Текст книги "Солёный снег"

Автор книги: Владимир Железников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Глава шестая

Саша осторожно, стараясь не шуметь, опустился в кресло. Оно жалобно-жалобно звякнуло. Саша потянул носом, всё было по-прежнему. Теперь надо было сидеть и ждать, когда Петру Петровичу надоест читать, он снимет очки, потрёт глаза рукой и скажет: "Чертовски устали глаза". Тогда, значит, настала очередь разговора с Сашей.

Но сегодня Пётр Петрович долго не откладывал книгу, и Саша сидел как мышь, боялся ему помешать. Что-то у него пело в голове, что-то путалось... Потом вдруг в комнату вошёл высоченный человек в сандалиях на босу ногу и в тунике. У него была шея борца, она была у него прямая, как колонна, и на ней покоилась голова, украшенная длинными кудрявыми волосами.

Кто бы это мог быть? И вдруг Саша догадался: это был сам Геркулес. Ну да, конечно, древнегреческий герой Геркулес. Хорошо бы спросить его об этом, чтобы окончательно убедиться, но неудобно.

Человек в сандалиях подошёл к Саше и поднял его вместе с креслом на вытянутых руках, и Саша достал руками до потолка, и где-то внизу остался Пётр Петрович.

Ясно, что это был Геркулес. Ах, как ему стало хорошо и весело! Теперь Саша убедился, что Геркулес действительно могучий человек, настоящий богатырь, прямо чемпион мира Юрий Власов.

"И всё это от геркулесовой каши?" – спросил Саша.

"Да, – ответил Геркулес. – И ещё от настойчивости".

Саша слышал, как хлопнула входная дверь, и сразу Геркулес пропал, исчез, просто испарился... Он закричал:

– Геркулес, Геркулес, не уходи, мне надо спросить у тебя одну очень важную вещь!

– Ты что раскричался? – Перед Сашей стоял Пётр Петрович. Правое плечо, то, что без руки, у него было поднято выше подбородка.

– Здесь был Геркулес, – сказал Саша. – Я только что с ним разговаривал. Он был в сандалиях на босу ногу и в тунике. Я его сразу узнал. Мне надо было спросить у него одну важную вещь, а он пропал.

– Не расстраивайся, – сказал Пётр Петрович. – Он ещё обязательно придёт к тебе. Я лично знал одного мальчика, так только стоило ему сесть в это кресло, к нему тут же заявлялся сам великий Христофор Колумб. И они вместе отправлялись в далёкие путешествия.

– Это вы рассказываете про Игоря? – спросил Саша.

– Про него, – ответил Пётр Петрович. – А теперь иди встречай мать, она вернулась с работы, все матери очень любят, когда их встречают сыновья.

Саша встал и пошёл к матери, но в голове у него пело: "Геркулес милый, милый Геркулес".

– Мама сидела за письменным столом, перед ней лежала толстая книга, а глаза у неё были закрыты.

– Не подвигается работа? – спросил Саша.

– Не подвигается, – ответила мама.

– Я знаю, – сказал Саша, – ты волнуешься, что от папы нет давно писем.

Мама растрепала Сашины волосы. Она любила их так трепать.

– О, какой у меня наблюдательный сын! – сказала мама и попыталась улыбнуться, но из этого ничего не вышло.

Они замолчали. В комнате появились тёмные углы. Горела только настольная лампа под зелёным абажуром. Потом они услыхали звук шагов.

– Геркулес, милый Геркулес, – прошептал Саша.

– Что ты там шепчешь? – спросила мама.

– Ничего, – ответил Саша. – Ты слышала, по коридору кто-то прошёл?

– Это Пётр Петрович, – сказала мама.

Саша знал, что это Пётр Петрович. Он его шаги узнавал всегда, потому что Пётр Петрович чуть волочил левую ногу, ему её прострелили в гражданскую войну. Это было в 1918 году.

– А по-моему, это кто-то другой, – сказал Саша. – Например, Геркулес. (Ах, как это имя звенело у него в голове и камешком каталось во рту!) Знаешь что, пойдём в комнату Петра Петровича, и ты посидишь в волшебном кресле. У тебя все заботы как рукой снимет.

– Нет, Саша, – сказала мама, – мне надо работать.

– Даже если тебе не хочется? – спросил Саша.

– Надо уметь себя заставить, – сказала мама. – И потом, я уже взрослая, и мне ни к чему сидеть в волшебном кресле.

– А Пётр Петрович?.. – сказал Саша. – Он совсем старик, а сидит. Он говорит, что это ему помогает думать. Пойдём, я тебя очень прошу.

Мама встала, взяла Сашу за руку, и они молча, без единого слова, стараясь ступать осторожно, так, что был слышен только скрип половиц и какой-то непонятный шорох, а шагов их не было слышно, отправились в комнату Петра Петровича.

Их зеленоватые длинные тени упали на стену, прошлись по занавескам и вышли в дверь. В коридоре они растворились: в коридоре не было света, а они не стали его включать.

– Осторожно, – сказала мама шёпотом, – не наскочи на холодильник.

Саша только крепче сжал её руку, и она крепко-крепко сжала его маленькую тёплую ладошку...

Они вошли в комнату Петра Петровича и в темноте подошли к волшебному креслу. Было тихо-тихо.

– Ну, садись, – великодушно предложил он матери. – Садись, а я постою рядом.

Мама осторожно опустилась в кресло. Оно прозвенело под ней всеми своими пружинами.

– О, какая я стала тяжёлая, – сказала мама. – Раньше оно подо мной так не пело.

Саша промолчал. Он знал: сейчас, в этот миг, ничего нельзя говорить. Ничего.

– Здравствуй, кресло, – сказала мама. И слегка качнулась в нём, как это делал всегда Саша.

Кресло снова прозвенело свою песню.

– Ведь я что волнуюсь... – сказала мама. – Он пошёл на штурм действующего Авачинского вулкана. А вулкан этот выбрасывает лаву, её температура семьсот градусов: это всё равно что раскалённая, клокочущая сталь, выпущенная из доменной печи. А ему, видите ли, обязательно надо спускаться в кратер вулкана.

– Он это делает ради науки, – сказал Саша. – Он говорил мне: вулканы – пушки земли. Они стреляют лавой, а эту лаву можно собрать, и потом узнаешь, что делается глубоко-глубоко под землёй.

– Он и тебя перетянул на свою сторону, – сказала мама.

– Но он не первый раз спускается в кратер, – ответил Саша.

– В прошлом году он сломал себе руку, – сказала мама. – А в позапрошлом году его ударило глыбой лавы по спине, и ему пришлось пролежать целый месяц. Врач боялся, что у него повреждён позвоночник, а когда повреждён позвоночник, надо лежать на доске. Там никаких досок не было, пришлось сорвать с домика экспедиции двери, и он лежал на этих дверях. А ты видел, какие у него руки? Все в ожогах.

Они снова помолчали. За окном в небе полыхали отсветы большого города.

– Можно, я сяду рядом с тобой? – спросил Саша.

Мама подвинулась, и он сел и стал раскачиваться и звенеть пружинами. И этот звон, как нежный звук струн, раздавался у них в ушах, и чуть-чуть веселил их души, и соединял их со всем миром. Теперь для них не существовало темноты, одиночества, далёких расстояний.

– Как хорошо, что ты привёл меня сюда, – сказала мама. – Конечно же, Сергей прав, что поехал на Камчатку, что взбирается на эти вулканы, а потом, точно цирковой акробат, спускается в кратеры. Он спускается на тысячу метров в глубину, а навстречу ему подымаются испарения лавы... Мягкое, мудрое кресло, я буду терпеливо ждать его писем.

Мама обняла Сашу за плечи и потихоньку укачивала его, точно маленького. Сколько они так просидели, неизвестно, но только Саша слышал, как к нему подошёл Геркулес, тронул его за плечо и сказал:

"Вот я и пришёл. Прости меня, что я так неожиданно исчез, но здесь раздались чужие голоса".

"Это был Пётр Петрович, – сказал Саша. – Правда, он не такой сильный, как ты, но тоже герой. Некоторые взрослые кое-чего не понимают, а он всё-всё понимает".

"Ну, я слушаю, о чём ты меня хочешь спросить?"

"А ты не будешь смеяться?" – спросил Саша.

"Ни за что! – сказал Геркулес. – Клянусь тебе именем богини Афины Паллады".

"А-а-а! – сказал Саша. – Вообще-то я в бога не верю, мы теперь знаем, что бога нет. Но ведь ты жил три тысячи лет назад, и у тебя не было другого выхода".

"Афина Паллада – богиня мудрости, – сказал сердито Геркулес. – Она не позволит мне соврать".

"Прошу тебя, не сердись, – сказал Саша. – Если бы ты жил в наше время, и ты бы не верил в бога".

"Спрашивай", – сказал Геркулес.

"Геркулес! – Саше было неловко, и он тянул время. – Скажи, тебя не дразнят "девчонкой" за то, что ты носишь длинные волосы?"

"Я не обращаю внимания на глупых людей, а умные никогда никого не дразнят".

"А меня дразнят "девчонкой". Это Гошка Сапегин придумал, хотя он совсем, по-моему, не глупый".

"Ну, если он не глупый, то он скоро перестанет тебя дразнить. А ты пока потерпи".

"Вот и мама говорит: "Ты пока потерпи". А знаешь, как трудно терпеть?.. Геркулес, а почему ты носишь длинные волосы?"

"Так нравится моей матушке, – сказал Геркулес. – А это для меня закон..."

Мать Саши осторожно подняла его на руки и понесла из комнаты.

"Ах, какой он стал тяжёлый, – подумала она. – Почти мужчина".

Глава седьмая

Стоило ему войти в класс, как на него вихрем налетел Гошка.

– Принёс марки? – спросил он, увидел по Сашиному лицу, что тот ничего не принёс, и закричал: – Не принёс? Несчастный хвастунишка, врун, врун! А может быть, у тебя их даже нет?

– Нет, есть, – соврал Саша. – Просто я забыл.

– Посмотрим, – сказал Гошка. – Потерпим до завтра. А то придётся тебя звать не просто "девчонкой", а "девчонкой-врунишкой".

После школы Саша решил зайти к Маринке и попросить у неё две марки. Подумаешь, две какие-то несчастные марки, неужели она не даст ему их. Он вошёл во двор и увидел, что ворота гаража открыты. Саша сначала заглянул в гараж. Там он увидел своего знакомого шофёра.

– Здравствуйте, дядя, – сказал Саша.

– А, здравствуй, малый, если не шутишь.

– Хотите, я вам принесу воды?

– Ну принеси, – ответил шофёр.

Саша схватил ведро и побежал в глубь гаража за водой. Принёс воду и сказал:

– А теперь мне надо идти.

– Важное дело? – спросил шофёр.

– Да, – ответил Саша. – Важное.

После разговора с шофёром у Саши настроение стало получше. И он побежал к Маринке.

Она была дома одна. Сначала пришлось поиграть с ней в куклы, потом в пароходы, а потом Саша попросил у Маринки, чтобы она показала ему коллекцию папиных марок.

Маринка влезла в папин стол и достала большой квадратный альбом в синем переплёте... Каждая страница была прикрыта в нём папиросной бумагой, а под бумагой, на сером толстом картоне, в карманчиках лежали марки.

– Только ты не перепутай их, а то папа будет ругаться. Он эти марки собирает всю жизнь, с девятилетнего возраста.

– А у нас в классе один мальчик, Гошка Сапегин, – сказал Саша, – тоже собирает марки. И даже меняется.

– Как это – меняется? – не поняла Маринка.

– Очень просто, – сказал Саша. – Он отдаёт, например, твоему папе лишние марки, а твой папа ему свои лишние марки.

– А у моего папы нет лишних марок, – сказала Маринка.

Саша подумал, что, пожалуй, Маринка не даст ему две марки для Гошки, и представил себе, как Гошка завтра будет кричать на него на весь класс: "Врунишка, хвастунишка!"

На каждом листе было написано название страны, но Саше трудно было прочесть эти названия. Он просто ворошил марки: на них были портреты каких-то людей, какие-то дома, деревья, звери, церкви... Их здесь было так много, и Саша подумал, что Маринкин папа совсем не обеднеет, если отдаст ему две марки для этого ненасытного, кровожадного Гошки.

– Ну, насмотрелся? – спросила Маринка.

Ей хотелось побыстрее убрать альбом в стол, потому что папа никому ни под каким видом не позволял брать альбом с марками без его разрешения. И Маринка впервые его сама держала в руках, и сделала она это только ради Саши.

– Сейчас, – ответил Саша и покосился на Маринку. Нет, и просить не стоит, всё равно не даст.

Он уже хотел отложить альбом, но тут позвонили в дверь, и Маринка побежала открывать. А Саша вдруг сделал нечто странное, нечто ужасно необыкновенное, нечто такое, что нельзя никому делать ни при каких условиях: он вытащил из марочного карманчика две маленькие старенькие марки (нет, он не взял большие, хорошие марки) и быстро положил их в карман. При этом у него сильно-сильно заколотилось сердце.

Тут же вернулась Маринка. Саша уже стоял в другом конце комнаты. Маринка взяла альбом и сунула обратно в стол. Саша решил ей сказать что-нибудь весёлое и беззаботное, хотелось ему притвориться, но вдруг у него пропал голос. Он постоял немного и прохрипел:

– Я пойду.

– Посиди ещё немного. Давай поиграем в "дочки-матери". Ты будешь мой сын, а я буду готовить тебе обед.

Но Саша не стал играть и ушёл домой.

Дома он вытащил марки из кармана, разгладил их и положил в дневник.

Глава восьмая

Нельзя сказать, что Саша чувствовал себя спокойно. Нет, совсем не так. Во-первых, ему совсем не хотелось есть, во-вторых, когда он делал уроки, то поставил две большие кляксы.

Бабушка уже два раза говорила ему, чтобы он шёл гулять во двор, но он отказывался.

И вдруг, когда Саша так сидел, раздался звонок в дверь. Он по привычке прислушался, кто пришёл. И когда он услышал голос Маринкиного папы, им овладел дикий страх, он судорожно схватил дневник и сунул его под тахту.

– Евдокия Фроловна, – сказал Маринкин папа, – вы меня ради бога извините, но произошла какая-то странная история: пропали мои две самые ценные марки. Вы понимаете, каждой марке по сто двадцать лет. Я за ними гонялся с детства.

– Вы уж простите меня, но я марки не собираю, – сказала бабушка.

– Извините, извините, я волнуюсь и говорю непонятно. Да, в конце концов, дело даже не в марках, а в факте...

– В каком факте? – спросила бабушка.

– В факте пропажи.

– В факте пропажи?

– Ну да. Возможно, он взял их по глупости. Ну, знаете, как ребята, не отдавая отчёта в своём поступке. Он ведь не понимает, какая это ценность.

– А я тут при чём? – не поняла бабушка.

– Их мог взять только Саша, – ответил Маринкин папа. – Он сегодня был у нас, попросил у Маринки посмотреть мой альбом... И вот результат: нет двух самых ценных марок.

В следующую секунду Маринкин папа и бабушка появились перед Сашей. Они стояли рядом, безмолвные, как статуи.

Саша поднял на них глаза и, стараясь говорить как можно громче, сказал:

– Я не брал марок. Честное слово, я не брал никаких марок.

Может быть, сейчас он даже сознался бы, отдал бы эти марки, но он просто боялся сознаться.

– Саша, – сказал Маринкин папа. Он смотрел на Сашу сверху вниз, и Саше казалось, что он сейчас клюнет его носом в самую макушку. – Я понимаю, ты просто не подумал, тебе ничего не будет, я тебя заранее прощаю, только отдай мне марки.

– Я не брал марок, – снова сказал Саша и даже более уверенно.

Маринкин папа снова клюнул носом. Только теперь Саше показалось, что он просто готов заплакать и совсем не собирается клевать его в макушку.

– Ну, хочешь, я тебе дам за эти две марки пять марок: одну новую, например, марку республики Танганьики, Великобританию, Канаду, Ирак и любую страну по твоему выбору... Ну ладно, я тебе дам десять любых марок.

– Честное слово, я ничего у вас не брал, – сказал Саша. Ему стало как-то полегче, он понял, что никто не докажет, что именно он взял эти марки.

– Саша у нас никогда не врёт, – сказала бабушка.

Маринкин папа снова жалобно клюнул носом и сказал:

– Значит, это всё же сделала она, ну, я ей сейчас покажу!

Он выскочил из комнаты размашистым шагом, и Саша представил себе, как он бежит по лестнице, прыгая сразу через пять, нет, через десять ступенек, как он врывается домой и начинает страшным голосом кричать на Маринку и клевать её своим длинным птичьим носом.

– Саша, – сказала бабушка, – а может, ты всё же взял марки?

– Ничего я не брал, – сказал Саша. – И чего вы ко мне все пристали? Он немного помолчал. – Бабушка, а что он сейчас сделает Маринке?

– Не знаю, – ответила бабушка. – Всякие бывают отцы. Один покричит и успокоится, а другой перестанет разговаривать. Не будет её замечать, точно она для него не существует: в общем, будет прорабатывать её своим молчанием и презрением. А другой, может быть, и накажет ремешком.

Бабушка вышла из комнаты. Саша тяжело вздохнул. Он сидел на тахте, под которой лежал его дневник с двумя марками. Ох эти проклятые две марки!

У Саши сами собой потекли слёзы и закапали на пол. Они падали на чистый, аккуратно натёртый паркетный пол, и на полу появились светленькие точечки от Сашиных слёз. И тут вернулась бабушка. Она посмотрела на Сашу и сразу всё поняла.

Бабушка так сильно побледнела, точно случилось какое-то большое-большое несчастье. Она подбежала к телефону, дрожащими руками набрала номер телефона и закричала в трубку маме: "Немедленно приходи домой!" Мама, видно, что-то спросила бабушку, и та ответила: "Жив, но немедленно приходи домой". Она повесила трубку и заметалась по комнате. Она металась по комнате до тех пор, пока не влетела мама.

– Полюбуйся на своего сынка, – сказала бабушка. – Вот к чему приводит отсутствие отца. Он, он, он... – Бабушка заплакала. – Он украл две марки у Маринкиного отца. Влез в альбом и украл.

– Так, – сказала мама. – А откуда это стало известно?

– Сначала пришёл Маринкин папа, – ответила бабушка. – И он отказывался, нахально так отказывался, нагло. Представляешь, говорит: "Честное слово, я не брал". И я, старая дура, говорю: "Наш Саша никогда не врёт". А потом тот убежал, а он разревелся.

– Ты лгун и вор, – сказала мама. – Сейчас же собирайся, пойдём к Маринке.

Саша сидел, низко опустив голову.

– Посмотри на меня. – Она взяла Сашу за подбородок и подняла его голову.

И Саша увидел её глаза, и её рот, и веки глаз, которые всё время напряжённо вздрагивали. Всё-всё в этом лице было для него незнакомым и чужим.

– Где эти марки? – спросила мама.

Саша встал на колени, вытащил из-под тахты дневник и достал марки. Мама взяла марки в руки и долго-долго смотрела на них, стараясь прочитать, что там написано, точно это сейчас было самое главное.

– Пошли, – сказала мама.

– А может быть, их отнесу я? – робко прошептала бабушка.

Мама ей ничего не ответила, и они вышли на лестничную площадку. Саша шёл медленно-медленно, мама изредка подталкивала его.

Они вышли во двор, пересекли его и вошли в подъезд, где жила Маринка. Сели в лифт и поднялись на шестой этаж.

– Звони, – сказала мама.

Саша надавил кнопку звонка. Им открыла дверь Маринка. Саша внимательно посмотрел на неё: она была такая же, как всегда. Значит, отец её не выполнил своей угрозы.

– Марина, позови своего папу, – сказала мама.

Маринка убежала и вернулась с отцом.

– Здравствуйте, – сказала мама.

– Здравствуйте, – ответил Маринкин папа и как-то весь согнулся, словно ему было неудобно, что он такой высокий.

– Ну? – сказала мама.

– Это я взял, – сказал Саша. Больше он ничего не мог выдавить.

Мама протянула марки Маринкиному папе. Он схватил их и тут же стал рассматривать.

– Всё в порядке, – сказал он довольным голосом, – уголки не повредили. Знаете, я был уверен, что они найдутся, только боялся, что повредят уголки. Это самое ценное в марке. – Потом он посмотрел на Сашу и добавил: – Из тебя никогда не выйдет настоящего коллекционера.

Саша ещё ниже опустил голову, чтобы никого не видеть. Он теперь видел только ноги. Мамины ноги в туфлях на высоких каблуках, ноги Маринкиного отца в туфлях сорок пятого размера и Маринкины ноги в ботинках с облупленными носами. Эти ноги иногда немного двигались. Там наверху над ним его мама и Маринкин папа произносили какие-то слова, но Саша ничего не слышал.

– Нам пора, – сказала мама. – До свидания. Простите.

– Что вы, – сказал Маринкин отец. Он почему-то тронул Сашу за плечо и клюнул носом. – В конце концов всё кончилось благополучно, и нечего так расстраиваться.

Он открыл им дверь. Первой вышла мама, а когда Саша проходил мимо него, он тихо прошептал ему: "Мужайся". И клюнул носом.

Всю дорогу домой Саша шёл позади матери. И думал, что теперь его долго-долго будет ругать бабушка, а потом она ещё возьмёт да скажет Петру Петровичу. Вот тогда-то совсем неизвестно, что делать...

Глава девятая

На следующий день утром Саша из дому вышел один. Обычно он выходил вместе с мамой, но сегодня она собралась раньше его и, не дожидаясь, не говоря ни слова, хлопнула дверью. А Саша вышел следом.

Он догнал её уже во дворе, вернее, не догнал, а увидал её спину. Рядом с ней шёл Маринкин папа. Мама что-то говорила ему, а он жалобно клевал носом. Видно, мама возмущалась Сашей, говорила, что она теперь никогда-никогда не простит его, что он распропащий человек. Маринкин папа клевал носом, слегка покачивал головой, значит, он был во всём согласен с мамой.

Саша проводил их до троллейбуса, посмотрел, как они сели в троллейбус, как Маринкин папа подталкивал маму в двери машины, потому что троллейбус был набит до отказа. Потом Саша увидел в заднем окне мамино лицо и мамин весёлый платочек, который привёз ей папа из экспедиции по Средней Азии.

А потом Саша развернулся, чтобы идти своей дорогой, и тут на него наскочило такое настроение, такой страх перед Гошкой, перед его приставанием и дразнилками, что он просто не пошёл в школу. Пускай они учат там свои "А" заглавные и "а" маленькие, "Б" заглавные и "б" маленькие, пускай они учат все остальные буквы, а он останется дурачком. Лучше быть дурачком, чем встречаться с Гошкой, с этим вредным Гошкой, которому он наобещал марки и столько из-за них перетерпел.

А в Москве для прогулок места много, и интересного в Москве очень много, столько интересного, что неизвестно, кто будет дурачком: Саша или те, кто сидит в школе...

Так он прожил целых пять дней. Приходил домой, его кормили, потом он для отвода глаз возился с тетрадями, потом всё прятал в портфель и убегал во двор. Никто с ним не разговаривал: ни мама, ни бабушка. А от Петра Петровича и от Маринки он прятался всеми правдами и неправдами.

В этот день он задержался дома дольше обычного. Бабушка куда-то ушла, и Саша ждал её возвращения, чтобы пообедать.

По коридору прошёл Пётр Петрович, достал что-то из почтового ящика, открыл к Саше дверь и сказал:

– Вам письмо с Камчатки, а мне с Южного полюса. – Потом он внимательно посмотрел на Сашу. (Тот на всякий случай низко опустил голову – так было удобнее: не видишь глаз человека, который с тобой разговаривает.) И добавил: – Где это ты пропадаешь последнее время?

– Я не пропадаю, – сказал Саша. – Просто много уроков.

– Уроки уроками, – сказал Пётр Петрович, – а старых друзей забывать не полагается.

Саша был рад, что поговорил с Петром Петровичем, всё-таки легче на душе. И поэтому, когда Пётр Петрович позвал его условным стуком через стену, он с радостью побежал к нему.

Он вошёл в комнату и почувствовал, что соскучился по ней, по этому беспорядку, по книгам, которые валялись в разных концах комнаты в раскрытом виде: Пётр Петрович всегда читал сразу несколько книг; по карточкам Игоря, развешанным на стенах, по любимому волшебному креслу, по запаху этой комнаты.

– Какая жалость, – сказал Пётр Петрович. – Написал Игорю письмо, стал искать конверт и смахнул очки. Разбились вдребезги. Ты меня не выручишь, не напишешь адрес на конверте? Без очков я ничего не вижу.

Пётр Петрович встал со своего места и подтолкнул к стулу Сашу.

– Ну, давай пиши, – сказал Пётр Петрович. – Ты уже всю азбуку знаешь?

Саша мотнул головой: понимай как хочешь.

– Ну, давай пиши. Сверху, в углу, большими, печатными буквами напиши: АВИА.

Эти буквы Саша знал и с радостью, низко склонясь к конверту, написал сначала заглавную "А", потом "В", потом "И" и снова "А". Ах, как Саша старался, и как у него полегчало на сердце, когда он с такой лёгкостью справился с этим словом!

– Теперь напиши: Одесса. Давай по буквам: О, Д, Е, С, второй раз С, А. Написал?

– Написал, – ответил Саша, хотя в этом слове он пропустил букву "Е", а букву "С" развернул в другую сторону.

Ему стало немного жарко, и он уже со страхом стал ждать продолжение адреса.

– Теперь напиши: улица Карла Маркса, двадцать пять. По буквам: У, Л, И, Ц, А. Написал?

Саша кивнул, он окончательно запутался и ждал, когда же кончится это мучение.

Теперь, когда Пётр Петрович ему диктовал, он писал какие придётся буквы, писал их кверху ногами, и развернув в другую сторону, и просто придумывая какие-то новые, никому не известные буквы. А Пётр Петрович диктовал ему название улицы, потом название экспедиции и, наконец, фамилию и имя сына. Это ведь письмо должно было пройти далёкий путь. Сначала до Одессы на самолёте – для быстроты, потом пароходом поплывёт к Южному полюсу, через Чёрное и Красное моря, по Суэцкому каналу, огибая Африку, пересекая экватор, и, наконец, его привезут Игорю.

– Так. Спасибо, – сказал Пётр Петрович. – Теперь мы его заклеим.

Саша медленно пошёл к дверям. У дверей он оглянулся. Пётр Петрович рассматривал его каракули. Саша сделал последние два шага, чтобы навсегда покинуть эту комнату, и тут Пётр Петрович сказал:

– Прекрасно, прекрасно... Может быть, ты его бросишь в почтовый ящик, когда пойдёшь гулять?

Саша на секунду замер, потом бросился обратно к Петру Петровичу значит, он ничего не разобрал из-за глаз, – схватил конверт.

– Я сейчас же пойду на улицу и брошу его в почтовый ящик. Я это сделаю сию же секунду. – Он выбежал в переднюю, на ходу схватил куртку, чтобы Пётр Петрович не передумал, и выскочил из квартиры.

Только во дворе Саша пришёл в себя: вытащил письмо, полюбовался своими каракулями, сложил письмо вдвое и спрятал в дальний карман. Надо было что-то придумать, нельзя ведь просто не отправить письмо. И тут он столкнулся носом к носу с Маринкой.

– Здравствуй, Саша, – сказала Маринка.

– Здравствуй, – сказал Саша.

– Ой, снова пошёл дождь! – сказала Маринка. – Ты без дела вышел на улицу или по делу?

– Без дела, – сказал Саша.

– Тогда пойдём ко мне, – сказала Маринка.

– Нет, – ответил Саша.

– Пойдём, – сказала Маринка и добавила между прочим: – У нас дома никого нет.

– Не пойду, – сказал Саша.

– Глупый, – сказала Маринка. – Папа совсем на тебя не сердится.

– Я видел, как моя мама разговаривала с ним. Она меня ругала, ругала, а он кивал головой, что согласен с ней. Теперь у меня вообще знаешь какая жизнь: мама со мной не разговаривает, бабушка не разговаривает. – Он сунул руку в дальний карман, пощупал письмо Петра Петровича и просто чуть не заплакал.

– Мой папа так делал головой? – спросила Маринка и показала, как её отец клевал носом.

– Так, – ответил Саша.

– Это значит, что он тебя совсем не ругал, это значит, что ему было тебя жалко. Он всегда так делает, когда ему кого-нибудь жалко. Ясно тебе?

– Ясно.

– Смотри, какой сильный дождь пошёл, – снова сказала Маринка. – И листья на деревьях все облетели... Скоро придёт зима. Ну, побежали к нам.

И они побежали к Маринке.

Они поиграли в автомобили, потом в самолёты. А потом Маринка сказала:

– Давай смотреть марки.

– Не хочу, – решительно сказал Саша. – И вообще я ухожу.

– А мне теперь папа разрешает смотреть свой альбом, – сказала Маринка. – Это теперь наш общий альбом. Мы с ним вместе собираем марки.

Маринка, не дожидаясь, когда Саша уйдёт, вытащила альбом и положила его на стол.

– Смотри, вот новая марка республики Алжир. А вот новая кубинская марка. Правда, красивая?

Саша взял марку и долго разглядывал её рисунок. А Маринка несколько раз выходила из комнаты, чтобы показать, что она полностью доверяет Саше.

...Когда Саша открыл входную дверь в свою квартиру, он услыхал голос Александры Ивановны.

– Может быть, он перестал ходить в школу, потому что его один мальчик дразнил "девчонкой"? – сказала Александра Ивановна. – За его длинные волосы. А может быть, ещё что-нибудь случилось, в этом надо разобраться...

Саша слышал, как бабушка жалобно всхлипнула.

– Ну, что вы, право, Евдокия Фроловна, – услышал Саша голос Петра Петровича. – Ничего ведь страшного не произошло. Мальчик выходит в жизнь, на его пути первые трудности... Ну, вот он перед ними и спасовал.

– Не успокаивайте меня, Пётр Петрович, – сказала бабушка. – Просто мы его не так воспитали. Мало было строгости. Что теперь делать, ума не приложу, а Ольге даже боюсь об этом сказать. Столько у неё переживаний, столько переживаний... А ведь раньше он был такой смирный, ласковый мальчик.

– Слишком смирный, – сказал Пётр Петрович. – Вы помните моего Игорька, Александра Ивановна? Парень был боевой.

– Боевой, – сказала Александра Ивановна. – Очень боевой, а Саша весь в себе, он, когда откроется, когда наберётся храбрости, тоже будет боевой.

– Ну что же делать? – снова спросила бабушка.

– А вы положитесь на меня, – ответила Александра Ивановна. – Вот он придёт, я с ним переговорю и всё улажу.

Саша потихоньку сделал шаг назад, всунул ключ в замочную скважину, чтобы дверь не щёлкала замком, и осторожно прикрыл её.

Он шёл по улице, не разбирая дороги, ступая по лужам, в лицо ему хлестал противный колючий дождь, подгоняемый ветром. А он всё шёл и шёл, мимо освещённых окон, мимо людских теней на этих окнах, он шёл совсем один, и ему сейчас было так жалко себя и хотелось умереть, хотелось навсегда расстаться с этой постылой жизнью.

Ну скажите, разве это не глупо? Разве это не глупо – из-за каких-то неприятностей так думать о жизни и отказаться от школы, от учения, от будущих полётов в космос, от мамы и бабушки, от отца, который, может быть, сейчас, в этот момент, открыл тайну вулканов. Всё только из-за того, что он не может пойти и во всём честно сознаться, всё только из-за того, что не может постоять за себя. Ах, какой он был слабовольный!

Его нашла во дворе мама, привела домой, напоила горячим чаем с малиной и уложила в кровать. Она всё делала молча, не ругала его, и Саша даже не знал, рассказала ли бабушка ей о том, что к ним приходила Александра Ивановна.

Ночью Саша проснулся от каких-то шорохов. Ему стало страшно и захотелось закричать, но потом ему показалось, что это кто-то плачет. Видно, это плакала бабушка.

– Бабушка, бабушка! – тихо позвал он.

Но бабушка не откликнулась, а Саше ужасно хотелось пить.

Он осторожно встал и, ступая неслышно, почти не касаясь ногами пола, вышел из комнаты. Прошёл по коридору и, вместо того чтобы идти на кухню за водой, открыл комнату Петра Петровича.

Как он долго не сидел в этом кресле, просто ужасно долго, целую неделю, он так соскучился по креслу. А сейчас он сядет в кресло и будет сидеть в нём столько, сколько ему захочется.

И вдруг он увидел, что кресло уже кем-то занято. Опять ему не повезло, даже ночью, когда уже все спят, кто-то захватил его любимое кресло.

И вдруг, вдруг, вдруг случилось такое необыкновенное счастье: в кресле сидел сам Геркулес!

"Милый, милый Геркулес, – прошептал Саша. – Спасибо, что ты пришёл. Тебе не страшно ходить ночью?"

"Я ничего не боюсь", – ответил Геркулес.

"Ах, какой ты храбрый, – сказал Саша. – Я тоже хочу стать таким храбрецом, но мне всегда что-нибудь мешает. Вот сейчас я ужасно хочу пить".

"Пить, пить, пить, – пропел Геркулес. – Самое главное, чтобы ты сохранил верность другу Петру Петровичу".

"Геркулес, можно, я посижу рядом с тобой? – попросил Саша. – А то я целую неделю не сидел в кресле..." – Саша тихо опустился в кресло, оно звякнуло под ним, и этот звук отчаянно-громко зазвенел в ночной тишине.