Текст книги "Нет жалости во мне"

Автор книги: Владимир Колычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 10

Краснолицый конвоир в зеленой, мешком си-дящей на нем форме со стуком ткнул ключом в замочную скважину решетчатой двери, провел Алика в очередной отсек длинного тюремного коридора.

– Стоять! Лицом к стене! – заученно промямлил он.

Алику пришлось слегка подпрыгнуть, чтобы подогнать туго свернутый матрас поближе к подмышке. Одеяло в нем, подушка, белье, посуда. Если выскользнет из руки, все просыплется на пол.

Его спутника проблема с вещами не донимала. Плечи мощные, руки сильные – приплюснутый матрасный сверток намертво прилип к его боку. Грустил он по другому поводу – не хотел он идти в камеру, не хотел гнить в тюрьме. Но ведь и Алик никогда к этому не стремился. А судьба-злодейка возьми да подставь подножку. Все, закончилась его вольная жизнь. А если точней, жизнь вообще подошла к финишу. Три трупа на нем, а это – расстрел или как минимум двадцать лет особого режима.

Алик думал, что его поведут дальше по коридору, но конвоир передал арестантов своему коллеге, скучающему на табуретке у облезлой тумбочки посреди отсека.

– В двести пятнадцатую обоих!

Конвоир предъявил надзирателю какую-то бумагу, но тот даже не глянул на нее. А тот и настаивать не стал. Зачем им друг другу врать из-за каких-то арестантов. Двести пятнадцатая так двести пятнадцатая.

– Лицом к стене!

И снова, в который раз, Алик выполнил эту команду. А сколько еще раз будут тыкать его лицом в стену, пока не намажут лоб зеленкой.

Тяжелая, сваренная из кусков железа дверь со скрипом открылась, выдохнув в коридор нечистотное зловоние.

– Заходим по одному! – распорядился надзиратель. И закрывая за арестантами дверь, добавил: – Обратно не проситься!

Алику захотелось до боли зажмурить глаза, чтобы затем резко открыть их и вынырнуть из этого кошмара на раскладушке в своей квартире. Пусть у него дома царит убогость, пусть по ночам по его лицу бегают насекомые, но там – свободная жизнь.

Нет ничего милее отчего дома, и как жаль, что во всей своей полноте эту истину Алик прочувствовал, оказавшись в камере предварительного задержания. Три дня бесконечных допросов и обвинений, потом этап в следственный изолятор, еще двое суток на сборке, и вот он здесь, в общей камере, где и будет пропадать до самого суда. Потом будет приговор и этап куда-нибудь на остров Огненный, на котором и закончится его жизнь...

Откуда-то из тюремного полумрака юрко вынырнул паренек с длинным, как будто приплюснутым с боков лицом. Большие навыкате глаза с красными прожилками, нос, чем-то напоминающий обрубленный хобот у слона, а оскаленные клыки можно было сравнить с бивнями.

– Эй, пацанчик, ты чего такой заклеванный? – обращаясь к Алику, куражно спросил он. – Страшно?

– Да нет, – мотнул головой Алик.

Умные люди уже просветили его, что в тюрьме нельзя выставлять напоказ свой страх. Впрочем, он мог догадаться об этом и сам. Что тюрьма, что улица – и там, и там жесткие законы.

– А мне кажется, что тебе страшно!

– Тогда перекрестись и сплюнь через плечо, – нашелся Алик.

– А у нас в доме не плюют! – нахохлился парень.

– Тогда в себя сплюнь!

– Я не понял, я тебе что, урна, чтобы в себя плевать?

– Не знаю, ты сам себя так назвал.

Большеглазый чуть не поперхнулся от возмущения. Принял Алика за безответную жертву, а надо же – получил отпор. Пока только на словах, но Алик ведь мог и в глаз заехать. Да, страшно ему, на душе такая тоска, что хоть вешайся, но в обиду он себя давать не собирался.

– Он не Урна, он Совок! – гоготнул кто-то из глубины камеры, и парень тут же испарился. Забрался на свою шконку и затих.

В КПЗ и на сборке Алика пугали чудовищными условиями содержания. Переполненные камеры, теснота, миазмы и маразмы арестантов... Но, похоже, не так страшен был черт, как его намалевали. Воняло в камере осязаемо, но запах шел от сортира – видно, кто-то совсем недавно сходил на толчок. А в общем, здесь было терпимо. Шконки в два яруса, стол, две вмурованные в пол скамьи, пол под ногами чистый. И главное, здесь имелись свободные места. Это значило, что у Алика будет своя шконка, своя территория. И не так уж страшно, что это место будет у самой параши. Со временем будут освобождаться койки получше, глядишь, и до самого окна доберется. Если, конечно, его не опустят, что в здешних палестинах явление отнюдь не из ряда вон выходящее. Или, вернее, входящее...

– Совок лучше, чем Урна, да, Совок? – рассуждал на ходу кучерявый паренек с широким у лба и суженным у подбородка лицом. – Совок – мужского рода, а Урна – женского... Может, ты женского рода, Совок?

Большеглазый молчал. Впрочем, ответа от него и не требовалось. Все понимали, что этот разговор – всего лишь прелюдия к общению с новичками.

И действительно, кучерявый подошел к Алику, встал перед ним на широко расставленных ногах. Не вынимая рук из карманов спортивных брюк, снизу вверх качнулся на носках. На нем была летняя десантная тельняшка, на обнаженных плечах красовались зэковские татуировки, на одном – голова какого-то клыкастого зверя, то ли тигра, то ли какого-то фантастического оборотня, на другом – голова пирата с зажатым в зубах ятаганом.

– А ты какого рода, чувачок? – спросил он, пристально с жесткой насмешкой глядя на Алика.

– Мужского.

– Это по паспорту, а по духу?

– Скатку бросить можно? – Алик взглядом показал на свободное место у фанерной перегородки, за которым начинался толчок.

– А при чем здесь это?

– Руки заняты. А ты, я смотрю, человек уважаемый. Не будешь же ты мне штаны расстегивать.

– Это еще зачем?

– А чтобы дух свой мужской показать.

– Ну, скатку можешь бросить, а показывать ничего не надо...

Кучерявый жестом дал понять, что Алик может занять свободную шконку. И переключился на здоровяка, который беспомощно переминался с ноги на ногу.

– Ну а ты кто такой?

– Человек, – густым голосом, но не очень уверенно сказал тот.

– А как зовут тебя, человек?

– Виктор Александрович.

– А попроще никак? – ухмыльнулся парень.

– Ну, можно просто Виктор.

– А еще проще?.. Я тебя Витьком звать буду, ладно?

– Не ладно! – набычился мужик. – Я, между прочим, человек уважаемый!

– Кем ты уважаемый?

– А всеми!

– Что, и даже мной?

– Ну, пока нет. А там видно будет. Сидеть мне здесь долго...

– И за что я буду тебя уважать? – в глумливом жесте раскинул руки кучерявый.

– Врач я. А у вас тут антисанитария, как бы чего не случилось.

– Врач?! Ну, врач – это, конечно, круто... А конкретно по какой части?

– По всякой, – уклончиво ответил Виктор.

– Э-э, так не бывает... Может, ты гинеколог, а?

– Проктолог.

– Это как?..

– Да в заднице ковыряться, вот как! – хохотнул кто-то из «красного угла».

Алик уже обратил внимание на то, что блатных в камере хватает. Одни разрисованы тушью густо – как под хохлому: корабли, соборы; у других татуировок раз-два и обчелся. Но всех объединяло одно – уверенность в своей собственной исключительности, в праве смотреть сверху вниз на обычных арестантов. Судя по всему, в отличие от Совка, кучерявый принадлежал к этой братии.

– И ты что, жопошник, лечить меня вздумал? – вскинулся он.

– Да нет, не буду я тебя лечить. Будешь подыхать, пальцем не пошевельну...

– Я буду подыхать?! Ты за базаром следи, козел!

Кучерявый уже был близок к тому, чтобы схватить врача за грудки, но из блатного угла послышался властный окрик:

– Ша, Чубчик! Оставь лепилу в покое!

– Да я чо? Я ниччо! – вмиг присмирел парень. – Я просто проконсультироваться хотел.

– У тебя что, с задницей проблемы? – нехотя поднялся со своей шконки рыхлолицый пожилой мужчина с улыбчивым снаружи, но жестким изнутри взглядом.

– Да нет, Воркут, какие проблемы? – забеспокоился Чубчик. – У меня проблем нет. Вот, думаю, может, у красавчика проблемы, – кивком головы показал он на Алика. – Пусть лепила глянет, может, у него там проблемы по женской части? А то вдруг там петушиная нора, а мы зашкваримся...

Рыхлолицый неторопливо поднял руку, и Чубчик тут же подскочил к нему, сунул в пальцы сигарету, щелкнул зажигалкой. Судя по всему, пожилой был самый авторитетный блатной, смотрящий по камере. И Алик невольно съежился под его тяжелым изучающим взглядом.

– А ты, паренек, и впрямь смазливый, – насмешливо сказал Воркут.

Не сводя с Алика глаз, он присел на край шконки, крепко затянулся, выпустив струю дыма ему в лицо.

– За девочку с мальчиками никогда не пробовал?

– Нет, только мальчиком с девочкой, – в дурном предчувствии мотнул головой Алик.

– И что, получалось?

– Я могу номер ее телефона дать, позвонишь, узнаешь.

– Номер телефона?.. Ловлю на слове. Буду выходить, обязательно спрошу. И на огонек загляну... Как ее зовут?

– Э-э... Катя...

– А тебя?

– Алик я... Полное имя Алексей, а так для всех Алик...

– А для ментов как?

– Ну, гражданин Перелес.

– И через кого ты перелез, гражданин Перелес? – засмеялся смотрящий.

– Ну, через закон перелез. Да неудачно. Штаниной зацепился и завис. Ну, менты и повязали...

Алик бодрился, пытался шутить, а на душе тоскливо выли волки.

– Насколько я знаю, за проституцию статью не шьют.

– При чем здесь проституция? – побледнел Алик.

Час от часу не легче. Сначала смазливый паренек, затем и вовсе до уровня голубой проститутки опустили...

– Вот я и хочу от тебя это узнать, – пристально, рентгеновским взглядом посмотрел на него Воркут. – Вдруг ты – петушок, вдруг за правильную птицу себя выдаешь... Я в принципе не против, твой подвал, что хочешь с ним делай. Только признайся сразу, что с мужиками балуешься – за деньги, без денег, не важно. А то ведь если с нами вдруг за один стол сядешь, мы потом все вовек не отмоемся. Ну а тебя убьем – горло перережем и язык наружу высунем... Так что признайся сразу, тогда и жить будешь, и еще подарки принимать. Мы к тебе в гости ходить будем...

– В гости пусть сам каждый к себе ходит. А с мужиками я не баловался. И не собираюсь...

– А если Виктор Александрович сейчас осмотрит тебя? Если вдруг что-то не то с тобой...

– Ага, счас! Пусть сначала диплом покажет! – запаниковал Алик. – И чтобы все с хаты свалили!

– Смотри, какой борзый!.. За что тебя сюда определили, голубок?

– У вас что, голубятня здесь, чтобы голубков сюда определять?

– Ты не колотись, – нахмурился смотрящий. – Ты на вопрос отвечай. Какую статью шьют?

– Какую, какую – мокрую!

– Сутенера своего завалил?

– Сутенера?! Может, и сутенера! Но не своего! – разошелся от отчаяния Алик.

– А конкретно?

– Троих завалил. Из «нагана»!

– Ух ты, троих! Из «нагана»! – насмешливо хмыкнул Воркут. – Из кожаного?

– Из настоящего!

– Так они что, сутенерами были?

– У них свои сутенеры были... ну, работали на них... может быть...

– Ты мне тут поносом не брызгай! Ты мне конкретно говори!

Кого конкретно он убил, Алик сказать побоялся. Кто его знает, может, Воркут был в хороших отношениях с покойными авторитетами. Что, если в отместку опустит его? И без того мылит глаз на него, козел озабоченный...

– Он друга моего завалил... А я его... Хотел... Его не смог, а дружкам его досталось...

– Что-то ты елозишь, парень. Что-то с тобой не так... Виктор Александрович, а ну покажи, на что ты способен. Диплом показывать не надо, я говорю...

– Эй, погоди, Воркут, не торопись.

К смотрящему подошел невысокий плотный мужчина лет тридцати пяти, с глубокими залысинами на тяжелой яйцевидной голове. Голос грубый, грудной, зычный, движения четкие, уверенные.

– Что такое, Мигун? – недовольно глянул на него Вокрут.

– Тут недавно на Герцена мокруха была, – мельком глянув на Алика, сказал яйцеголовый. – Вячика завалили и Мироныча. Вот такой вот пацанчик завалил, как этот...

– Вячика?! И Мироныча?! – озадачился смотрящий.

– Ну да, черняховская братва, самая лютая и беспредельная...

Мигун повернулся к Алику и более внимательно посмотрел ему в глаза.

– Ты, может, и не знаешь, но мы с черняховскими конкретно в контрах. И спрашивать за Вячика и Мироныча никогда не станем... Ты их завалил?

– Э-э, ну я...

– Точно ты?

– Так это, в деле есть.

– Это верно, глянуть в твои дела для нас не проблема... А за что Вячика и Мироныча завалил?

– Ни за что... Я вообще не знал, кто это такие.

– Зачем тогда стрелял?

Алик заметил, что вся камера притихла, слушая их разговор. Никто из арестантов не решался смотреть на него с грязной иронией. Даже Воркут, и тот притих.

– Игорек друга моего убил. Сначала просто так в него стрелял, а потом пришел к нему в больницу и добил. Все как по науке, с контрольным выстрелом. И пистолет, говорят, с глушителем...

– Значит, этот Игорек киллером был?

– Ну, что-то типа того... Я его выследил, пришел за ним. Их трое было, Игорек сбежал, а двое остались. Один за волыной полез, ну я его и приговорил. А там где первый, там и второй. Ну а потом третий появился...

– Значит, Игорек этот киллером был и на Вячика работал.

– Ну, на кого он работал, я не знаю...

– Но киллером он был.

– Точно сказать не могу... Да мне все равно, киллером он был или нет. Он друга моего убил, а я отомстить хотел...

– Хотел, но не вышло... И где сейчас этот Игорек?

– Понятия не имею.

– Да, дела... Ладно, отдыхай, пацанчик... Как там тебя, Алик?

– Алик.

– Отдыхай, Алик. Никто тебя здесь и пальцем не тронет... Да, Воркут?

– Ну, если он точно Вячика завалил... – камерный авторитет озадаченно провел рукой по своему загривку.

Мигун что-то шепнул ему на ухо, и они вместе ушли в блатной угол, отгородившись от всех пыльной ширмой. А через некоторое время смотрящий позвал к себе Чубчика и что-то передал ему. Парень направился к двери, выкричал надзирателя и о чем-то зашептался с ним через «кормушку». Видимо, они смогли договориться, и то, что Чубчик держал в руке, перекочевало к вертухаю.

А через день Алика ночью подняли с постели и вывели из камеры. Конвоир вел его из отсека в отсек, но уже не требовал от него при каждой остановке поворачиваться лицом к стене. Со второго этажа его подняли на третий и привели в большую просторную камеру, где за хорошо сервированным столом, на фоне тихо светящегося телевизионного экрана сидели двое.

Один, пожилой и толстый, намазывал на хлеб красную икру из хрустальной вазочки, а другой – средних лет и атлетического сложения с приязненной насмешкой смотрел на Алика.

– Ну, проходи, садись! – Движением руки он показал на свободный, но задвинутый под столешницу стул.

Стоящий рядом паренек с массивной и мощной как у пираньи нижней челюстью угодливо взял стул за спинку и выдвинул его для гостя.

Алик догадывался, но не мог поверить в то, что судьба занесла его в легендарную камеру, где сидели законные воры и смотрящие по тюрьме из блатных авторитетов. Но с какой это стати? Неужели кого-то из элитарных сидельцев прельстила его смазливая наружность?

– Держи! – пожилой и толстый запросто протянул ему бутерброд с икрой.

– Да я не голоден, – сглотнув обильную слюну, мотнул головой Алик.

– Бери, бери, не стесняйся, – подбодрил его более молодой, но и более авторитетный вор.

Пожилой был одет по-тюремному – дорогой спортивный костюм, тапочки. А молодой, казалось, только что зашел в камеру с воли. На нем тоже был костюм, но строгий, двубортный, черный, под цвет водолазки, на ногах лакированные туфли. И лицо его было более холеным, несмотря на шрам на подбородке, – свежее, гладко выбритое, сдобренное мягким лосьоном. На тонких губах располагающая улыбка, а в глазах – ледяная пустыня. Солнце над этой пустошью светило приветливое, но, казалось, в любой момент оно могло и исчезнуть, уступить место снежной буре.

Алик взял бутерброд, но от волнения кусок не лез в горло.

Пожилой вор небрежно глянул на шныря и взглядом показал на коньяк. Парень взял бутылку, наполнил хрустальную рюмку, молча подал гостю:

– Выпей, расслабься.

Отказываться Алик не стал. Выпил, закусил бутербродом, но хмельного тепла в крови не ощутил. Слишком велико было его волнение, чтобы унять его одной рюмкой. Но вторую наливать ему никто не торопился.

– Меня зовут Касатон, – сказал молодой вор. – Ты, наверное, слышал обо мне.

– Ну, само собой! – вскинулся Алик.

– Знаешь, зачем я тебя позвал?

– Не знаю.

– Как говорят могикане, враг моих врагов – это уже мой друг... Другом я тебя назвать не могу: кто я, а кто ты. Но все равно прими мою благодарность.

– За что?

– Ну, ты тормоз!.. – беззлобно усмехнулся Касатон. – Ты убил Вячика, ты убил Мироныча, ты убил моих врагов. Более того, ты исполнил волю воровского схода, который приговорил этих беспредельщиков к смерти...

– Э-э, но я убил их случайно, – мотнул головой Алик. – Просто под руку подвернулись...

– Любая случайность – это проявление общей закономерности. Вячик и Мироныч должны были умереть, и ты помог нам в этом. А как это у тебя вышло, нас не волнует... Только не думай, что мы позвали тебя сюда, чтобы петь тебе дифирамбы. Нас интересует чисто конкретный человек. Зовут его Игорь, фамилия Веткин... В квартире у него было найдено мое фото с мишенью на нем. Понимаешь, что это значит?

– Не очень.

– Меня заказали. Черняховские авторитеты заказали меня Игорю Веткину. Они приходили к нему домой, чтобы сделать заказ... Ты говорил, что он киллер?

– Ну, Валька... друга моего он убил, как киллер...

– Это хорошо, что ты хотел отомстить за друга. Плохо, что не смог этого сделать. Ну да ладно... Игорь Веткин сбежал, его ищут, но не могут найти. Может, подскажешь, как нам его найти?

– Ну, я сам его искал, – сглотнув сухой ком, пожал плечами Алик.

– Но как-то же нашел.

– Выследил.

– Чтобы выследить, нужно за что-то зацепиться. Или за кого-то... Ты за кого зацепился?

Касатон добродушно улыбался, но его глаза, как два буравчика, вкрутились в Алика, зацепились за душу, потянули ее на себя. Гипнотический взгляд требовал от него правды, и он не смог соврать.

– Ну, он с Сашкой роман крутил... Сашка – это девушка, – спохватившись, уточнил он.

В прежние времена он бы и не подумал вдаваться в такие подробности, но сейчас он в тюрьме, здесь любую мелочь можно расценить превратно, в ущерб ее обладателю.

– Она тебе тоже нравилась? – отвлеченно, без всякого напряжения в голосе спросил вор.

– Ну, тут целая история...

Он вкратце рассказал, как Валек сцепился с Игорьком из-за Сашки, какие события за тем последовали. О собственном грехопадении в Сашкиных объятиях он рассказывать не стал: побоялся прослыть предателем в глазах Касатона.

– Все это, конечно, интересно... Где сейчас эта Сашка?

– Ну, дома... Вы же ничего ей не сделаете? – встрепенулся Алик.

– А что мы можем с ней сделать? – сурово сощурил глаза вор.

– Ну... ничего... Так спросил...

– Думай, что спрашиваешь. Это тебе совет на будущее. Статья у тебя серьезная, срок намотают большой, так что не теряйся, а то, если вдруг косяк упорешь, света белого невзвидишь... А Сашку эту мы не тронем, мы же не беспредельщики какие-то, у нас все по понятиям... Больше ничего про Игорька сказать не можешь?

– Да нет.

– Ничего, мы его по-любому на солнце выставим, никуда он от нас не денется... А тебе еще раз мое доброе слово за то, что сделал... Я слышал, что на хате приняли тебя хорошо.

– Да неплохо, – кивнул Алик.

Блатные освободили для него приличную шконку, мужики приняли его в свою семью. Вчера пришла щедрая дачка от Катьки, так что с харчами был полный порядок. А то, что хреново в тюрьме, так это дело житейское. Главное, с курса не сбиться по неразумению или даже злому умыслу, чтобы дырку в миске не пробили да под шконку не загнали. Но Алик пока на плаву и с каждым днем чувствует себя все уверенней. Хотя по ночам волком выть от безнадежной тоски хочется...

– Ну, тогда держи нос по ветру, чтобы и дальше все путем было... Слышал я, что ты Вячика из «нагана» пришил.

– Из него самого.

Алик еще не знал, к чему клонит вор, но уже насторожился. Следователь на допросе душу из него вынул, все допытывался, откуда у него револьвер. Но так ничего и не добился. Алик мысленно тогда представил покрышку на берегу реки, положил туда револьвер, сам подошел к нему, взял в руку – как будто нашел. Так на допросах и держался – речка, покрышка, находка. А кто бросил там ствол – не его проблемы... Катьку он впутывать в это дело не стал. Может, потому и заслала она ему передачку, из благодарности.

– Ну, тогда кликуха у тебя Наган будет, – решил вор. – Так и скажешь братве, что сам Касатон тебя крестил. А в зону пойдешь, я малявку отпишу, чтобы крестника моего встречали. Если, конечно, под плинтус не опустишься, мало ли что в жизни бывает... Да, и еще, черняховские пока в силе и могут заслать человечка по твою душу. Но ты не бойся, Мигун спец по таким засланцам, он его на раз вычислит и тебя прикроет... Давай, браток, накати на посошок и двигай обратно домой.

– Если бы домой.

– Домой, я не оговорился. Теперь тюрьма – твой дом. Так что привыкай...

Касатон подал шнырю знак, и тот снова наполнил рюмку. Алик выпил, доел бутерброд и под конвоем отправился в свою камеру.

У каждого арестанта в казенном доме была кличка, но далеко не каждый мог похвастаться тем, что его «крестил» сам Касатон. Для Алика это была путевка в тюремную жизнь, только почему-то это совсем его не радовало... Он готов был умереть молодым, лишь бы перед этим еще три-четыре года пожить на воле.