Текст книги "Аттракцион"

Автор книги: Владимир Свиридов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Annotation

«Библиотека Крокодила» – это серия брошюр, подготовленных редакцией известного сатирического журнала «Крокодил». Каждый выпуск серии, за исключением немногих, представляет собой авторский сборник, содержащий сатирические и юмористические произведения: стихи, рассказы, очерки, фельетоны и т. д.

booktracker.org

ПЛЯЖ

МЕСТЬ ИНЖЕНЕРА САЙКИНА

ВУНДЕРКИНД

ОБМАНЩИК ЛОМБРОЗО

ТУРИСТЫ

АТТРАКЦИОН

Более подробно о серии

INFO

ВЛАДИМИР СВИРИДОВ

*

Дружеский шарж и рисунки

Е. ШУКАЕВА

© Издательство «Правда».

Библиотека Крокодила. 1984 г.

Однажды на встрече с читателями меня спросили о том, как стать писателем юмористом.

Я ответил, что для этого прежде всего необходимо родиться в горах Абхазии, с младенчества купаться в Черном море, и, конечно же, обязательно дружить со своими земляками, замечательными людьми с неиссякаемым чувством юмора.

Ведь недаром столетние старики утверждают, что вначале была Гудаута, а потом Габрово, и при этом хитро улыбаются!

Одним словом, если кто усомнится в моих рекомендациях, может сам на себе испытать…

ПЛЯЖ

(Из цикла «Курортные страсти»)

Если театр начинается с вешалки, то пляж – с табло, информирующего отдыхающих о температуре воды и воздуха, и бурлящей страстями и южным темпераментом длиннющей веренице торговцев фруктами, вином и другими многочисленными дарами Кавказа.

Возле табло возился человек с красноречивой повязкой «Дежурный по пляжу». Он, прищурившись на нестерпимо палящее солнце, повесил против надписи «ТЕМПЕРАТУРА ВОЗДУХА» трафарет с цифрами: +30°, затем поместил в графу «ТЕМПЕРАТУРА ПЕСКА» надпись +20°, после чего повернулся в сторону моря, почесал затылок, чуть задумался и крикнул:

– Эй, Гиви, сколько там у тебя?!

Гиви, молодой, вялый парень с черной повязкой на руке, на которой кривыми буквами написано «Спасатель», подошел к воде, небрежно сунул ногу в набегавшую волну и улыбнулся дежурному.

– Сколько хочешь?

– Кончай шутки, я серьезно.

– Тогда двадцать пять!

На табло появилась новая надпись: «ТЕМПЕРАТУРА ВОДЫ +25°.»

Стоявший неподалеку мужик с махровым полотенцем и с красным, но явно не от загара носом толкнул Игоря в бок и, засмеявшись, сказал:

– Гляди, вода двадцать пять градусов. Еще бы добавить градусов пятнадцать и можно пить.

Игорь быстро разделся и побежал купаться. Начал он с батерфляя, потом перешел на брасс, затем нырнул и поплыл под водой. От буйка он вернулся, плывя на спине и поднимая вокруг себя огромное количество искрящихся на солнце брызг. Ему было хорошо. Он вышел на берег и направился к месту, где оставил свои вещи. Одежды не было! Игорь сделал несколько кругов, но место стоянки так и не обнаружил. Единственная примета, по которой он запомнил пятачок, где раздевался, был толстяк с книгой «Худые живут дольше».

– Вы случайно не видели моих вещей?

– Какие вещи? – поинтересовался толстяк.

– Здесь были куртка, рубашка, джинсы и туфли…

– Джинсы?! Какого размера?

– Сорок восьмого.

– Жалко, а у вас случайно пятьдесят шестого нет? На меня.

– Тьфу! – разозлился Игорь и бросился к пожилому плешивому человеку, игравшему в шахматы с мальчиком.

– Вы, извините, не заметили, я здесь рядом с вами разделся и оставил брюки. Может быть, вы обратили внимание?..

– Какие еще брюки! Я вон даже не заметил, как этот шкет у меня под носом коня съел.

– Дядя Коля, вам шах! – весело закричал «вундеркинд».

На что дядя отреагировал весьма сурово:

– Ты не радуйся, не радуйся. Если еще раз выиграешь – вообще не пущу купаться.

Кто-то взял Игоря сзади за локоть. Это был тот самый мужик с махровым полотенцем, который острил возле температурного табло. Наклонившись к Игорю, он доверительно прошептал:

– К твоим вещичкам, браток, ноги приделали и увели.

– То есть? – с удивлением посмотрел на него Игорь.

– Значит, так: подошел такой маленький, горбатый в очках и в шляпе, все твои шмутки забрал в мешок, сел на велосипед и уехал.

– Куда? – задал идиотский вопрос Игорь.

– На улицу Руставели, там около светофора, с правой стороны есть большой желтый дом. Понял? Значит, поднимаешься, на второй этаж, комната 35, с двух до пяти, и тебе все вернут. Только не опаздывай.

– А почему с двух до пяти? – оторопело поинтересовался Игорь.

– Потому что психиатр принимает с двух до пяти…

И мужик с махровый полотенцем разразился диким хохотом.

– Да ты не обижайся, я вообще люблю пошутить. Хохмач я, понял? С рождения такой.

– А знаешь, как из песочных часов будильник сделать? – «Шутник» обратился уже к мальчику-шахматисту.

И не дожидаясь ответа, он зажал в руке горсть песка и тонкой струйкой высыпал его в рот спящему приятелю. Тот проснулся. Потряс головой и, не говоря ни слова, ударил «шутника» по голове шахматной доской. «Шутник» криво улыбнулся и, потирая темя, сказал:

– У моего братана тоже с юмором все в порядке. А?!

И разухабистые «братья» с улюлюканьем понеслись к воде, сметая все на своем пути – шезлонги, лежаки, одежду и перепуганных курортников. Шахматисты, чертыхаясь, собирали фигурки…

Неподалеку стояла женщина с медицинскими весами. Она тоже, как считал Игорь, входила в число потенциальных свидетелей таинственного исчезновения его аксессуаров. Но только Игорь открыл рот, чтобы спросить ее об этом, как она опередила его:

– Денег не дам, можешь не просить. Знаю я эти байки. Тут один уже три года ходит и все говорит, что его ограбили. Утром деньги собирает на дорогу домой, а вечером оказывается, что ему дальше шашлычной и ехать некуда.

– Ваш Боренька поправился еще на триста. – Весовщица порадовала бабушку малыша, который в это время стоял на весах.

Игорь присел на песок. Ему надо было обдумать, как жить дальше: без брюк, без денег и документов в чужом городе.

Бабушка открыла огромную сумку и принялась за очередное кормление внука.

Игорь смотрел на снедь, извлекаемую из бездонной сумки, и только сейчас понял, как он голоден. Внук воротил лицо от вилки с котлетой, а бабушка втолковывала ему:

– Вот если ты не съешь котлетку со сметанкой, то я все отдам вот тому дяде. Правда, дядя, вы все это съедите, если Боренька не будет кушать? – обратилась старушка к Игорю.

– Еще как! – ответил Игорь, чувствуя, что по выработке желудочного сока он уже работает в счет будущего года.

На набережной появилась торговка с огромной корзиной вареной кукурузы на плече. Бабка моментально рванулась к ней.

Пока она отсутствовала, внук с радостью предложил Игорю свою еду.

Вернувшись с обжигающей руку кукурузой и увидев пустую посуду, бабушка радостно ахнула, поцеловала Бореньку и даже разрешила ему поиграть с детьми в мяч.

Из-за полноты, достигнутой неутомимыми стараниями любимой бабуси, ребенок был настолько неуклюж, что, как только мяч в игре попадал к нему, он тут же отправлял его куда-нибудь в сторону и мяч время от времени оказывался либо на животе, либо на голове лежавшего на топчане Игоря, который, накрыв голову журналом с огромной фотографией обезьяны на обложке, сладко спал под благодатным летним солнцем. Он был волосат, и поэтому фотография в сочетании с его туловищем выглядела особенно смешно.

Несколько раз дети нарушали сон, будили его резкими ударами мяча. Тогда он садился на топчан и грозился надрать ребятам уши. Наконец, когда в очередной раз мяч шмякнулся об его живот, он вскочил и с яростью воткнул в мяч Боренькину вилку. Воздух с шипением выходил из мяча, лежащего рядом, а дети как ни в чем не бывало продолжали гонять мяч. Игорь спросонья ничего не понимал, он медленно поднял глаза и увидел, что над ним, уперев кулачища в бока, грозно раздувая ноздри, стоит огромный амбал, а чуть выше на парапете стоят его друзья-волейболисты и с нетерпением ждут, когда их друг принесет мяч и они смогут продолжать игру.

– Я, я нне-знал, что это ваш мя-мя-чик, – заикаясь, промямлил насмерть перепуганный Игорь. – Я, я думал, что это мя… этих… самых, как их… д-детишек…

– Вот как раз у тебя детишек и не будет! – рявкнул здоровяк, поднимая топчан в воздух.

Ио трагедии никакой не произошло. Пляжный громкоговоритель откашлялся и проверещал:

– Гражданин, потерявший нижнюю часть одежды, зайдите к заместителю директора пляжа! Повторяю…

– Ура! Нашлись! – запрыгал радостный Игорь. – У-у-ти, у-ти! – Он сделал пальцами козу, шутливо дернул за нос оторопевшего верзилу и побежал за вещичками.

МЕСТЬ ИНЖЕНЕРА САЙКИНА

Сайкин спал. Во сне он видел себя еще студентом. Они отчаянно спорили о чем-то с Маринкой Александровой, а потом без всякого перехода он стал ее жадно целовать. Что-то кольнуло Сайкина в сердце, он перевернулся на другой бок. Сон тоже перевернулся, и он оказался космонавтом.

– Твоя очередь, – коротко сказал ему сосредоточенный товарищ. Товарищ плавал в невесомости, и лица его Сайкин не разглядел.

– Если долбанет метеоритом или там еще чем, передай нашим привет, – сказал Сайкин и стал выбираться в открытый космос.

Во сне Сайкин тяжело и хрипло дышал. Он лежал на старом, продавленном диванчике в неудобной позе, и в ранних сумерках его неуютная комната приобретала совсем нежилой облик. Длинные серые тени блуждали по ней от огней проезжающих машин, и пятна на стенах имели очертания далеких стран на школьной контурной карте.

Как ни крути, он был неудачник. Даже старые ботинки, стоящие в углу, казалось, говорили: «Мы ботинки неудачника. Взгляните внимательно – разве непонятно?»

Сайкин и сам знал, что он неудачник. Дело было даже не в том, что ему не повезло. Он не чувствовал горечи от неутоленной мечты, разбитой надежды. Его не мучила зависть, и спазмы оскорбленного самолюбия ему были неведомы. Если бы случайно ему и повезло, все кончилось бы тем же самым диваном и неуютом.

Однажды ему и впрямь повезло: после института его оставили в аспирантуре. Он был толковым и серьезным студентом. Предложил принципиально новую схему реле, и его решили оставить. В то время он сошелся с Маринкой, она любила его, но, как часто это бывает у русских женщин, к чувству любви примешивалась снисходительность. Сайкин совсем было собрался превратиться в аспиранта, снять комнату и жениться на Маринке, но его судьба, недовольная таким оборотом, срочно вытянула из колоды козырного Покобатько. Покобатько учился на их потоке, и кто-то там кому-то позвонил, и вместо Сайкина аспирантом стал Покобатько.

Маринка возмутилась, ходила в инстанции, но дело как-то заглохло. Она считала, что Сайкин сам виноват, что он не должен был молчать, что он капитулировал, предал их обоих и еще черт знает что.

Всю эту историю Сайкин воспринял с потрясающим спокойствием. Словно он знал, что все наконец встало на свои места. Маринка уехала отдыхать куда-то на юг и не позвонила даже попрощаться. Там, на юге, она встретилась с каким-то горцем, ночью звонила Сайкину из компании, молчала, говорила отрывочно и странно.

– Что пили? – спросил Сайкин.

Она заплакала. Потом попросила прощения, сказала, что она не хотела, но что так получилось… Рядом с ней кто-то стоял и негромко что-то говорил успокаивающим баритоном. И Сайкину стало скучно. Ни отчаяния, ни чувства потери он не испытал – просто скуку. Словно все происходящее было уже когда-то давно и теперь бесконечно повторялось в разных вариациях. Не было даже ревности. Скука – и больше ничего.

Через много лет он встретил ее. Она мало изменилась, была загоревшей, беззаботной. У нее была собственная машина, двое детей. Жила она где-то на юге и, кажется, вышла за того самого горца замуж. Сайкин даже заискивал перед ней – он чувствовал какую-то свою вину за то, что встретился на ее пути и занял ее время. А она оглядела его с легкой грустью: так люди смотрят на дом, в котором провели детство.

Покобатько избегал Сайкина. Покобатько был подтянутый, крепкий и аккуратный парень. Немногословный, он, казалось, знал что-то такое, неведомое остальным. Даже внешне он выглядел так, что хотелось сказать: вот он, наш положительный человек. Глубоко чуждый всяким там шатаниям и сомнениям, он казался морально и идейно устойчив, как водонапорная башня. Куда уж было до него Сайкину!

Когда Сайкин забирал из института документы, они случайно встретились при выходе. Покобатько кивнул ему и хотел уже уходить, как вдруг какой-то весенний черт толкнул Сайкина, и он отмочил нечто такое, что и сам не смог бы объяснить. Он окликнул Покобатько, подошел, протянул ему руку, серьезно поздравил с зачислением и крепко пожал его широкую ладонь. Обычно Сайкин никому энергично руку не пожимал, не тряс – это было не в его характере. А тут он устроил какой-то театр. Маринка была на юге, все было позади, и впереди было нечто неопределенное. И тут эта случайная встреча. Покобатько был человек без комплексов. В армии он служил в десантных войсках и ребром ладони мог долбануть так, как иной и палкой не стукнет. Он посмотрел холодным синим глазом на Сайкина, кивнул и собранно ждал, что будет дальше.

– Я ухожу сейчас, – сказал Сайкин. – Покидаю… Вот забрал документы. То, что моя невеста звонила вам тогда, ходила, скандалила – не обращайте внимания. Я ей с самого начала говорил – не надо этого делать… Впрочем, мы расстались. Она уехала отдыхать и там встретила свою судьбу. С пышными усами. Но не в этом дело. Я с самого начала понимал, что вся эта история с моей аспирантурой какое-то недоразумение. Я ведь не имею каких-то там особых достоинств или талантов. Родственники тоже ничего такого… Отец погиб под Курском, мать работает на заводе гальваником… Живем в коммуналке… Посмотреть на меня – не то. С какой стороны ни подойдешь – не то. Не подхожу я для этой роли – молодого, перспективного ученого. Опять же в общественной жизни я ничем не отличился. Три раза ездил на картошку, раз на стройку. Никуда не выбирали… Ваше же лицо, товарищ, располагает к тому, чтобы вас выдвигали. Вы запросто можете сказать: «Мы, студенты и аспиранты нашего института, берем на себя…» А я как-то совестился, говорил только от своего имени. Не мог. Значит, все справедливо.

– Короче, – спокойно сказал Покобатько.

– Короче, гад, – сказал Сайкин, – смотри… Я тебе клянусь!

Он оскалился, с ненавистью посмотрел в глаза Покобатько и провел ногтем большого пальца правой руки по передним зубам – жест азиатской клятвы, который он видел в кино.

– Я тебе этот финт с аспирантурой не прощу, запомни! Рано или поздно, но фраернешься ты на чем-нибудь, и тут тебе амба! И это и все другое разом всплывет! За каждым шагом твоим, гадина, следить буду! Жизни не пожалею, но найду на тебя концы… Не уйдешь, тварь. Ты меня понял? – прошипел Сайкин, страшно кося глазом.

– Хорошо, – спокойно сказал Покобатько. – До свидания.

Сайкин промолчал, с ненавистью глядя на него. Он ждал. И дождался. Какая-то едва уловимая тень мелькнула на бетонной морде аспиранта, какое-то едва уловимое сомнение отразилось во взоре, какая-то чуть заметная неуверенность показалась в плечах… Он хотел что-то уже сказать Сайкину, но передумал. Он ушел, но этой секундной паузы было уже достаточно, и Сайкин вышел из института в превосходном настроении. Он поехал к старому школьному товарищу. У того в маленькой квартирке, на кухне, где сушились детские вещи, они выпили водки, поговорили. Сайкин все рассказал, тот все понял, искренне пережил за Сайкина, и вечером Сайкин вернулся домой.

Он поступил в какую-то контору, честно служил, не хвастал какими-то своими знаниями, да и то, что знал, вскоре позабыл. Ребята вокруг были очень хорошие, чем-то похожие друг на друга – незлобивостью и отходчивостью, открытыми взглядами, судьбами. На дни рождения и праздники покупали вскладчину вино и торт, и было очень весело и хорошо. Когда у Сайкина умерла мать, помогли. В самые страшные первые минуты молча были рядом, и все они были очень похожи на него и непохожи на Покобатько. Женщины старались казаться привлекательными, и их усилия и средства, к которым они прибегали, вызывали чувство товарищеского сострадания. И из-за этого они были милыми и нежеланными.

В жизни его было несколько случайных связей и даже один раз, в отпуске, ему отломился экзотический роман с иностранкой. Это было в Ленинграде. В отпуск Сайкин приехал туда, чтобы сходить в Эрмитаж, осмотреть город, о котором столько слышал и где никогда не был. В гостинице, куда он, к удивлению своему, легко устроился, он оказался в уютном, почти роскошном одноместном номере.

В соседнем номере, как оказалось, поселили двух молодых туристок из Финляндии. Вечером, когда Сайкин лег спать, дверь его комнаты скрипнула и в полосе света показалась фигура женщины. Видно было, что женщина эта где-то выпила и выпила крепко. Она постояла минутку, потом зашла в туалет. Сайкин с интересом ждал, что будет дальше. Выйдя из туалета, женщина вошла в комнату. Она что-то негромко говорила на незнакомом языке, тихо смеялась и иногда напевала какие-то отдельные фразы. В этом счастливом состоянии она стала раздеваться, бросая вещи прямо на пол. Потом подошла к кровати, в которой лежал Сайкин, и легла под одеяло. Обнаружив под одеялом Сайкина, она сказала «о!» так искренне радостно, как человек, встретивший приятеля в чужом городе. Она обняла потрясенного Сайкина и подарила ему лучшую ночь в его жизни.

Утром они вместе позавтракали, и в ресторане он случайно встретил Покобатько. Покобатько с завистью посмотрел на финку. Он сидел у окна и ел жесткий шницель с тушеной капустой. За эти годы он стал почти квадратным. На нем был черный костюм и белая рубашка. Узел галстука был как у дипломатов на фотографии в газете.

Финка уехала. Сайкин махал вслед автобусу.

Вернувшись в гостиницу, он опять увидел Покобатько. Тот стоял в вестибюле, наверное, дожидался кого-то. Сайкин подошел к нему.

– Шпионишь за мной? – сказал Покобатько. – Ничего, много не нашпионишь, чтоб тебе повылазило.

В душе Сайкин удивился такой реакции, но и виду не подал и, продолжая давно забытую игру, смерил Покобатько холодным, неприязненным взглядом. За эти годы он совсем забыл своего удачливого конкурента, забыл слова, которые сказал ему тогда. Для него это было эпизодом, шуткой. Ему и в голову не могло прийти, что и через десять лет человек будет помнить и думать об этом.

– Я знаю, собака, – сказал Сайкин, – как ты, не брезгуя ничем, защищал докторскую, знаю, скольких ты закопал и продал! Но помни: есть грозный Судия – он ждет! Откинет копыта твой высокий покровитель, и мы все растерзаем тебя!

Покобатько стал фиолетовым. Сайкин понял, что попал в точку. «Здоровье уже не то у него…, – подумал Сайкин. – Стареем…»

– Не дождешься… – сказал Покобатько, – подкопаться под меня… Ты знаешь, кто у моей жены отец? А?!

– Его скоро снимут. Мне сказали, – холодно сказал Сайкин и, не прощаясь, ушел. В душе он смеялся. Но смех этот отдавал какой-то горечью.

«Зачем все это? – думалось ему. – Зачем Покобатько пятиминутки, интриги, ложь, кляузы, неискренние клятвы? Какая, право, глупая и мелкая суета… Жизнь уходит мгновенно… Проходит возраст любви, а мы возимся и возимся в какой-то каше – ни уму ни сердцу… Паутина слов… Ради чего? Кого сделаем счастливей хоть на минуту?.. Что же такое счастье? Встретились двое. Бескорыстие. Честность. Открытое забрало… А не поддувало…»

В этот же день Сайкин уехал из Ленинграда. В поезде он вспоминал ее улыбку, смешное знакомство и улыбался. Покобатько он больше не вспоминал.

Шли годы. Они проходили незаметно. В их отделе все настолько сжилось и сроднилось, что он и не чувствовал себя на работе – словно находился в какой-то большой семье, где дети играли в самостоятельность, пока родителей нет дома. И хотя у многих были семьи, они не чувствовали себя взрослыми. И чем дольше находился среди них Сайкин, тем больше он понимал свою принадлежность к ним, тем больше чувствовал, что он их любит. Любит именно за эту удивительную наивную детскость, за беззащитность и похожесть на него.

Вокруг них километр за километром простиралась огромная страна. Ее бесконечность и была причиной характеров этих людей. Наверное, они чувствовали себя очень богатыми этими просторами. Они любили эту землю и были похожи на нее. И по русской традиции никто не сетовал на неудачи и не бросал вызов судьбе, никто не старался заплатить любую цену за удачу, понимая, что отдать придется душу, а это непомерная цена. Если же находились такие, что способны были идти по головам, то смотрели на них не только без зависти, но даже с состраданием, и вели изустный реестр обидам. И легко прощали и забывали их.

Сайкин старел. Его комната в коммуналке старела вместе с ним. В других двух комнатах жила старушка. Она была одинока, как и Сайкин. Вечерами они часто вместе смотрели телевизор и пили чай. Старушку звали Анна Моисеевна. Она не раз советовала Сайкину жениться, говорила, что он молодой и интересный мужчина и напрасно так к себе относится. Намекала, что если он женится, то когда она умрет, ему отдадут ее комнаты, и он, как король, будет жить в отдельной квартире, а так неизвестно кого могут подселить. Сайкин вздыхал, качал головой и из вежливости соглашался. Если у него бывала женщина, а это происходило все реже и реже, то в глазах старушки он потом видел вопрос: «она» это или не «она»?

Потом он понял, что ей очень хотелось, чтобы в их квартире были дети, приходили и уходили люди, звонил телефон и на кухне сушилось белье. Ей хотелось перед смертью увидеть, что жизнь продолжается, и сама она тоже будет чем-то причастна к этому, и, может быть, кто-то потом скажет: «Вот эти комнаты нам достались от Анны Моисеевны, она так любила Оленьку и Диму, завещала им свои сбережения. Иные соседи лучше, чем родня!»

И это ее тайное тщеславие не было неприятно Сайкину, и он ее понимал.

Как-то раз ночью позвонила Маринка. Долгий междугородный телефонный звонок, тревожный и прерывистый поднял его. Со сна он плохо соображал, во рту был привкус ржавого железа.

– Ответьте абоненту! – казенным голосом сказала телефонистка, и он, как попугай, стал бубнить: «Алле, алле!» Что-то щелкнуло, их соединили… Время, изогнувшись, сделало странную петлю… Ему показалось, что не было этих лет, что он по-прежнему молод, неожиданно и подло предан и беззащитен и любимая женщина оказалась плохим товарищем, о чем путанно и пьяно спешит сообщить. Потом до него дошло, что у нее что-то случилось в семье… Кажется, муж нашел себе юную искательницу приключений, прибывшую в их фруктовые края… Она звонила ему, как звонят в тумане в колокол, как бьют в набат при пожаре… Он слушал и слушал сбивчивые слова, перемежающиеся рыданиями, и острое чувство вдруг пронзило его. Это чувство было – скука. Стоя в коридоре, где от входной двери дуло, он остро и ясно чувствовал, что ему очень скучно. Эгоизм скучен всегда. Но эгоизм любимых или когда-то любимых скучен особенно, смертельно скучен.

– Ты можешь… Ты должен меня понять… – говорила она.

А он думал: «Нет. Не могу. И не должен».

– Как он мог! – говорила она.

А он думал: «А как ты могла? Все должно быть справедливо. И это справедливо».

Когда он повесил трубку, он заметил в комнате Анны Моисеевны свет. Он подошел к двери и тихо спросил:

– Вы не спите, Анна Моисеевна?

– Нет, Боря, входите…

Сайкина звали Боря… Борис Иванович Сайкин.

Он вошел, прихватив с вешалки пальто, и набросил его на плечи.

– Я вас разбудил?

– Нет. Я читала. Садитесь.

Анна Моисеевна сняла очки и положила книгу. Он взял книгу, повертел в руках – книга была на иностранном языке.

– Это на каком? – спросил Сайкин.

– На французском, – сказала Анна Моисеевна.

– А вы знаете французский? – удивился он. – Вот это да!.. Я и не знал… Что ж вы скрывали!

– А вы разве тоже знаете французский? – спросила старушка.

– Я нет… Я в школе учил немецкий, в институте английский.

И слово за слово он стал рассказывать ей свою жизнь. Рассказал про отца, который погиб на фронте, когда он был совсем маленьким, про то, как любил Маринку… Анна Моисеевна слушала не перебивая. Она помнила его мать, помнила, как приходила когда-то Марина, помнила защиту диплома – все важные события его жизни… И чем больше он говорил обо всем этом, тем легче ему становилось. Он чувствовал, как какой-то тяжкий груз сваливается с его плеч и проходит ощущение бессмысленности и скуки существования. Вдруг мелькнула мысль о том, что только для трех человек он был Борисом, а все остальные звали его по фамилии. По имени звала его мать, звала до истории с Покобатько Марина, и вот она, соседка. Они говорили долго. И уже перед рассветом он поставил чайник, они пили чай, и он рассказал ей про Покобатько. Она очень смеялась, качала головой, потом, весело глядя на него, спросила, зачем он это сделал.

– Просто так, – сказал Сайкин. – Он теперь проявляет страшную бдительность. Косится на свою тень…

Они смеялись. Смотрели друг на друга и смеялись. Потом он попрощался и пошел спать, а она читала свою французскую книжку.

Уже засыпая, он с удивлением подумал, что все-таки есть один человек, которому он нужен и который его любит. Его соседка. Но он не знал, что его вспоминает, вздыхая над плитой, толстая финская домохозяйка, которую когда-то давно, еще шаловливую и гибкую, он встретил в Ленинграде. Она думала, что он не обменялся с ней адресами потому, что она была лишь эпизодом в его насыщенной приключениями жизни? И если бы кто-то сказал ей, что он постеснялся – ей было бы трудно поверить. Это был ласковый и нежный мужчина, сильный и скромный, добрый и веселый – лучший в ее жизни.

ВУНДЕРКИНД

Бабушка привела Алешку из детского сада, когда мы с женой сидели на диване и разговаривали.

– Привет, папа! – крикнул сын, – Как дела?

– Нормально. А у тебя что нового? – спросил я, напрочь позабыв, что этот вопрос был из ряда рискованных: сын обязательно сообщал какие-нибудь новости, которые, по нашему родительскому разумению, не входили в его детскую компетентность.

Так случилось и в этот раз.

– Наталья Андреевна, воспитательница младшей группы, от мужа ушла. Наверно, разведутся! – моментально выпалил Алешка.

Пытаясь отвлечь дитя от пикантной темы, я предложил ему пойти смотреть «Спокойной ночи, малыши». Алешка скривился и наотрез отказался.

– Так вот, – продолжил я прерванную беседу с женой, – вызывает меня Тульцев и, представляешь, какое хамство, заявляет: «У вас что, с памятью нелады? Вы почему Кудрявцеву не позвонили?»

– Пап! – влез в разговор Алешка. – А может, тебя в детстве дедушка по голове бил?

Я, честно говоря, от такого вопроса растерялся. Почему это он вдруг спрашивает? Неужели по мне заметно? Так и родительский авторитет можно вмиг потерять.

– По голове детей вообще бить нельзя, – уклончиво ответил я.

– Правильно! – кивнул Алешка. – А так, если не по голове, попадало?

– Ну, если так, то раза два-три всыпали, – нахально соврал я.

– Да-а? – удивился сын.

– А что, по-твоему, мало? – в свою очередь, удивился я.

– Доктор Спок в своей работе пишет, что бить ребенка категорически запрещается, а тем более по голове. А разве дедушка эту книгу не читал?

– Скорее всего, нет.

– Вот видишь, – обрадовался сын, – а если бы он читал педагогическую литературу, тебе бы меньше попадало.

Искренне пожалев, что мой отец был таким непросвещенным, я кивнул Алешке:

– М-да, в принципе ты прав, сынок…

– А ты сам-то читал? – поинтересовался он.

Я понял, что влип. Сказать правду неудобно, соврать тоже не лучший выход.

– Я много чего читал, – дипломатично парировал я.

– Ну, а Яна Амоса Коменского читал?

– Вот его не успел.

– А Жан-Жака Руссо? Его главный труд «Эмиль, или о воспитании» сжег на городской площади палач-инквизитор. Ясно? Ну, Макаренко ты, конечно, знаешь? – добивал меня Алешка.

Жена с трудом сдерживала улыбку, и в ее взгляде ко мне засквозила легкая снисходительность: да, мол, дескать, дорогой, я была о тебе лучшего мнения. Мой авторитет давал трещину, и я поспешил подставить жену под вражеский огонь.

– По Макаренко, сынок, твоя мама – большой специалист.

Жена посмотрела на меня так, как будто я ей зарплату не отдал. Хорошо посмотрела!

– Мам, – обрадовался Алешка, – а ты…

– Спать, сынок, пора… Быстренько в кроватку. – Она знала, как поступать в подобных ситуациях.

Но Алешка был на редкость упрям и спать категорически отказывался.

– Нет, ты все-таки скажи, – не унимался он.

Спасла родительский престиж бабушка.

– А откуда ты все это знаешь, про писателей разных? – спросила она.

– У нас в садике каждый дурак знает.

Мне после этих слов стало не по себе, а жена, так та просто пятнами пошла.

– Воспитательница наша, Марина Анатольевна, к госэкзаменам в институте готовится. Вслух нам свои учебники читает, а мы слушаем и засыпаем. И еще она говорит, что мы ей дипломную работу писать помогаем. Она ее так и назвала: Влияние трудов известных педагогов на сон детей дошкольного возраста».

ОБМАНЩИК ЛОМБРОЗО

«Соучастием признается умышленное совместное участие двух или более лиц в совершении преступления». Из статьи 17 Уголовного кодекса РСФСР.

Я всегда отличался излишней доверчивостью. Скажут мне что-нибудь, верю! А если в книжке написано, то и подавно. Нет-нет, не подумайте, что я чересчур наивный или не от мира сего! Я просто считаю, что ложь – дело некрасивое и невыгодное, из-за нее можно попасть впросак и прослыть непорядочным человеком. Кому охота?!

Так вот. Вычитал я в одной книге, что в стародавние времена итальянский криминалист Чезаре Ломброзо создал теорию, с помощью которой можно легко отыскать преступника, настоящего или потенциального, в огромной массе нормальных людей. Причем метод распознавания уголовников предельно прост, надо только быть внимательным. Если по улице шагает тип с низким лбом, приплюснутым носом, близко посаженными глазами, бычьей шеей и кривыми ногами, то это непременно грабитель или в лучшем варианте насильник. В случаях, когда к вышеназванным признакам прибавляются длинные руки с оттопыренными большими пальцами и сильно развитая нижняя челюсть, можно не сомневаться, что данный субъект еще и убийца, и громко звать на помощь полицию.

Полученные сведения так меня потрясли, что я бросился к зеркалу и стал изучать собственное лицо, а затем и конечности с фанатизмом ученого-естествоиспытателя. Через полчаса я с облегчением вздохнул: по всем параметрам ничего преступного в моем облике не оказалось, очень даже привлекательная физиономия. Несколько дней подряд я напряженно присматривался к жене и детям, отыскивая в них порочные симптомы, но тоже ничего опасного не обнаружил. Правда, у тестя нос явно свидетельствовал о дружбе с Бахусом, но я и не удивился, так как еще раньше знал водившуюся за ним слабость. Тещу я даже разглядывать не стал, тут меня легко обвинить в предвзятости…

Изучая сослуживцев уже более спокойно и без намека на субъективизм, я обнаружил, что у главного бухгалтера характерные уши растратчика, а щеки председателя месткома выдают тенденцию к торговле наркотиками, однако при всей моей правдивости своими подозрениями ни с кем не поделился, чтобы не прослыть клеветником, тем более что Ломброзо предостерегал от преждевременных выводов по второстепенным признакам.