Текст книги "Ставки сделаны, ставок больше нет (СИ)"

Автор книги: Владимир Гордеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Конечно же, Мураш торжественно всем обещал, да и сам в это свято верил, что колоться он больше никогда не будет и вообще подумывает в ближайшее время даже бросить курить. Сейчас немного подлечится и обязательно устроится на работу, куда-нибудь в бригаду отделочников или в столярку. Но как только остался без материнской опеки, оказавшись в больницы, сразу попал из-за духовной своей слабости под влияние бесноватого Казанка, в очередной раз не удержался от соблазна страшного наркотика, губительную силу которого не раз испытывал на своей шкуре и поплатился за это жизнью. Интересно крещёный он или нет? – подумал я, – надо будет спросить при случае у матери.

День прошёл как обычно, как говорит Немец без особо ярких . Единственное что привлекало внимание, не только моё а наверное всех обитателей барака это с каждым часом всё усилившиеся стоны , лежавшего в коридоре зоновского приятеля Казанка тоже лет пятидесяти, по прозвищу Ворон. У него, судя по всему от цироза печени вздулся до неимоверных размеров живот, нестерпимая боль постоянно усиливалась. Напрасно надеясь на помощь медсестры, которая из-за отсутствия сильных обезболивающих препаратов не могла ему ничем помочь, он всё громче и громче кричал, не переставая долбить кулаком в стену и материться.

Весёлая наверно будет ночь? – подумал я и к своему сожалению не ошибся. До самого утра нас с Немцем словно по очереди донимали приступы кашля, не давая нам уснуть больше чем на несколько минут. Ворон в коридоре продолжал орать и в добавок ко всему Цыган, силы которого видимо окончательно оставили, не смог сходить утром в туалет. Решив не вставая с кровати повернувшись набок, трясущимися руками, помочиться в коробку из под молока, он, конечно же, обоссал свою кровать и всё вокруг неё, черной, как густой чай вонючей мочой.

Под утро всё же удалось немного поспать. Наверное, сон для таких как я, Цыган или Немец, является одним из немногих, даже скорее самым главным, удовольствием из оставшихся в этой жизни. Во сне можно поиграть на ярко зелёном поле в футбол, не обращая внимания на отдышку, побывать на увлекательной, Байкальской, подлёдной рыбалке в компании с теми, кого давно уже нет в живых, или надолго задержав дыхание нырнуть в глубины бирюзового океана. Почему то часто сниться именно, то чего уже из-за немощи физической, в жизни мирской уже не будет никогда. Сон, видя нашу духовную немощь, Господь оставляет, чтобы мы не расклеились окончательно, чтобы могли немного отвлечься от скорбей. С мучившимся без перерыва Вороном, похоже случай был иной.

– На уколы проходим! – истошным, срывающимся на визг воплем проорала на весь коридор, видно не выспавшаяся, вынужденная добираться по полтора часа каждое утро, откуда то из далека на работу Света.

Я открыл глаза, все спали, относительная тишина меня сразу насторожила. Бедолага Ворон представился – подумал я. Бугорок из кучи одеял, где-то в глубинах которого скрывался Цыган, еле заметно подымался и опускался, демонстрирую всем что Морэ ещё с нами. Немец с напряжённым лицом посапывал, боясь, что кашель может вновь отнять самое дорогое, телевизор беззвучно мерцал.

– Странно – подумал я. – – Если Ворон наконец умер почему нет суеты? Почему никто не шуршит мешком для трупов? Почему Света не ищет по бараку добровольцев, за полтинник согласившихся помочь ей упаковать в него мертвеца? Может живой? Вряд ли. Тогда может ещё никто не обратил внимания? Тоже вряд ли всю ночь он мешал всем спать своими криками, так что умолкни он хоть на несколько минут, на это бы сразу кто ни будь как ни будь бы отреагировал. Интересно, – подумал я.

Ещё немного полежав, собравшись с силами, я закинул на плечо полотенце и поковылял в туалет. По кашлевая, периодический сплёвывая свисавшую из моего рта словно толстую, зелёную нить мокроту, в баночку, которая была всегда со мной. Я даже не задумывался о том, чтобы пройти лишние несколько метров до того закутка в коридоре где лежал Ворон. Нельзя сказать на то что мне было всё равно жив тот или нет. Ведь ещё совсем недавно он иногда заходил к нам в палату и подолгу сидел, внимательно слушая рассказы своего старого приятеля, нашего постоянного, непрошенного, гостя Казанка. Совсем недавно я, глядя на его вздувшийся живот, который на скелетообразном, изуродованном, шрамами и расплывшимися от старости татуировками теле смотрелся весьма странно, думал о том, сколько же он ещё протянет? Конечно, сходить посмотреть я бы, пожалуй, был бы не прочь. Но расходовать свои и без того скудные силёнки, моего ещё не успевшего после непродолжительного сна как следует напитаться через сгнившие лёгкие кислородом, слабого организма, я не мог. Поэтому зайдя в палату я снова лёг, для того чтобы на сколько это было возможно, отдышатся и набраться сил для утренней молитвы. Не прошло и десяти минут, как я услышал за дверью палаты шум. Сперва до меня донёсся короткий испуганный визг молодой санитарки, потом поспешный топот ног сразу нескольких человек.

– Что же там произошло? – подумал я, к тому времени немного отдышавшись. Вряд ли бы санитарка испугалась увидев покойника. Несмотря на молодой возраст, смертей на своей не лёгкой работе она видела достаточно. Как действовать в этой обыденной для неё ситуации она знала. Да и алгоритм действий был не сложным. Всё что от неё требовалось это позвать медсестру, связать покойнику руки и ноги бинтом, помочь его упаковать в мешок и прикатить специально для таких случаев имевшийся, где то в закромах этой больницы аппарат для кварцевания. Говорят что после смерти, когда температура тела начинает падать, коварная палочка Коха, осознав потребность в поиске нового "жилища", начинает покидать тело умершего с особой активностью. Человеку здоровому без маски лучше к покойнику не подходить, без перчаток не прикасаться, так как это может быть опасно для здоровья. На похоронах прощаться с умершим желательно при закрытом гробе, потому как даже замороженное в морге тело, не гарантирует безопасности не быть инфицированным этой живучей, за много лет мутировавшей, привыкшей почти ко всему твари.

Интерес к произошедшему переборол мою немощь, и я, надев тапочки всё же вышел, как здесь принято говорить, на "продол" посмотреть, что же такого ужасного произошло. Расспросив стоявших на "продоле" вышедших из палат своих "сострадальцев", я пришёл к выводу что произошедшая с Вороном ситуация была на самом деле из ряда вон выходящая. Первое на что я обратил внимание, подойдя ближе к месту происшествия это запах свежей крови, ударивший мне в нос. Сверкая наколотыми на коленях звёздами, опустив голову, заваливаясь на бок, в одних трусах сидел Ворон.

– Ну что же ты наделал то а? Теперь ещё хуже же будет. Что теперь с тобой делать то а? – причитала санитарка, придерживая обессилившего зека за руку, которой тот зажимал на своём распухшем животе кровоточащую рану.

Возле кровати была небольшая, уже размазанная, чьими то ногами, лужица крови. На прикроватной больничной тумбочки, измазанной кровью, стояла открытая коробка с томатным соком, стеклянная прозрачная трёхсотграммовая кружка, почти до краёв наполненная на первый взгляд очень похожей на сок из коробки кровью и средних размеров столовый нож.

Промучившийся от нестерпимой боли всю ночь Ворон, толи решил покончить с собой, толи хотел самостоятельно слить из живота жидкость, из-за которой его распирало не по дням, а по часам, этого уже наверно никто не узнает, да и не суть важно. В общем, пока никто не видит он воткнул себе в живот нож и стал не торопясь выдавливать из раны в кружку кровь. После того как та перестала течь, обезумевший поставил кружку на тумбочку и опершись спиной о стенку стал чего то ждать, то ли облегчения, толи смерти а скорее всего и то и другое. Проходящая мимо санитарка, подумав, что тот разлил томатный сок, и начала по своему обыкновению ругать виновника беспорядка, на чём стоит свет. Заметив на животе и кровати умирающего кровь, та испуганно спросила у проснувшихся от ругани лежавших рядом с ним в коридоре соседей. – Кто это его?– сказала санитарка. Потом немного поразмыслив и оглядевшись, поняла, что проткнул себя он сам. Она даже взяла кружку и хотела понюхать её содержимое, но к своему счастью вовремя одумалась. Санитарка взвизгнула, небрежно с отвращением поставила её на место тем самым залив тумбочку кровью и побежала звать на помощь, повидавшую подобные ситуации, более опытную медсестру Светлану. Через несколько мгновений в отделении появился, довольно молодой лет тридцати главный врач больницы Дмитрий Михайлович. На нём был халат, шапочка, перчатки, на лице маска ни обычная одноразовая, а большая как у хирургов, завязывающаяся сзади на четырёх вязках. Из-под белого облачения было видно только глаза, растерянный взгляд которых не смогли скрыть даже толстые линзы очков. – Как глубоко воткнул? Сколько пять, сем сантиметров? – допытывался он, пытаясь нащупать на бессильно свисавшей, бледной как снег руке Ворона пульс. Тот от потери крови говорить уже не мог, опустив голову, он приглушённо стонал от боли, которая к его разочарованию только усилилась. – Скорую вызвали? – спросил врач медсестру. – – Да сразу вызвали, минут десять прошло, -ответила та, пытаясь поставить ему в другую руку какой то укол. Через полчаса приехала карета скорой помощи. Потерявшего к тому времени сознание, перевязанного бинтом с густо напиханной в области ранения окровавленной ватой Ворона, положили на складные брезентовые носилки и вынесли из барака. Немногочисленная толпа покашливавших зевак в коридоре начала расходиться по палатам, вместе с ними "домой" пошёл и я.

Проснувшийся к тому времени Немец, сидя на кровати, деловито вычищал носками скопившуюся между пальцами ног грязь. Про утреннее происшествие, не смотря на недавний сон, бывший зек уже всё знал, может даже лучше чем я. Во-первых, после моего ухода дверь в палату была открыта и часть происходившего можно было услышать, а во вторых я видел, как к нему неоднократно забегал один из его "агентов", которого за исчерпывающую информацию тот щедро угостил сигаретой из под подушки. Комментировать по своему обыкновению он ничего не хотел. Цыган, из-под кучи своих одеял, судя по всему так и не показался, поэтому, несмотря на то, что от увиденного я был немного возбуждён, мне ничего не оставалось, как молча завалиться на кровать и уставиться в потолок, пытаясь переплавить в себя эту неожиданную весьма неприятную ситуацию. Но благодаря, заскочившему в палату заспанному, недовольному, ещё не успевшему с утра уколоться Казанку, обдумать, как следует увиденное, к моему сожалению или может к счастью мне не удалось.

– Вот ведь гадёныш! – прошипел себе под нос, забегавший по палате, по привычке сцепивший за спиной руки Казанок. На этот раз он был раздражённый и крайне агрессивный. Обычное весёлое, игривое настроение, в котором он чаще всего прибывал под действием героина, из-за утреннего его отсутствия ещё не наступило.

– Проштырился! Это ладно бы кто, а тут двадцать блядь с лишним лет отсижено и такое учудил. Под крестами сука проштырился, в больничке! Сей час мусора понаедут! Ну, приедет я с него спрошу, сука как с понимающего, ну спрошу! – орал Казанок. Перешедший на крик, разговаривая сам с собой, как следует несколько раз, со всех сторон побрызгавшись, стоявшим на тумбочке Немца одеколоном, не на шутку рассердившийся Казанок, отсвечивая блестящей от мерцающего телевизора лысиной, в очередной раз, не закрыв за собой дверь, куда-то убежал по коридору. -

Фантамас разбушевался! – раздражённо проговорил я от оставленной незакрытой двери. Не вставая с кровати, протянув руку, я, хлопнув её так, что трясущийся от нестерпимой лихорадки бугорок из одеял, видимо проснувшись и прислушавшись, на несколько мгновений перестал вибрировать.

– Приедет... – мрачно усмехнувшись проговорил я, вспомнив о словах Казанка.

– Сто пудов жмур, – согласился со мной немногословный Немец, который с безучастным ко всему происходящему видом, деловито продолжал заниматься своим делом.

– На завтрак проходим! – раздался в коридоре крик баландёрши. Через несколько мгновений к ней потянулась вялая вереница людей с тарелками и кружками в руках, среди которых в глаза мне бросилась деревенская толстушка, помогавшая ухаживать матери Мураша за её умирающим сыном. Так как тот был в коме по видимому "пайка" его пригодилась ей. Её опухшее от слёз лицо был измученно бессонницей. Растерянность от стремительного ухудшения здоровья её супруга, освобождения из колонии которого, судя по всему она ждала не один год, нескрываемым оттенком отпечаталась на её измотанном горем лице. Конечно же она как и все остальные, прекрасно понимала, что шансов на его выздоровление практический нет.

На вид она была лет на десять его младше, особой красотой не отличалась да и своего жилья в городе, скорее всего у неё не было, пользуясь этими обстоятельствами Мурашу, как и большинству наркоманов из более или менее приличных семей не составило особого труда что бы прельстить её своими обещаньями и рассказами. Находясь в лагере долгими разговорами по телефону о своей к ней любви, ему удалось заставить её поверить, что главное для него сейчас это освободиться. Уголовно-наркоманская жизнь для него давно осталась в прошлом. Годы лишений и страданий за забором выработали в нём иммунитет от всякого губительного безрассудства, да и любовь, которую он обрёл в своём сердце благодаря ей, без сомнений победит все невзгоды способные воспрепятствовать их счастливой совместной жизни. С другой стороны свекровь уставшая бороться в одиночку на протяжении многих лет за жизнь своего сына, тоже всяческий взгревала в ней надежды на их благополучную совместную жизнь, приводя разные доводы и доказательства того что на самом деле парень та он не плохой. В школе он неплохо учился, занимался спортом, был мальчик послушный и трудолюбивый. Она показывала своей будущей невестки, достав, откуда то из глубин серванта фотографии сына на которых он был не исхудавший с чёрным земляного цвета лицом туберкулёзником, а весёлым улыбающимся пышущим здоровьем и молодостью симпатичным парнем, за которым, наверное, бегали первые школьные красавицы. Если бы не проклятые наркотики, от пагубного употребления которых Мураш обязательно после освобождения избавится, то в своей жизни он бы много добился. Ни Мураш, ни его мама этой толстушки ничего не врали, на самом деле все, что они ей рассказывали хорошего, имело место быть. Да и каких-либо злых коварных планов связанных с "прельщеньем" этой простодушной деревенской девушки, они, конечно же, не имели. Единственная и роковая их ошибка заключалась в надежде на то, что он самостоятельно без помощи Христа способен победить свою ужасную смертоносную страсть. У наркоманов есть поговорка "Героин умеет ждать", вот и в ситуации с этим лежащим в коме парнем, он выждал и нанёс свой последний смертельный удар. Героин это всего лишь порошок в руках сатаны, ждёт не героин, а ждут те демоны, в руках которых вот уже на протяжении многих лет он является страшным и эффективным оружием. Они-то живущие вот уже более семи тысяч лет рядом с людьми, умеют не только ждать, но и давно знают все наши слабые, уязвимые места. Не знали ни Мураш, ни его мама к великой своей горести всего произошедшего то, что объявив им войну, победить может лишь прибегнувший к помощи Бога.

После завтрака в отделении больницы стало относительно спокойно и тихо. Одна половина пациентов больницы продолжила медленно помирать "заняв места согласно купленным билетам", другая же половина, прибегнув к помощи алкоголя и наркотиков, продолжила "веселиться".

Имея не малый опыт за последние годы пребывания в подобных заведениях, я пришёл к выводу, что здешний континент за исключением единиц, подразделяется на две половины умирающих и "веселящихся", причём умирающие в большинстве своём ещё совсем недавно были веселящимися. Часто и те и другие прибывали в состоянии либо крайне тяжелом, с высокой температурой, кровохарканьем и тому подобным, либо же в состоянии крайне "весёлом" с музыкой, танцами и мордобоем. Однажды я был свидетелем тому, как один из больных на львиную долю своей пенсии по инвалидности, которую он получил в первый раз, напившись с соседями по палате несколько дней не дождавшись нового года, купил недешёвый фейерверк и устроил ночью во дворе больницы грандиозный салют.

Следует заметить, что представители обоих половин ненавидят друг друга, так как друг другу постоянно мешают. Веселящиеся не дают спокойно умереть умирающим, а умирающие в свою очередь, навивая плохие предчувствия своим неприглядным видом и тем самым портя настроение, мешают веселиться "веселящимся". Есть ещё упомянутые выше единицы, не относящиеся ни к тем, ни к другим, пытающиеся лечиться, их ненавидят все, включая медперсонал и они соответственно ненавидят тоже всех. Первая половина их ненавидит за то что у них ещё есть небольшой шанс выжить, вторая их просто считает дураками неудачниками, которые сами не живут и другим не дают, а медперсонал их ненавидит за то что они требуют чтоб те их лечили, тем самым принося различные неудобства. Дополняет всеобщую неприязнь то, что, хоть это и не всегда получается, все должны друг друга терпеть и ненавидеть тайно.

День близился к завершению. Об утреннем происшествии с Вороном все давно забыли, как будто ничего и не произошло. Люди, привыкшие к смерти, давно научились жить с ней по соседству до поры до времени, не соприкасаясь друг с другом. Мысли о возможной своей скорой кончине все старались гнать от себя подальше, успокаивая себя удобным для большинства убеждением что, всё ужасное происходящее вокруг, со мной не произойдёт. Это всё с ними, со мной будет всё нормально. Даже не смотря на то, что всё свидетельствует об обратном, человеческий разум, часто опираясь на подобные "спасительные" умозаключения, вырабатывает иммунитет от возможного смертельного уныния, а в некоторых случаях безумия, результатом которого может стать подобное тесное соседство с этой страшной бабкой с косой в руках. – На ужин проходим, – раздался знакомый вопль баландёрши. Благодаря вездесущим "агентам" Немца, занявшим в очереди на нас места, мы одни из первых получили свои порции макарон и проследовали в палату, где без особого аппетита принялись за их поглощение.

"Съешь туберкулёз или он сожрёт тебя" – так гласит гимн известный всем чихоточникам. Основным оружием туберкулёза является отсутствие у больного аппетита, которое приводит к дистрофии, полному обессиливанию и смерти. Если заставлять себя и стараться через силу побольше есть, возможно проживёшь чуть дольше. Поэтому в надежде на выздоровление очередь из дистрофиков, к столику баландёрши, образовывалась всегда быстро, и не заняв её во время можно было довольно долго в ней простоять. Процедура эта в связи с отсутствием сил и всеобщей раздражительностью была крайне не приятной. Особенно неприятным было то, что медленно продвигаясь с посудой в руках к заветной пайке тебя обязательно со всех сторон "обкашляют", такие же как ты, тем самым до конца отбив и без того слабое желание что то есть.

Пытаясь побыстрей запихать в себя в который раз предложенные мне больничным меню давно надоевшие макароны, я не всегда до конца прожёвывая запихивал их ложкой в рот, проталкивая чуть сладким жидким чаем. В палату заглянула пожилая санитарка лет шестидесяти, видимо только заступившая на ночную смену. Оглядев всех, её взгляд остановился на мне. – О, ты у нас вроде здоровенький, пойдём, поможешь деда из седьмой вынести. Он лёгкий, ко входу его положим пока машина не пришла -деловито заманивая меня рукой позвала она меня.

– Что помер? Чё это за дед? – поинтересовался я. – – Чё чё, дед "тяжёлый" из седьмой, вчера привезли ты его не знаешь. Пошли давай! – начиная злиться на моё любопытство, слегка раздражённым голосом прикрикнула та.

– Не пойду – коротко, но исчерпывающе утвердительно, ответил я холёной за многой лет работой с бывшими зеками, видавшей виды тётке.

– Как не пойдёшь? – не скрывая удивления спросила та, – тебя-то тоже кому-нибудь нести придётся.

– Придётся... не пойду и всё, чё привязались то ко мне, я ем не видите?– грубо бросил ей в ответ я, демонстративно продолжив запихивать в себя теперь в двойне не приятные макароны. Нельзя сказать, что я боялся покойников или мне это было не по силам. Помочь протащить несколько метров труп весом не более сорока килограмм, конечно же, мне было не трудно, да и его заразы бояться мне смысла не было, так как болел я уже более десяти лет и всем чем можно было заразиться я уже давно заразился. Просто являясь человеком мнительным я знал, что похожий на страшную тёмно-жёлтую куклу труп останется, как и множество других надолго в моём и без того к тому времени достаточно больном воображении. Для того чтобы меньше думать о смерти, которая казалось постоянно дежурит в этом злосчастном бараке, нужно стараться на сколько это возможно, как можно реже видеть следы которые она после себя оставляет. Да и стоит один раз принять в этом деле участие, как медперсонал тебя сразу внегласно будет считать бесплатным трупоносом. Каждый раз, когда кто-то умрёт, а умирает здесь порой по несколько человек за сутки, будут просить тебя. Хочешь ты этого или нет, ты будешь первый к кому они престанут с подобного рода неприятной, по крайней мере, для меня просьбой. Есть, конечно, те, которые это делают с удовольствием, либо это новички которым в первые соприкоснуться так близко с таинством смерти интересно, либо наборагозившие, проштрафившиеся алкаши желающие получить "плюсик", которых должны выписать за нарушение, либо просто желающие немного заработать на спирт или пачку дешёвых сигарет. Я к своему счастью не к кому из вышеупомянутых не относился, поэтому мог себе позволить решительно отказать.

Наконец, покончив с макаронами, я как обычно сходил в умывальник помыл посуду, вернулся и сел за столик, с которого вновь скрылся наверно всё тот же, почему то белого цвета, мутировавший, бросивший от страха на пол пути свою крошку таракан. Включив чайник, я стал ждать кипятка, чтобы заварить нормальный не казённый чай. – Что это за дед?– спросил я всезнающего, на этот раз деловито ковырявшегося в зубах после еды Немца. – – Вчера привезли. Он уже загрузившейся был, ничё не понимал бомжара походу, – как всегда сухо ответил он. Часто бывало так что после нескольких относительно спокойных дней, на протяжении которых никто не умирал, смерть отвлекшаяся казалось на другие бараки, внезапно появлялась и пытаясь наверстать упущенное, за один день или ночь утаскивала с собой на тот свет сразу нескольких "заждавшихся" её избранников. Стоило мне подумать об этом как из коридора до моего слуха донесся, чей то мрачный женский голос: "Бинт попроси там у них".

Я услышал и сразу всё понял. Бинт в этой больнице в девяти из десяти случаев нужен для того чтобы связать им руки сложенные на груди только что умершего и ноги у основания ступней. Делается это перед упаковкой покойника в мешок для удобства дальнейшей транспортировки. По малознакомому голосу, просившему бинт, мне сразу стало ясно, что принадлежал он несчастной матери Мураша. – Мураш походу тапочки откинул – проговорил я. – – Походу да, – с полным безразличием в голосе согласился со мной Немец, толи делавший вид что ему это вовсе не интересно, толи на самом деле привыкший за годы отсидки на туберкулёзной зоне к смерти своих товарищей.

Мне же хоть я и не считал Мураша своим товарищем, скорее для меня он был просто знакомый, даже не приятель, почему то хотелось заглянуть в его палату. Наверно я хотелось посмотреть не на безжизненное тело умершего, а на то, как отреагировали на смерть его близкие. Присутствие близких при кончине туберкулёзника случай для меня был довольно редкий, какого либо злорадство в прочем как и скорби у меня конечно же не было, но интерес где то в глубине моей изъеденной грехом душе всё же был. Скорее всего, я испытывал к этой тяжёлой сцене любопытство исключительно из-за скуки.

Дверь палаты, в которой лежал "свеженький" мертвец, была настежь открыта и находилась по соседству с нашей. Я сходил в туалет и, возвращаясь обратно мимо неё, остановился на несколько мгновений заглянуть внутрь комнаты переполненной с одной стороны человеческим горем, с другой, как мне хотелось верить, покоем и окончанием телесных страданий. Мураш лежал голый, мать завязывала скрученным в вязку бинтом руки у него на груди, рядом с кроватью лежал только что снятый, раздувшийся от тёмно-жёлтой мочи, подгузник. В противоположном от кровати углу, сидя на корточках, всхлипывая от плача, сидела молодая вдова. Руками, закрывая лицо от страха только что увиденного, девушка тряслась и вздрагивала. Со стороны было, похоже, что какой-то страшный, невидимый злодей, загнав её в угол собирается нанести ей свой последний смертельный удар, в ожидании которого та, сотрясаясь от ужаса, закрыла голову руками. Мать же на удивление была абсолютно спокойна. На первый взгляд могло показаться, что смерть родного сына для неё делом было вполне привычным. Может, это было состояние шока, может, не переставая надеяться на лучшее, она была уже давно готова к худшему, а скорее всего это было и то и другое.

– Наверно надо трусы ему надеть? А то, как он в морг то поедет голый совсем, неудобно? – рассуждая вслух, проговорила она, как будто бы он был жив и отправлялся не в морозильник, а в другую больницу. – Дайка Вовка я пройду – услышал я знакомый голос за спиной человека постукивавшего мне дружески по плечу. Я отошёл и в палату зашёл успевший уколоться и сверху как следует обкуриться Казанок. На этот раз он был в образе этакого психолога-успокоителя. Человек со стороны мог бы подумать, что он был при жизни первым другом и старшим наставником умершего, которого к великому своему горю от смерти сберечь не сумел. Он зачем то положил руку покойнику на лоб, затем убедившись, что тот на самом деле мертв, заходил по палате взад и вперёд. Героин, который он систематический употреблял, скорее всего, был смешен с китайскими синтетическими "солями", благодаря которым он не мог остановиться и всегда находился в движении. Либо он туда-сюда бегал, если сидел то подёргивал ногой или рукой, иногда что-нибудь давно уже чистое продолжал отряхивать или оттирать, мог, как показывает практика отжиматься от пола, в крайнем же случае он просто кривлялся одержимый китайскими "алхимическими" бесами.

– Хороший пацан был, – начал свою "надгробную" речь Казанок – Хапнули мы с ним в лагере горя, нечего сказать, ни разу он меня не подвёл. Молодчага был, молодчага.... Немного подождав, не переставая ходить по палате, с озабоченно-деловитым видом, зачем-то достав из кармана трико телефон, теперь уже разговаривая сам с собой, пожилой наркоман продолжил.

– Так... Братве сей час позвоним ловэ соберём, это не проблема. Хоронить то где будете? Или не решили ещё? – не дожидаясь ответа, удивлённо наблюдавшей за ним матери покойного Мураша, сам свято веря в свои, постепенно преходящие в галлюцинации фантазии, продолжал Казанок. – Определяйтесь, на кладбище, если что есть люди, место будет. Себя берегите главное, не переживайте вы так, все мы там рано или поздно будем. Дай Бог каждому так вот умереть в кругу семьи на воле. Вон Володька щас молиться за него начнёт, Библия, иконы, свечки, хуечки всё это него есть. Он в этом деле при канители, всё знает, – сделав скорбное, серьёзное лицо, подняв на мгновение свой безумный взгляд к потолку и непонятно для чего кругообразным движением перекрестившись, если это кривляние было можно так назвать, не давая никому опомниться, продолжил, теперь уже обращаясь с просьбой о помощи ко мне, больше похожей на указание. – Так Вовка, надо людей в Ангарск отвести, на бензин щас замутим что-нибудь тебе. А то женщины же всё-таки, как они ночью на тачки одни, так не канает, сам понимаешь.

– Не поеду. На тачке проще будет, дуру не гони – немного с раздражением ответил я, дав обезумевшему уголовнику сразу понять, что я в его игры играть не намерен.

– Он крещёный? – спросил я маму покойного, которая к тому времени с такой же удивительной выдержкой и спокойствием, вызвала такси, усадила на кровать обезумевшею от горя невестку и начала упаковывать в огромную сумку сына, которую мне совсем недавно доводилось видеть, вещи.

– Нет не крещёный. Ни хрена это ваше крещение не помогает, – сухо ответила та мне, зачем то также как Казанок, с серьёзным видом подняв взор к потолку и таким же круговым движением "перекрестив" область лица. – Понятно, – подумал я, с появившейся скорбью на сердце, возвращаясь к себе в палату. Ситуация мне теперь была ясна в полной мере. Казалось, что для меня Мураш умер не полчаса назад, а только сейчас. Бедняга проиграл. Проиграл он везде как в этой земной жизни, так и в будущей. Помочь ему теперь не сможет ни кто. Возможно такая смерть, устраивающая во всём Казанка, и хороша. Но хороша она лишь для того кто после остановки сердца, по духовной своей неграмотности думает что жизнь прекращается. Горе несчастному, вступившему в вечность, так как вступил Мураш. Дьявол, с которым он пытался бороться самостоятельно без помощи Христа, конечно же победил его. Не следует понимать под словом дьявол, какого то монстра с рогами и копытами, под словом этим скрываются наши страсти, противостоять которым в полной мере прибегнув лишь к своим силам к великой скорби нашей мы не можем.

Находясь в очередной раз в этом заведении, жизнь моя и окружающих здесь меня людей, представлялась мне похожей на игру на рулетке. Проигрывают почти все, выигрывают же те немногие, которые поставили все свои оставшиеся фишки на зеро. Под поставившим на зеро, виделся мне тот, кто доверяет всё, что у него в этой жизни осталось, Господу. Он один даёт ему шанс выиграть и в этой жизни и в жизни будущей. Только Бог может помочь нам победить в этой священной войне с бесами, суть которых наши страсти, так часто сшибающие нас с ног и пытающиеся втоптать в грязь.

Лучшая смерть, это смерть в драки с сатаной, в которой ты, осознав свою немощь, обращаешься к Господу и побеждаешь.