета можно изменить. Пусть самолеты выйдут на реку Сейм и пойдут к мосту по ней. Кроме облегчения ориентировки, еще одна выгода: следуя по реке, можно поразить цель сразу, без дополнительных перестроений и заходов. Бомбы замедленного действия позволят атаковать с бреющего полета. У меня пока все!

– А мои джигиты нужны в вашем плане? – спросил начальник разведки.

– Обязательно.

– Что скажет начштаба в защиту своего варианта? – Генерал поднялся из-за стола.

– Ничего… Только ведь подполковник мог поправить нас раньше.

– Извините, но окончательно все утряслось в голове только в процессе вашего доклада, – объяснил Лавров. – А ночной вариант следовало бы оставить запасным.

– Так и решим! Смотри, чтобы твои джигиты не обмишурились! – Генерал погрозил пальцем начальнику разведки. – По вашей части есть замечания, капитан Неводов?

– Когда будет поставлена задача экипажам?

– За час-полтора до вылета. Устраивает?.. Ну вот и хорошо! Все!

Неводов с Лавровым вышли из штаба вместе.

– Вы на аэродром?.. Хотите подъехать? Прошу! – Лавров гостеприимно открыл дверцу трофейного «опеля». – Между прочим, у меня для вас подарок. Покопавшись в большой штурманской сумке, с которой он никогда не расставался, Лавров вынул горсть монет и ссыпал их в ладонь Неводову. – Есть две довольно редкие.

– Спасибо! Но откуда?..

– Я слышал, что вы безнадежно больны нумизматиэмом44
  Нумизматика – дисциплина, изучающая историю монетной чеканки и денежного обращения.


[Закрыть]. Эти реквизированы у сбитого «макаронника». Наслаждайтесь.

Маленький «опель» резво бежал к аэродрому.

– Итальянец подал интересную мысль, – говорил Лавров, заполняя кабину ароматным дымом «Северной Пальмиры». – Его пугал сильный огонь наших штурмовиков. И я подумал: что, если попробовать маневренные качества ИЛа? Представьте, он довольно сносно выполняет фигуры высшего пилотажа. В сочетании с мощным огнем это опасно для любого истребителя. Сейчас попробую тренировать молодых пилотов… Еще минуту, капитан. Лавров достал из сумки плитку шоколада. – Передайте Елене… И не судите строго старого холостяка.

– Она, кажется, крепко подружилась с лейтенантом Туговым.

– Да?.. Все равно передайте, – Лавров захлопнул дверку машины и поехал на дальний конец стоянок.

Около самолетов, замаскированных соломенными матами, работали техники и летчики. Один из ИЛов был тесно окружен людьми. Два парня в измазанных маслом комбинезонах приклепывали к фюзеляжу Т-образные металлические рейки. Невысокий летчик мешал капитану смотреть, и Неводов легонько отстранил его.

– Здравия желаю, товарищ капитан! – сказал тот.

– Здравствуйте, Шейнин. Что здесь происходит?

– Клепают направляющие для реактивных снарядов. Видите, зашел «худой» в хвост, а ему в пасть гостинец из четырех эр-эс?

– Кто это придумал?

– Вася!.. То бишь лейтенант Тугов, собственными мозгами!

Неводов нашел глазами Тугова, подошел к нему:

– Василий Иванович, вы не забыли о моем предложении? Помните наш разговор?

Тугов помнил. Все помнил. В тот вечер он провожал Елену на дежурство. Около землянки СМЕРШа, прощаясь, обнял девушку. От ее волос, щекотавших глаза, пахло ромашкой.

Грезы разрушил голос:

– Отставить! Обоим войти в землянку!

Лена сразу, как мышка, скользнула в светлый проем двери, а Тугова кто-то взял под руку.

– Думаете умыкнуть мои кадры, лейтенант? – спросил капитан, когда они уселись друг против друга за столом. – Не возражаю, но потребую кое-какой компенсации… Я вас приметил, еще тогда, когда у столовой вы пытались всучить Еленке букет ромашек. Припоминаете?..

Неводов долго расспрашивал Тугова о его работе в Московском уголовном розыске и наконец сказал:

– Вот никелевая монета, чеканенная в Берлине. На аверсе что? Читайте.

– Тысяча восемьсот девяносто восьмой год. Одна копейка.

– А теперь смотрите реверс, – Неводов повернул монету. На обратной стороне раскинул крылья прусский орел. – Ее как эталон никелевой монеты предлагали России… Для нас, нумизматов, двуличная монета ценна, и подобные ей люди, между прочим «отлитые» не так уж далеко от того же монетного двора, представляют еще больший интерес. Так как, Василий Иванович? А то давайте к нам в контрразведку. С кадровыми органами я согласую.

Тугов растерянно молчал.

– Что в распоряжении шпиона на земле? – продолжал Неводов. – Их средства передвижения: ноги, автомобиль, поезд, редко пассажирский самолет. И всегда вокруг него наши советские люди. Ошибся чекист, другие могут помочь исправить ошибку. А в авиации шпион имеет крылья, в полете часто один. Понимаешь? Тут ошибки должны быть исключены. Надо обнаруживать врага на земле, обезвредить. – В УРе я был оперативным работником, – нерешительно пояснил Тугов. – Оперативным! Выявляли другие.

– Подумайте, Василий Иванович. Хорошо подумайте. Вы имеете опыт работы…

С тем они в этот вечер расстались.

* * *

Подплыло облако пыли от взлетевшего штурмовика. Ревущая машина, подняв нос, карабкалась в небо. Подполковник Лавров повез очередного летчика на пилотаж. – Ну как, Тугов, решил? – Неводов снял фуражку, вытер платком вспотевшую лысину.

– Я ведь боевой пилот, товарищ капитан. Разве нельзя обойтись без меня? занервничал Тугов.

– Ну, ну… Летай! – капитан помахал рукой шоферу бензозаправщика, едущему в сторону городка…

В землянке он увидел прильнувшую к рации Елену. Она предостерегающе подняла палец. На радиостанции светился подконтрольный диапазон, в такт принимаемым знакам дергалась стрелка прибора настройки. Неводов схватился за телефон.

– Двадцать шестой… Я восьмой! Что у вас?

– Есть пеленг!

– Сотый… Я восьмой! Доложите!

– Восьмой, вас срочно вызывает « Первый-зет». Включаю! – сказали с коммутатора.

Неводов откликнулся на голос начальника контрразведки воздушной армии полковника Кронова.

– Неводов, немедленно блокируй лес северо-восточное хозяйства Смирнова! Точка схождения пеленгов там, в десяти километрах от вашего аэродрома. Роте охраны и командиру БАО2 отданы распоряжения. Действуй, капитан, действуй!

Глава 7. Багровое сито

Полк подняли по тревоге за тридцать минут до рассвета. Летчики и техники выскакивали из землянок под проливной дождь, в темноте шлёпали по лужам к самолётам. Пуск – и двигатели, прочихавшись, выбрасывали из патрубков красное пламя. Вскоре по всем стоянкам покатился гул.

Евгений Шейнин, выключив мотор и не покидал теплой кабины, расматривал через запотевшее стекло молоденьких оружейниц, проверяющих подвеску бомб и реактивных снарядов. К самолету шел Тугов. Шейнин откинул колпак кабины, перекинул ноги через бортик и молодцевато спрыгнул в лужу. Вода из-под сапог брызнула на одежду Тугова. Тот поморщился:

– Мог бы и поаккуратнее!

– Извини. Считай, окропил тебя живой водичкой перед боем!

– Знаешь, Женька, мне торпеду под брюхо подвесили. Что с ней делать?

– Расскажут. Пошли рысцой, а то и так последние… Вот тут рай! – выкрикнул Шейнин, вбегая под натянутый на колья брезент.

Задачу на штурмовку понтонной переправы ставил подполковник Лавров. Разъяснял, водя указкой по большой схеме:

– Пойдет девятка. Командир третьей эскадрильи не раз лазил в такую погоду, ему и карты в руки. Ориентировка сложная, поэтому сначала с курсом двести сорок градусов выйдете на железную дорогу Белгород – Курск в районе станции Солнцево. Рядом Сейм. Разворачиваетесь и летите по реке к городу. Как только подойдете к острову Зеленый – видите, какая у него своеобразная конфигурация? – засекайте время. Через восемь минут готовность. Через десять под вами будет переправа, обозначенная ракетами. Уничтожить! Немцы двигают по ней крупные силы в район Беседино – Становое. – Подполковник выглядел нездоровым, шрамик на загорелой щеке посинел, но движения были энергичны, голос, как всегда, ровен и сух. – Два штурмовика несут торпеды. Ничего сложного. Сбрасывайте, не долетая двести-триста метров до мостов. Заглубление торпед соответствует усадке притопленных понтонов… Вопросы есть?

* * *

Дождь утих, но небо висело серыми лоскутами над самой землей. Самолеты шли низко, задевая «горбами» облака. Самым последним летел Шейнин. Он видел под штурмовиком Тугова веретенообразное тело торпеды, она висела, чуть наклонив овальный нос. Шейнин немного поотстал, посмотрел вниз земля, как стремнина, смешавшая в своем потоке овраги, дороги, поля, перелески, неслась под крылья. В левом боковом стекле козырька кабины темным изгибом плеснулся Сейм, чуть дальше – лесополоса железной дороги. По конфигурации берегов стало понятно, что эскадрилья выскочила на реку где-то севернее Солнцева и довольно далеко от него. Передние машины легли в разворот, взяли курс на остров Зеленый.

И тут в пустоту эфира вдруг ворвался голос:

– Ахтунг! Нойн!

Шейнин вздрогнул, втянул голову в плечи, порывисто оглянулся. Голос был так резок и злобен, что представилось лицо фашиста, каким его рисуют на плакатах с надписью: « Будь бдителен!»

Под самолетами матовой лентой изгибался Сейм, обмахрённый с юга черным мокрым лесом. Промелькнуло два рыжих островка. Самолеты перестроились. Девять штурмовиков, вытянувшись по реке, подходили к «острову Зеленый.

Для Шейнина он появился неожиданно: из дымки выскочили желтый конус плеса и круглая, как пятак, лесная заросль. Палец ткнулся в кнопку аэрочасов – через десять минут появится цель.

Время чувствовалось телом, будто кто-то взял тебя за голову и тянет как резину. Даже лоб коснулся прицела. Шейнин с усилием откинулся в кресле, но до рези в глазах продолжал смотреть вперед. Он видел пять самолетов и угадывал положение трех самых первых. И там, где они были, небо прочертил огонь.

Ракеты! Разведчики обозначили переправу! Слава пехоте! Ракеты!.. Но их очень много! Что за чертовщина? И, будто отвечая на его вопрос. Сейм выкинул откуда-то из глубины огромный белый султан, и в пенной верхушке мелькнул оторванный хвост штурмовика. На высоком правом берегу и в лесу на левом раскаленными горошинами рассыпались огоньки. От них тянулись короткие рыжие стрелки. Они мелькали вокруг Шейнина, выходили из рваных отверстий на крыльях. Воздух порозовел. Низкое небо стало багровым и, слившись с берегом, образовало туннель с зыбкими желто-красными стенами. Тут-же цель перегораживало сито из сотен разноцветных, перекрещенных трасс. Винтами и крыльями его рвали штурмовики.

Теперь впереди Шейнина летело только четыре самолета. Один горел на глинистой отмели. Командир второго звена с торпедой под фюзеляжем крутился в последнем штопорном витке.

От самолета Тугова оторвалась торпеда. Она подняла воду и обозначила бурунный след. Белая нитка потянулась к дымящемуся танку и автомашине с покореженным оружием, стоящим прямо на воде. Вот она, притопленная переправа! Шейнин обогнал торпеду, чуть наклонил нос штурмовика, нажал рычаг и будто втиснул бомбовый груз в невидимую линию понтонного моста. Потом подвернул самолет и залпом реактивных снарядов накрыл берег. Уходя вверх, оглянулся. Сработали все бомбы замедленного действия, сброшенные эскадрильей. На месте переправы оползала рыхлая гора.

Шейнин пролетел немного в облаках и начал снижаться. Зацепившись взглядом за землю, встал на обратный курс и глубоко вздохнул. Казалось, пролетела вечность, а бортовые часы показывали: с момента пролета острова Зеленый прошло всего семь минут…

* * *

После вылета штурмовой эскадрильи на СКП3 приехал генерал Смирнов. Он выслушал доклад подполковника Лаврова и обратился к штурману-планшетисту:

– Где они?

– По времени подходят к станции Солнцево.

– Молчат? – Пока тихо, товарищ генерал.

– Ахтунг! Нойн! – прокаркал динамик.

Это было так неожиданно, что все на миг оцепенели. Немец сработал на тщательно выбранной, строго засекреченной волне. Первым опомнился генерал. Он в сердцах крутил ручку полевого телефона.

– Восьмого!.. Вы слышали, капитан?

Неводов слышал, но, по его мнению, это не предвещало опасности. Разное бывает стечение обстоятельств. Случайно на этой волне могла работать наземная радиостанция немцев. Капитан просил прервать разговор, так как вновь заработал передатчик на подконтрольном диапазоне.

Положив трубку, Неводов наклонился к Елене. Она держала в руке карандаш, но не писала.

– Передал позывные. Слышно слабо.

Неизвестный передатчик посыпал в эфир точки и тире только через шесть минут. Радиограмма была короткой, а в конце опять стояла цифра « 13». Пеленгаторы успели засечь направление. Их пеленги скрестились на Территории, занятой противником.

– Вот так штука! – Неводов сел за стол, обхватив ладонями голову.

– Товарищ капитан, работал тот же передатчик.

– Бред! – Каждый радист имеет свой почерк. И потом..,

– Ну что, что?

– Я заметила… Через ровные промежутки он дает ясную помеху, похожую на скрип дверной петли.

– Шифр! Понимаешь? Мне нужен шифр! – Неводов быстро ходил, так и не убрав с висков ладоней. – Что толку от наших перехватов? Скрип какой-то… Это, как несмазанная телега, скрипит наше дело, Лена! И с той и с другой стороны работает Тринадцатый. Эфемерное создание! Мне нужен его язык. Понимаешь? Он висит на нашей шее второй месяц! А ты про какой-то скрип!

– В каждой передаче одинаковый скрип через одинаковые промежутки времени. Похоже на автомат, – настаивала радистка.

Неводов хлопнул дверью землянки и побежал на аэродром. Генерала и подполковника Лаврова он нашел около СКП. Оба с тревогой поглядывали в небо.

– Товарищ генерал!

Смирнов отмахнулся и сделал несколько шагов в сторону. На аэродром приземлялись штурмовики. Их оказалось только пять. Пять закопченных, с многочисленными пробоинами самолетов. Последним плюхнулся на край аэродрома Тугов. Его вытащили из кабины еле дышащим, с простреленной грудью. Видно было, что только огромным напряжением воли он удерживал сознание, в глазах отражались боль и удивление. Шейнин стоял рядом с непокрытой головой. Подполковник Лавров помог уложить раненого на носилки и снял с него штурманскую сумку. К генералу подбежал один из пилотов:

– Задание выполнено! Мост взорван… Ведущий погиб.

– Отдыхайте.

– Кто шел на мост замыкающим? – спросил Неводов пилота.

– Лейтенант Шейнин.

Шейнин нехотя повернулся к подошедшему капитану и вяло ответил на приветствие. Долго не мог понять вопроса, потом тихо сказал:

– Что я видел?.. Я видел, как с обоих берегов нас молотили даже из стрелкового оружия… Ракеты?.. Может, и видел, не знаю. Зато я видел, как эскадрилью просеивали через багровое сито и как нырнул комэска!.55
  Комэска – (сокрашение) командир эскадрилии


[Закрыть].

Глава 8. Исповедь в Тофаларии66
  Ранее существовал Тофаларский национальный район Иркутской области, но в [битая ссылка] 1950 году он был расформирован и Тофалария входила в состав разных районов области. С [битая ссылка] 1965 года по настоящее время она входит в состав Нижнеудинского района.


[Закрыть]

Лейтенант Гобовда мучился в Нижнеудинске, старинном сибирском городке, расположенном на железнодорожной магистрали между Красноярском и Иркутском. Отсюда до Алыгджера, центра Тофаларии, можно было добраться только самолетом. Его местные чекисты любезно предложили лейтенанту У-2, но шли уже вторые сутки, как самолет стоял на маленьком аэродроме, скучал вместе с Гобовдой пилот, опытный молчаливый авиатор, а Саянский хребет, через который надо было проскочить, оделся в густые мокрые облака и не открывал воздушной дороги.

Двадцать три года прожил на свете лейтенант Гобовда, в школе по географии имел пятерку, а о Тофаларии услышал впервые.

Искал он в Петровском лесхозе Корня – не нашел. Но человек с такой кличкой жил тем несколько лет назад, работал лесником, все знали его под фамилией Слюняев. От сторожа лесхоза Гобовда многое узнал про лесника. Собрал он кое-какие сведения о Слюняеве и у местных органов власти. И вот что потом рассказал полковнику.

Корней Слюняев – старый заслуженный партизан. По рождению – сибиряк. Происходит из бедной крестьянской семьи. Имел сына и жену, тоже партизанку, ее порубили казаки Унгерна77
  Барон Унгерн – Русский генерал, видный деятель Белого движения на Дальнем Востоке.


[Закрыть]. Сына Слюняев отправил к родственникам в Московскую область. А в начале тридцатых годов, как знаток леса, дал согласие на переезд в Поволжье, где создавались опытные станции лесного хозяйства. Жил один, замкнуто, хотя характеризуется знавшими его людьми добрым, отзывчивым человеком. Сын регулярно писал ему, приезжал в 1934 году, но ненадолго. Перед войной Слюняев расторгнул договор с лесхозом и уехал в Сибирь «помирать под своей пихтой» – так он сказал сторожу лесхоза. Адреса не оставил, писем не присылал. Сторож сочувственно отнесся к отъезду товарища: Слюняева сильно тревожила застаревшая язва желудка, и был он совсем плох.

Гобовда сделал вывод, что если Слюняев еще и жив, то искать его нет никакого смысла, старый заслуженный партизан вряд ли может оказаться пособником врага. Полковник Стариков не согласился с ним и предложил послать запросы о сыне. Ответы получили неожиданные: «Слюняев Андрей Корнеевич, рождения 1913 – 1914 годов, в Московской области никогда прописан не был».

«Место жительства Корнея Федоровича Слюняева: Тофалария (Иркутская область, Нижнеудинский район, Алыгджер). Свободный охотник».

Вот так лейтенант Гобовда впервые и услышал о Тофаларии. За время своего вынужденного безделья в Нижнеудинске кое-что узнавал о ней.

Издавна жил среди саянских хребтов народ по прозванию карагасы, что означает «черные гуси». Их юрты гнездились в глубине тайги, где-то в верховьях рек Уды и Бирюсы. Занимались карагасы оленеводством и охотой. Маленькие, грязные, они иногда спускались с предгорья, меняли в факториях пушнину на порох, дробь, соль и водку. Называли себя тофами. Кочевали тофы в дальних горах, в стороне от всех цивилизаций. Но вот на Бирюсе и других реках нашли золото. Повалили в этот край на поиски счастья промышленники, купцы, лабазники. Скрытые дремучей тайгой, опутанные древними пережитками и обманом шаманов и русских купцов, невежественные и дикие, тофы мерзли в горах, голодали, болели трахомой88
  Трахома – это хроническое инфекционное заболевание глаз


[Закрыть], хирели и вымирали. И вымерли бы, если бы не Октябрьская революция и новое правительство. Оно неожиданно сделало ставку на промыслово-охотничьи артели, которые начали мыть золото уже для новой власти. Так появились новые тёплые дома и школы.. Тофов осталось немного – человек пятьсот. Поселки Алыгджер, Верхний Гутар и Нерхэ – вот и вся сегодняшняя Тофалария.

На третий день погода прояснилась. Можно было лететь. Растворился в дымке опостылевший Нижнеудинск, блестками замигала заболоченная тайга предгорий, вздыбились залесенные хребты и гольцы Восточных Саян. Старый летчик ввел самолет в широкое ущелье, проскочил его, и взору лейтенанта открылась зеленая долина. Под крыльями Алыгджер, поселок домов на семьдесят – двумя ровными рядками стоят добротные рубленые избы и кое-где юрты.

В поселковом Совете Гобовда узнал о Корнее Слюняеве. Старик уже месяц пропадал на одной из дальних заимок, выполнял охотничий план промартели. Последние две недели не подавал о себе вестей.

Дали лейтенанту проводника и вьючных оленей.

Отправили на заимку с рассветом. В первый день прошли километров двадцать…

Остановились перед закатом солнца. Проводник развьючил оленей, нарубил длинных жердей, составил из них каркас и обернул его брезентом, лишь у самой вершины оставил отверстие. Вскоре из него повалил дым костра.

Поев печеной на костре кабаргатины, запив её крепким чаем, разморённый, уставший Гобовда растянулся на подстилке из хвойных лап и сразу уснул.

Разбудил его цокот белки. Лейтенант выполз из юрты и увидел пушистого зверька на ветках ближайшего кедра. Вершина высокого лесного красавца сияла в лучаз солнца, лучи пронизывали густую хвою, рассыпались золотой пылью, создавая жёлтый трепетный нимб. Гобовда ударил жердью по стволу, и любознательная белка спряталась в густой кроне.

До заимки шли ещё день. Последние таежные версты лейтенант еле волочил ноги. Увидев, что спутник выбился из сил, проводник, пожилой тоф, снял поклажу с оленя, перегрузил на другого, а Гобовде предложил сесть верхом. Так добрались до большой поляны, захламлённой сушняком, посреди которой за кривым частоколом присела, чуть не свалившись набок, старая почерневшая изба.

Проводник увидел, что нет собаки, и на ломаном русско-бурятском языке сказал: – Лай собаки тревожит ухо хозяина!

Войдя в избу, они увидели старика. Он лежал у подслеповатого окошка на дурно пахнувшей медвежьей шкуре, накрытый до подбородка теплым одеялом, сшитым из разноцветных лоскутков. Его совершенно лысая желтая голова покоилась на охотничьей сумке. Брови, усы и всклокоченная борода сбились в шерстяной комок, из которого высовывался белый заострившийся нос, да черными льдинками блестели широко открытые глаза. Старик смотрел на пришельцев настороженно и особенно внимательно на лейтенанта, одетого в военную форму с погонами на плечах. Наверное, старик не видел погон со времен гражданской войны.

Гобовда поздоровался. Проводник быстро говорил что-то на своем языке, и Слюняев отвечал ему. Так продолжалось с минуту. Проводник сокрушенно покачал головой и повернулся к лейтенанту:

– Плох. Ох, плох бин! Помирать старый бин1 Собака медведь задавил. Пропал собака!

– Чекист? – хрипло спросил Слюняев, не отрывая от Гобовды взгляда черных остановившихся зрачков, и, не дождавшись ответа, приподнялся на локтях.

Проводник поднес к его лицу фляжку, распутал густую рыжую кудель у рта и дал напиться. Слюняев жадно пил крупными глотками. Выпростал из-под одеяла костлявую руку и знаком попросил закурить. Лейтенант поджег папиросу, раскурил, дал ее старику.

– Нашли все-таки меня, варнака! – Слюняев уронил голову на сумку и смежил веки.

– Мне с вами поговорить надо, – сказал Гобовда.

– Иди с тофом, помоги развьючить оленей, поешь, – ответил Слюняев, разговор у нас будет долгий.

С разгрузкой поклажи и приготовлением пищи на костре управились довольно быстро. Пока напоили старика мясным отваром и поели сами, на тайгу пала ночь.

– А теперь, чекист, бери бумагу и пиши! – сказал Слюняев. – Не перечь, пиши сразу, повторять не буду. Не только язва, но и сухота от всей моей варначьей житухи загоняет меня в домовину. Бесов над головой вижу, значит, скоро конец! Поговорю с тобой – очищусь малость. Пиши, паря!

Слюняев рассказывал не торопясь, с частыми остановками, будто заглядывал внутрь себя, вспоминал.

…Вместе с партизанами небольшого отряда бил беляков и японцев бесшабашный, злой и крутой на руку парень Корней Слюняев. Отряд был семейный – возили за собой» партизаны жен и детей. И у Корнея был хвост: сын Федюнька, и красавица Марьяша. Командиру отряда Марьяша приходилась дочерью.

Дружил Корней с отрядным разведчиком Фаном, корейцем, маленьким, юрким, вездесущим человеком, который всегда выполнял задания командира, проникал туда, где, казалось, не мог прорваться и черт. Возвращаясь из ходок, Фан частенько приносил самогон и рисовую водку, делился с Корнеем.

При одной из выпивок насыпал Фан в душу Корнея перцу: заронил сомнение в верности Марьяши. Замечал парень и раньше, как молодые мужики посматривают на жену; одному скулу свернул в пихтаче, куда тот пробрался за Марьяшей, собиравшей ягоды. Сама жена повода к ревности не давала, хотя, чувствовал, не всегда была откровенна. Фан же разбередил самое больное место Корнея, тыкнул ему а очи Федюнькой, белоголовым Федюнькой, совсем непохожим на родителей. И сказал Фан, что знает эту тайну. Потрепал его тогда Корней изрядно, выкинул из землянки, но тот не обиделся, пообещал доказщать, и это ещё больше ранило самолюбивого, неистового в гневе парня.

Стал он следить за Марьяшей, подмечать и однажды, вернувшись раньше времени с задания, не застал жену в лагере. Потребовал отчет у командира, отца Марьяши. Тот успокоил, дескать, ушли они с Федюнгькой по его поручению к леснику на пасеку за медом для партизан.

А часом позже пришел к Корнею Фан, принес мутно-зеленой ханши. Полными берестяными туесками пил жадный до спиртного Корней, заливая потревоженную душу: «Я пришел доказать свою правоту, – сказал кореец. – Пойдем в тайгу!» И повел он тропами, известными только ему. Вел и рассказывал про бесстыдство Марьяши. Будто до Корнея путалась она с белым офицером. Корней женитьбой прикрыл ее стыд. Но она до сих пор страшно любит своего беляка и бегает к нему миловаться.

Пришли они к Синему ручью, подползли к старой брошенной заимке, и Корней увидел свой позор: на траве полулежали офицер в полном мундире и Марьяша, а между ними Федюнька играл какой-то палочкой. Не помнит Корней, как вскинул берданку и произвел два выстрела. До сих пор ему кажется, что стрелял он только в офицера. Но тогда оба полегли, и офицер и Марьяша. Федюнька убежал в тайгу.

Не помнил Корней и то, как они вернулись в отряд и опять глушили вонючую ханшу. Разбудили его через сутки, пригласили на сходку. Стояли в кругу партизан некрашеные гробы, а между ними сгорбился командир отряда, Марьяшин отец. Он говорил, что погибли два славных человека, связная Мария Слюняева и разведчик, студент из далекого Питера, проникший в логово врага под личиной офицера. Дали залп. Потом подошел к Корнею командир отряда, обнял его: «Сиротами мы остались, сынок, потеряли Марьяшу с Федюнькой!» Вырвался, убежал Корней в тайгу. Искал Федюньку. Листья ел, сучья грыз с отчаяния. Через несколько дней вернулся в отряд сухой, как скелет, но признаться ни в чем не смог.

Лейтенант, слушая рассказ Слюняева, понемногу скисал. Неужели он продирался в эту глушь, чтобы выслушать исповедь убийцы и успокоить его: мол, за давностью преступление ненаказуемо, зря затратил время и государственные деньги.

– Я бы хотел у вас спросить… – начал он.

– Не перебивай, чекист! Записывай дальше!

…Так и не нашел Слюняев силы рассказать товарищам о злодеянии, носил внутри горе и муку. А Фан не давал забыть, нет-нет да и напоминал, связывал тугой ниточкой. Однажды сказал: «На совести твоей, Корней, тяжелый грех и перед богом, и перед людьми, но я умру с этой тайной. Только и ты выручи. В одном селе у русской девки появился от меня ребеночек. Я не хочу ей позора и вот уже несколько лет скрываю мальца в китайских фанзах. Твой Федюша пропал. Отдай мне его метрики, пусть, мой малец будет крещеным и примет твое имя». Знал: Корней отказать не посмеет, в то время он мог и черта в пасынки взять и считал бы это добрым делом.