Текст книги "Роман Флобера"

Автор книги: Владимир Казаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Седьмая глава

Здание государственной, Ленинской, библиотеки, с раскоряченным Достоевским перед входом, по архитектурным соображениям мне всегда напоминало гитлеровскую Рейхсканцелярию. Ну, как она мне представляется. Натуральную, по вполне объективным причинам, увидеть мне не довелось. Свернув в открытый полудворик справа от центрального входа, я наткнулся на взъерошенную Веронику.

– Стоп. Ты что здесь? Я же сказал, будет жарко, зайди в вестибюль правого крыла. В таких старорежимных зданиях всегда прохладно. Опять же, чтоб не потеряться, там вывеска должна быть: «Выставка художницы Семицветовой»! Чего ты дергаешься?!

Голос Вероники слегка подрагивал, вид был какой-то съеженно-напуганный.

– Коля, там эти…

– Кто? Безумные художники или халявщики-интеллектуалы, кто там еще может быть?!

– Не-а, – озираясь, протянула Вероника, – там эти, падшие женщины, этого, легкого поведения…

– Фу-ты. – Я взял девушку за руку и поволок ее к входу.

В вестибюльном августовском теньке Ленинской библиотеки на кожаных сталинских диванах, широко проветривая ляжки, валялась группка незамысловатых шлюшек. Одни остервенело, как гранит науки, грызли семечки, другие с выражением неземного девичьего блаженства тянули изо рта фитюльки жевательной резинки. Самые продвинутые, слюнявя ручку, морщились над кроссвордом из газетки «Жизнь». Раз в несколько минут заходила коровистая молодуха, что-то гортанно вякала, и девчушки гурьбой, толкаясь о бронзу библиотечных ручек, вылетали наружу на просмотр. Затем расслабленно возвращались и опять занимались привычной ерундой. Маленькие старушки гардеробщицы с седовласо-фиолетовыми завитушками отворачивались, тяжко вздыхали и накрывали блюдечками стаканы с остывшим чаем.

– А-а, боис-ся! – Я вел не на шутку разволновавшуюся Веронику мимо совершенно равнодушных девок. – А понимаешь ли ты, дитя областной природы…

– Я все понимаю, – тихо обернулась Вероника, когда мы поднимались по лестнице в зал, – все понимаю. И объяснять что и почем не стоит.

В огромном зале библиотеки, предназначенном для всяких интеллектуальных сходок, было не протолкнуться. По периметру висели цветастые, как деревенские платки, картины. Вокруг них с печатью многозначительной отрешенности суетились послы, послихи и прочие посылки. Народные и антинародные актеры, певицы и члены правительства. Художников можно было распознать по пестрым платкам на шее, а их жен – по точно таким же платкам, только на голове. Судя по присутствию многозначительных персон, вернисаж был устроен по высшему разряду. В смысле, если присутствует сам Кобзон, то это уже выше крыши.

Вот сюда-то я и приволок Веронику. На встречу с прекрасным. Ну а меня Маринка Голикова вызвала. Видимо, отошла от новогодних выкрутасов. Моих. Или кто ее знает почему.

Все было бы хорошо, отличная тусовка, только вот с закусками было откровенно плоховато. Какие-то крабовые палочки на дачных листочках одуванчиков и шпроты, с жалостливым выражением даже не рыбьего лица, оно-то как раз отсутствовало, а какого-то беспомощного тельца. Плюс был только в том, что давали очень неплохой коньяк для избранных и водку с винищем для народа. Так как я, без сомнения, являюсь и избранным и народом в одном лице, то с удовольствием хлебал из двух кормушек.

Кстати, насчет богоизбранного народа. Огромную часть пришедшей публики составляли вполне сановные люди. В смысле люди при сане. Наблюдалось просто-таки изобилие мусульманских шейхов, муфтиев и прочих граждан в чалмах. Но никак не меньше было и товарищей в хасидских шляпах и прочих раввинских одеяниях. Да, кстати. Когда чуть позже начался концерт, в зале в головных уборах, причем практически одинаковых, сидели только хасиды и Миша Боярский. Ну, это так, к слову.

Остальные мировые религии скромно представляли одинокий православный батюшка и полуголый лысый гражданин в оранжевой простынке. Ах да, был еще один польский ксендз, который забыл зажигалку и постоянно прикуривал у меня.

Я бродил среди дурацких картин с чувством явного недоумения. Давным-давно, в период бледного детства, переходящего в кромешную молодость, я восемь лет посещал Клуб любителей искусства при Пушкинском музее. Даже несмотря на все раздолбайство в период соприкосновения с прекрасным, меня все-таки научили отличать говно от палочки. Так что могу четко сказать, что творчество данной художницы, несмотря на дуализм суждений, к палочке не относится.

Хорошо, что во время осмотра шедевров человек носил выпивку прямо к картинам. Очень удобно. Смотришь этак вдумчиво, дескать, какой тут колор, и хряпаешь ненавязчиво. Но тут объявили горячее, и народ ринулся поглощать котлеты по-киевски. В неразберихе суеты котлеты мне не досталось. И я, расстроенный, продолжал поглощать водку-коньяк, практически на сухую. Раскланявшись с кем-то, я, слегка поплутав, попал в сортир.

О чудо, там сразу дохнуло чем-то свежим и настоящим! Я вообще люблю сталинско-ампирные ватерклозеты. В них чувствуется мощь и торжество грядущих побед. Размах – хоть на коньках катайся, зеркала – вполпомещения. Как на Неделе моды в Милане. А потолки – с парашютом сигай.

В неописуемом аромате свежевыписанной мочи стояли, с трудом поддерживая друг друга, три настоящих художника. То есть взаправдашних. Это легко можно было понять по невменяемости, по сильно жеванным штанам в сочетании с белоснежными выглаженными рубашками и дорогущими пиджаками. На подоконнике лежала газета с обмасленной горкой котлетных куриных ног и тремя бутылками разнонаполненной водки. Видимо, каждый пил из своей, индивидуальной. Действительно, что мелочиться!

– Братан, за искусство, не обессудь! – протянул мне свою бутылку один из них, рыжий.

– Ну, за эту Семицветову, что ли, – вякнул я для буржуазного приличия, чокаясь с остальными. – А может, мне за стаканом сходить, неудобно как-то, не вернисажно…

– Не бздюхай, брат, – рассудительно сказал другой, черняво-волосатый, и достал из такого же пузатого, как он сам, портфеля свежую полную бутылку. – Вот, держи! А отхлебанутую отдай Кольке, пусть свою сам жрет! Что ж мы, нищие, что ли, брата угостить не можем!

Мы выжрали. Закурили.

– М-да, – философски затянулся я. – Кто же додумался такой маразм устраивать-то?! Я, конечно, не специалист, но за такие художества надо публично пороть, и лучше в Третьяковской галерее!

– Великолепная выставка, – глотнул невпопад третий, тоже чернявый, но длинный и худощавый.

– Блеск, – немедленно отозвался рыжий. И тоже лихо засосал.

Что ж они такое несут! На вид-то вполне нормальные люди! Может, я и правда допился до чертей и не понимаю в высоком?!

– Понимаешь, старикан, – заметил мое недоумение бородатый, – понимаешь, какой базар, ну, не принято у нас на вернисажах прям в открытую обгаживать автора! Нехорошо это! Грех! Вот выйдешь и неси на улице сколько душеньке угодно! Ага?!

– А… Понятно. Тогда лучше промолчу. А то как-то тошно и кощунственно, – сразу согласился я с их жизненной позицией. – А что это вы в клозете-то сидите? Можно же и там торчать?!

– Здесь воля… – опять философски протянул рыжий. – И покой… И воздух чище. Хоть и сортиром воняет.

Остальные клюнули носами.

– И потом, – художник опять приложился, – для творческого человека сортир спасительное место. Оазис души. Вот в свое время, при горбачевском, будь он неладен, сушняке, у меня друг был, Серега. На Арбате торчал. Сейчас он в Канаде. Так вот он там матрешки втюхивал. Тогда все на Арбате торчали. Жить-то хочется. И выпить. А секли жутко. Чуть заметят с бутылкой, сразу в кутузку. Пятое отделение, может, слыхал?

Я понимающе кивнул. Кто ж не знает пятого отделения на Арбате? Да в те годы я оттуда не вылезал. Звери!

– Ну, так вот. Короче, дружбану усугубить хочется, аж уши мокнут. А как и, главное, где?! Так он что, стервец, придумал. Брал пузырь, пихал в кофр и шел в самое пятое отделение милиции. Раньше же в такие лавочки входить-выходить можно было запросто. Всех пускали. Ну вот. Он заходил, чинно поднимался на второй этаж в сортир, запирался в кабинке, спокойно выжирал и шел дальше матрешки свои впаривать. И так по восемь раз на дню. У него там и стакан свой в бачке появился, и вообще. Самое безопасное место было. Ну, не заметут же эти козлы из собственного же клозета!

– Во как бывает… – протянул водку для чоканья худой.

Я с удовольствием приложился и хотел было задать мастерам художественного промысла один давно мучающий меня вопрос. Вот в Китае вывели новую породу поросят. Зеленых. Они еще и светятся по ночам. Ну, генная инженерия и все такое. Так вот, мне дико любопытно, какого же цвета будет в итоге сало у этого хряка, когда он вырастет?! А у кого же еще спрашивать, как не у живописцев! Они же каждый день, считай, измышляют цветовые гаммы.

В дверь туалета постучали. Я удивленно оглянулся. Вот что значит интеллигенция вокруг, даже в общественную сральню стучат! Звук повторился. Потом еще. Потом начали долбить ногами. Потом я услышал знакомый всхлип:

– Коленька, мне тут одиноко и очень страшно!

Я плюнул, раскланялся с художниками, те понимающе кивали, и вышел в выставочный шум и гам. Перед дверью, конечно, стояла взъерошенная и потерянная Вероника.

– Ну, котя, я же здесь никого не знаю. Вдруг чего…

Я махнул рукой, честно схватил за вспотевшую лапку и поволок в зал. Между тем народ постепенно начал кучковаться. По интересам. У окна стояла дама, страшно представить какого возраста, отчаянно похожая на колено от бамбуковой удочки, веками хранившееся на дачном чердаке. И при этом она еще постоянно моргала. Подобное я видел только у знакомой проститутки Вали. Когда она первый раз увидела мой член, ее охватил точно такой же нервный тик. Итак, дама вещала. Другого слова не подберешь. Тогда получается, что окружающие – внимали. Так оно и было.

– Двадцать лет работы в архивах. Понимаете, двадцать лет!

Народ вокруг понимающе зацокал: надо же, вот как бывает. Я никак не мог взять в толк, о чем, собственно, спич, но эта швабра меня заинтересовала. Поэтому мужественно ждал продолжения ее излияний.

– Так вот, – крутя головой, мигала и трясла редкими волосенками цвета бордо эта, стыдно сказать, дама, – я все-таки добилась чего хотела. К чему стремилась всю сознательную жизнь. Еще в молодости, на филфаке МГУ, прочитав грандиозный труд великого ученого девятнадцатого века, собирателя русского фольклора Александра Николаевича Афанасьева, «Поэтические воззрения славян на природу», меня страшно заинтересовала судьба русалок.

Насколько реальны эти персонажи древних народных сказаний? Ведь они присутствуют не только на Руси, но и почти во всех европейских мифах и легендах. Особенно меня взволновал тот факт, что очень часто они изводили незадачливых средневековых селян, и особенно рыбаков, своими песнями. Об этом неоднократно указывает и сам Афанасьев. Как же можно песнями доводить народ до исступления?! Ведь тогда еще не было Тани Булановой?! Понятно, что сейчас она это делает на раз! Но тогда?! Нет, здесь что-то не так. И вот я и занялась исследованием этой проблематики. Отправной точкой послужило то, что на некоторых южнорусских диалектах русалок называют ротанками. Почему? Язык же всегда несет древние отголоски истины и реальных событий.

Я увидел вдалеке Маринку Голикову и немедленно замахал ей рукой. Другой осторожно показывал большой палец, типа «Во!», иди сюда скорей. Маринка немедля прискакала.

– Так вот, – продолжала отважная исследовательница, – я объездила всю Львовщину, Херсонщину, Киевщину и Харьковщину. Разговаривала с сотнями фольклористов, слушала напевы древних сказительниц. Научилась играть на гуслях, коптить сало и красить яйца. Изучала древние рукописи, проводила археологические раскопки в низовьях Днепра. Не говоря уже про верховья. Трижды выходила замуж. Никакого результата. Я уже приходила в отчаяние, кончались гранты, любезно предоставленные мне германским фондом «Лесби нах фолк». Как однажды, на простой автобусной остановке, где-то на Черниговщине, я случайно услышала, как два молодых парубка разговаривали с местными дивчинами. Эту историческую фразу, которая впоследствии потрясла весь научный мир, перевернувшую все представления о культуре Древней Руси, я немедленно, там же на остановке, записала. Скоро она будет главным экспонатом в краеведческом музее, там, на месте моего грандиозного открытия.

Бамбук достала из элегантной сумочки «Луи Витон» пластиковый конверт. В нем, завернутый в тонкий пергамент, лежал пожеванный листок из школьной тетрадки. И торжествующе, но с нескрываемым волнением, прочитала:

– «Слухай сюда, Манюня, ротанка хренова, шо за дела! Сосать сосешь, а впердолить не даешь!»

Когда я это услышала, меня осенило. Ну конечно! Как же я не догадалась раньше. Ротанки брали в рот! Говоря строго по-научному, русалки были минетчицами! И именно этим, а не дурацкими песенками они и изводили рыбаков, моряков и прочих сельских жителей! Вот в чем штука-то. А присутствующим, надеюсь не надо объяснять, что ротовыми ласками можно кого угодно довести до умопомешательства.

Исследовательница русалок торжествующе оглядела публику. Ей в ответ только Вероника истошно и радостно закивала. Я слегка, но очень внятно хлопнул ее по попе. Она затихла.

– Так вот, – продолжала кусок от удочки, – позже я обнаружила на чердаке Петербургской публички черновые рукописи самого Афанасьева. Моя догадка полностью подтвердилась. Русалки измывались над крестьянами именно сосанием членов. Причем внезапно. Они поджидали незадачливых прохожих в заводях и омутах, неожиданно выскакивали оттуда и с размаху брали в рот. Некоторых, видимо тех, у которых не стоял, они утаскивали в воду и топили. И Афанасьев это знал. Но, как яркий представитель интеллигенции просвещенного девятнадцатого века, он не мог стерпеть такой пошлости и изобрел песнопения русалок. Так романтичней. Мол, от песен люди дурели и топились. И вот такими нелепостями оболванивали народ более ста лет!

Дама достала сигарету, коробок спичек и тщательно, в несколько ритуальных приемов, ее подожгла.

– А все это происходило… м-м-м, – она длинно затянулась, – из-за физиологических особенностей строения тела русалок. У них отсутствует, как таковое, влагалищное отверстие. То есть оно имеется. В принципе… Но скрыто наростами так называемого ложного хвоста. Это, конечно, никакой не хвост, а немного сросшиеся ноги, приспособленные к обитанию в водной среде. Но половое влечение-то у них осталось, куда оно денется, ну и….

– Так что же, русалки существуют? – снова открыла рот реально заинтересовавшаяся Вероника.

Я опять хлопнул ее по попе.

– Конечно, – затянулась рассказчица, – только не существуют, существовали. Вымерли. К середине двадцатого века. Последние популяции были уничтожены во время Второй мировой войны. Когда бомбили реки и озера. А бомбовый удар по воде уничтожает почти все живое. Кстати, вот и мои чешские коллеги подошли. Прошу!

К нам подошли два розовощеких и лопоухих гражданина с почти одинаковыми, счастливыми физиономиями. Они, как первоклашки, крепко, но нежно держали друг друга за руки. Об их половой принадлежности сказать было затруднительно. А вот об ориентации наверняка.

– Вот Милош Пича и Ян Чурак. Выдающиеся европейские ученые. Любая страна мира почла бы за честь принимать таких гостей. И вот они у нас!

Два чеха, не разжимая рук, одновременно поклонились, а потом поцеловались. Народ был в восхищении. Вероника покраснела, ей явно хотелось что-то спросить, то ли из жизни русалок, то ли из биографии этих педиков, но она через силу сдерживалась.

– Так вот, доктор Милош Пича, выдающийся фольклорист, параллельно со мной также пришел к выводу о минетной сущности русалок, но я все же была первая. Он это честно признал в открытом письме в авторитетный академический журнал «Гомо унд Сапиенс». А доктор Чурак исследует генетическую структуру русалок по сохранившимся фрагментам плавников. В частности, он уже близок к разгадке тайны непосредственного размножения русалок. Ведь существование такой многочисленной популяции на протяжении веков на разных континентах невозможно без воспроизводства. Но это уже, без сомнения, Нобелевская премия по генетике.

Милош и Ян опять поклонились и поцеловались.

– Для привлечения общественного интереса к проблеме русалок они открыли неподалеку от своего родного города Острава, в живописном предгорье Бескидо, на романтичных берегах реки Остравицы, целую этнодеревню! Посвященную, естественно, русалкам. Там все сделано по типу моравской деревушки с домиками, кузней, полями пшеницы, пастбищами для скотины. Можно попробовать настоящего деревенского пива, попытать свои силы в плетении корзинок и неводов, слепить нехитрый горшок, послушать народные мелодии, от души повеселиться в ярмарочном балагане. Но гвоздем программы является вечер, когда туристы под бубны и пляски подходят к реке, оттуда появляются русалки и, к удовольствию участников праздника, прямо из воды берут в рот у всех желающих! От немецких туристов отбою нет! И все деньги идут в созданный нами фонд изучения русалок.

А сейчас эти уважаемые господа приехали к нам, ну, конечно, повидать меня и отобрать девушек на работу в качестве русалок в замечательной этнодеревне. Это должны быть красивые и, что важно, умные девушки с высшим образованием и еще, как минимум, мастера спорта по плаванию.

– Пошли, пошли отсюда, – поволок я упирающуюся Веронику в сторону.

– Коль, ну погодь, пожалуйста… – заканючила она. – Это же так интересно, как это они все-таки размножаются…

– Икрометанием и почкованием! Маринк, привет, здорово, что ты здесь, быстренько объясни, пожалуйста, девушке, почему эта дама заинтересовалась русалками и что делают в Москве эти голубые братцы!

В соседнем зале уже вовсю лабали концерт. Кобзон уже раз пятый, по многочисленным просьбам собравшихся, настойчиво рекомендовал не думать о секундах свысока. Потом заиграло что-то народное. Какого народа, понять было невозможно. Но явно народное. Настроение было миролюбивейшее. Я уже плохо понимал чего-либо. Опять же Маринка с Вероникой чуть ли не в обнимку гуляют. И потом, что удивительно, Голикова на меня сегодня не орала. Может, исправилась?! Господи, а мне то что до этого!

Может, девушки мои подружатся. Вот было бы здорово! Хорошая все-таки баба Маринка. Что же у нас не вышло-то ни фига… Стерва, конечно, но как без этого. Недавно тут услышал бредни одного знакомого. Чушь, конечно, но в этом что-то есть. Он весь в пене доказывал, что идеальные отношения между мужчиной и женщиной – это когда они любят друг друга, но при этом она считает, что, по большому счету, все мужики сволочи и козлы, а он – что все бабы дуры. И при этом они живут счастливо. А когда этот баланс нарушается, она вдруг неожиданно подумает, что не такая уж он и скотина, или у него мелькнет мысль, что, в сущности, она вовсе и не дура, – все. Баланс нарушается, и дальнейшее совместное проживание превращается в ад! Чушь, конечно, но в этом что-то есть.

Я продолжал наблюдать за фланирующей с пластиковым стаканом Голиковой. Все-таки у нее хорошая фигура! И каблуки такие впечатляющие, вроде как если выкинуть из башки этот бардак, то получается почти средь шумного бала случайно, в каких-то мирской суеты… Почти благородное собрание.

Я опять лирически вспомнил, что слушал тут намедни радио. Передача про зверюшек всяких. Вроде даже «Радио России». Так там ведущий на пальцах объяснил, почему женщины так любят обувку на каблуках. Вроде и носить тяжко и неудобно, а все равно. Оказывается, когда за счет каблуков поднимается пятка, согласно костно-хрящевому строению организма, попа у баб начинает ходить туда-сюда совершенно автономно. Без малейших усилий со стороны обладательниц этих самых задниц! А на плоской подошве им, несчастным, приходится самостоятельно вилять бедрами! Красивая какая теория! И ведь правда! Я сколько раз исследовательски наблюдал за процессом, все сходится! Может, моей-то тоже купить на праздник какой каблучище?! Пусть виляет. Правда, у нее и так попка о-го-го. Моей?! Воспитаннице! Так совсем с ума-то сойдешь! Куда же все-таки ее правда девать-то потом? И когда это «потом» наступит?! Действительно, ну зачем я с этим связался?! Жил-жрал спокойно. Может, ее усыновить? В смысле удочерить?

«Папа, папа, отведи меня пописать!» Или: «Слушай, папашка гребаный, я замуж выхожу!»

Я сплюнул на до блеска натертый старинный паркет. Проходивший мимо меня представитель лысой конфессии осуждающе закинул свою оранжевую простынку через плечо и покачал головой. Словно оправдываясь, я развозюкал слюни ботинком. Наверное, надо постепенно сваливать. Я продолжал слоняться взад-вперед по библиотечному залу. Вероника прохаживалась с Маринкой Голиковой и еще одним знакомым мне персонажем. Фимой Ивановым. Довольно полноватый, с кучерявой башкой а-ля ранний Макаревич, он олицетворял собой не часто встречающийся тип неунывающего еврея. Увидев меня, что-то вспыхнуло на его и без того сияющем лице.

– А я тебя ищу! А ты все водку трескаешь!

Я виновато развел руками, дескать, а что делать-то, трескаю. Схватив за рукав, Фима отвел меня в сторону.

– Чё хотел-то?

– Николай, я хочу с тобой, как нашим, посоветоваться. Грядут такие события! Ты просто обомлеешь!

– Ну, обомлеть – это пожалуйста. Не вопрос! Только меня несколько смущает формулировка про «нашего». Из каких таких я, пардон, ваших?!

– Ну как же! Я все узнал. Ты же почетный узник Сиона. Это такая честь! Так что я спокойно могу говорить с тобой как сионист с сионистом! – отхлебнул водки Фима.

Я прямо заколдобился! И сразу же вспомнил душераздирающую историю, произошедшую со мной лет этак двадцать пять назад. Однажды позвонил мой однокурсник Гриша Лоськов и предложил немедленно стартовать в синагогу на улице Архипова. Я немного притух от грандиозности предложения и начал аккуратно выяснять, чего, собственно, я там забыл. Мол, конечно, уважаю еврейский народ, тыр-пыр, но, к их большому сожалению, во мне нет ни миллиграмма еврейской крови. Тем более по-гречески синагога – это собрание. А собраниями всякими меня и без синагоги задолбали!

На что Гришка обозвал меня нецивилизованным козлом и объяснил, что у евреев сегодня какой-то праздник. Типа Пурим, что ли, сейчас уже не помню. И евреи обязаны, согласно традиции, поить водкой всех, даже таких бестолковых гоев, вроде меня. Я молниеносно все понял и полез собираться.

Так вот, приходим, и правда – вся улица Архипова запружена народом. Народ прыгает, веселится, и действительно всем наливают водку. На всякий случай я с собой тоже прихватил одну бутылочку, памятуя о популярной народной мелодии, где пьют евреи четвертинку на четырнадцать персон!

Не тут-то было! Я с Гришкой немедленно засосался в водоворот событий и сам через несколько минут прыгал как оглашенный, только успевая принимать вовнутрь протянутые мне со всех сторон стаканы.

Часа через два подоспела милиция. И повязали, конечно, меня. Ну, и еще одного еврея. И больше никого. Самое интересное, его отпустили через шесть секунд. А меня потащили разбираться. Аккурат напротив синагоги находилась заброшенная трансформаторная будка. Там располагался временный кагэбэшный штаб по контролю за еврейскими праздниками. Меня пытали часа три. Их, видимо, сильно заинтересовал вопрос, как русский по паспорту и по роже человек мог так лихо хороводить на еврейском празднике?!

Я пытался отбазариться, привычно заканючив, что, мол, проходил мимо, тут случайно налили, а я, не разобрав, выпил. На что комитетчик в гражданском плюнул и заорал:

– Да ты же сам, долботреск, уговаривал меня выпить за здоровье Голды Меир и еще приговаривал, Царствия ей Небесного, пусть земля ей будет пухом!

Тут я понял всю тщетность бытия и покорно подписал все бумажки. Но самое интересное даже не в этом. Когда я вышел из трансформатора, меня уже поджидала делегация евреев. Они шумно приветствовали мое возвращение на волю. Трясли руки, обнимали и целовали. Потом выступил какой-то главный и от лица всего еврейского народа поблагодарил меня за несгибаемое мужество в борьбе за права народа Израиля. И что он уже позвонил в посольство Голландии, его сразу соединили с тамошним кем надо в Израиле. И меня внесли в список почетных узников Сиона, как человека, пострадавшего от советской власти за идеи сионизма! И теперь я хоть завтра могу иммигрировать в Землю обетованную, где меня встретят с распростертыми объятиями!

Я уже не буду вспоминать, какими жуткими возлияниями мы отметили это славное событие, но та сценка столетней давности мгновенно пролетела у меня перед глазами. Неужели вся эта чушь до сих пор хранится в каких-нибудь израильских архивах?! Иначе откуда Фима узнал об этом?! В честности евреев, вносивших меня в списки, я не сомневался.

Между тем Фима продолжал:

– Дело наисерьезнейшее. Я ерундой не занимаюсь. Ты меня знаешь.

Я хмыкнул:

– Ну и?..

– Есть конфиденциальный разговор.

Услышав слово «конфиденциальный», два стоявших рядом гражданина в чалмах немедленно придвинулись к нам.

– Ты слышал о тайном кремлевском плане? – свистящим шепотом наклонился ко мне Фима.

– Да ну тебя! – отмахнулся я. – Нашел тайну! Да слышал, слышал, еще весной, антарктидская Олимпиада…

– Какая Олимпиада?! – удивленно захлопал глазами Иванов. – Брось чепуху молоть, тут дело серьезное. Я говорю о тайном стратегическом плане, новой доктрине России. Переселение евреев из Иерусалима и Израиля, соответственно, в Новый Иерусалим и Волоколамский район Подмосковья!

Водка хлопушкой вылетела у меня изо рта. Я изверг невменяемые звуки типа «ммее, ббеее, хррр, оххх», причем одновременно.

– Ты это, Фим, как ее, брось! – Я вытер губы и выступившие слезы. – Ты что мелешь-то!

– Все абсолютно серьезно, – ничуть не удивился моей реакции Иванов. – Я на днях был на закрытом заседании одной комиссии, ну, там… – он неопределенно махнул рукой в сторону окна, где торчала Кутафья башня Кремля, – так там об этом шел вполне конкретный разговор. Слушай сюда! – Фима плесканул немного водки в наши пластики. Граждане в чалмах мгновенно достали маленькие блокнотики. – Значит, так. Про бесконечный арабо-израильский конфликт ты в курсе, там ни конца ни краю не видно. Это ясно каждому. Но дело даже не в этом. Наши мудрецы все больше и больше склоняются к мнению, что рано евреи вернулись на Землю обетованную. Не простил еще нас Бог за прегрешения. И мысль о конце скитаний еврейского народа была преждевременна и неправильна. Ведь сам посуди, даже самые верующие евреи ой не стремятся бросить свой, к примеру, Лос-Анджелес или Мельбурн и ехать на Святую землю. Как рассчитывали столпы сионизма. Что это значит? А это значит, что опять наступило время изгнания и искупления наших грехов.

– Ну ладно, завязывай свои иудейские стоны! В чем суть-то? – Я закурил.

– Я просто хочу, чтобы ты понял, что это не с бухты-барахты, а тщательно продуманная концепция! Из которой становится ясно, что евреям опять пора покидать свои святыни. Во искупление грехов, – мелкими глоточками втягивал в себя водку Иванов. – А куда податься многострадальному еврейскому народу? Конечно, в Россию! Тем более что больше трети населения Израиля говорит по-русски и получает у нас пенсии. А куда именно в Россию? В ее среднеевропейскую часть! Не в Сибирь же ехать или к Ледовитому океану?!

– Ну не скажи, вот одному еврею до последнего времени очень нравилось на Чукотке…

– Прекрати хохмить в таких серьезных вопросах! Как ты не поймешь, что сейчас решается судьба целого народа, да и человечества в целом! – нервно дернул плечами Ефим.

Я вдохновенно расправил сутулую грудную клетку. Вот он, момент истины! Меркулов принимает участие в решении судеб мира! Ну как тут не возгордиться. Я подошел к столику, взял открытую бутылку водки, тарелочный лопух со шпротами и вернулся обратно к нервно покуривающему теоретику.

– Так, и на чем мы остановились? – Я плескал водку уже спокойно и со значением.

– Ну так вот. В семнадцатом веке на Руси созрела идея воплощения нового центра Вселенной. Создание Третьего Рима. Ну, помнишь слова монаха Филофея: Москва есть Третий Рим и так далее? И патриарх Никон строит в ближайшем Подмосковье новый град небесный – Новый Иерусалим. Точную копию христианских святынь на Святой земле. Кстати, как выглядел в Средние века христианский храм Гроба Господня, можно увидеть только у нас. В реальном Иерусалиме он потом не раз перестраивался. И самое интересное, что Никон велел переименовать всю окружающую географию согласно библейской традиции. Речка Истра стала Иорданом, местные леса стали Гефсиманским садом, появилась Самария, Силоам, ну и так далее. И понятно, какая все-таки гениальная идея, что переселившимся туда евреям будет легче жить, узнавая родные израильские названия!

После перманентной водки, дурацких картин, русалочьих минетов, а особенно после постоянно мельтешащего перед глазами Кобзона идея переселения евреев в Подмосковье казалась мне чистой и светлой.

– Опять же, – приложился к водке я, – насколько подешевеет израильская клубника, если ее будут выращивать в Подмосковье!

– Да что клубника… – мечтательно закатил огромные глаза Фима, – жизнь-то какая вырисовывается! Смотри, вокруг Москвы можно сразу снимать все кольца противовоздушной обороны. Ну кто будет бомбить евреев! Американцы?! Не смешно. А это десятки, если не сотни миллиардов долларов экономии. Далее, одна из самых сильных армий мира становится частью российских вооруженных сил. А разведка?! Ты же понимаешь, что евреи есть везде, и поэтому МОССАД – самая мощная организация в мире – автоматически вливается в ФСБ. Тем более что опять же большинство сотрудников говорят на одном и том же языке. Не будем уточнять на каком.

Израильский флот автоматически переезжает в Севастополь. Ты понял?! И все претензии на Крым, историческую часть России и теперь уже Нового Израиля, хохлов, и крымских татар покажутся детским лепетом, если в городе русской славы будет стоять на страже России надежный флот Израиля!

И потом, если смотреть на годы и десятилетия вперед, наличие больших еврейских диаспор во всех постсоветских республиках автоматически ведет к сглаживанию противоречий, к центростремительной тяге, опять к объединению всех в одно государство! Но это, так сказать, перспектива.

В Крым и на Кавказ перебирается вся инфраструктура израильского курортного бизнеса. Из Эйлата, Нетании, Нагарии… Пятизвездочные отели, аквапарки… А аналоги целебных грязей Мертвого моря мы найдем хоть на Красной Поляне, хоть в Волоколамске! Если понадобится. Россия становится мировым центром отдыха и развлечений. Кстати, создаваемые зоны казино и игрового бизнеса тоже можно отдать под наше влияние. Бюджет России будет завален деньгами после этого.