Текст книги "Там, где победил коммунизм"

Автор книги: Владимир Фильчаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Фильчаков Владимир
Там, где победил коммунизм

В. Фильчаков

Там, где победил коммунизм

Я проснулся, как всегда, от монотонного гудения за стеной. Сосед страдал с похмелья. Он стонал непрерывно, прерываясь только для того, чтобы вдохнуть воздух. С этим ничего не поделаешь, этот стон будит меня каждое утро. Звукоизоляция в доме никуда не годная. Я знал, что до шкафа доставки соседу нужно пройти несколько шагов, но у него зверски болит голова, вставать не хочется, идти не хочется, ничего ему не хочется, хочется только стонать.

Я встал, подошел к стене и изо всей силы стукнул по ней кулаком. Стена затряслась, посыпалась известка. Стон сделался на полтона ниже, но не прекратился. Интересно, почему бы ему не поставить кровать рядом со шкафом доставки? Проснулся, протянул руку, нажал несколько кнопок и вот оно – спасительное лекарство, и ты снова пьян, потому что трезвым ты был только в детстве, что, впрочем, не бесспорно. Я стукнул в стену еще раз, постоял немного. Стон почти совсем утих. Я удовлетворенно кивнул и пошел умываться.

Нет, эта их автоматизация меня доконает, честное слово. Заходишь в ванную и включается свет. Подносишь руки к крану и начинает течь вода. Именно такой температуры, какую ты любишь и какую установил однажды на кнопочном пульте. Убираешь руки – вода течь перестает. А пока ты здесь умываешься, в квартире уже хозяйничает горничная, которая никакая не горничная, а робот в виде девушки, и ты знаешь, что когда ты выйдешь из ванной умытый и причесанный, горничной уже не будет, а в комнате все будет сверкать чистотой и все разбросанные тобой вещи будут лежать аккуратно, и постель твоя будет заправлена как в казарме – без единой морщинки и со свежими простынями, а на столе тебя будет ждать завтрак – кофе и булочки с маслом из шкафа доставки. И платить ни за что не надо! То есть совсем не надо – все бесплатно. У них здесь все бесплатно. У них деньги исчезли за ненадобностью что-то около двухсот лет назад.

Я без аппетита позавтракал, швырнул поднос с посудой в утробу утилизатора, сел в кресло, которое тут же приняло форму моего тела и посмотрел на кровать. Над такой кроватью земные инженеры бьются уже два года и ничего у них не получается, а здесь – вот оно, чудо техники. Ложишься на эту кровать и все. Можешь не шевелиться до утра, ни одна часть тела не затечет. Неудивительно, что здешние жители и вставать-то с кроватей не хотят, они большую часть жизни проводят в кровати, некоторые, говорят, даже унитаз приспосабливают к кровати, чтобы не вставать по нужде. А если рядом с кроватью установить шкаф доставки...

Кстати, о шкафе доставки. Такое чудо на Земле тоже недоступно. Обыкновенный металлический шкафчик с пультом из десятка кнопок и небольшим дисплеем, внутри – пусто. Ни к какому лифту он не подключен, и как в нем оказывается то, что ты заказываешь на пульте – неизвестно. Заказать можно все что угодно – еду, выпивку, одежду, предметы гигиены – через пять секунд можешь открывать шкафчик и забирать заказ. Есть еще один шкаф – утилизатор. Все, что туда ни положишь, исчезает бесследно. И каким образом – непонятно.

Еще одна интересная штука – телевидение. Их телевидение в нашем понимании и не телевидение вовсе. Телепередач у них нет, зато есть кое-что другое. Ну, например, захотелось тебе побывать на выставке (да, у них здесь еще есть художники и скульпторы, работают себе из любви к искусству). Нажимаешь на кнопочку и твоя комната исчезает, остается только кресло, если ты сидишь в кресле, или кровать, если ты лежишь на кровати, а вокруг – помещение выставочного зала. Нажимаешь на кнопочки и "двигаешься" по залу. Эффект – потрясающий. Наше, земное телевидение тоже дает эффект присутствия, но почему-то постоянно помнишь о том, что это всего лишь эффект, а тут забываешь обо всем на свете. Мало того, можешь даже потрогать экспонаты, осязательный эффект тоже присутствует. Можешь посмотреть старые фильмы, если совсем обалдел от скуки. Фильмы действительно старые, последний фильм на планете был снят сто восемьдесят лет назад, и это такая дрянь, что хочется плеваться. Видно, что создатели фильма вымучивали его из себя, высасывали из пальца, словно отбывали повинность.

Кстати, о повинности. У них есть закон, обязывающий граждан отбывать ежедневную трудовую повинность. Каждый законопослушный гражданин должен ежедневно отсидеть где-нибудь один час. Вот только где ему, бедолаге, сидеть? Ни одного учреждения на планете не осталось, а на заводах делать совершенно нечего, там роботы прекрасно справляются. Поэтому закон не действует. Даже законодатели не собираются на заседания, и закон о трудовой повинности отменить некому. Все сидят по домам и дышат свежим синтетическим воздухом. Чем занимаются? Неизвестно. Мой сосед, например, беспробудно пьет, а по утрам страдает от головной боли.

Словом, здесь создано истинно справедливое общество, реализована вековая мечта земного человечества. Здесь нет войн, потому что не за что воевать; здесь никто никого не притесняет и не угнетает, потому что незачем кого-то притеснять и угнетать; здесь тихо, мирно и благопристойно. До тошноты благопристойно. Здесь мино соседствуют две цивилизации – человеческая и машинная. Роботы производят себе подобных и с этой точки зрения являют собой подобие жизни, роботы обслуживают породившую их цивилизацию и ни на что не претендуют. Человек же, тот самый человек, который и здесь когда-то звучал гордо, всем доволен и тоже ни на что не претендует.

Поначалу мне было интересно. Потом мой интерес постепенно испарился, и теперь мне нестерпимо скучно. Не хочется ничего. Все здесь я уже видел, осязал и обонял. Здесь решительно ничего не происходит, если не считать постоянного воя за стеной.

Я открыл шкаф, достал передатчик, включил. По экранчику пошла рябь, загудел зуммер вызова. С некоторых пор я каждое утро связываюсь с "Лучом" и прошу забрать меня отсюда. Отвечает обычно Гарик Воротков. Вот и сейчас на экранчике появляется его лицо, он узнает меня и лицо его приобретает недовольное выражение.

– Привет, – говорит он без энтузиазма. – Что скажешь?

– Привет Гарик, – говорю я. – Ты уже выслал челнок?

Гарик кривит лицо, косит глазами и не смотрит на меня.

– Выслал, – наконец отвечает он. – Открывай дверь, встречай.

– Гарик, – молю я, – ну сил же никаких нет, я с тоски здесь помру. Почему меня послали сюда, почему не на Боргей?

– На Боргей практикантов не посылают, сколько раз тебе говорить, устало отвечает Гарик, – там работают профессионалы.

– Плевал я на профессионалов, я сам почти уже профессионал.

– Вот именно – почти. Вот когда станешь...

– Гарик, – говорю я с восторгом. – Ты – свинья!

Гарик грустно соглашается со мной, смотрит уныло.

– Ты задание выполнил? – вопрошает он.

– Выполнил! – вру я.

– Отчет? – вопрошает Гарик.

– Я напишу, вот ей-Богу, напишу. Только не здесь. Вот прилечу и сразу засяду писать.

– Врешь ты, – вздыхает Гарик. – Задания ты не выполнил.

– А чего тут выполнять? Все и так ясно...

– Ничего не ясно! – режет Гарик. – Рождаемость упала практически до нуля, а почему? Почему, я у тебя спрашиваю?

– Какая тут может быть рождаемость? – в отчаянии говорю я. – Они же дрыхнут целыми днями и ночами, им же на все наплевать, в том числе и на рождаемость.

Гарик отрицательно качает головой.

– Это не аргумент.

– Как же не аргумент? Как же не аргумент? У них нет сексуальных потребностей...

– А почему? – вкрадчиво спрашивает Гарик. – Куда делись у них сексуальные потребности? Почему у них остались потребности в пище, и совершенно исчезли потребности сексуальные? Куда они делись? Объясни мне, темному.

Я промолчал.

– Не можешь объяснить, – с удовлетворением констатировал Гарик. Поэтому челнок я тебе не вышлю. У тебя все?

Я снова промолчал.

– Я спрашиваю, у тебя все?

– Я вчера видел здесь девушку, – нехотя сказал я. – Красивую.

– Робот?

– Нет, кажется. Не похоже. Роботов я здесь повидал, они все постные какие-то, бледные. Нет, это девушка.

Гарик весь подобрался.

– Ну, – выдохнул он. – И ты хочешь отсюда уехать?

– Брось, Гарик. Это же кто-то из наших. Здесь нет таких девушек. Каждую здешнюю девушку троим мужикам не обхватить, а эта стройная. На Лидку похожа, только это не Лидка, я разглядел.

– Коля, – проникновенно сказал Гарик, – я клянусь тебе своей бородой, – он подергал гладкий подбородок, – что в городе из наших никого, кроме тебя нет.

– Я на твою бороду... – начал я.

– Хорошо, – оборвал Гарик. – Чем поклясться?

– Гарик, миленький, – сказал я безнадежно, – чем бы ты не поклялся, все равно соврешь, ведь у тебя же ничего святого нет, ты же не человек, ты машина, в тебе же жалости ни на грош...

– Ну, заныл, – Гарик махнул рукой. – Завел свою песню. В общем так. Что бы ты там ни думал обо мне, я тебе официально, слышишь, официально заявляю, – он поднял палец, – в городе никого из наших нет. Кроме тебя, естественно. Понял?

Я уныло покивал. Не прошибешь его ничем. Я сказал:

– Нехороший вы человек, Игорь Валентинович. Спорим на сто экю, что это кто-то из наших?

– Спорим! Сейчас только кого-нибудь в свидетели позову...

– Нехороший вы человек, Игорь Валентинович, – повторил я и отключился. Врет Гарик. Для него сто экю проспорить – раз плюнуть, зарплата позволяет. Он эти сто экю потом отдаст и по плечу похлопает, и улыбнется своей улыбочкой, и скажет что-нибудь обидное, и получится, что эти сто экю он заплатил мне за то, чтобы я тут сидел и выслеживал девушку, и разгадывал загадку о снижении рождаемости. Плевал я на твои сто экю!

Девушку я видел не только вчера. Я ее почти каждый день вижу, во время утренних пробежек. Я, когда почувствовал, что начинаю полнеть от неподвижного образа жизни, начал бегать по утрам. Не хватало мне растолстеть здесь и стать предметом насмешек на "Луче". Поэтому я бегаю подолгу, до седьмого пота. И вот однажды бегу это я по пустынной улице, мимо домов без окон, и вижу: девушка! Я даже остановился от неожиданности. А она махнула платьем и завернула за угол. Пока я вышел из столбняка, пока добежал до угла, ее и след простыл. Померещилось, думаю. Не ходят здесь девушки по улицам, тем более такие стройные и длинноволосые. Здесь даже роботы по улицам не ходят, здесь никто по улицам не ходит, откуда же здесь взялась девушка? Потом я сообразил, что это кто-то из наших, я ее не знаю, она, должно быть, недавно прилетела, и бросили ее мне на помощь, выяснять, почему рождаемость упала. Потом я еще раза три-четыре ее видел, и все издалека. Один раз она обернулась, и не могла меня не заметить, я ей даже рукой помахал, но она не остановилась и скрылась за углом. Ну, я за девушками не привык бегать, не хочет знакомиться, не надо. Правда сейчас Гарик все-таки заронил во мне сомнения – а вдруг как он не врет, и это абориген? На робота она не похожа, это точно, роботы так плавно не ходят, и бедрами так не покачивают. Так что же это – живой человек, один из немногих на этой планете, кто не растолстел от многогодовой неподвижности, не расползся до безобразия, приобретя форму кровати? Или это мираж? А ведь надо это выяснить, потому что если я открою здесь нормальных людей, это будет настоящим открытием, таким открытием, что можно будет до конца дней почить на лаврах. И никто не будет смотреть на меня с неудовольствием, это я о Гарике говорю. И будут брать у меня интервью толпы осатанелых корреспондентов, и тыкать мне в лицо микрофоны, а я буду важно вещать...

Размечтался. Тут загудел местный вызов, и я вздрогнул, нащупал пульт, включил звук.

– Ниокол-а! – позвал голос. Это Сип, абориген, мы с ним иногда общаемся. Это я зову его Сипом, про себя, для краткости, а настоящее имя его Сиипоа. Он может позвонить в любое время суток, для него что ночь, что день, вот сейчас он проснулся, пожевал мятную резинку, и захотелось ему мне что-то сказать. Я включил изображение и в комнату "въехала" гигантская кровать с Сипом, жирное лицо которого расплывалось в улыбке. Мы обменялись церемонными приветствиями и Сип начал:

– Ты опять сидишь? Почему ты не лежишь? Сидеть – не функционально.

– А надоело мне лежать, я и сел, – ответил я. – Пусть не функционально, а что делать, если хочется посидеть?

– Странный ты человек, Ниокол-а, не от мира сего.

– Да, я не от мира сего, – согласился я.

– Ладно. Ты видел мою последнюю картину? – Сип был художником. Одним из немногих.

– Какую?

– Девушка в пене.

– В ванне, что ли?

– В ванне, – обиделся Сип. – Скажешь тоже. В пене прибоя.

– Не видел. Покажи.

Сип засмущался, зарделся, спрятал глазки в складках жира. Сейчас надо будет полчаса уламывать его, чтобы показал картину, не стеснялся.

– Ну давай, Сиипоа, покажи, а то мне на пробежку пора.

– На пробежку? – не понял Сип.

– Ну да. Это такой вид медитации.

– Научи.

– Не отвлекайся, пожалуйста. Потом, как-нибудь, покажу. Где твоя картина?

Сип еще десять минут поломался, потом сжалился надо мной.

– Смотри.

Вместо кровати Сипа передо мной оказалась картина. Обнаженная девушка бежит прямо в пенную волну, ее видно сбоку, волна охватывает ее, осыпая пеной. Здорово нарисовано, я не знаток живописи, но, по-моему, здорово. Правда, руки у девушки несколько странно поставлены и напряжены, и длинные волосы как-то неподвижны, а в остальном – хорошо.Хорошо. Я так и сказал Сипу. Он совсем засмущался, совсем зарылся в складках жира, даже хрюкнул от удовольствия.

– Ты первый зритель, Ниокол-а, – сказал он.

– Спасибо. Можешь выставить ее, не стесняйся. Оценят. Ей-Богу, оценят. Слушай, Сиипоа, а ты купался в море?

– В море? Купался.

– В настоящем?

– Зачем же в настоящем? Там микробы и вообще, температура воды...

– Понятно. А прототип у твоей девушки есть?

– Прототип? Есть.

– Ну? – я насторожился. – И как ее зовут?

Сип застеснялся. Он вообще очень стеснительный, этот художник. Начал лепетать что-то невразумительное. Я махнул рукой. И тут во мне что-то словно бы щелкнуло.

– Ну-ка, – говорю, – покажи-ка еще раз картину.

Сип включил картину, а я впился глазами в лицо девушки. Так и есть! Это же моя девушка!

– Слушай, Сиипоа, где ты с ней познакомился?

Сип опять залепетал что-то. Это было слишком даже для стеснительного Сипа. Что-то он такое скрывает. Так. Надо эту девушку найти и познакомиться. Сегодня же.

– Ладно, Сиипоа, – сказал я, – мне пора. Прощай.

Я отключился прежде, чем он успел пристать ко мне с пробежкой как новым видом медитации, одел трусы и майку, натянул кроссовки и вышел из комнаты. Спустился по тускло освещенной лестнице, прошел по полутемному вестибюлю и оказался на улице. Здесь все было заковано в сталь и бетон, заковано настолько прочно и основательно, что не было ни одного деревца, ни одного кустика и ни одной травинки. Слепые прямоугольные дома, настолько похожие друг на друга, что мне когда-то пришлось поставить крестик на своем доме, чтобы не заблудиться. И полная тишина. На улицах нет ничего и никого. Я побежал, сначала медленно, разминаясь, потом все быстрее и быстрее. Вдох, выдох, вдох, выдох. И тут что-то мелькнуло в боковой улице, что-то необычное. Я пробежал по инерции вперед, затормозил, вернулся и увидел ее. Она стояла посреди улицы, подставив лицо солнцу. Ее стройную фигуру облегало темно-фиолетовое платье, длинные рыжеватые волосы разметались по плечам. Я тихо подошел и остановился рядом. Она не заметила моего появления, продолжала стоять с закрытыми глазами.

– Здравствуйте, – тихо сказал я по-русски. Она открыла глаза, посмотрела на меня недоумевающе. – Здравствуйте, – повторил я.

– Не понимаю, – отозвалась она на местном языке чистым и мелодичным голосом.

– Здравствуйте, – в третий раз сказал я, на этот раз по-саонейски.

– Здравствуйте, – ответила она приветливо и улыбнулась.

Кто же она такая, лихорадочно думал я. Наша, но скрывает это от меня? Почему? Абориген? Но откуда здесь такие аборигены? Робот? Роботы тоже улыбаются, но совсем не так, а механически. И голос у роботов синтетический, только полный дурак может спутать, а у нее голос нормальный, человеческий.

– Меня зовут Ниокол-а, – представился я. – А вас?

– Меня? – она кокетливо улыбнулась. – А как бы вы хотели?

Играет, подумал я. Что ж, попробуем угадать.

– Вам очень подошло бы имя Ионелла, – сказал я наобум.

– Ионелла, – повторила она. – Какой вы догадливый. Меня действительно зовут Ионелла.

Она засмеялась, показав ослепительно белые зубы. Надо же, угадал. Поразительно. И все-таки не может быть она аборигеном, невозможно это. А вот мы ее сейчас проверим.

– Дура ты, – сказал я по-русски, глядя ей в глаза. – Полная, набитая дура.

У нее в глазах мелькнуло непонимание и только. Она выжидательно улыбнулась. Великая актриса? Зачем сюда прислали великую актрису? Ведь ни одна земная девушка не может иметь такое самообладание, если только она специально не обучена. Но зачем? Значит, она действительно не понимает по-русски?

– Ты говоришь на непонятном языке, – сказала она, вовсю кокетничая. – Что такое "Дуура"?

– Да так, – нехотя отозвался я. – Я пошутил.

– Вообще ты какой-то странный, – она оглядела меня с ног до головы. – Что это за одежда на тебе?

Я посмотрел на себя. Трусы, майка, кроссовки. Да, на Саонее такую одежду не носят. Здесь носят... Хм, что же здесь носят? А ничего. Ничего здесь не носят, потому что никуда не выходят.

– Ты тоже выглядишь странно.

– Я? – она снова засмеялась. – Ничего странного. Я должна нравиться.

– Кому? – обалдело спросил я.

– Тебе.

– Мне?

– Ну да, тебе. Пойдем?

– Куда?

– А куда хочешь. Где ты живешь? Там? Пошли туда.

И она пошла, слегка покачивая бедрами. Я постоял немного и поплелся за ней. Красивая. Даже очень красивая. Невероятно красивая. Таких здесь быть не должно. Но она есть. Идет себе, оглядывается и лукаво улыбается. А я, дурак, язык проглотил, и что сказать – не знаю. Идиотское положение. И я ничего лучше не придумал, как промычать:

– Э... А куда мы идем?

– А все равно. К тебе. Ко мне. Хочешь ко мне?

Я глупо кивнул. Что-то слишком все просто получается. Но я уже был немного влюблен в нее и махнул рукой. Мы подошли к безликому дому, вошли в подъезд, поднялись на второй этаж. Она открыла дверь и приглашающе помахала рукой. Я вошел. Комната была стандартная, точь-в-точь как моя. Она закрыла дверь и подошла ко мне вплотную.

– Ну, – сказала она шепотом, – ты поцелуешь меня или нет?

Потом я лежал рядом с ней, гладил ее по плечу и шептал ласковые слова. Нет, оказывается и здесь можно жить! А завтра я позвоню Гарику и попрошу продлить срок моего пребывания на Саонее, и посмотрю, как будет вытягиваться его лицо. Я представил себе это зрелище и счастливо улыбнулся.

– Ты улыбаешься, милый, – сказала Ионелла. – Ты счастлив?

– Да. О, да!

Мы полежали еще, а потом я попросил:

– Расскажи мне о себе. Кто ты, откуда здесь взялась?

Я ожидал услышать какую-нибудь потрясающую историю о совершенно неизвестной на Земле расе Саонейцев, сохранившей свой первоначальный облик благодаря чему-то там такому... этакому... Но Ионелла сказала:

– Тебе будет не интересно.

– Ну почему же не интересно, – возразил я. – Очень даже наоборот.

– Странный ты, – она погладила меня по голове, поцеловала и продолжала: – Это никому не интересно.

– Что ты говоришь? Мне – интересно. Расскажи.

– Ну, если ты так настаиваешь... Я – модель Р-727, запущена в серию три года назад...

Меня затрясло. Я вскочил, дико уставился на нее. Она замолчала, жалко улыбнулась.

– Ты врешь! – выкрикнул я. – Ты врешь!

– Я никогда не вру, – ответила она.

У меня потемнело в глазах, все поплыло, завертелось в бешеной пляске. Очнулся я на улице. Я бежал в чем мать родила, а в голове глухо стукало в такт шагам: "Р-727... Р-727... Р-727..." Скоро я сообразил, что бегу совсем в другую сторону, остановился и затравленно огляделся. Туда! Я снова побежал, влетел в вестибюль, сбил с ног кого-то, кажется робота-горничную, вбежал в свою комнату, упал на кровать... Сколько я лежал, не помню. Меня непрерывно трясло. Я взглянул на свои руки и увидел, как они дрожат. Подскочил к шкафу доставки, с трудом набрал шифр, выхватил бутылку коньяку, кое-как совладал с пробкой и присосался к горлышку. Коньяк обжег горло, пищевод и желудок. В голове помутилось. Я отбросил бутылку, когда в ней осталось коньяку только на три пальца, сел и стал тупо смотреть в стену. Что-то загудело, но я не обратил внимания, мне казалось, что гудит в голове. Стало немного легче, руки перестали дрожать. Я поднял бутылку, допил остатки и почувствовал себя пьяным. Гудение продолжалось. А, это вызов с "Луча". Я тупо улыбнулся, достал передатчик, включил. На экране появилось лицо Гарика.

– Ты где пропадаешь? – поинтересовался Гарик и затараторил: – Мы нашли еще один спутник. Слышишь, старик? Спутник. Саонейский. Живой. Ты слышишь? Это первый живой спутник, старик! Он передает информацию на Саонею! Это открытие, старик!

Он наконец заметил мое лицо, замолчал, а потом сухо добавил:

– Если тебе интересно, конечно.

– Мне интересно, – пролепетал я заплетающимся языком. – Мне дико интересно. Продолжай.

– Ты что, пьян, что ли? – Гарик вглядывался мне в лицо.

– Да, – сказал я и глупо ухмыльнулся. – Я пьян как зюзя. Я только что высосал бутылку коньяку.

– Что случилось?

– Что случилось? А случилось вот что. – Я встал, схватил передатчик, и, потрясая им, заорал: – Я знаю, почему упала рождаемость! Понял? Я это знаю. Понял? И я тебе вот что скажу, слушай меня внимательно: если через час, слышишь, через час, здесь не будет челнока, я тебе морду набью. Понял?

Я поднял передатчик над головой и со всего размаху швырнул на пол. Передатчик оказался крепким и не разбился. Мало того, он даже не отключился. Он валялся на полу и на экране виднелась бесконечно удивленная физиономия Гарика.

– Ты понял меня? – сказал я этой физиономии. Губы Гарика зашевелились. Он что-то сказал, но я не услышал, значит, звук в передатчике все-таки испортился. Я повалился на кровать и отключился.