Текст книги "Лед"
Автор книги: Владимир Сорокин
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Швейцарский сыр
Лапин шел. Потом побежал. Тяжело. С трудом поднимая ноги. Морщился. Прижимал руку к груди. Пересек улицу.
Вдруг.
Боль.
Грудина.
Как разряд тока.
Вскрикнул. Отдало в локти. В ребра. В виски. Застонал. Согнулся. Опустился на колени:
– Сука…
Остановился хорошо одетый мужчина:
– Чего такое?
– Сука… – повторил Лапин.
– Жизнь-то? Это точно.
Лапин тяжело встал. Заковылял к Патриаршим прудам. Здесь снега давно не было. Мокрый тротуар. Весенняя городская грязь возле пруда.
Он добрел до Большой Бронной. Вышел на бульвар. Сел на скамейку. Откинулся на влажную жесткую спинку.
– Хуе… бень… хуебень…
Подошла грязная старушка. Заглянула в урну. Двинулась дальше.
Лапин достал кошелек. Вынул доллары. Пересчитал: 900.
Пересчитал рубли: 4500. И старые свои 70. И металлический пятак.
Посмотрел по сторонам. Шли люди. Быстро. И не торопясь. Парень и девушка пили пиво на ходу.
– Это правильно… – Лапии вынул пятисотенную купюру, кошелек убрал.
Встал осторожно. Но боль затаилась.
Он добрел до ларька. Купил бутылку «Балтики». Попросил открыть. Отпил сразу половину. Отдышался. Вытер выступившие слезы. Двинулся к метро. На Пушкинской площади было людно. Он допил пиво. Осторожно поставил на мраморный парапет. Стал спускаться вниз по ступеням. Остановился. Подумал: «А хули?»
Повернул назад. Вышел на Тверскую. Поднял руку. Сразу остановились две машины. Грязно-красная. И зеленая. Почище.
– Чертаново, – сказал Лапин водителю грязно-красной.
– И чего?
– Чего?
– Чего-чего! Сто пятьдесят!
Лапин кивнул. Забрался на сиденье рядом с водителем.
– Куда там?
– Сумской проезд.
Водитель хмуро качнул усами. Включил музыку. Плохую. Но громкую.
Через час небыстрой езды машина подъехала к семиэтажному дому Лапина. Он расплатился. Вышел. Поднялся на пятый этаж. Открыл ключом дверь. Вошел в тесно заставленную прихожую. В квартире пахло кошкой и жареным луком.
– А-а-а… явление Христа народу, – выглянул из кухни жующий отец.
– Надо же! – выглянула мать. – А мы уж понадеялись, что ты к Головастику переселился.
– Привет, – буркнул Лапин. Снял куртку. Потрогал повязку: не заметно через майку? Глянул в овальное зеркало: заметно. Пошел в свою комнату.
– Мы уже все съели, не торопись! – крикнула мать. Они с отцом засмеялись.
Лапин толкнул ногой дверь с надписью: «FUCK OFF FOREVER!» В комнате был полумрак: книжные полки, стол с компьютером, музыкальный центр, гора компакт-дисков. Плакаты на стене: «Матрица», голая Лара Крофт с двумя пистолетами, Мэрилин Мэнсон в образе гниющего на кресте Христа, незастеленная кровать. Сиамский кот Нерон дремал на подушке.
Три рубашки висели на спинке стула. Лапин взял черную. Надел поверх майки. Осторожно лег на кровать. Зевнул с ревом:
– У-а-а-а-а-а-бл-я-а-а-а-а!
Нерон нехотя поднялся. Подошел к нему. Лапин подул ему в ухо. Нерон увернулся. Спрыгнул на старое ковровое покрытие. Пошел из комнаты.
Лапин посмотрел на большие губы Лары Крофт. Вспомнил медсестру.
– Хар… Хара? Лара. Клара.
Усмехнулся. Покачал головой. С силой выдохнул сквозь неровные зубы.
В полуоткрытую дверь заглянула мать: 43 года, полноватая, каштановые волосы, моложавое лицо, серые лосины, черно-белый свитер, сигарета.
– Ты что, и вправду сыт?
– Я поем. – Лапин застегивал рубашку.
– Погудели вчера?
– Угу…
– Позвонить трудно было?
– Уг-у-у-у, – серьезно кивнул Лапин.
– Мудило. – Мать ушла.
Лапин лежал. Смотрел в потолок. Теребил стальное охвостье ремня.
– Я дважды разогревать не буду! – закричала мать на кухне.
– По барабану… – махнул рукой он. Потом приподнялся. Поморщился. Тяжело оттолкнулся от кровати. Встал. Побрел на кухню. Там мать мыла посуду.
На столе стояла тарелка с куском жареной курицы. И вареной картошкой. Здесь же стояла чаша с кислой капустой. И тарелка с солеными огурцами.
Лапин быстро съел курицу. Картошку не доел. Запил водой.
Пошел в большую комнату. Снял трубку. Набрал номер:
– Кела, привет. Это Юрка Лапин. А Генку можно? Ген. Это я. Слушай, мне… это… потереть с тобой надо. Да нет, ничего… Просто посоветоваться. Нет, это ни при чем. Там… это. Другое. Щас? Конечно. Ага.
Он положил трубку. Пошел в прихожую. Стал натягивать куртку. И чуть не закричал от боли:
– Ой, бля-а-а-а-а…
– Ты чего, опять уходишь? – гремела тарелками мать.
– Я к Генке, ненадолго…
– Хлеба купишь?
– Ага.
– Дать денег?
– У меня есть.
– Неужели не все пропили?
– Не все.
Лапин вышел из квартиры. Хлопнул дверью. Шагнул к лифту. Остановился. Постоял. Повернулся. Спустился по лестнице на четвертый этаж. Остановился на лестничной клетке. Присел на корточки. Заплакал. Слезы потекли по щекам. Сначала он плакал беззвучно. Трясся плечами. Прижимал худые руки к лицу. Потом заскулил. Вырвались скупые рыдания. Изо рта. И из носа. Потом зарыдал во весь голос. Рыдал долго.
С трудом успокоился. Пошарил по карманам куртки. Платка не было. Громко высморкался на избитый желто-коричневый кафель. Вытер руку о стену рядом с надписью «ВИТЕК ГОВНОЕД».
Рассмеялся. Вытер слезы:
– Мэр, мэр, мэр… мэр, мэр, мэр…
Опять зарыдал. Колупал пальцем синюю стену. Трогал грудину.
Постепенно успокоился.
Встал. Спустился вниз. Вышел на улицу. Прошел мимо трех домов. В четвертый вошел. Поднялся на второй этаж. Позвонил в 47-ю квартиру.
Зеленую стальную дверь открыли почти сразу.
На пороге стоял Кела: 28 лет, среднего роста, коренастый, мускулистый, лицо плоское, рыжеватые усы, бритая маленькая голова.
– Здоров. – Кела повернулся. Ушел.
Лапин вошел в коридор двухкомнатной квартиры: четыре колеса, ящики из-под аудиоаппаратуры, вешалка с одеждой, горные лыжи с ботинками.
Из комнаты Келы доносилась громкая музыка. Лапин прошел в комнату Гены: ящики с видеокассетами, кровать, буфет, фотографии.
Гена сидел за компьютером: 21 год, взъерошенный, похожий на Келу, но полнее.
– Привет. – Лапин встал у него за спиной.
– Хай… – не обернулся он. – Где пропадал?
– Везде.
– Чо, растворился?
– Ага.
– А я вчера сайт нарыл классный. Гляди:..
Он набрал www.stalin.ru. Появилась бледная картинка с изображением Сталина. Под ней надпись: СОБЕРИ КАМЕННЫЙ БУКЕТ ТОВАРИЩУ СТАЛИНУ!
Под надписью виднелись семь каменных цветков. Гена навел стрелку на один. Нажал. Возникла картинка: корова, татуированная изображением Сталина, пасущаяся на лугу из каменных цветков. Над коровой парил лозунг: ВСЕ НА БОРЬБУ С БЕССОЗНАТЕЛЬНЫМ!
– Классно, а? – Гена толкнул его в бедро пухлым локтем, навел стрелку на один из цветков, нажал.
Появилась картинка: два Сталина угрожающе показывают друг на друга. Над ними парил лозунг: ЕСТЬ ЧЕЛОВЕК – ЕСТЬ ПРОБЛЕМА, НЕТ ЧЕЛОВЕКА – НЕТ ПРОБЛЕМЫ!
– Во, пацаны гуляют! – усмехнулся Гена.
– Слушай, Ген. Ты про тайные секты знаешь чего-нибудь?
– Какие? «Аум синрикё»?
– Нет, ну… другие… типа ордена.
– Масоны, что ли?
– Как бы. В Сети можно нарыть чего-нибудь?
– Да все можно нарыть. А зачем тебе масоны?
– Мне те, которые у нас.
– Это Кела в курсе. Он про масонов только и трет.
– Кела… – потрогал грудь Лапин. – Он же на черножопых завернут. И на евреях.
– Ну. Он разных знает. А чего тебе?
– Да на меня наехали козлы какие-то. Братство, блядь. Проснувшиеся люди.
– Проснувшиеся?
– Ага.
– И чего они хотят? – Гена быстро двигал «мышью», смотрел на экран.
– Непонятно.
– Ну и пошли их… во, гляди! Классно, а? Там продвинутые, на этом Сталине!
– Мне посоветоваться надо с кем-то. Кто знает, кто это такие.
– Ну, поди спроси его. Он все знает.
Лапин пошел в комнату Келы: деревянный стеллаж с книгами, большой музыкальный центр с большими колонками, маленький телевизор, портреты Альфреда Розенберга, Петра Столыпина, плакат РНЕ «За новый русский порядок!», три пары нунчаков, шнурованные ботинки на толстой подошве, штанга 60 кг, гантели 3 кг, гантели 12 кг, две бейсбольные биты, матрац, шкура бурого медведя на полу.
Кела сидел на матраце, пил пиво и слушал «Helloween».
Лапин сел рядом. Подождал. Пока кончится песня.
– Кел, у меня проблема.
– Чего?
– Какая-то секта… или это орден… наехали как-то сразу.
– Как?
– Ну, тянут, там, толкают, типа: мы – проснувшиеся люди. Братья. А все кругом спят. Бабки сулят. Типа, масоны.
Кела выключил музыку. Положил пульт на пол.
– Запомни раз и навсегда: масонов самих по себе не бывает. Есть только жидо-масоны. Про «Б'най Брит» слышал?
– Чего это?
– Официальная жидо-масонская ложа в Москве.
– Кел, понимаешь, эти, которые… ну… ко мне пришли, они не евреи. Блондины, как и я. И даже глаза голубые. Да! Слушай… – вспомнил он, – я только щас понял! У них у всех голубые глаза!
– Это не важно. Все масонские ложи контролирует жидовская олигархия.
– Они говорили, типа, что все люди спят, как бы спячка такая, а надо проснуться, как бы родиться заново, а началось все вообще, на улице, возле психодрома подошли, и попросили у меня…
Кела перебил:
– Еще триста лет назад все масоны были или жидами, или с прожидью. Раньше, на хуй, жиды масонов использовали, как кукол, а теперь – политиков. А все политики – проститутки. Там, бля, пробы негде ставить. А уж наши… – Кела сцепил жилистые пальцы замком, хрустнул. – У них у всех на залупах татуировка: магендовид и 666.
Лапин нетерпеливо вздохнул:
– Кел, но я…
– Вот, послушай, на хуй… – Кела протянул мускулистую руку, снял с полки книгу. Открыл закладку:
– Франц Лист. Композитор великий. Пишет про жидов: «Настанет момент, когда все христианские нации, среди которых живут евреи, поставят вопрос, терпеть их дальше или депортировать. Этот вопрос по своему значению так же важен, как вопрос о том, хотим ли мы жизнь или смерть, здоровье или болезнь, социальный покой или постоянное волнение». Понял!
В дверь позвонили.
– Генка, открой! – крикнул Кела.
– Ну что за… – Гена злобно зашаркал. Открыл.
В комнату Келы вошел здоровенный парень: 23 года, бритая голова, широкие плечи, кожаная куртка и штаны, большие руки, на торце ладони татуировка «ЗА ВДВ!».
– О! Здорово, зёма, – встал с матраца Кела.
– Здоров, Кел.
Они размахнулись, сильно стукнулись правыми ладонями.
– У вас тут, говорят, железо ржавеет! – улыбнулся парень крепкими зубами.
– Ржавеет, на хуй. Вон, – кивнул Кела на штангу.
– Ага. – Парень подошел к ней, взялся, приподнял. – Понял…
– Только, Витек, пару недель – максимум.
– Нет проблем. – Парень взял штангу в правую руку. Посмотрел на Лапина. На пиво.
– Чего, квасите?
– Да нет. – Кела рухнул на матрац. – Я тут с молодежью базарю.
– Хороший шнур, – кивнул парень н вышел со штангой.
– Про «Союз Сатаны и Антихриста» слышал? – спросил Кела Лапина.
– Это что?
– А про «Бне Мойше»?
– Нет.
Кела вздохнул:
– Ёптеть, чем вы, на хуй, дышите, не понятно!
– Компутэром, – Гена заглянул в комнату.
– Компутэром, на хуй, – кивнул Кела. – А ты знаешь, кто и где придумал Интернет? И зачем придумал?
– Сто раз уже говорил, – почесал щеку Гена. – А чего… все в мире придумали евреи и китайцы.
– А ты «Имя мое Легион» читал? – Кела перевел взгляд на Лапина.
В дверь позвонили.
– Открой, – кивнул Кела Гене.
Вошел тот же парень в кожаном. Со штангой в руке.
– Кел, слушай, я чего забыл: там в пятницу Вован к себе звал. Помахаться. Поедешь?
– Давай.
– Я зайду тогда.
– Давай. Во, Витек, «Имя мое Легион» не читали. И спортом ни хера не занимаются.
– Каждому – свое! – улыбнулся зубами парень. Протянул Гене штангу: – Подержи, молодой.
– Да ты что! – засмеялся Гена. – У меня камни в почках.
– Чо, правда?
– Правда! – ответил за Гену Кела. – Во, на хуй, Вить. Двадцатник пацану – и камни в почках!
– Да-а-а-а… – Парень прислонился к косяку, продолжая держать штангу. – Я чего-то такого не припомню. Так рано. Камни. У нас это. В батальоне один сержант старлею вылечил. Тот спать на холоде не мог.
– Чего?
– Камни в почках. Пивом напоил. Четыре литра. Потом, говорит, пошли поссым. Ну встали. Старлей ссыт. А тот ему ребром по почкам – хуяк! Тот – о-о-о-о, бля! Моча с кровью. И весь песок из почек вышел. Вот так. Полевая медицина.
Парень повернулся и вышел.
Зазвонил телефон. Кела взял трубку:
– Да. Здоров, зёма. А! Ёптеть, а чего ж ты? Всё, на хуй! Завтра еду брать. Не говори! Сегодня иду по улице, думаю – неужели с «четверки» гнилой, на хуй, пересяду на приличную тачку? Ага! Да… да… точняк. Ага!
– Вы чего, новую машину покупаете? – спросил Лапин.
– Не новую. «Гольф» 93-го года. – Гена зевнул.
– Разбогатели?
– Праотцы пару штук подкинули.
– Хорошо.
– Пошли в чате поколбасим. Там кинозавры понабежали.
– Да я хотел с Келой потереть.
– Это Воронин. Надолго. Пошли, хуйнем!
– Пошли…
Вернулись в комнату Гены. Сели рядом у компьютера. Гена быстро вошел в чат под именем KillaBee:/)
Зхус /:
Я тоже купил вчера арджентовский «Призрак оперы». Понадеялся на Джулиана Сендса, которого обычно в хуевых фильмах не видел. Он самый клевый для меня актер после Микки Рурка. Уебищный фильм!!!! /-
De Scriptor/:
Да и «Тьма» сранье ораньем.
Наташа /:
Твой Джулиан Сендс – хуйня. Он только в «Чернокнижнике-2» хорошо сыграл, а уж «Призрак оперы» – отстой полный.
KillaBee /:
Вы все слабохуйные пиздососы! А Джулиан Сендз племянник Фили Киркорова :)
Старый Как Мамонт /:
Гнилая! Где тебя dhtvz носило?
KillaBee /:
В пизде мамонтихи, Лохматый. Чего вы дрочите на Сендза, если есть Чууулпан Хамыыыытовааааа с Кеану Риввввзом!!!! Ребята, я их полюбила и люблю!
De Scriptor/:
Долбоебизм не лечится :/( Но его можно использовать в мирных целях.
Крот/:
Эта мокрощелка щас опять все засрет.
KillaBee /:
Обязтельно, мальчики :/–
Зхус/:
Есть предложение: уебывай по своей же ссылке.
Старый Как Мамонт /:
КилкаБи, заткнись на время. Я тут недавно нарыл: www.clas.ru. Можно заказать редкие фильмы на дом. Любимого Кроненберга взял :)))
Крот/:
А у Ардженто кто-нибудь видел «Демоны»?
Vino/:
Демонов снял не Ардженто. Или Дж. Ромеро, или Лючиано Фульчи. Вчера РенТВ крутили Феномена твоего хилого Ардженто – полный трэш. С хеви-металом на саундтреке.
KillaBee /:
Ой, кто пришел! Сладко запел vinoватый соловушка! У тебя еще стоит? i’m always ready, motherfucker!!!! :/)
Vino/:
killabee, если ты хочешь, чтобы тебя кто-то трахнул до посинения клитора, то… ///!
– Ген, я домой пойду. – Лапин встал. Потер грудь.
– Чего ты, Лап? Давай напиши чего-нибудь. Давай, хуйни не по-детски!
– Да не, я… на хер. Я с Келой хотел побазарить, а он опять про своих жидов.
– Ну, а на хера ты завел его? Поговорил бы о чем-нибудь другом. Масоны-масоны… Он теперь только об этом и будет пиздеть. Я с ним вообще больше нацвопросов не касаюсь. Заебало.
Лапин махнул рукой. Постоял.
– Ген.
– Чего? – печатал Гена.
– Поехали в пивняк.
– В какой? – удивленно повернулся Гена.
– В любой. У меня… это… денег до хера.
– Откуда?
– От верблюда.
Вошел Кела с новой бутылкой пива.
– И вот что. Генк. Я тебе, на хуй, последний раз говорю: будешь дурь сосать – отселю к праотцам. Там соси, на хуй, в сортире.
– Я сто лет не сосал, ты чего?
– Позавчера? А? Когда я курей возил. А у тебя твои козлы были. Нет, что ль?
– Да ты чего? Кел? Мы новый «ВВ» слушали.
– Ты не пизди главному. Мудаки. Вы не врубаетесь ни хуя. – Он отхлебнул из бутылки. – У чеченов дохлых мозг знаешь какой был? Как сыр швейцарский. С дырами. Вот такими. От чего? От дури. Понял?
– Ты уже рассказывал, – Гена сунул в рот жвачку. – Кел, а от пива печень жиром заплывает.
– Задумайся, на хуй. Предупредил. В последний раз.
Кела вышел.
– Ой, бля… – вздохнул Гена. – Как давёж надоел. Бля, чего они на качалове так помешаны? Витек, Шпала, Бомбер, – они ж тупота, все с двумя извилинами, понятно, чего им не качаться. Но Кела-то – умный. Он книг больше прочел, чем они все. И туда же – здоровое тело, бля, здоровый дух. И мне, бля, каждое утро гантели эти вонючие в постель сует! Представляешь? Я сплю, бля, а он – под жопу мне гантели! Дурдом…
Лапин смотрел в экран. Встал:
– Ушел я.
– Чего ты?
– Дело есть еще…
– Лап, чего ты сегодня такой?
– Какой?
– Ну… как побитый?
Лапин глянул на него и рассмеялся. Приступ истерического смеха заставил его согнуться.
– Ты чего? – не понимал Гена.
Лапин хохотал. Гена смотрел на него.
С трудом Лапин успокоился. Вытер выступившие слезы. Тяжело вдохнул:
– Все… ушел.
– А пивняк?
– Какой?
– Ну, ты же в пивняк меня позвал?
– Пошутил.
– Ну и шутки у вас, малэчык.
Лапин вышел.
На улице стемнело. И подморозило. Лужи потрескивали под ногами.
Лапин добрел до своего подъезда. Вошел. Вызвал лифт. Посмотрел на стену. Там были знакомые граффити. Две из них – ACID ORTHODOX и РАЗРУХА-97 принадлежали Лапину. Он заметил новую надпись: УРАЛ, НЕ БОЙСЯ ПРОСНУТЬСЯ.
Черный фломастер. Аккуратный почерк.
Диар
8.07.
Киевское шоссе. 12-й километр.
Белая «Волга». Свернула на лесную дорогу. Проехала триста метров. Свернула еще раз. Встала на поляне.
Березовый лес. Остатки снега. Утреннее солнце.
Из кабины вышли двое.
Ботвин: 39 лет, полный, блондин, голубые глаза, добродушное лицо, спортивная сине-зеленая куртка, сине-зеленые штаны с белой полосой, черные кроссовки.
Нейландс: 25 лет, высокий, худощавый, блондин, решительно-суровый, голубые глаза, острые черты лица, коричневый плащ.
Они открыли багажник. Там лежала Николаева: 22 года, смазливая блондинка, голубые глаза, короткая лисья шуба, высокие сапоги-ботфорты черной замши, рот залеплен белым пластырем, наручники.
Вытащили Николаеву из багажника. Она сучила ногами. Подвывала.
Нейландс достал нож. Разрезал шубу на спине. И на рукавах. Шуба упала на землю. Под шубой было красное платье. Нейландс разрезал его. Разрезал лифчик.
Средних размеров грудь. Маленькие соски.
Подвели к березе. Стали привязывать.
Николаева нутряно завопила. Забилась в их руках. Шея и лицо ее побагровели.
– Не туго. Чтоб дышала свободно. – Ботвин прижимал дергающиеся плечи к березе.
– Я туго не делаю. – Нейландс сосредоточенно работал.
Закончили. Ботвин достал из машины продолговатый белый футляр-холодильник. Открыл. Внутри лежал ледяной молот: аккуратная увесистая головка, деревянная рукоять, сыромятные ремешки.
Нейландс вынул из кармана рублевую монету:
– Орел.
– Решка, – примеривался к молоту Ботвин.
Нейландс подбросил монету. Упала. Ребром в снег.
– Вот тебе, бабушка, и женский день! – засмеялся Ботвин. – Ну что, вторую?
– Ладно, – махнул рукой Нейландс. – Стучи.
Ботвин встал перед Николаевой.
– Значит, детка моя. Мы не грабители, не садисты. И даже не насильники. Расслабься и ничего не бойся.
Николаева скулила. Из глаз ее текли слезы. Вместе с тушью ресниц.
Ботвин размахнулся:
– Гово-ри!
Молот ударил в грудину.
Николаева крякнула нутром.
– Не то, детка, – покачал головой Ботвин.
Размахнулся. Солнце сверкнуло на торце молота.
– Гово-ри!
Удар. Содрогание полуголого тела.
Ботвин и Нейландс прислушались.
Плечи и голова Николаевой мелко дрожали. Она быстро икала.
– Мимо кассы, – хмурился Нейландс.
– На все воля Божья, Дор.
– Ты прав, Ыча.
В лесу перекликнулись две птицы.
Ботвин медленно отвел в сторону молот:
– Детка… гово-ри!
Мощный удар сотряс Николаеву. Она потеряла сознание. Голова повисла. Длинные русые волосы накрыли грудь.
Ботвин и Нейландс слушали.
В посиневшей груди проснулся звук. Слабое хорканье. Раз. Другой. Третий.
– Говори сердцем! – замер Ботвин.
– Говори сердцем! – прошептал Нейландс.
Звук оборвался.
– Было точно… подними голову. – Ботвин поднял молот.
– Сто процентов… – Нейландс зашел сзади березы. Приподнял голову Николаевой, прижал к шершавому холодному стволу. – Только – деликатно…
– Сделаем… – Ботвин размахнулся. – Гово-ри!
Молот врезался в грудину. Брызнули осколки льда.
Ботвин прильнул к груди. Нейландс выглянул из-за березы.
– Хор, хор, хор… – послышалось из грудины.
– Есть! – Ботвин отшвырнул молот. – Говори, сестричка, говори сердцем, разговаривай!
– Говори сердцем, говори сердцем, говори сердцем! – забормотал Нейландс. Стал суетливо рыться по карманам: – Где? Где? Куда… ну где?
– Погоди… – захлопал себя по карманам Ботвин.
– Тьфу, черт… в машине! В бардачке!
– Блядь…
Ботвин метнулся к «Волге». Поскользнулся на мокром снегу. Упал. На грязную бурую траву. Быстро подполз к машине. Открыл дверь. Выдернул из бардачка стетоскоп.
Звук не прерывался.
– Скорей! – выкрикнул Нейландс фальцетом.
– Зараза… – Ботвин подбежал. Грязной рукой протянул стетоскоп.
Нейландс сунул концы в уши. Прижал стетоскоп к фиолетовой грудине.
Оба замерли. Далеко пролетал самолет. Перекликались птицы. Солнце зашло за тучу.
В груди у Николаевой хоркало. Слабо. Равномерно.
– Ди… ро… аро… ара… – зашептал Нейландс.
– Не горячись! – выдохнул Ботвин.
– Ди… ди… ар. Диар. Диар. Диар! – облегченно выдохнул Нейландс. Скинул стетоскоп. Протянул Ботвину.
Тот неловко вставил в уши. Пухлая грязная рука прижала черный кругляшок к грудине.
– Ди… эр… ди.. эро… диар. Диар. Диар. Диар.
– Диар! – кивал худощавой головой Нейландс.
– Диар, – улыбнулся Ботвин. Провел выпачканной в земле рукой по лицу. Засмеялся. – Диар!
– Диар! – Нейландс хлопнул его по плечу.
– Диар! – Ботвин ответно стукнул в грудь.
Они обнялись. Покачались. Оттолкнулись друг от друга.
Нейландс стал резать веревки. Ботвин кинул молот в футляр. Снял с себя куртку.
Освободили бесчувственную Николаеву от веревок. И от наручников. Завернули в куртку. Подняли. Понесли к машине.
– Молот не забудь, – сопел Ботвин.
Уложили Николаеву на заднее сиденье.
Нейландс захватил футляр с молотом. Кинул в багажник.
Ботвин сел за руль. Завел мотор.
– Погоди. – Нейландс шагнул к березе. Расстегнул брюки. Расставил ноги.
Николаева слабо застонала.
– Очнулась. Диар! – улыбнулся Нейландс.
Струя мочи ударила в березовый ствол.
