Текст книги "Два гонца из кондратьева ларца. В чертогах мегаполиса"

Автор книги: Владимир Хачатуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Владимир Хачатуров
Два гонца из кондратьева ларца. В чертогах мегаполиса

Блаженны зрячие, которые не слепы!

Иисус Христос. Из неопубликованного.

Всякий раз что-нибудь новое. То пещера, то предбанник, то парадный вестибюль предкромешной тьмы. На паркетах вазоны, в стрельчатых окнах – осенняя хмарь. Подходящая погодка, – терпеть не могу расхожей ясности солнечных деньков.

У выхода тумба. Возле тумбы – стул. На стуле недоумок. При недоумке записка: «Прошу не будить. Лучше пристукнуть». Пристукнули, обшмонали. Пусто. Задарма старались? У-у, падаль! – пинает Стас бесчувственное тело. А что если его до нас пристукнули? Нынче все грамотные, все сердобольные… Теперь уже без разницы, говорю. Вечно ты спешишь…

Стас напускает себя дежурное выражение торжественной многозначительности. Знает ведь, что терпеть его не могу. Ладно, сочтемся…

– Может, телок снять, расколоть, продинамить?

– Да ну их! Лучше пивка для рывка и морду кому-нибудь начистить…

– Лицу кавказской национальности? – оживляется он.

– Опять? Надоело! Давай вмочим сегодня какому-нибудь лицу французской национальности…

– Негру, что ли?

– Там видно будет…

Сразу за вестибюлем дворик. За двориком – подворотня. В подворотне пентюх. Одинокий. Нервный. Нас увидал, к стене прижался, оцепенел, обделался, расхныкался. Неужели, ноет, это и есть тот самый the perfume and suppliance of a minute?

– Опаньки! – ликует Стас. – На ловца и зверь бежит. Что, обкакался, мусью? Погоди, шаромыжник, сейчас заодно и обосрешься!..

– Обознатушки, – говорю, – Стас. Какой же это шаромыжник? Это же учитель аглицкой речи, почти что Закона Божьего. Не тронь падлу…

– Извиняемся, – скалится Стас. – Не на того напали…

– Ничего, – шепчет засранец, – бывает. Я и сам вас не за того принял…

– И враз по матушке?

– Что вы! Неужели это и есть пресловутый ароматный подарок одного мгновения, – мгновения страха, – вот все, что я позволил себе вымолвить, честное слово страдальца!

– Привирает, но не врет, – успокаиваю я Стаса, и мы, выйдя из одной подворотни, попадаем в другую: нет у нас ни сил, ни времени, ни охоты тратиться на дальнейшие любезности – пусть ему попку родная маменька подтирает…

Приперся ветерок, полный вони и срани, собранной по пути своего следования. Стас сплюнул: запрети ему, говорит. Не ему, а ей – привлекаю я, его внимание к примостившейся в укромном уголке девице, вносящей свою лепту в круговорот вонючих жидкостей в божественной природе.

Отвращение едва не переплюнуло нашего мужества, но мы все же смогли справиться с ситуацией. Первым совладал с собою Стас: скок к девице и говнодавом под зад – не смей осквернять ландшафт, сука! Любит он не по делу ахинеей озадачить. Какой к лешему ландшафт? Кругом глухие стены, слепые окна да щербатый асфальт. Смотреться в такой колодец, особенно с утра пораньше, крайне не рекомендуется – рехнуться можно…

Сука, естественно, в лай: бей, гад, пинай, гнида, если твоя радость мою боль перевесит! Но берегись, плесень, если боль моя круче окажется!.. И это вместо того чтобы затянуть бесконечный плач Ярославны об одном Игоре, двух Борисоглебах, трех богатырях, четырех битлах и сорока мучениках разбоя. У Стаса от таких речей все ноги опустились. Три, шепчет, придурка с утра пораньше, – это чересчур, ты не находишь? Может, предлагает, ну их всех к Кибелиной матери? Может, рванем на попятную? Охолонуться бы, отвечаю, опять же пивка попить, а то нас такими темпами действительно не то, что до вечера, до обеда не хватит. Растаем от жалости…

Рванули насквозь по прямой, выскочили на улицу, взяли пива, подперли стену дома и стоим себе, прихлебываем, охолоняемся, рекламу зубного протезиста изучаем. Чем, уверяет, больше вставных зубов в вашем рту, тем искренней ваша улыбка! Адрес, телефон, часы приема.

– Братан, – лезет с всемирными объятиями хроник, – оставь глоточек, а то, блин, совсем кранты…

Стас – парень щедрый, сует ополовиненную бутылку страждущему в зубы: смотри, не захлебнись от счастья, синюха…

Хроник, не теряя времени на изъявления признательности, моментально включает свой вакуумный насос.

– А протезист-то, – соображаю, – до обеда вроде как свободен…

Только сообразил, а он уже тут как тут. Легок на помине, причем даже косвенном. Ну, ну, суетись, суета сует…

– Расслабьтесь, мужики, дело есть. Прибыльное. Вижу, рекламкой моей заинтересовались? И правильно сделали! Тема такая: вы поставляете мне приличных клиентов, предварительно обеззубив их, само собой, процентов на пятьдесят, а я вам с каждой фиксы комиссионных. Не сомневайтесь, скупиться не в моих привычках. Ну так что, по рукам?

Тем временем хроник покончил с пивом и рассыпался в благодарностях: дескать, раз такое дело, не угостите ли, братцы, сигаретиной? Раз такое – конечно угостим. И угостили. Да так аккуратно, что из полутора дюжин гнилых зубов, коротавших своей век в синюхиной пасти, ровно половина уцелела. Стас по этой части виртуоз!

Хроник, само собой, мычит, кровью давится: за что, мол, о други? Стас молча лезет в карман, достает лопатник, из лопатника – тугую пачку и, не слюнясь, протезисту: на, дескать, вставь зубы потерпевшему, полный боекомплект. Если больше издержишь, на обратном пути добавлю.

Хроник как узрел бабульки, так вмиг проглотался и в амбицию: лучше б ты, вопит, за мое увечье мне полтинник на обезболивающее отстегнул! На фиг мне зубы, орет, чего я ими жрать буду?.. Вот она – неблагодарность человеческая! Сначала пива глоточек, затем курева кусочек, а там глядишь, уже бабу ему подавай, пиры лукулловы задавай, а чуть что не по нем (ну там бабу не дали, стопарь не налили, по морде слегка кирпичом проехались), сразу жалоба на самые верхи: о боги, почто не даете то, что мне надлежит?

– Если нечего будет жрать, то хоть будет что положить на полку, – роняет Стас с высоты своего роста, с незримых вершин моей мудрости.

Уронил и гордо удалился. Гордости хватило до первого поворота. А там опять похоть к добрым делам обуяла. Тут ребятенку сопельку утер, там бабусе корыто подновил, сям родной обычай старины справил – аквариумных рыбок от кислородного голодания спас, на волю выпустил. Словом, шел и ублажал в себе самаритянина по полной программе. Я не вмешивался, следил только, чтоб с дороги не сбились, чтоб мимо нужного дома не проскочили, чтоб в правильную парадную ввалились, чтоб на лампочку не забыли плюнуть, и чтобы, пока тьма не рассеялась, а звон не угас, на нужном этаже очутились.

– Сюда? – спрашивает Стас и, не дожидаясь подтверждения, ссаживает дверь ногой. Дверь ссаживается прямо в комнату, – судя по продавленному дивану, подслеповатому окну, кривобокому столу, колченогому табурету и толстому слою пыли на штабелях порожних бутылок, жилую. Входим и обнаруживаем за дверью шкаф, в шкафу – возмущенного хозяина. И у этого на уме одни претензии.

– Ваша реклама, – брызжет слюной, – сплошное вранье и надувательство! Увидеть Париж и умереть!.. То же самое в отношении Неаполя и других знаменитых населенных пунктов. Я увидел их все до единого и что же? Как видите, жив, здоров и безутешен!..

– Вам, наверное, не тот Париж показали, – успокаиваем недотепу.

– Как не тот? Их что, двое? Может, и Неаполей несколько? И Иерусалимов не счесть? – заливается он веселым истерическим смехом.

– Именно, – хмуримся назидательно, – каждой твари по паре. Один Париж для знающих, другой – для невежд. Увидит невежда первый и коньки отбросит от натуги. Узрит вежда второй и то же самое, но – от разочарования…

– Да? Надо же, а я и не знал…

– Не огорчайтесь, – утешаем, – каждый из нас чего-нибудь да не знает, о чем-нибудь да не осведомлен. Вот мы, к примеру, тоже не знали, что вы этого не знаете, но мы же не огорчаемся, верно?

– Ага, – соглашается, – на огорченных вы не похожи…

– Хотите тот самый Париж увидеть?

– Хотим, – говорит.

А Стасу только того и надо: хвать клиента за рдяные ушки простофили и на солнышко к потолку – чтобы все увидал, ничего не пропустил.

– Ну как, – интересуемся, – хорош Париж-городок?

И сами себе ответствуем:

– Знамо хорош, лучше не придумаешь!

Глядь, а клиент уже того, – причастился истины. Гудбай, Вася – здравствуй Парамон!

– Вот дерьмо! – негодует Стас. – Не уши, а груши – в момент обрываются. И чем их только крепят? Говно, а не конструкция…

Я молча протягиваю ему галантерейный инструмент: нитки, иголки, наперстки. Он по инерции пытается увильнуть от рукоделья: может гвоздиками их прибить? Или шурупами присобачить?.. У нас и так, увещеваю, нарушений инструкции выше крыши. Давай хоть по мелочам не будем ее игнорировать… Он покорно вздыхает и принимается за работу с видом мученика, одалживающего человечество великим смирением. Тут я ему не помощник. Самое время произвести разведку этажом выше, где на обитых фальшивой кожей дверях красуется внушительная доска с вежливым предупреждением: «Господ адвентистов, буддистов, джайнистов, иеговистов, исламистов, кальвинистов, коммунистов, морфинистов, орфистов, папистов, сайентистов, сатанистов, синтоистов, фашистов, эзотеристов, янсенистов, а так же всех прочих сирых, нищих и обремененных (в том числе товарами широкого потребления), просим не беспокоиться. Осторожно, злая соседка! Набрасывается без предупреждения! Спасибо за внимание. Семья Протоплазмовых.»

Диагноз ясен: стоит только войти во вкус и уже не остановиться. От удовольствия перечислять избавиться так же трудно, как от привычки хлебать щи лаптем. Хотя какое-то рациональное зерно в этом есть: пока прочтешь, беспокоить расхочется. Даже в том случае, если не обнаружишь себя в списке неугодных. Стой и недоумевай: как за дверь проникнуть, если ты ни Богу золотая кочерга, ни черту геморройная свечка? Пока кой-чего к кой-чему прикидывал, Стас нарисовался. Хвать по доске кулачищем и в замочную скважину воплем приветственным: а ну, у кого тут не лежит душа жить? А из-за дверей не менее истошный ор: У всех лежит! Ошиблись адресом! Сгиньте! Спасите! Помилуйте! Грабят, убивают, житья не дают!

– Так мы ведь и есть спасители, – удивляется Стас и, отступая на шаг для разбегу, натыкается на мента с пистолетом. Руки! – рычит мент. Что – руки? – не врубается Стас. Руки вверх, объясняют ему. А ноги куда? Вниз, что ли? Или тоже вверх?.. Сейчас как дам пулькой промеж рог, враз поймешь что куда!.. А спорим, не дашь! Спорим, не пойму! – хорохорится Стас, и оборачивается к дверям задом. Мент стреляет. Пуля рикошетит от потолка в пол, от пола в стену, от стены в лестницу, от лестницы опять в потолок. Энергии в ней много, ответственности никакой, вот она и шпарит по всем трем: визжит, самоутверждается. Гляжу, а на верхней площадке еще один служивый. И тоже при стволе. Да и на нижней не сказать, чтоб пусто было. И надо же такому случиться – всем вдруг пострелять приспичило. Такую канонаду развели, что сами чуть не оглохли. И что в результате-то? А в результате никто в возникшей перестрелке, кроме гражданина, вызвавшего наряд, не пострадал. Один труп ни с чьей стороны. Как заказал, так и помер: «погиб в бою». Нападавшие скрылись в неизвестном направлении. Приметы прилагаются…

– Это ж сколько кругом недоносков шастает, во внеутробном состоянии доносить себя норовит! – возмущается Стас. Я молчу, не отвечаю, думу думаю: может, думаю, все же во внематочном?.. Зря я отвлекся. За ним ведь глаз да глаз нужен. Смотрю, он уже чью-то тачку оприходует: с сигнализацией по хорошему договориться пытается, зажиганию светлые идеи о вреде саботажа внушает… Пока я тырк, пырк, он уже в кресле развалился, с коробкой скоростей знакомится. Покатаемся? – подмигивает, а ожившее радио строго предупреждает, чтоб ни в коем случае законопослушные граждане, ежели таковые отыщутся, не вздумали задерживать опасного преступника сами, он-де вооружен и отморожен. Передаем, вещают, приметы: волосы темные, глаза наглые, уши дефективные…

– Кстати, – трогает с места в карьер Стас, – я тебе никогда не говорил, что всегда мечтал быть блондином?

– А как же, – говорю, – все уши прожужжал! Причем блондином не абы каким, а пепельным, да еще и с усиками…

– Да?

– Ага. Вон парикмахерская. Не откладывай исполнение своей мечты в долгий ящик.

– В гроб, что ли? – ехидничает он и улыбается довольный. Волосы темные, глаза наглые, уши дефективные…

– Оперативная группа К-7-С-8, – самочинно оживает выключенное радио, – Служба Исполнительного Контроля уведомляет: заказ № 1/18 «Погиб в бою» выполнен с недочетом в 47%, поскольку беспорядочная ментовская стрельба вовсе не бой, а недоразумение, переходящее в фарс. Клиент возмущен, угрожает рекламациями. Конец уведомления.

– Вот ведь говнюк! – возмущается Стас. – Сам ментов вызвал, а мы виноваты?!

– Ладно, разберемся с ним позже, – успокаиваю я. – Тормози, приехали…

Парикмахерская на глазок – чуть больше сапожной будки. Апофеоз индивидуализма: одно кресло, одно зеркало, один парикмахер.

– Постричь, побрить и приосанить, – бросает Стас, плюхаясь в кресло.

– Сто грамм налить, что ли? – разрешается парикмахер наводящим вопросом.

– Можно и двести. Двойного цианистого…

Парикмахер, впав в задумчивость, выказывает намерение скрыться в подсобке.

– Отставить! – командует Стас. – Сто граммов подождут. Ты мне вот что лучше скажи: слабо тебе, мастер, сделать так, чтобы меня родная мама не узнала?

– В каком смысле? – требует подробностей мастер.

– В самом прямом. Хочу быть блондином. С усиками.

– Да вы и сейчас не брюнет.

– Но и не блондин ведь, верно? А я всегда мечтал быть блондином. Да не простым, а пепельным.

– Лучше платиновым, – не соглашается мастер.

– Мама! – жалобится Стас – твоего сыночка обижают! Над ним стебутся, к нему прикалываются…

– Не распускай нюни, сынок. Красота требует жертв, – успокаиваю его голосом мамы. Не его, конечно, личной, а вообще – всех матерей маменькиных сыночков. После чего вновь возвращаюсь к россыпи периодических изданий, под которыми, судя по всему, погребен обыкновенный, видавший виды журнальный столик для дожидающихся своей очереди на продавленном диванчике клиентов.

Парикмахер, пораженный слуховой галлюцинацией, тянется было размашисто перекреститься, но спасительная догадка опережает его суеверный жест:

– Чревовещание?

– Откуда мне знать, чем он там вещает? – возражает Стас. – Его же не видно…

Дрожащая щепоть все же входит в соприкосновение с взопревшим лбом, невидимым пупком и обоими плечами. Успокоенное ритуальными манипуляциями сердце возвращается из пяток на привычное место.

– Усики из материала заказчика? – демонстрирует мастер присутствие духа.

– Мне фальшивка ни к чему, – капризничает Стас. – Побрить всякий дурак сумеет, а вот ощетинить – только великий артист своего дела!

– Сей момент, сударь, – впадает в суету хозяин. – Сейчас мы вам верхнюю губку питательным растворчиком побрызгаем-с…

– Валяйте, – милостиво соглашается клиент, откидываясь на высокую спинку кресла.

Ну что ж, каждому свое: он там блаженствует, мечту воплощая, а я тут балдею, полезными сведениями информируясь. На чем мы остановились? Ах, да! Оказывается, птицы не ведают, что летают. Это мы, люди, наделяем их способ передвижения парением. Так что витаем мы, птицы же лишь иллюстрируют наш полет; самолеты – пародируют его… Большинство людей не знает, что НЛО портят зрение, поскольку ни в школах, ни в вузах не преподают уфологию, следовательно, не знакомят подрастающее поколение с правилами уфологической безопасности… Василий Мангазейский отверг мужеложство! Это знаменательное событие произошло 5-го апреля 1687-го года. С тех пор все гетеросексуалы православной ориентации считают этот день своим профессиональным праздником… Когда Мировой Разум желает показать особую предрасположенность к человеку, то посылает ему Знак. Курсы Тайной Семиотики помогут вам, дорогие читатели, не проворонить милость небес… Попасть на небеса не проблема, утверждает трижды покойный доктор танатологических наук Лайер Бред; проблема – как с них соскочить… Великий маг, волшебник, мистагог и невероятная душка Бемураз Набичваров приглашает всех желающих в Большое Астральное Путешествие! Мы побываем в параллельных мирах, посетим перпендикулярные вселенные, примем участие в сезонной охоте на Минотавра, вкусим райской жизни на Острове Блаженных, уличим в двусмысленности Дельфийский оракул, нанесем визит Венере в небесном лупанарии, выразим наш гневный протест всем трем мордам злобного Гагтунгра, дружно восхитимся анагогическими статями Планетарного Логоса, наконец, снимем сливки с Млечного Пути наших представлений о себе и о мире… Храм Печени Иисусовой призывает всех страждущих к покаянию и разговению. Обращение на путь истинный и обретение святости на этом пути г а р а н т и р у ю т с я! Господь Бог ждет вас, друзья!..

Тьфу ты пропасть! И каких только гадостей о Боге не услышишь! И что -де любит он нас, и что милосердием хроническим страдает в самой неизлечимой из острых форм, и что якобы подобия своего для нас не пожалел, да еще и широким жестом – вечной жизнью облагодетельствовал. Околеванца, говорят, нет, и на том спасибо. Околеванца-то, может быть, и нет, зато Кондратий имеется. Бог – это наша неспособность заглянуть чуть дальше, чем нам хотелось бы…

От бесстыжих реклам перехожу к скромным объявлениям. Донорскому пункту требуются вампиры. Обращаться по адресу… Чем больше вставных зубов в вашем рту… Это мы уже проходили… Курсы психологической подготовки к любой нелюбимой работе, постылой жене, осточертевшей любовнице, обрыдлому кругу знакомств и прочей докуке объявляют о начале набора… А ты записался в Международную Ассоциацию Помощи Церковным Крысам?! Я? Нет. Дзинь! – докладывает колокольчик о прибавлении нашего сводного клиентского полка. Вот и славненько, можно перестать дергаться – с одного издания на другое любознательной блохой перескакивать.

Если бы не плешь, косоглазие, не свернутый на сторону нос и отсутствие нижней губы, при брезгливом присутствии верхней заячьей, его можно было бы счесть писанным красавчиком. А что? Побрит, надушен, причесан (по остаточному принципу) и даже, не исключено, приосанен в какой-нибудь из встреченных по пути рюмочных. Парикмахер ему явно не требовался, хотя он, возможно, думал иначе. Оказалось, так и есть, – когда-то он действительно думал, и вот примерно что, как и о чем.

Правая извилина: Есть один-единственный принцип серьезного мышления: надумал что-то и всё, больше не думай, чтобы не передумать, не оказаться вновь с тем же ничем, с которым приступил к этому гиблому делу – мыслить, думать, размышлять…

Левая извилина: Мне положительно надоело без толку извиваться. Всерьез меня не воспринимают, пользоваться мною брезгуют. Между тем я ощущаю в себе великие интеллектуальные потенции. Вот возьму и выпрямлюсь!..

Средняя извилина: Молчу, молчу, молчу, – как договаривались: усугубляю молчанием ситуацию… И все же этот тип в кресле очень походит на тех, которых вечно ищет полиция…

Красавчик, успевший тем временем буркнуть «здрассте» и плюхнуться на диванчик, переменил позу – с развязной (нога на ногу) на выжидательную (уперевшись в ладонями в колени) – и сказал: Не пихайтесь!

Стас удивленно глянул в зеркало:

– Это вы мне?

– Это он нам, – подумала первая извилина.

– Вам, – возразила левая.

Средняя не отреагировала.

– Пиявками торгуете? – разразился в ответ вопросом на вопрос новоявленный.

– Что, лишняя кровушка завелась? Сходи в донорский пункт, – лениво реагирует Стас из-под шапочки, стыдливо прикрывающей процесс превращения наглого шатена в нахального блондина, одновременно бросая на меня взгляд, исполненный распотешной укоризны: терпеть он не может, когда я общаюсь с народом, не спрашивая его согласия хотя бы в форме подсказки. Парикмахер, занятый растиранием в ступе присыпки для ощетинивания, неопределенно пожимает плечами: не понять, то ли торгуют здесь пиявками, то ли так – ножичком кровя пускают.

– Уже сходил. Сказали, дурная не требуется. Пиявок посоветовали…

– Пиявок не держим-с. Здесь вам не цирюльня, здесь приличная парикмахерская, – снисходит до ответа по существу хозяин.

– Знаю, – вздыхает клиент. – Весь город обыскал – ни одной цирюльни, сплошь барбершопы да салоны красоты. Парикмахерских, кстати, тоже почти не осталось. Вот я и подумал: от парикмахерской до цирюльни все же ближе, чем от салона, не так ли?

– К чему вы клоните?

– К тому, что при бритье случаются порезы, иногда, весьма серьезные. Так вот, если бы вы согласились побрить меня…

– Я – мастер! – гордо перебивает хозяин. Косится на Стаса, вносит дополнительный нюанс: – Почти артист! Небрежно побрить человека для меня

так же невозможно, как плохо его постричь или… или неважно приосанить!

– Но я очень хорошо заплачу вам, мастер! – привстает посетитель с места – видимо, для пущей убедительности.

Стас вопросительно смотрит на меня: наш клиент? Мой отрицательный жест возвращает ему интерес к происходящему.

– В мире нет столько денег, ради которых я согласился бы снизить мою высокую квалификацию!

– Браво! – аплодирует Стас. Мастер кланяется и уходит в подсобку за кулисы. – Обратитесь к вампирам, любезный…

– Легко сказать – к вампирам, – вздыхает несчастный и возвращается в изнеможении на диван. Прямо перед ним оказывается многообещающее изображение некой Агафьи Хризопраз, единственной в стране мастерицы, владеющей техниками средневековых друзов, древних савроматов и ископаемых эрилей, что на деле означает помощь в любви, раскрытие ясновидения, подключение к информационному каналу, дешифровку программы жизни, кодировку посмертного существования, чистку кармы, починку психеи… Да мало ли что еще! Для этой особы нет ничего невозможного! А такая мелочь, как отворить, или заговорить дурную кровь – для нее вообще сущая безделица… Старания мои не проходят даром: лицо посетителя проясняется, глаза подсвечиваются надеждой. Адрес великой мастерицы отпечатывается в его памяти навечно. Надо будет не забыть стрясти с нее наши комиссионные, – напоминаю я Стасу. Стас оборачивается – никак не переборет этой дурацкой привычки реагировать на внутренний голос со стороны как на внешний. Посетитель, застигнутый врасплох за чтением дребедени, проявляет находчивость:

– Между прочим, совершенно устаревшие сведения, – светски кивает он на журнально-газетную россыпь, – будто бы динозавры вымерли в результате массового суицида, явившегося закономерным итогом внезапного осознания этими тварями собственного безобразия и неподобия Господу Богу. Согласно последним научным данным, динозавры вымерли от обыкновенного космического сглаза.

– Звучит убедительно, – бормочет Стас, пытаясь краем ока разглядеть зачатки буйной поросли на своей верхней губе.

– А главное – обнадеживающе, – подхватывает парикмахер, снимая с клиента шапочку и посыпая его голову косметическим пеплом.

– Совершенно с вами согласен. Уж что-что, а космический сглаз при таком изобилии мастеров оккультных дел человечеству не грозит, – приятно улыбается посетитель, вставая с дивана. – Ну, раз квалификация вам не позволяет, не смею настаивать…

– Идите, идите, сударь, вдруг в другом месте вам улыбнется удача наткнуться на простофилю…

Посетитель не реагирует на напутствие, притворяясь глухим. Дверь закрывается за ним с издевательским звоном.

– Развелось холявщиков! – ворчит хозяин. – Застрахуют свои жизни на миллионы и ходят – дураков ищут, которые их жизни по неосторожности лишат. Кровь у него, видите ли, дурная завелась… Бесстыжесть и алчность у вас завелась!

– Вы полагаете, кровь от них не дурнеет? – подсказываю я Стасу умный вопрос по существу.

– Еще как! Вот у меня сосед… Так он как застраховался, так окончательно сдурел! Но только в обратную сторону: решил пережить всех своих наследников. Хренушки, говорил, им, а не мои миллионы. Только и делал, что за здоровьем своим следил, в барокамере спал, диету соблюдал. А намедни вдруг взял и помер. Ни с того ни с сего. От шальной пули…

– Ни с того ни с сего даже мухи не мрут, – авторитетно замечает Стас, пытаясь ущипнуть пушок над верхней губой.

– Значит, сглазили, – думает вслух парикмахер. – Шурин мой ненормальный как узнал про соседа, так чуть не почернел от зависти.

– Тоже застрахованный?

– Если бы! А то чистый идиот! Вбил себе в башку, что после смерти каждый живет так, как ему всегда хотелось, как мечталось, но не удалось. Говорит, смерть – это просто способ транспортировки из призрачной действительности в реальность мечты, которая будто бы и есть рай…

– Рай – практически такой же мир, как этот, с той только разницей, что там правят всякого рода возвышенности вроде угрызений совести и душевной боли, – нашептываю я Стасу просветительские истины, но голос мой тонет в утомительной однозвучности вновь ожившего колокольчика. И кого там к нам нелегкая несет?

Нелегкая принесла дебелого мужика, облаченного в полицейскую форму. Судя по чисто выбритой внешности и аккуратной стрижке, не по личной надобности он сюда заявился.

– Гражданин, это не ваша машина там припаркована? – вперивается он в Стаса подозрительным оком. Да не одним, – обоими.

– Где – «там»?

– А тут вот, возле этой самой парикмахерской… Ой, а что это у вас на голове?

– Косметический чепчик, – гордо сообщает парикмахер. И подло добавляет: – Таинство превращения заурядного шатена в эксклюзивного блондина не терпит публичности!

– Шатена, – бормочет в задумчивости служивый – в блондина… Вы что, шатен?

– Был им, – признается Стас. – До недавних пор…

– До каких недавних? – настораживается мент окончательно.

Парикмахер словно бы невзначай врубает радио, которое и докладывает – до каких.

– Руки! – полез мент за пистолетом в кобуру и что-то надолго в ней задержался. То ли кобура не по размеру велика для его пистолета, то ли пистолет чрезмерно мал для такой кобуры…

– Ну вот, – вздыхает Стас, подмигивая парикмахеру, – опять: руки вверх, ноги вниз… Спорим, у него патроны ненастоящие?

– А на что? – спросил парикмахер, опасливо косясь на обоих: и на мента, и на клиента.

Стас задумался. С виду. На самом деле тупо застыл, ожидая от меня спасительной подсказки – на что ему пари держать. Я не стал спешить с подсказкой, пусть помучается…

Тем временем мент, наконец, извлек из недр кобуры свое табельное имущество и повторил уставное заклинание:

– Руки!

– Дались вам эти руки! – возмутился Стас. – Чуть что, сразу «руки». Может, для разнообразия сначала документы проверишь?

– Не беспокойся, проверю. Но сначала – руки! – стоит на своем страж порядка.

– Ладно, – соглашается Стас. – Уговорил. Вот тебе руки. Что дальше?

Полицейский нашарил у себя на поясе наручники, отстегнул и кинул их Стасу. Стас недоуменно воззрился на пойманный им предмет.

– Это еще зачем? Я в такие игры ни с ментами, ни с парикмахерами не играю. Только с бабами…

– Ты кого, гад, пидо… гейем назвал?! – завелся вдруг с пол-оборота служивый.

– Нас, – подсказал парикмахер.

– Вас? А-а… А я думал – меня…

– Ну вот и разобрались: ху из ху, – молвил Стас, передавая наручники парикмахеру. – Так что я, пожалуй, пойду. Не буду вам мешать. Приятных вам содомских развлечений. Чепчик вышлю по почте…

– Стой, стрелять буду!

– В меня? – изумляется Стас. – Не попадешь…

Мент стреляет. В лоб парикмахера впивается детская стрелка-присоска. Парикмахер охает и валится навзничь.

– Ну, в бою – не в бою, – бормочет Стас, взирая на распластавшееся на полу тело, – но почти от огнестрела. Как заказывал…

– Да это он от испуга, – окстится служивый. – Сейчас пройдет…

– Не пройдет, – возражает парикмахер, не закрывая закатившихся под надбровные дуги глаз. – Что я, зря говел и исповедался!..

Изрек и утих. С виду – навеки.

– Чего это он? – обеспокоился ментяра. – Прикидывается?

– Ни хрена не прикидывается, не надейся, – развеял сомнения Стас. – А ты о чем думал, когда стрелял? Ты в кого целил? Ты в меня должен был целить…

– Так я в тебя и целил! Должно быть, бес попутал…

– Никого я не путал! – влез я в разговор со своими возражениями. –

Не фиг с больной головы на здоровую валить…

– Оху..ть! – сказал полицейский и растянулся рядом с парикмахером.

Стас озадаченно поскреб в шапочке, прикрывавшей затылок.

– Что, и этот тоже наш?

– Сейчас взгляну на клиентскую базу, – отвечаю вслух, но голос мой заглушает на этот раз не колокольчик, а посторонние шумы с улицы.

Шумы исходили от торжественной процессии, называемой крестным ходом. Ход был оснащен всеми полагающимися атрибутами и аксессуарами. Хоругви, иконы, кресты, жрецы в парадном облачении, прихожане со светящимися надеждой взорами, хор мальчиков, толпы зевак, полицейские патрули, бродячие псы – всё на месте, все при деле. При этом все участники (кроме собак и, разумеется, копов) пребывали при зонтиках – у самых нетерпеливых и уверенных – уже раскрытых и вздернутых над головой. Какая сила веры! Как святая убеждённость в том, что Господь обязательно внимает им, и сделает так, как они его слёзно просят.

Подай нам дождь,

Подай нам влагу,

Чтоб хлеб насущный был нам днесь…

Стас пригнулся, взглянул вверх сквозь стекла низкого окна, выпрямился и уставился недоуменно в пространство. Весь его вид говорил одно: зачем просить того, что с утра накрапывает? Его замешательство изобличало его невежество. Ладно если бы на его месте оказался парикмахер или мент, они люди темные, истинным знанием не просвещенные (по крайней мере, с виду казались таковыми). Но за Стаса мне стало стыдно. Уж кто-кто, а он-то обязан знать Писание обрезанных и обделенных. А в Писании этом прямо сказано: «не искушай Бога твоего». Только явные богохульники, непотребники и греховоды осмеливаются просить у Господа в ведро непогоды, а в сезон дождей великую сушь. Истинно богобоязненные души, твердо веруя, что Богу возможно всё, просят у него только возможного…

Не успела торжественная процессия, величественно змеясь, скрыться за поворотом, как небесная канцелярия откликнулась на коллективную челобитную – оперативно и оглушительно.

– А вот и парикмахеров семейный придурок легок на помине, – заметил я по поводу нелепой фигуры, скачущей по пустынной улице под дождем между молниями.

– Шурин?

– Он самый… Знаешь, что кричит?

– Знаю, – сказал Стас. Действительно, догадаться было нетрудно. Придурок кричал: «В меня, Господи, в меня!»

– Он правда надеется, что там внимут? – не смог скрыть своего изумления Стас.

– Еще как! – ухмыляюсь я. – Это же их основное занятие: ждать, надеется и клянчить… Кстати, если бы парикмахер нашим клиентом не оказался, чем бы ты с ним расплатился?

Стас задумчиво лезет в карман за лопатником.

– Так что же ты раньше молчал? – негодует он.

– А ты когда всю наличность протезисту скидывал, чем думал?

– Как всегда – жопой, – веселеет Стас и гордо крутит проросший усик. Жест, к которому мне предстоит привыкнуть, особенно к его психологической составляющей.