Текст книги "Дети звёзд"
Автор книги: Владимир Хлумов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Хлумов Владимир
Дети звёзд
Хлумов В.
ДЕТИ ЗВЕЗД
Действующие лица
Николай Константинович Богданов – инженер, около пятидесяти лет.
Елена Разгледяева – молодая красивая женщина.
Анатолий Ермолаев – молодой ученый.
Доктор – друг Богданова, доктор.
Гоголь-Моголь – друг Богданова, машинист метрополитена.
Марк Васильевич Разгледяев – муж Елены, философ.
Михаил Федорович Мозговой – сотрудник профессора Суровягина.
Виталий Витальевич Калябин – нестареющий кандидат наук, сотрудник профессора Суровягина.
Катерина Ивановна – вахтер, в прошлом боевая медсестра отечественной войны.
Лейтенант Чернопятов – следователь милиции.
Мужчина с воздушным шариком.
Прохожие с детскими колясками.
Картина первая
Одна тысяча девятьсот шестьдесят шестой год. Март. Научный институт, занимающийся космическими проблемами. Отдел профессора Суровягина. Вокруг терпимый творческий беспорядок. Столы, стулья, в окнах заснеженные кусты сирени. На стене большая фотография планеты Сатурн. В комнате двое: Ермолаев и Калябин, работают, наклонившись над своими столами. Калябин чертит тушью график. Входит Михаил Федорович Мозговой.
Мозговой ( подходит к своему столу, берет большой охристый конверт, зачем-то обнюхивает его, вздыхает). Творчество масс – графомания. (Брезгливо вынимает из конверта рукопись, громко, с наигранным пафосом читает). Эн эс Богданов. Гм. К единой теории физических полей. (Коллеги не реагируют.) Коллеги, гляньте, интересная штучка.
Коллеги не обращают внимания и продолжают работать. Мозговому ничего не остается, как читать самому. Но уже после первой страницы лицо Мозгового озаряется радостью.
Мозговой (сочувственно обращаетя к Калябину). Виталий Витальевич, тут и конкретно для вас есть кое-что.(Зачитывает место из рукописи) "На основании построенной универсальной теории предсказывается существование десятого спутника Сатурна."
Анатолий (не выдерживает и проявляет любопытство, встает, подходит к Мозговому). Ну, что тут у вас? (Читает.) Виталий Витальевич, а ведь действительно здесь по вашей части.
Калябин. Ну, Толя, от вас я не ожидал. (Говорит с таким видом, будто в комнате нет никого, кроме них с Анатолием.) Ладно, этот хмырь Мозговой, он только и норовит на кого-нибудь сбросить свою работу. Но вы-то чего? Эх, Толя, я вас считал интеллигентным человеком (закончил с грустью).
Мозговой. Да-с, десятый спутник! Подкоп под теорию Суровягина-Калябяна, под знаменитую теорию двух девяток. Только почему П.С. спустил это мне, а, Виталий Витальевич? Не означает ли сей жест желание нашего дорогого профессора сменить лошадку? А что? Будет теория Суровягина-Мозгового. Неплохо звучит?!
Калябин синеет от злости.
Мозговой. Ну-ну, не волнуйтесь, дорогой коллега. Я не такой человек, чтоб отбирать кусок у ближнего, я не гад какой-нибудь.
Калябин (подходит, колеблясь). Я полистаю. (Протягивает руку к рукописи.)
Мозговой (поиграв, отдает рукопись). На здоровье.
Калябин, не отрывая глаз от рукописи, возвращается на свое место. Мозговой, проводив его взглядом, подходит к окну. Задумчиво ковыряется в стекле. Тем временем Калябин с озабоченным видом выходит. Через некоторое время Мозговой поворачивается.
Мозговой (к Анатолию). А где Калябин?
Анатолий. Наверно, пошел к профессору посоветоваться.
Мозговой. Да-да, конечно, дело серьезное.(Подмигнул Анатолию, и разом переменившись, многозначительно добавил.) Очень серьезное. (Пауза.) А вы, Толя, не заметили – рукопись пахла сиренью?
Анатолий с недоумением смотрит на Мозгового.
Мозговой. Да, именно сиренью. Я вам открою секрет – наш профессор сирени не переносит. Поэтому в мае-июне он всегда старается в командировку куда-нибудь подальше. (Мечтательно.) Эх, май, июнь! Это наша весна. Ну ладно, не будем отвлекаться. Ситуация очень серьезная. Надвигается юбилей Петра Семеновича, не за горами выборы в академию, и вдруг – этот изобретатель. Тут все может быть испорчено. Так бывает, Толя: все вроде нормально, все катится как по накатанной дорожке, и вдруг маленькое препятствие, щепка на дороге, и пошло все под откос со свистом.
Анатолий (в недоумении). Не понимаю.
Мозговой. Как же вы не понимаете. Ведь вся теория нашего дорогого профессора основана на том общеизвестном факте, что у Сатурна девять спутников, улавливаете, не восемь, не десять, а именно девять! А тут появляется народный умелец и предсказывает десятый.
Анатолий. Господи, да это ж все не серьезно – графомания.
Мозговой. Э-э-э, зря вы так легкомысленно. Я вам случай один расскажу. Было это несколько лет назад. Тоже появилась рукопись, сначала она ходила по институтам, ее, естественно, шпыняли туда-сюда, в конце концов изобретателю это надоело и он подался в высшие инстанции, прямо в президиум Академии наук. Ну, люди там серьезные, занятые, не выдержали да и послали его ко всем чертям, в письменной форме, конечно, интеллигентно. Вроде все и утихло. Прошло некоторое время, появляется в президиуме человек и спрашивает на вахте, где, мол, такой-то секретарь академии принимает. У него, естественно, спросили, вы, мол, по личному вопросу или по служебному? Тот отвечает – по личному. Как раз в этот день по личным вопросам и принимал секретарь. Посмотрели на него, вроде выглядит нормально, в руке скрипку держит, ну и пропустили. Посетитель очередь спокойно выстоял, зашел в кабинет и спрашивает: вы, мол, такой-то, письмо подписывали? Академик-секретарь (кстати, смешно как звучит, будто птица секретарь), да, вот, значит, эта птица, ничего не подозревая, и признается, что мол, да – я подписывал, и приглашает гостя садиться. А гость не садится, кладет на стол ящик, открывает его, достает оттуда двухстволку и, не обращая никакого внимания на возражения секретаря, в него из двух стволов и пуляет. Заряд кабаний и, конечно, насмерть. Вот какой поворотец, Толя. Вот какие люди нервные пошли.
Анатолий. Неужели убил?
Мозговой. Натурально. С тех пор специальное распоряжение вышло – всех графоманов на психучет ставить. (Подмигивает Анатолию, и уже многозначительно.) Дело очень серьезное, очень, не дай бог, если что!
Картина вторая
Прошло несколько дней. Проходная института. У входа за столиком кемарит вахтер, Катерина Ивановна. Позади бюсты знаменитых русских ученых. На проходной появляется инженер Богданов. У него небритое лицо, лихорадочные глаза.
Богданов (пытается пройти, но Катерина Ивановна преграждает путь). Я к профессору Суровягину.
Катерина Ивановна. Петра Семеновича нет в институте, но я могу позвонить в отдел, может, кто-нибудь из сотрудников спустится на вахту.
Богданов. Черт побери, что за порядки!? Я пришел по очень важному делу. Да, да, по очень важному, именно для профессора. Сообщите профессору сейчас же или я сам... (пытается пройти).
Катерина Ивановна (всем своим видом показывает, что будет стоять насмерть). Я вызову милицию, если не прекратите.
Богданов. Ах, так!?
Богданов попытался протиснуться между стойкой и вахтершей. Он сжал кулаки, и, кажется, вот-вот произойдет хулиганская сцена, но вдруг все меняется. Ноги у него подкашиваются, голова запрокидывается назад, и он валится в объятия Катерины Ивановны. Та его ловко подхватывает и, протащив буквально два шага, осторожно усаживает на стул. Она профессионально похлопывает незнакомца по щекам, поднимает веко и определяет легкий обморок.
Катерина Ивановна. Что ж с тобой делать, болезный?
Вахтерша дает попить Богданову воды из графина и звонит в отдел Сыровягина. Вскоре появляется Анатолий.
Ермолаев (чуть наклонившись к Богданову). Вы к профессору?
Богданов (испуганно). Нет, нет. У вас не найдется два рубля?
Ермолаев. Собственно... (Анатолий запнулся) у меня, конечно, есть, но...
Богданов (встает). Вы не могли бы помочь мне, у меня, кажется, температура. Отвезите меня домой на такси. Деньги я верну.
Анатолий. Но я на работе. (Богданов бледнеет и снова падает. Анатолий подхватывает незнакомца.) Ладно, я вас отвезу. (Уводит Богданова.)
Картина третья
Квартира Богданова. Стеллажи книг. Появляются Анатолий и Богданов.
Анатолий. Так вы и есть Богданов?
Богданов. Да, Николай Степанович. Проходите в комнату, я сейчас чаек поставлю, надеюсь, не откажетесь? Да и деньги, деньги...
Богданов уходит, а Анатолий осматривает стеллажи.
Богданов. Интересуетесь?
Анатолий вздрагивает от неожиданности.
Богданов. У меня такой беспорядок, все некогда... Вас как зовут?
Анатолий. Толя.
Богданов. Анатолий – а по отчеству?
Анатолий. Можно просто Толя. Богданов. Как хотите, Анатолий. Вот два рубля, и давайте чай пить.
Богданов разгребает бумаги, ставит чайник. Внезапно дверь между стеллажами медленно, со скрипом приоткрывается, и Толя успевает увидеть совершенно пустую комнату и на одной из стен гигантский рисунок – изображение мальчика.
Богданов (резко бросается к двери, закрывает, вырастая перед лицом Ермолаева). Ах, сейчас она придет. Вы уж, Анатолий, не говорите, что я там в институте... в общем, что со мной плохо было. Вы скажите, что профессора не было, в командировке он. Да, или нет, скажите – заболел, а, черт, нет – заболел не то, пусть лучше в командировке. А вы специально приехали со мной поподробнее, так сказать, обсудить... Пойдемте, пойдемте, будто мы разговариваем. (Проходят к столу. Богданов усаживает Анатолия за стол, сует ему в руки пустую чашку.) Кладите сахар, мешайте, мешайте (нервно).
Появляется Елена.
Елена (не обращая внимания на Анатолия, проходит к Богданову). Ты был в институте?
Богданов (виновато). Видишь ли...
Елена. Вижу. Не решился, значит.
Богданов. Да нет, Лена, я был, но профессор... профессора... (трясет головой и разводит руками). Да вот, познакомься (показывает на Анатолия).
Елена (пренебрежительно). Это профессор?
Богданов. Нет, это не профессор, это Анатолий, познакомься.
Елена (равнодушно). Очень приятно. Ну, так где же профессор?
Богданов. Лена, Анатолий – научный сотрудник, ученый из интститута.
Елена. Ах, вот как. Значит, они тебе подсунули вот этого молокососа, а профессор не соизволил даже выслушать.
Богданов. Нет, вовсе не так, профессор в командировке. Правда. (С мольбой смотрит на Анатолия.) Спроси у Анатолия.
Анатолий. Да, в командировке.
Елена. В командиро-овке (растягивая "о"). А может, заболел, а? (Презрительно смотрит на Анатолия.)
Анатолий (вращая ложкой в пустой чашке, фальшиво). В командировке, в местной.
Елена (глядя на Анатолия). Ну и фрукт, где ты его нашел? Да перестаньте вы скоблить чашку! Так, с этим говорить бесполезно. (Поворачивается к инженеру, ждет правды. Инженер молчит.)
Анатолий (ему надоело врать). Я, пожалуй, пойду.
Богданов. Да нет, постойте, попьем чайку. (К Анатолию.) Вы обиделись зря. Лена просто очень взволнована, но это совершенно сейчас пройдет. (Поворачивается к Елене, берет за руку.) Лена, Анатолий действительно научный сотрудник, да он просто-таки работает в отделе Суровягина.
Елена. Так может быть, это он...
Богданов (нервно). Что ты, молчи, молчи. Садись же, выпьем, ей-богу.
Усаживает Елену напротив Анатолия, наливает чай.
Елена (испытующе смотрит на Анатолия). Так вы прочли рукопись?
Анатолий. Можно сказать, что нет. Я только прочел насчет десятого спутника и больше не видал рукописи. Понимаете, это все далеко от моих научных интересов. Рукописью занимается Калябин.
Елена и Богданов многозначительно переглянулись.
Елена. А вас все это не волнует? У вас, наверно, серьезная работа, а не чепуха какая-нибудь. Подумаешь, спутник, у вас, поди, интереснейшие расчеты поправок к сто двадцать первому члену? Подумаешь, там кто-то почти целую планету вычислил...
Анатолий (краснея). Нет, десятый спутник – это очень интересно, но Калябин куда-то пропал с рукописью.
Елена. Ага, рукопись уже пропала! Вы что, собираетесь ее уничтожить, сжечь? Бесполезно, я в трех экземплярах печатала. Так и передайте вашему начальству.
Анатолий (теряя равновесие). Никуда не пропала ваша рукопись. Извините, я, пожалуй, действительно пойду. (встает).
Елена. Держать не станем (тоже встает).
Богданов (встает между Анатолием и Еленой). Что же, мне вас водой разливать? Что вы, право.
Анатолий. Я не обижаюсь. Мне действительно пора.
Елена. Коля, не держи его, пусть идет. Пусть только рукопись найдут.
Богданов. Ну как же так, Анатолий, мы же с вами должны были многое обсудить. Ну, побудьте хоть четверть часика.
Елена. Ладно, обсуждайте, только без меня. Мне все это вранье надоело. Я ухожу. (Уходит, оставив в комнате тонкий запах сирени.)
Богданов. Не обижайтесь на нее (глубоко вздыхает). Ей сейчас трудно. Вы садитесь, я у вас много времени не отниму. Понимаете, все так наложилось – и суд, и работа, и тут еще я со своим изобретением, вот она и нервничает. А ведь какая она удивительная, скажите же, ведь она вам понравилась? (Толя смущен.) Понравилась, я знаю. Она нравится молодым. Но ведь, что вы могли понять почувствовать? (Принюхивается. ) Духи сирень ?! Это же она с виду такая красивая и холодная, это же, так сказать, кожа человеческая, одежда души. Вы бы знали, до чего она умна. Не в смысле обычном, но по доброте своей умна... Я путаюсь, не могу сформулировать, потому что я сам перед ней виноват. Ах, как виноват, от этого очень муторно мне. Я все время сомневаюсь теперь, что же я делаю, но, видно, такая судьба... (Последние слова говорит куда-то в пространство.) Вы знаете, меня любить глупо и невозможно. Я неудачник, у меня ничего нет и все кувырком. Вот квартира, правда, есть, да и то не моя заслуга... Если бы не мама... А я ведь инженер, Анатолий, не улыбайтесь. Я хороший инженер, у меня десятки авторских свидетельств. Но дело даже не в этом, все это в прошлом. Теперь у меня другое, теперь она для меня все. Мне бы только свою работу довести, без нее я бы не смог. Я уже давно, лет двадцать задумал это, но сделать, довести – вот в чем проблема. Ведь отчего мы страдаем – то за одно, то за другое хватаемся, а довести до ума никак терпения не достает. Здесь уж нужно от всего отказаться, жить только одним и понимать только одно. Только трудно все это, потому что все спешат вокруг, толкаются и суетятся, и стоишь как на проспекте белой вороной в час пик. Того и гляди, столкнут или наступят, потому что никто не понимает, зачем надо останавливаться. А она понимает, она одна и поняла.
Анатолий. А кто она вам?
Богданов. Я же говорю, она все для меня.
Анатолий. Нет, я конкретно имею в виду.
Богданов. Да она соседка моя. Живет напротив. Вы, Анатолий, еще очень молоды и вам кажется, что жизнь так же велика, как окружающий мир, в котором она будет развиваться. Нет, я не в тривиальном смысле говорю. Вы это поймете, я знаю – потом. Жизнь коротка не потому, что мы мало живем, а потому, что мы многое можем. Однажды вы поймете, что в голове вашей столько вызревает всего, и все это вполне реально и в принципе воплотимо, но только времени для всего нет. Это очень неприятно осознать, и первое, что хочется – все бросить, плюнуть на все... А Елена, что же, если бы не она, может быть, так и сделал. Опять пошел бы в КБ. Ну, теперь уж нет, теперь я доведу. Лишь бы мне одно преодолеть (становится особенно печальным). Очень это важно. И сегодня в институте все потому так глупо получилось, оттого, что я опять поверил... но сейчас не надо об этом. Я знаю, Елена мне здесь поможет, только ей ничего не надо говорить. Анатолий, я ее уже пять лет знаю. С тех пор, как они с мужем поселились в нашем доме, да, пожалуй, пять лет и будет. Как они подходят друг другу, то есть, теперь уже надо говорить – подходили. Ей-богу, он красавец, высокий, вот почти как вы, Анатолий, да, только в плечах чуть пошире. Честно говоря, я раньше внимания на них не обращал, как-то не до этого было. Но и то я их приметил и даже, знаете, зависть просто взяла, до чего люди ладно живут... (виновато улыбается). Теперь вот разводятся через суд. Он ни в какую не хочет, ходит все, уговаривает ее, а она нервничает. Кстати, вот и завтра обещал придти. Ох, плохо это кончится, скандал может быть. Ей сейчас нельзя нервничать. Я это знаю, так бывает, если в тебе что-то поселилось и грызет тебя вроде как нарыв. Тут бы прогреть его, терапию применить, все, глядишь, и рассосется, а не то потеряешь контроль над собой. Ей нужно обязательно все это пережить, переболеть, а не то... (Опять прерывается, кажется, воздуху набирает. Анатолий тоже перестает дышать.) Я знаю, это может быть смешно, и тем более, вы совершенно как бы ни при чем, и вы можете, конечно, послать меня к черту. Но у меня к вам одна просьба. Не отказывайтесь сразу, не подумав, потому что это очень важно, и не для меня, за себя я бы не стал просить, но для нее... Поверьте, не часто я так прошу, но тут уж выхода никакого нет. Понимаете, у них послезавтра суд, а завтра – придет уговаривать, он очень предупредительный и обязательный, и если он сказал, что придет, то уж, поверьте, придет. Это у него последний шанс. Он даже время всегда скажет, и точно придет. Но я боюсь, что она завтра не выдержит и что-нибудь сотворит. В общем, поверьте, мне больше не к кому обратиться, знакомых таких нет, да знакомые здесь как раз ни к чему. Вы только побудете там, пока они говорить будут, ну, чтобы все мирно, по-людски...
Анатолий. Не понял, что же, вы мне предлагаете придти? Мне? Не понимаю.
Богданов. Вот я так и думал, что вы удивитесь. Но скажите, что же делать? Не мне же, в самом деле, при разговоре их присутствовать. Ведь все из-за меня. Прошу вас, согласитесь. Вы не думайте, что раз она с вами так говорила, то уж вы и не поладите. Я с ней поговорю,и она все поймет. Вам всего-то часик побыть, и уж совершенно обязуюсь впредь вас ничем не беспокоить. Я вижу, вы можете все понять, вы добрый, Толя. Вот и сейчас терпите, потому что вы добрый... И не стесняйтесь этого.
Анатолий (после колебаний). Хорошо, я приду. Куда и когда?
Богданов. Завтра в шесть приходите прямо к ней. Квартира напротив. И поверьте, вы меня, то есть нет, не меня – ее, ее спасаете. Да, хоть и громко звучит. Всего лишь одно одолжение, я вам за него, я, что хотите... (оглядывается по сторонам).
Анатолий. Нет, нет, ничего не надо. Что вы. Теперь я ухожу.
Богданов (семенит за Анатолием, потом громко кричит вослед уходящему гостю). Завтра в шесть!
Картина четвертая
Квартира Разгледяевых. Гостиная. Роскошная обстановка. Мягкая мебель, журнальный столик. На диване сидит, подобрав под себя ноги, Елена. На ней красивый, с глубоким вырезом халат. Она задумчиво перебирает ожерельем. Часы бьют шесть. Звонят. Елена открывает дверь – на пороге Анатолий.
Елена (удивлена). Вы! Вы пришли?! (Анатолий виновато пожимает плечами.) Вот это фрукт! Ну, проходите же (Анатолий деревянной походкой направляется в гостиную). Эй, постойте, может, разденетесь все-таки? Ну, какой же вы смешной! (Анатолий возвращается, позволяет снять с себя пальто, разувается и вовремя влезает в подставленные тапочки.) Пойдемте (берет за руку, усаживает в кресло).
Анатолий (озирается по сторонам). А где...
Елена. Мой муж? Коля все перепутал, муж мой должен придти в семь, а не в шесть. Но вы-то какой? Не ожидала, честно скажу, не думала, что придете. (Смотрит изучающе.) Ох, молодец, Анатолий, ведь вас Анатолием зовут? (Анатолий кивает головой.) Боже, какая прелесть, какой экземпляр, а стеснительный какой! Прелесть, прелесть. Нет, не думайте, я не каждому такое говорю, не каждый ведь так сподобится. Ой, что за слова у меня лезут (прижимает руку к груди). Вы ведь мне не понравились вчера. Ох, думаю, крысенок научный, такой, думаю, бумажный червячок. А вы вот какой, пришли совершенно незнакомому человеку помочь, будете теперь меня охранять. Нет, все-таки Коля удивительно чувствует людей. Говорит мне: придет, обязательно придет. Я даже с ним поспорила, коньяк проиграла. Французский. Разгледяев из Парижа привез. Вам проиграла. Мы так и договорились: если придете, то я вас коньяком угощать буду. А что, и буду. (Достает из бара бутылку роскошного "Наполеона" и хрустальные рюмки. Наливает, режет дольками лимон.) Ну что, за вас? Давайте выпьем.
Чокаются, Толя варварским залпом выпивает.
Елена. Браво, к чему эти западные штучки (выпивает залпом). Есть все-таки польза от Разгледяева.
Анатолий. Разгледяев – это кто?
Елена. Муж.
Анатолий давится лимонной долькой.
Елена (смеясь, стучит по спине). Ну, муж, ну что же, не пропадать же продукту. Коньяк отличный, душу согревает, почти как водка. Ну, что вы, защитник мой, молчите? Не волнуйтесь, мой муж очень интеллигентный человек, все будет в лучшем виде. Драться вам не придется, может, так, слегка постреляете друг дружку да и разойдетесь. Вон у меня и ружье есть, охотничье, так что не волнуйтесь.
Анатолий. Двухстволка?
Елена. Что? А, ружье. Да, два таких огромных жерла (складывает ладошки биноклем). Ой, опять я вас пугаю. А следовало бы честно признаться: ваш приход – это выдумка Коли. Он все переживает за меня, а я совершенно спокойна, только Разгледяева видеть не хочу. Не знаю, как я докатилась до такой жизни... Вы уж не уходите теперь, может быть, так лучше будет. Я его послушаю и даже ничего говорить не буду, и спорить не буду. Давайте еще коньячку, а, для храбрости?
Анатолий. Нет, спасибо, пока не хочу.
Елена. Ну ладно, выпьем еще. Анатолий, сколько вам лет?
Анатолий. Двадцать четыре.
Елена (удивлена). Да-а, так вы старше меня, а с виду просто студент, второкурсник. Все равно еще очень молодой. А я вот уже развожусь. Но, знаете, Анатолий, жить только начинаю сейчас, только понимать стала, что значит – жить, и от этого себя увидела. Боже, что я была! Отвратительная девчонка, как я могла столько лет с ним?! Я теперь себя ненавижу, но счастлива ужасно, что все наконец кончается. Ведь я существо конкретное, но об этом долго не знала, то есть думала, что знала. Нет, вы не подумайте, что я бездельница какая нибудь. О нет, я очень деловая женщина, я столько уже успела добрых дел осуществить (усмехается). Боже, сколько я бегала, уговаривала, сколько бумаги извела. (Встает, потрясая рукой, зверски вопит.) Даешь высокие показатели в труде и учебе! Хороша кукла?! И это в наше просвещенное тысячелетие! Не понимаете вы меня, Анатолий.
Анатолий. Не понимаю.
Елена. Да, это понять трудно. А все получилось совершенно неожиданно. Ведь в сущности у меня с Разгледяевым было все совершенно в норме. Я не говорю о том, что мне, глупой девчонке, сразу все досталось: по углам мы не мыкались, как многие, деньги не считали, хотя я в институте училась. Не в этом дело. Не с жиру я взбесилась, все сложнее. Просто все стало терять свой блеск. То есть блеску как раз было больше чем достаточно, и на работе, и дома – всегда шумно, весело, я же выдумщица отчаянная, гостей страшно люблю. Ах, сколько их было – маститых, заслуженных, ответственных, всегда придут – руки целуют, вокруг меня вертятся, обхаживают, намекают. В общем, чего еще желать, казалось бы? Не жизнь, а сплошной хоровод, с песней, под оркестр духовой, и музыка веселая такая, зажигательная, и все громче и громче, и казалось, вот-вот наступит полный апофеоз, полное счастье красивой женщины. Ан нет, внутри что-то заедать стало, как в пластинке, которую ставят по десять раз на дню, зашуршало что-то, захрипело. Но портиться все стало как-то хитро, не целиком, не разом. Будто в хоре все поют чисто, в лад, а один сорвался и потянул куда-то в сторону, сначала потихоньку, еле-еле, его и не слышно было вначале. Я даже подумала: ну, попоет себе, попоет, да и утихомирится, мало ли кто срывается, хор ведь не перекричишь. Но нет, он продолжает все громче, натужнее, и вот орет уже во все горло, хрипло так, с надрывом, будто зовет за собой куда-то. Ну, думаю, кричи, кричи, меня не спутаешь, я видала крикунов, балагуров, бездельников. Хор не собьешь с правильной ноты, не может ведь один сотню заглушить. Нет, смог, чуток подбавил и воспарил так, что на галерке все рты открыли, и я рот как дурочка открыла да так и хожу теперь с открытым ртом. Сломался стройный хор, не стала его я слышать, как ни старалась. И знаю даже, почему все так, почему хор сконфузился. Меня вдруг осенило. Как это так точно все поют, нигде не сфальшивят, ведь в хоре сотня человек, такая пропасть народу, и ни один не ошибется – ведь это же не естественно? И закралась у меня мыслишка: может быть, они все разом врут-то, вместе с дирижером? (пауза). Заглянула я в себя, туда, где заныло, и потеряла я свою ниточку. Тут Коля и возник. Я раньше встречу его в парадном случайно или в булочной, поздороваемся вежливо, соседи все-таки, да и забуду тут же. Будто и нету этого серенького человечка. Но и то сказать, одевался он всегда как-то уныло, да и вроде возраст почтенный. А тут стала я к нему приглядываться, задумываться, чем это серое существо живет. На меня все мужчины обращают внимание, а этот абсолютно равнодушен. Что же у него там внутри, ведь что-то должно быть особенное, раз он не как все? И вправду – лицо умное, и глаза такие, будто он вот только что придумал что-то. А то, наоборот, печальный ходит некстати. Да еще все время песню какую-нибудь мычит. Именно (она будто сейчас сообразила), я никогда не видела, чтобы человек ходил и песни мычал: грустные, если грустно, веселые, если весело. Забавно, правда?
Бьют часы. Раздается звонок. Елена встает и решительной походкой идет открывать. Появляется Разгледяев. В пыжиковой шапке, в зимнем пальто.
Разгледяев. Добрый вечер, Лена.
Елена. Проходи, если не надолго, у меня гости. Разгледяев. Он?
Елена. Проходи, проходи. (Разгледяев снимает туфли и остается в носках.) Познакомься, это Анатолий, мой старинный друг.
Анатолий с достоинством кивает головой.
Разгледяев (бросает пронзительный взгляд, поворачивается к Елене). Но я бы хотел без посторонних, может быть, пойдем в спальню или на кухню, наконец?
Елена. Нет, Разгледяев, я буду разговаривать здесь, при нем. Разгледяев. Но...
Елена решительно садится в кресло.
Разгледяев. Хорошо, Елена, ты взволнована и... (замечает коньяк на журнальном столике) ... не в себе, но я готов говорить даже в таких условиях (кивает в сторону Анатолия).
Елена. Это очень благородно, так ближе к делу.
Разгледяев (мнет шапку). Елена, все, что происходит – ужасная, трагическая ошибка. Я не обвиняю тебя, может быть, мы оба виноваты, наверное даже. Но я не понимаю, в чем моя вина, что я сделал не так. Объясни мне, и я обязательно найду какой-нибудь выход, и ты простишь меня, как я простил тебя. Но только не говори так, как раньше. Я не понимаю такого разговора. Ты говоришь о том, чего нет и никогда не было в действительности, а лишь в больном воображении этого... (замечает, как Елена крепко сжимает ручки кресла, и подбирает слово)... безответственного человека. Вот ты опять нервничаешь, но я же не прошу прямо сейчас все вернуть на прежние рельсы, я прошу просто подождать хоть полгода, хоть месяц. Поживем отдельно, подумаем, а потом решим. Но завтра...завтра ни в коем случае не нужно ничего решать. Скаже же свое слово. Елена. Ничего нового я тебе не скажу и, наверное, ничего нового от тебя не услышу. (Встает.) Вот ты его назвал безответственным человеком, а известно ли тебе, Разгледяев, что это оскорбительно мне слышать, и не только потому, что слово плохое, а потому неприятно мне тебя слушать, что ты дорогого мне человека одним словом обозначить хочешь. А известно ли тебе, слышал ли ты когда-нибудь, или читал в своих схоластических книгах о том, что нельзя человека одним словом обозначать? Нет, не слыхал ты этого и нет этого в твоих книгах, ведь они все насквозь – солянка сборная из ярлыков.
Разгледяев. Но почему, зачем ты придираешься к словам? Ну, пусть Богданов ответственный, пусть я ошибаюсь, но давай посмотрим под другим углом зрения (ему жарко, расстегивает пальто, ослабляет галстук). Чем плохо мы жили? Вспомни, ты училась, я работал, может быть, я не очень был внимателен, ну, ты же знаешь, сколько разных обязанностей у меня. Да и книга – кстати, на прошлой неделе сдал в издательство. Это не только для меня событие. Но и ты, твой труд... Частичка тебя в ней...
Елена. А вот этого вообще не надо. Только не надо, пожалуйста, меня к твоей книге примешивать. Даже если бы ты сжег ее, я бы все равно не смогла уважать тебя, потому что, я думаю, по большому счету ты сам понимаешь, какую вредную галиматью ты написал. И спешил ты ее написать, потому что знал, найдется другой прохвост, который учуял протухший ветер перемен и уже строчит, убирая из предыдущих изданий глаголы и существительные и подновляя прилагательные. Но я сыта всем этим по горло, и не примешивай сюда свою дрянную книжку. Я не хочу говорить о том, чего нельзя проверить, за что, по крайней мере, сейчас розог не назначат, да и никогда не назначат, потому что понять невозможно, о чем вы там пишете. Видишь, какая я стала, зачем я тебе такая зрячая, Разгледяев? (к Анатолию). Вот, Анатолий, посмотрите на него, довел все-таки до дискуссий. (Наливает себе коньяк и выпивает разом.) Я вам расскажу, какой широкой души этот человек. (Странно усмехается.) Я и на суде завтра так и скажу: не могу я с ним жить, потому что развратная я девка. Знай (поворачивается к Разгледяеву), все расскажу, если против развода выступать будешь. Скажу, с соседом спуталась и конкретно все опишу. Как сама к нему пришла ночью. Представляете, Анатолий, как-то мы разругались с Разгледяевым. Ха, разругались – это только так называется, а ругалась одна я, потому что товарищ Разгледяев удивительно спокойный человек. Скала гранитная, утес силы воли над безбрежной равниной моей разнузданной слабости. Его же ничего смутить не может. Он забыл! Он все забыл. Так я напомню, как я от него ночью к соседу ушла. Я даже его предупредила – сейчас вот пойду к Богданову и останусь до утра. А он: "Ты никогда этого не сделаешь, потому что так не делают." Что же, не делают, так я сделаю. И пошла, позвонила в дверь. Коля открыл, смешной такой, смотрит на меня, ничего понять не может. А я ему с места в карьер и говорю – пришла к тебе жить. Он и не понял ничего, только целовал меня, да так часто, как школьник...
Разгледяев. Елена, прекрати! При посторонних!...
Елена. Никак заволновался? Философ ты наш, схоласт. А то, что посторонние в тапочках твоих сидят и коньяк твой пьют – это ничего? (Анатолий заерзал в кресле.) Да, целовал, всю меня, здесь, здесь и здесь (показывает на себе).
Разгледяев (почти кричит). Елена!
Елена. О! Не нравится тебе? Я знаю, тебе не нравится вовсе не то, что я тебе с кем-то изменила и при посторонних говорю. Нет, вовсе не это. Тебе именно не нравится то, что я от тебя такого умного, такого преуспевающего, ушла к этому чудаку неудачнику, к – смешно сказать – инженеру. Вот что тебя злит, и не делай тут из себя отчаянного ревнивца. Да если бы я ушла к твоему начальнику, ты бы немного, конечно, поскучал, но потом сказал бы: все-таки умная женщина, все ж я толк в женщинах знаю. И еще бы в гости к нам с начальником приходил и дефицитные подарки к праздникам дарил. Да, мои любимые духи французские с запахом сирени приносил бы. А!? Разгледяев. Ты с ума сошла. Это какая-то заразная болезнь, вы помешались вместе со своим инженером. Я таким языком говорить не могу.
