Текст книги "Лагерный пахан"
Автор книги: Владимир Колычев
Жанр:
Боевики
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 7
И все же перебор со стороны Фарсера не оказался безнаказанным. На следующий день вернувшиеся с прогулки заключенные обнаружили бардак в камере. Белье сорвано со шконок вместе с матрацами, вещи валяются на полу, там же и продукты.
И раньше вертухаи устраивали шмон в камере, но беспредел они не учиняли. А сегодня они оторвались по полной. И ясно, почему.
Трофим представил, что ему придется спать на побывавшем на полу матраце, и взорвался.
– Ты, клоун! – наехал он на Фарсера. – Еще раз попкаря на хрен пошли!
– Оп-ля! Кто-то тут что-то вякнул! – вскинулся шут.
Он чувствовал за спиной поддержку смотрящего, а потому никого здесь не боялся. Тем более что Трофим не пользовался расположением Рубача.
– Кто-то чем-то недоволен? – Фарсер вплотную подошел к Трофиму.
Глумливо скривил физиономию – как будто не с пацаном дело имел, а с глупым Цыпленком... Точно, ничего не боится. А ведь знает, что Трофим и убить может.
– Тобой, шут гороховый, недоволен! Ты чо беспредел творишь, в натуре?
– Я не понял, а ты чо, за мента подписался?.. Слышь, братва, тут перец какой-то за мусора подписался!
– Кто там такой? – подал голос Рубач.
Хотя и без того знал, кто наехал на его шута.
– Да вот, скобарь тут залупается!
Трофима аж передернуло от злобы. Жалкий клоун обозвал его скобарем, жадным человеком. Заточка сама вывалилась из рукава, остро заточенное жало ткнулось под подбородок Фарсеру, словно нанизывая его на крючок.
– Как ты меня назвал?
Трофим поднимал руку, заставляя клоуна привстать на носки.
– Отпусти его! – потребовал Рубач.
Его «торпеды» медленно и угрожающе надвигались на Трофима. На их лицах не отражалось особого желания связываться с ним, но, если смотрящий скажет «фас», они сорвутся с цепи.
– Пусть слова свои обратно заберет! – не сдавался Трофим.
– А зачем их забирать? – скривился Рубач. – Ты и есть скобарь... Бабло где?
– Нет у меня ничего!
Трофим даже не просил у матери денег. И жадность здесь ни при чем. Он уже сказал свое слово, что нет у него ничего. И если он убедит Рубача в обратном, тот первый же и назовет его пустозвоном, со всем отсюда вытекающим. Да еще и за лоха держать будет... К тому же двадцать косарей слишком большая сумма, чтобы выбрасывать ее на ветер...
– Ну, смотри, два дня осталось!
Трофим убрал заточку и с силой оттолкнул от себя шута.
– Да хоть десять!
– Что, не будет лавья? – набычился Рубач.
Трофим чувствовал, как от злости с него срывает крышу. В таком состоянии он запросто мог поставить на нож любого. И если Рубач захочет крови, сам же и подохнет как собака... Трофим уже был близок к тому, чтобы сказать взрывоопасное «нет». Но в этот момент открылась дверь, и вертухай втолкнул в камеру нового арестанта.
Рубач и сам понял, что может попасть под раздачу. Но без повода он бы не отступил. А тут вдруг отмаз появился – нового «пассажира» привели, есть на кого переключить всеобщее внимание. Фарсер тоже воспользовался предлогом, чтобы перевести стрелки с Трофима на жертву попроще.
А именно такое впечатление и производил новый сиделец. Низкорослый лысый толстячок с кривыми ногами, шарик-лошарик на колесе – точная копия Шмакова...
Но это была не копия. Это был Викентий собственной персоной. Трофим узнал его и вмиг забыл о рамсах со смотрящим. Губы искривила ядовито-завистливая усмешка. Мало того что этот черт был мужем его любимой женщины, так из-за него Трофим загремел на кич. По большому счету, он сам виноват, но гораздо легче и к тому же приятней было гнать волну на бедолагу Шмакова.
Трофим сам был не прочь наехать на новичка, но Фарсер его опередил.
– Это чо за пузырь здесь надулся? – хохотнул он.
– Я не пузырь, – отчаянно мотнул головой новичок. – Я – Шмаков Викентий Вячеславович.
– А я говорю, пузырь!
– Милейший, ну зачем вы так? – смешно напыжился Викентий.
– Милейший?! – возмущенно-куражливо протянул шут. – Где ты милейшего здесь увидел? Милейшие у нас в кукарешнике сидят. Ты, видать, оттуда!
Но Шмаков ничуть не смутился. Или не понял, о каком кукарешнике идет речь, или тупой как валенок...
– Извините меня, пожалуйста! Но Викентий Вячеславович никогда не был петухом! – с наивно-забавным апломбом воскликнул он.
– Ух ты, как раскудахтался!
– Прекратите! – занервничал Шмаков.
Трофим смотрел на него и ухмылялся. Неужели этот придурок думает, что своими интеллигентными ужимками он сможет пронять злобного клоуна...
– У-тю-тю!.. – Фарсер сделал Шмакову козу.
Тот отпрянул назад, спиной прижался к двери. Жалко вякнул:
– Я буду жаловаться!
– Кому ты будешь жаловаться, колобок!
– Жихе буду жаловаться!
На какое-то время в камере воцарилась пронзительная до звона в ушах тишина.
– Кому ты будешь жаловаться? – оторопело спросил Фарсер.
– Кому надо!
Шмаков расправил плечи, приосанился:
– Где смотрящий? Мне надо с ним поговорить!
– Ну, я смотрящий...
Рубач занял свое законное место за столом, небрежно, пальцем подманил к себе новичка.
По пути к столу Шмаков зацепился взглядом за Трофима. Брови его удивленно взметнулись вверх, по лицу пробежала тень тревоги. Понял, что ничего хорошего от этой встречи ждать ему нечего.
– Что ты там про Жиху вякнул? – небрежно спросил Рубач.
Шмаков подошел к нему и шепнул на ухо какое-то волшебное слово. Волшебное, потому что Рубач мгновенно преобразился. Жестом показал Викентию на свободное место за блатной половиной стола, что-то тихо ему сказал – как свой своему. Затем согнал Фарсера с его места и отдал его шконку Шмакову. Трофим наблюдал за всем за этим широкими от удивления глазами. Никак не думал он, что тюрьма так благосклонно примет этого лошарика. Более того, Шмаков переплюнул его самого. Хоть и не заискивал перед ним Рубач, но было видно, что относится он к новичку с почтением.
Рубач угостил Шмакова чифирем, тот отказываться не стал. И, надо сказать, деготь он пил со знанием дела, как опытный арестант – с самым серьезным видом, с расстановкой и наслаждением. Братва смотрела на него одобрительно, даже с уважением...
Трофим наблюдал за чайной церемонией со своей шконки. Ему было завидно. Он сам был бы рад хлебнуть чифирку, но его-то к столу никто не приглашал. Зато Шмаков в большом почете... Что он за черт такой? Вроде бы чаморный толстячок, а поди-ка ты – и самая красивая женщина его любит, и братва на киче вдруг зауважала. Загадка века...
* * *
Шмаков подошел к нему сам. Это случилось на прогулке, в тюремном дворике. Трофим стоял с голым торсом на жарком солнце, курил.
– Загораешь? – добродушно улыбнулся ему Шмаков.
– А что? – недружелюбно отозвался Трофим.
– Да небо в клеточку, белые полоски на коже останутся...
– Чо, умный такой?
– А ты все такой же злой, – с упреком посмотрел на него Викентий.
– Не, щас лобзаться с тобой начну. На радостях, ля, лобзаться... Думаешь, если братва тебя приняла, можно пальцы гнуть?
– Но ведь приняла...
Увы, но в этом и заключалась злая правда жизни. Трофим со всей своей крутизной прозябает за бортом тюремной жизни, а чухонистый Шмаков в фаворе.
– Ты Жиху откуда знаешь? – проглотив обиду, спросил он.
– Сидел с ним, – как о чем-то будничном сказал Викентий.
– Ты?! Сидел с ним?!
– Да... Два раза в колонии был... Первый раз меня арестовали за убийство. А второй раз – за хищение социалистической собственности...
Он говорил об этом спокойно, без напористой зэковской экспрессии и привычных для тюрьмы оборотов. Не срок он мотал, а сидел, и арестовали его, а не повязали...
– Ты? За мокрое чалился? – недоверчиво протянул Трофим.
– Да. Но я в этом не виноват. Я на машине ехал, а он пьяный был, из-за кустов выскочил... Мне год исправительных работ дали...
– А за хищение сколько?
– Больше. Целых четыре года... Самое смешное в этом деле то, что меня в рецидивисты записали. Я второй срок во Владимирской тюрьме провел. Жиха со мной в одной камере сидел. Благородных кровей человек! – Это было произнесено с таким уважением к известной персоне, что Трофим сам едва не поверил в сказанное.
В принципе, он обязан был согласиться со Шмаковым, ведь речь шла о законном воре, но у него было свое мнение на сей счет. Не мог он всерьез относиться к бродяге, который дербанит своего брата из-за какого-то барыги...
– Да и не только он... Я многих уважаемых людей знаю... Ты не смотри, что я такой нелепый, – ничуть не стыдясь самого себя, сказал Викентий. – Если надо, я сумею за себя постоять.
Зато Трофим смутился:
– Ну и зачем ты мне это говоришь? Я что, наезжаю?..
– Сейчас нет. Но мысли были... И тогда, ну, когда ты с топором, сам все помнишь...
– Помню. Но смутно. Выпил много, крыша протекла... Дверь, помню, ломал, Кристина с ружьем, менты навалились... Вот я думаю, кто ментов вызвал?
Трофим нарочно подбросил дровишек в разговор. А то Шмаков совсем расхоложен, весь такой деловой, огоньку ему надо, чтоб запах жареного ноздри пощекотал...
– Думаешь, я?
Как и ожидалось, Викентий утратил спокойствие. Он смотрел на Трофима как на злыдня, посмевшего бросить ему страшную предъяву.
– Да ладно, расслабься. Менты за мной по следу шли. Я в кабаке черта одного подстрелил... Говорю же, накрыло...
– Накрыло. А если бы нас топором изрубил?
– Кристина бы твоя не позволила, – хмыкнул Трофим. – Огонь она у тебя баба, да?
– Не баба, но да, огонь... А ментов я не вызывал, парень, – все никак не мог успокоиться Викентий.
– Да ладно тебе, проехали же.
Трофим попытался его унять, но тщетно.
– Проехали? Да нет, парень, мы до сих пор с тобой едем... Не хотел тебе говорить, но раз уж ты сам начал, скажу, что это ты меня спалил...
– Я?! Тебя спалил?!.
– Да. Я думаешь, почему в вашей коммуналке жил? Потому что в бегах был, от ментов скрывался. А когда тебя взяли, мне пару вопросов задали. Я думал, отцепятся, но нет, дошло до компетентных людей, заварилась каша. Я съехал, пытался скрыться, но... В общем, я теперь здесь... Но ты не переживай, я тебя ни в чем не виню. И даже хорошо, что меня арестовали. Я думал, что меня в чем-то очень серьезном обвиняют, а оказывается, ничего страшного. Думаю, скоро меня выпустят на волю...
Разумеется, Трофим не стал спрашивать, в чем именно обвиняют Шмакова. Во-первых, не принято лезть в чужие дела, а во-вторых, Викентий сам по себе мало его интересовал. Вот о Кристине бы он поговорил. Вот кто снился ему по ночам, вот кто будоражил его воображение...
– Кристина ждет? – дрогнувшим голосом спросил он.
– А как же?.. Она сейчас дома... У нас хороший дом, двухэтажный, с камином и сауной...
Трофим представил, как обнаженная Кристина – красивая и недоступная – лежит плашмя на банных полатях, а шарик-лошарик на своем колесике охаживает ее веничком. Сначала веничком, а потом... И ей нравится, она стонет от удовольствия...
– Чо тебе от меня надо? – сам от себя того не ожидая, рассвирепел он.
Викентий испуганно шарахнулся в сторону, но очень быстро взял себя в руки.
– Вообще-то, я могу уйти, – сказал он.
«Ну и вали!» – хотел послать его Трофим, но сдержался, сама интуиция подсказала ему, что делать этого не стоит.
– Тебе опасность, парень, грозит, – тихо сказал Шмаков.
– Это ты о чем? – напрягся Трофим.
Осторожно осмотрелся вокруг – не подслушивает ли кто. Люди вокруг, но это «серая» масть, блатные в своем углу, у них свои понты. Может, и есть среди «серых» стукачок, но вроде бы никто рядом не греет уши, не прислушивается к чужому разговору.
– Со смотрящим у тебя недоразумение, – едва слышно произнес Шмаков.
– Это я и без тебя знаю.
– Ты ему какие-то деньги должен.
– Ему?! Вообще-то, он говорил, что деньги Жиха требует.
– Жиха?.. Не знаю... А почему Жиха?
– Да потому что Рубач с ним в кентах. Жиха цеховых кроет, они ему отстегивают... Ты тоже цеховой, да? Тоже отстегиваешь?..
– Э-э, да... Есть постановление воровского схода, все теневые предприниматели должны отстегивать в общак десять процентов...
– Постановление схода? – еще больше напрягся Трофим.
Воровской сход – дело очень серьезное. Если так, то выходит, что он действительно против общака пошел, раз поднял руку на Лялина. Воровскую дойную корову зарезал, хоть и не своими руками, но все же...
– И что за сход?
– Кисловодский сход. О-очень большой сход...
– Все-таки ты цеховой.
– Да, у меня свое дело. Если позволишь, не буду говорить, какое.
– Да я и не спрашиваю... Это что ж, если б я тебя тогда прибил, мне бы за тебя предъяву сделали?
– А как ты думал? Все в этом мире взаимосвязано. Теневых предпринимателей в нашей стране совсем не много, а тюрем и лагерей хоть отбавляй, сам понимаешь, какой тугой воровская мошна должна быть. А где деньги брать? Вот нас и берегут... Такие вот дела, парень... Боюсь, что Рубач очень серьезно настроен. А я же вижу, он человек не очень хороший, от него всего можно ожидать. Да и разговор был...
– Что за разговор? – всполошился Трофим. – С кем?
– Плохой разговор. Для тебя плохой... Как бы тебе на «торпеду» не нарваться. Будь осторожен, парень...
Он понял, о какой торпеде идет речь. Исполнителем воровской воли мог быть «бык» из его свиты или какой-нибудь лох, по уши в обязалове перед Рубачом. Этот лох убивает Трофима, за это списывают долги... А убить его могут запросто. Ведь он забил на Рубача с прибором, и если тот спустит это дело на тормозах, авторитет его гикнется в мутную водицу, как помершая на середине Днепра птица...
– Да я-то знаю, что рамсы серьезные, – криво усмехнулся Трофим. – Только не пойму, какой твой в этих делах интерес?
– Ну, не знаю, – замялся Шмаков. – Мы же все-таки соседями были...
– Соседями?! У тебя дом свой с камином и сауной, а ты в нашем тараканнике жил, да ты ненавидеть нас всех должен...
– Ненавидеть? – нахмурился Викентий. – Погоди, ты что-то не то говоришь, парень. Ваш тараканник – дворец по сравнению с тюремной хатой. Так что ж, по-твоему, я должен возненавидеть всех, кто сидит вместе со мной? Или ты сам всех вокруг себя ненавидишь?..
– А ты за слова не цепляйся, – буркнул Трофим.
– А ты не старайся казаться хуже, чем ты есть. Поверь, тебе это не идет... Ты же нормальный парень, только гонору в тебе очень-очень много. Потому и встал на скользкую дорожку...
– Ты что, морали мне будешь читать?
– Нет, не мое это дело, – замялся Шмаков. – И вообще...
– Что вообще?
– Я знаю, тебе Кристина очень нравится.
Шмаков пристально смотрел на него. Взгляд жесткий, твердый, немигающий. Трофим и не думал, что Викентий может так смотреть...
– Ну нравится, и что?
– Я знаю, ты в ресторане с ней был.
– Ну был... А ты что, ревнуешь?
– Нет. Я в своей жене уверен. А она твое приглашение приняла только для того, чтобы поговорить с тобою, чтобы ты глупостей не наделал... А ты их все равно наделал, с топором на нас бросался...
– И что дальше?
– А то, что ты понять должен – не светит тебе ничего с Кристиной. Ничего!..
– Да? – ухмыльнулся Трофим. – А может, поспорим?
– Поспорим?! – ошалел от возмущения Шмаков. – На Кристину?! На эту святую женщину?!. Да, уж чего-чего, а этого я от тебя, парень, не ожидал!
Он развернулся, чтобы уйти – с чувством оскорбленной невинности. Но Трофим вовремя положил ему руку на плечо, удержал:
– Ну, извини...
Что ни говори, но Кристина и для него был святой женщиной. А он спорить на нее собрался... Ну не идиот!..
– Погорячился, в натуре... Я понимаю, что мне ничего не светит...
– Вот! Это хорошо, что ты понимаешь! – оживился Викентий.
– Понимаю... И что дальше?
– Спорить я с тобой не буду. Но хотел бы заключить с тобой договор... Ты даешь мне честное слово, что навсегда забудешь про Кристину, а я... – Шмаков запнулся, напустил на лицо важность до предела серьезного человека. – В общем, я хочу помочь тебе. Ничего пока говорить не буду. Как только все прояснится, мы с тобой продолжим разговор...
Прогулка закончилась, «отдыхающих» водворили обратно в камеру. Трофим завалился на свою шконку. Суета людская вокруг, духота, вонь от параши, клопы из матраца лезут-кусаются. Но для него все это уже привычно – он не страдает от неудобств, не мучается, как мягкотелые первоходы. Но душу гложет досада. Почему он сполз на обочину тюремной жизни, почему не обедает за блатной половиной стола как белый человек, почему делит свои дачки с каким-то серым мужичьем.
Пусть он и не состоял на воле ни в какой воровской «семье», пусть не отстегивал в общак, но по жизни он черной масти, он должен быть с бродягами, он должен быть в центре. Но не судьба. И все из-за какого-то Рубача... Сначала его просто вышвырнули с блатной половины как нашкодившего щенка, теперь вот еще и жизнь отнять хотят – как будто он гад какой-то... Беспредел, в натуре! Хоть караул кричи...
* * *
Его подняли среди ночи. Кто-то толкнул в плечо. Сон как рукой сняло. Трофим вскочил на ноги. Его могла побеспокоить «торпеда», выпущенная Рубачом. Но ведь он жив-здоров, значит, ничего страшного пока не произошло. А толкнул его в плечо вертухай. Ухмыляющаяся рожа под форменной фуражкой.
– На выход, Трофимов!
– Ночью?!
– Давай, давай, не разговаривай!
Вслед за ним из камеры вышел Рубач. Злобно глянул на Трофима, молча ткнулся лицом в стену – так и стоял, пока надзиратель не закрыл дверь.
И конвоир здесь же. Открыл ключом-вездеходом решетчатую дверь, пропустил арестантов в следующий отсек.
– Лицом к стене!
Все как положено – никаких поблажек или, наоборот, каверз.
Их повели в особый блок строгой изоляции. Именно там и находилась ужасная пресс-камера. Трофим перепугался не на шутку, но виду старался не подавать. И Рубач держал себя в руках, но от него все равно исходили волны животного страха.
Их привели в обычную с виду камеру, но Трофим очень сомневался, что за дверью обыкновенные зэки. Или лохмачи, или еще что-нибудь хуже...
Первым в камеру зашел Рубач.
– Доброго всем здравия, братва! – В его голосе явно проскальзывали холуйские нотки.
Конвоир протолкнул Трофима в узкую щель между приоткрытой дверью и косяком. Он невольно толкнул плечом Рубача, но тот этого как будто и не заметил.
Камеру действительно нельзя было назвать обыкновенной. Вроде бы не было в ней мягких кушеток, как в пресс-хате, но и шконки здесь не из железных уголков сварены – железные койки с панцирными сетками, да еще в один ярус. Сортир за фанерной перегородкой, стены плотно выкрашены зеленой краской, а полы – темно-коричневой, даже потолок со свежей побелкой... Пять человек в камере. Во главе угла средних лет мужчина с массивной головой. Глубоко и широко посаженные глаза под тяжело нависшими надбровными дугами, широкий приплюснутый нос, мощная челюсть. В глазах предштормовой штиль. Он был в майке, и хорошо были видны воровские звезды под ключицами. Или вор в законе, или очень крупный лагерный авторитет. Вокруг такие же мрачные и пугающие личности. Наколки на плечах и пальцах – купола, мачты, коты, перстни... Воровская элита.
Трофим понял, что угодил в «Индию» – так называлась хата, куда менты сплавляли особо авторитетных заключенных. Святая святых тюремного изолятора. И в центре «алтаря», судя по всему, находился сам Жиха.
– Ну, рассказывай, – без предисловий велел Трофиму центровой.
И так на него глянул, что мороз спину продрал.
– А-а, что рассказывать?
– Ну, как Лелика дербанул.
– Лелика?
– Лялин его фамилия...
– А-а... Ну, дело обычное... Да мы на гоп-стоп взять хотели, а он за «наган», пришлось успокоить...
У Трофима уже не оставалось никаких сомнений в том, что его пытает сам Жиха. Только его могла интересовать судьба цехового.
– Меня не волнует, с кем ты ходил на дело. Мне все равно, что вы сделали с терпилой. Сколько бабла вы взяли?
Трофим был близок к тому, чтобы сказать правду, но все же соврал, вернее, подтвердил прежнюю свою сказку.
– Два косаря...
– А сколько Рубач с тебя требует?
– Ну, двадцать...
Трофим глянул на Рубача, и его брови удивленно поползли вверх. По логике вещей смотрящий должен был стоять сейчас в позе напыщенного индюка. Но он был похож на ощипанную курицу из продмага – синюшно-бледный цвет лица, неподвижный взгляд, перекошенно сжатые губы...
– Зачем они ему? – продолжал допытываться вор.
– Ну, он сказал, что Жихе нужно, на общак...
– Жихе, значит...
Надо было видеть, как скукожило Рубача под свирепым воровским взглядом.
– Я... Я хотел сначала слам с него снять, а потом уже тебе отписать... – жалко залопотал он. – Ну, чтобы порожняки не гонять...
– На общак, да?
– Ну да, конечно, на общак!.. Или ты думаешь, что я себе? Да я ни в жизнь!..
– Я думаю? Да нет, не только я один так думаю... Скрысить ты бабки хотел, вот что мы думаем...
– Жиха, брат! Ты чего?! – обреченно хватаясь за голову, взвыл Рубач. – Да у меня в мыслях не было!..
– Да? Тогда объяснись. Предъява тебе брошена, послушаем, что ты скажешь. Так, братва?
Собравшиеся вокруг Жихи авторитеты молча и важно закивали. Кто-то смотрел на Рубача злобно, кто-то равнодушно, кто-то с пониманием – но все ждали от него объяснений.
– Так это, тут такое дело... – Рубач понял, что у него есть шанс, взбодрился. – Я ж не мог знать точно, есть у пацана лавье или нет. Если есть, скачаю, если нет, значит, не судьба. Не хотел волну поднимать, пока точно не узнаю, есть бабло или нет. Вот если бы точно знал, я бы сразу вам отписал... А может, у него нет ничего?
Рубач с надеждой глянул на Трофима:
– Ты вот скажи, есть у тебя двадцать косарей или нет?
– Нет.
– Вот видите, братва, нет у него ничего. А я бы волну поднял. Вы бы меня балаболом назвали...
– Ну, не знаю... – в глубоком раздумье покачал головой Жиха. – Я тебя, Рубач, давно знаю, крысой ты не был... Но и не химичил ты раньше. Сначала мое слово, а потом уже дела... Не нравится мне все это. Не нравится...
– Да я отвечаю, не думал я замылить бабки! Если б что-то прорисовалось, тогда бы я сразу маякнул. А так только волну гнать...
Рубач из кожи вон лез, чтобы доказать свою невиновность, но, судя по всему, Жиха не очень-то ему верил.
– А пацана зачем на развод кинул? – спросил сидящий рядом с вором авторитет.
Изможденное, чахоточного цвета лицо, но взгляд сильный, энергичный.
– Какого пацана? Трофима, что ли? – спросил и сам же себе ответил Рубач. – Ну, почему на развод? Он же слам с нашего цехового снял. В общак не отстегнул... Ну, должен же был кто-то восстановить справедливость...
– Я на тюрьму поставлен, чтобы за справедливостью смотреть, – мрачно изрек Жиха. – И если ты от моего имени базарил, должен был сначала со мной по этой теме перетереть. А ты сам с усам, нехорошо... А то, что пацан, на общак не отстегнул...
Вор сурово глянул на Трофима.
– Это правда, что ты на общак не скинулся? – жестко спросил он.
Трофим хорошо знал, как важно уметь держать базар. Поэтому постарался ответить кратко, четко, без колебаний.
– Правда. Но я собирался отстегнуть. Да менты повязали.
– И как долго ты собирался?
– Недели две...
– Долго.
– Но я могу объясниться.
– Валяй.
– Я два года на малолетке был, а потом сразу в армию загремел, в стройбат, на два года. Вернулся, никого не знаю. Только один Петруха Мигунок...
– Не знаю такого, – покачал головой Жиха.
– Так и он мало кого знал... Он терпилу, то есть Лелика... В общем, он свою долю снял и на дно залег. А я на плаву остался. И барахтался, пока менты не закрыли... Но здесь я сразу на общак свой хлеб положил...
Вор пытливо глянул на Рубача:
– Это так?
– Да врать не буду, – кивнул смотрящий. – Один клоун ему предъяву бросил – типа, петух на хату заехал. Трофима к столу не пускали, так он сам ничего не ел – ждал, когда мы его к себе позовем. Все, что было у него, сразу на общак наш положил...
– А что за клоун?
– Бутон его кликуха.
– И где он?
– Весь вышел, – мрачно усмехнулся чахоточный авторитет. – Братва его за косяк голимый опустила, так он с хаты ломанулся. На больничке завис. Там и загнулся. Утром с петлей на шее нашли.
– Сам или кто-то помог?
Чахоточный многозначительно кивнул на Трофима:
– Да вот, пацан с ним в одной буцыгарне был... У него спросить надо.
– Спросим.
Жиха упер в Трофима вопросительный взгляд.
– Куму я сказал, что Бутон сам загнулся, – бедово ухмыльнулся тот.
– А на самом деле?
– На самом деле я на больничку за Бутоном пошел. Он меня в петухи записал, такой наклеп кровью смывается...
– А точно наклеп? – подозрительно спросил Жиха.
– Точно, – вступился за Трофима чахоточный.
В отличие от вора, который совсем недавно занял место смотрящего, он хорошо разбирался в тюремных раскладах.
– Братва разбор проводила, с ним все чисто... Он у лохмачей был, на прессу. Менты на признанку кололи...
– И что? – вскинулся Жиха.
– Раскололи. Он мокрое на себя взял, лишь бы не подставляться...
– Лохмачи, на прессу, – грозно насупился вор. – С этим гадами мы еще разберемся... А точно не подставился? – кивнув на Трофима, спросил он.
– Точно. Вертух за ним смотрел, он и Щипчику слил, что с пацаном все чисто. Щипчик Витому сразу отписал, чтобы пацана почем зря не проткнули...
– Свою мокруху взял или чужую? – Жиха не сводил с Трофима пристальный взгляд.
– Свою.
– Это он Лелика на себя взял, – пояснил Рубач.
– А тебя спрашивали? – нехорошо глянул на него вор.
– Нет.
– А сам откуда знаешь, что Лелика?
– Да он сказал...
– Ты прижал, я и сказал, – не стал молчать Трофим.
– Он что, выпытывал у тебя?
– Да почти... Если б я не знал, что у него свой интерес, я бы решил, что под наседку попал...
– Кто наседка? Я – наседка? – вскипел Рубач.
– Я не называл тебя наседкой, – покачал головой Трофим. – А если ты думаешь, что назвал, я готов ответить за свои слова...
– Что ж, объяснись, – потребовал Жиха.
– Да не нравится мне вся эта канитель...
Трофим хорошо помнил тот разговор, который Рубач завел о цеховом с Линейной. Тогда он не вызывал у него подозрений, да и после разрозненные фрагменты почему-то не складывались в единую картинку. А сейчас вдруг все срослось...
– Он сразу меня про цехового спросил, – сказал Трофим. – Говорил, что в прокуратуре был, кто-то там ему про Лялина сказал, типа, его сначала на тачке из дома вывезли, потом сожгли...
– Чо ты несешь?! – Рубач дернулся так, как будто на оголенный высоковольтный провод наступил.
– Ша! – крикнул ему Жиха.
И велел Трофиму продолжать.
– А до того он еще про волыну спрашивал, ну, с которой меня повязали... Я ему не сказал, а он про цехового вспомнил... А потом следак меня за жабры взял. Типа, такой же «наган», как у меня, у цехового был... А откуда он мог про «наган» знать?.. В общем, я думаю, неспроста мне эту делюгу шить стали. Ведь закрыли меня не из-за цехового, совсем по другому делу. А тут еще это добавили...
– То есть сначала у тебя базар с Рубачом был, а потом следак Лелика на тебя повесил, так?
– Так.
– В прокуратуре, значит, был? – косо глянул на Рубача Жиха. – И кто там тебе про Лелика сказал?
– Брат, ты чо, веришь этому вахлаку? – запаниковал тот. – Да он тебе счас такого наговорит!
– Я за свои слова отвечаю, – уверенно сказал Трофим. – Так и было, можете Витому отписать, он подтвердит...
– Витой на этапе.
– Но еще пацаны были, я не знаю, куда их расфасовали. Может, кто в тюрьме...
– Что за пацаны?
Трофим спокойно перечислил клички. Жиха что-то сказал чахоточному, тот молча кивнул и поднялся из-за стола, подошел к своей шконке, полез за бумагой и ручкой... Малявы будет писать. Значит, все очень и очень серьезно. Для Рубача уж точно.
– Так, может, все-таки скажешь, к какому ты прокурору ходил? – злобно спросил у него Жиха.
– Да на допрос меня возили, там я Рысака видел, – потерянно промямлил тот.
– Рысак тебе про Лелика сказал?
– Ну да...
– А меня как спалили ты не знаешь? – спросил, как ударил, Жиха.
От потрясения Рубач просел в коленях.
– Э-э, брат, ты чего? Ты думаешь, что это я?..
Вор хотел что-то сказать в убийственном тоне, но глянул на Трофима и запнулся.
– К тебе, пацан, претензий нет. То, что Лелика сделали, так это ваши пацанские дела. Ну а если вскроется беспредел, мы еще по этой теме поговорим. Свободен, ты нам пока не нужен...
Трофим тихонько стукнул по двери, и она тут же открылась.
– Все? – беззлобно спросил конвойный.
– Со мной да. Сказали, что я свободен, – усмехнулся Трофим.
– Ага, свободен. Как птица в клетке! Руки за спину! Лицом к стене!..
В камере, в блатном углу теплилась жизнь. Но с появлением Трофима все разговоры мгновенно стихли.
– А где Рубач? – встревоженно спросил подошедший к нему Фарсер.
Трофим ничего не сказал. Не раздеваясь, молча лег на свою шконку.
– Слышь, я же спросил, где Рубач?
– Во-первых, меня Трофим зовут, – жестко, с чувством уважения к себе сказал он. – А во-вторых, пошел в дупель, клоун хмырной!
Без поддержки смотрящего этот шут и гроша ломаного не стоил.
– Ну, смотри у меня! – опасливо шикнул Фарсер и убрался на свою шконку.
Трофим лишь усмехнулся вслед. Всерьез отнестись к этой дешевой угрозе, значит, совершенно не уважать себя.
Рубач появился лишь под утро. Его внесли на руках два зэка из хозобслуги, хотели бросить на шконку, но промазали – бездвижное тело гулко ударилось о пол. Как будто пустотелое бревно упало.
Тело подняли с пола, уложили на шконку.
– Эй, что с ним? – пискнул со своего места Фарсер.
– Это у тебя спросить надо, – ухмыльнулся зэк.
– А я подскажу, – осклабился второй. – Спал, упал, ударился головой о пол и помер...
Зэки ушли, а Рубач остался лежать на кровати. Трофим нисколько не сомневался в том, что он мертв.
Судя по всему, Рубач действительно оказался стукачом. И если б он сдал ментам только его одного... Оказывается, он сдал им еще и самого Жиху. Видно, у воров были веские аргументы против него, потому приговор их суда был приведен в исполнение так же быстро, как и вынесен...
Утром арестанты «случайно» обнаружили труп разжалованного смотрящего, сообщили «ничего не ведающим» вертухаям. Тело забрали, а после завтрака в камере появился кум из оперчасти, осмотрел место происшествия и убрался. Затем один за другим к нему на беседу стали выдергивать особо приближенных к Рубачу персон. Трофима тоже вызвали в оперчасть, но, как и все остальные, он ничего не сказал – видеть не видел, знать не знаю.
В тот же день менты раскидали блаткомитет по другим хатам. Осталась только рубачевская шестерка Лекарь да Шмаков, который лишь пользовался расположением блатных, но не принадлежал к их числу. Трофим вообще был изгнан из блатной элиты, может, потому и не коснулись его ментовские репрессии. Он также остался в камере и сразу же самовольно занял одну из самых престижных шконок в блатном углу. Место смотрящего он занять не рискнул. Как знал, что очень скоро воры пришлют в хату своего человека.
Так оно и оказалось. В тот же вечер в камере объявился авторитетный арестант, никого и ни о чем не спрашивая, он бросил свою скатку на угловую шконку. И затем уже ответил на вопрос Трофима, кто он такой.
Это был достаточно авторитетный жулик. Четыре ходки по уважаемым статьям, три пятилетки тюремно-лагерного стажа. Его полномочия подтвердила прибывшая за ним след в след постановочная малява из «Индии». После чего Трофиму пришлось угощать его чифирем и отвечать на каверзные и не очень вопросы. Впрочем, он достаточно легко выдержал испытание на прочность. И остался на той же шконке, которую занял самовольно. Одно это уже указывало на то, что он фактически принят в блаткомитет. И теперь главная его забота заключалась в том, чтобы не слететь с козырного места, поднять и укрепить свой авторитет настолько, чтобы со временем самому занять место смотрящего.
