Текст книги "Катализатор"

Автор книги: Владимир Фильчаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Фильчаков Владимир
Катализатор

День не задался с раннего утра, когда ни свет ни заря начал орать Куся. Я запустил в него тапкой и, как всегда, не попал. Котище замолчал, будто его убили, но уснуть я уже не смог. Точнее, уснул как раз тогда, когда надо было уже вставать. Днем у меня было столько работы, что оставалось хлопать глазами от удивления и разводить руками – у компьютерщика такое возникает только в моменты великих авралов или жутких катастроф, когда 'летит' сеть, 'падает' сервер и приходится устанавливать программное обеспечение заново, а затем восстанавливать базы данных из архивов. Ничего подобного сегодня не случилось, но попотеть пришлось. Я был нужен всем и каждому: кто-то нажимал не ту клавишу, кто-то никак не мог выбрать из двух кнопок 'Да' и 'Нет', кто-то пытался сообразить, как выделить цветом ячейку в таблице, а кто-то, совсем уж 'зациклившись', спрашивал, как изменить размер шрифта в тексте.

Вечером, возвращаясь с работы, я прятал нос в шарф, ежился от осеннего ветра и предвкушал, как приду в теплую квартиру, приму горячий душ, поужинаю жареными пельменями, и вытяну ноги перед телевизором. В полутемной подворотне, ведущей во двор моего дома, на меня налетел кто-то черный и страшный, дохнул перегаром и хрипло сказал:

– Витька, это ты? Как хорошо, что это ты! – он задыхался от быстрого бега. – На-ка, возьми!

Он протянул мне что-то, завернутое в тряпицу. И только тогда я узнал его. Это был Сашка Шмыгин, мой одноклассник. Я много лет не видел его, только слышал, что он связался с плохими людьми, сильно пил и два раза сидел.

– Бери, же, ну! – отчаянно вскричал он, дернул меня за рукав и я заметил, что у него совершенно затравленные, безумные глаза. – Бери, говорю! У меня нет времени. Потом к тебе придут, передадут привет от меня, отдашь. Или я сам приду. Понял?

Он рванулся в сторону двора, оставив у меня в руках что-то тяжелое и твердое. Однако уйти ему не удалось. Навстречу выскочил молодой парень в кожаной куртке, нацелил пистолет. Сашка рванулся назад, но с улицы в подворотню вошел еще один, постарше, в черном плаще. В руках у него тоже был пистолет.

– Стоять, Шмыгин! – крикнули оба одновременно.

– Вы арестованы! – сказал тот, кто вошел с улицы, и рядом с пистолетом блеснули наручники.

– Стою, стою, – хмуро сказал Сашка, подняв руки и криво усмехаясь.

Двое подошли к нему, защелкнули наручники, обыскали. Старший повернулся ко мне и рявкнул:

– Ваши документы!

– Я... Эээ... Простите, но я не ношу с собой документы. – Хотя, погодите... – Я начал хлопать рукой по карманам, со страху не вспомнив сразу, где портмоне. В левой руке я держал то, что мне вручил Сашка. Я вытащил из портмоне пропуск с фотографией, протянул старшему, ловко и незаметно положив переданный мне предмет в карман. Что-то подсказало мне, что не нужно отдавать его этим людям, которые, судя по всему, и не подозревали о его существовании.

Старший придирчиво изучил пропуск, протянул мне.

– А... – сказал я неуверенно. – А ваши документы, простите?

Сашка презрительно хмыкнул и отвернулся. Мне в лицо ткнули красной книжечкой, я скосил глаза и ничего, конечно же, не смог разглядеть.

– Вы знакомы с этим человеком? – уже менее сурово спросили меня.

– С этим? – я растерянно всмотрелся в знакомое лицо. – Впервые вижу! – я даже позволил себе надменно поджать губы.

– А вы, Шмыгин?

– Я не знаю его! – неожиданно громко заорал Шмыгин. – Давайте, ведите на нары! Я есть хочу! – Он ухмыльнулся совершенно безобразно.

– Есть он хочет! – хохотнул старший. – Потерпишь до завтра! Пошли!

– Что значит до завтра! – возмутился Шмыгин.

– Пошли, пошли.

Шмыгина увели, и я остался один в подворотне, сжимая в кармане твердый и тяжелый куб, холодящий руку сквозь тряпицу. От встречи осталось тяжелое, неприятное чувство. Я встретил старого школьного приятеля, с которым когда-то так весело было проводить время, и который предстал сейчас в виде отвратительного уголовника. И, кроме того, я стал соучастником преступления. Разве не следовало отдать предмет милиционерам? Ведь Шмыгин его у кого-нибудь украл? Размышляя таким образом, я было повернул назад, чтобы остановить милиционеров, сдать им так некстати оказавшуюся у меня в руках вещь. Мои сомнения разрешились очень просто – я сказал себе: "Какого черта?" и пошел домой.

Моя квартира – это однокомнатный осколок трехкомнатных апартаментов, образовавшийся после развода. У меня не то, чтобы совсем по-холостяцки, но около того. Старый диван с французской раскладушкой, уже несколько облезлый и помятый, платяной шкаф, полка с любимыми книгами, дубовый стол с компьютером, видавшим многие виды, ламповый цветной телевизор на трехногом столике и два стула – вот и вся обстановка.

Я положил сверток на стол, постоял над ним минуту, разглядывая синюю клетчатую ткань и аккуратные узелки, тихо выругался, и отправился в ванную. Горячая вода, жесткая мочалка и мягкое мыло смыли с меня неприятный налет недавней встречи, я взбодрился и даже принялся что-то насвистывать. Выключив воду, я распахнул настежь дверь, чтобы проветрить ванную, – вентиляция не работает, и никак не дойдут руки ее прочистить, – и начал бриться. Я бреюсь по вечерам. Эта традиция восходит к тем блаженным временам, когда мы с Люсей безумно любили друг друга, а лезть с поцелуями к любимой женщине, будучи покрытым черными занозами щетины я считал зазорным. К тому же отпадала необходимость бриться по утрам, в спешке, когда от неосторожного движения остаются порезы на лице. Ирония судьбы – жены у меня уж нет, а привычка бриться по вечерам осталась...

Я намылил лицо, поставил на полочку баллончик с пеной и замер: мне показалось, что в ванную кто-то заглянул. В наступившей вдруг тишине я отчетливо услышал, как у нашего дома бурчит в водопроводных трубах, из неработающей вентиляции занесло обрывок какой-то популярной песенки...

– Ну, – сказал я неуверенно. – Куся, это ты?

Кстати, а где же Куся? Почему он не встретил меня, не путался под ногами, не мяукал просительно и требовательно? Ослабевшей рукой я положил безопасный 'Жиллетт', и вышел в комнату, чувствуя себя весьма гадко.

– Куся, рыжая сволочь, – почти шепотом произнес я, озираясь. – Ты где? Ты что, негодяй, обиделся, что ли? Вот еще, вздумал. Вылезай!

Кот обнаружился за диваном. Он сидел в узкой щели, нахохлившись, и глаза его совершенно безумно светились желтым светом.

– Эй, ты что? – спросил я, со страхом глядя в полутьму. – Я что-то не понял – ты от меня спрятался, что ли?

– Мя! – сдавленно отозвался кот и показал мне свои страшные клыки.

– Ладно, ладно, – согласился я. – Хочешь сидеть – сиди. Никто не неволит.

И тут я ясно ощутил, что сзади кто-то стоит. Сердце стукнуло в горле. Я повернулся, чувствуя, что душа уходит прочь, кто-то выдавливает ее из меня холодной рукой. Но никого сзади не оказалось.

– Ну, – пробормотал я, шумно выдохнув. – Ты, Куся, не дури там. Сидишь, боишься кого-то. Ты просто сдурел, или совсем чокнулся?

Я сходил в прихожую, потрогал засов, сходил в кухню, осмотрел окно, оно было плотно закрыто и заперто изнутри. Балконная дверь в комнате также заперта и не могла никого пропустить. Посмеиваясь над собой и втайне стеная от страха, я заглянул в шкаф, поворошил старые пальто. В квартире, кроме меня и кота, никого не было.

– Вылезай, Куся, – сказал я. – Бояться отменяется.

Куся мякнул что-то непонятное и остался в щели. Мне на глаза попался сверток. Я посмотрел на него, в нерешительности пожевал губами и быстро развязал узелки. Кубик оказался упакованным в пергаментную бумагу, причем на каждой грани было коряво написано: 'Не открывай!'. Когда я прикоснулся к бумаге, и она громко хрустнула, Куся за диваном издал сдавленный вопль и завозился, царапая когтями пол, словно пытаясь закопаться с головой.

– Эй, ты, там, – хрипло сказал я и прокашлялся. – Сиди тихо. Я и не открываю совсем.

Я придвинул стул и сел, не сводя глаз с кубика. Миллиметров пятьдесят на пятьдесят, не больше. Тяжелый, между прочим. А ну как – золотой?! Ну вот, ну вот. Конечно, так сразу и золотой. Брильянтовый. Или платиновый. Надо посмотреть. 'Не открывай', надо же! Я протянул руку и тут же отдернул ее. Мне вдруг показалось, что как только я разверну бумагу, куб вспыхнет желтым смертельным огнем и сожжет мне глаза.

Ну! Это с чего бы? Я решился, развернул бумагу и тихо выругался от восторга. Передо мной лежал кубик из чистого золота, как я и предполагал. Каждую грань делили на четыре части вдавленные линии, края куба были слегка закруглены. Два с половиной килограмма чистого золота! Я взял кубик дрожащими руками и принялся разглядывать. Вот так подарок от бывшего одноклассника! И тут я заметил, что на каждой грани очень тонко, едва заметно были выцарапаны неровные буквы: 'С', 'Л', 'Н', 'У', снова 'С' и 'А'. Чертовы уголовники! Испортили товарный вид! Ну да ладно, черт с ними, с уголовниками. Золото есть золото.

Я огляделся. За окном быстро темнело, нужно было зажечь свет. Я тщательно задернул шторы, включил лампочку под потолком и залюбовался кубиком. Золото блестело, сверкало и навевало радужные мысли. Это ж сколько денег можно получить за такую штуку? Просто уйма получается! Я поставил кубик на стол и потер руки. А Сашке скажу: что ты, мол, какой кубик? С ума сошел? Не видал я никакого кубика! Я опять алчно потер руки. Как же его продать? Распилить на части, или целиком, сразу? И, главное, кому? Я забегал по комнате, выбежал в кухню, успел мимоходом заметить, что на календаре остался не оторванным вчерашний лист – девятнадцатое октября, оторвал его, в спешке неровно, плюнул, и тут же забыл об этом.

Дверной звонок прозвучал так неожиданно, что я вздрогнул. По ногам вдруг прошел холод, в желудке неприятно заныло. Кого еще черт принес? Я никого не жду. Не открою! У меня на столе такое сокровище лежит... Спрятать! Немедленно! Я завернул кубик в бумагу и тряпицу, принялся озираться – куда спрятать? Поднял сиденье дивана и сунул сверток внутрь. Звонок не переставал звонить. По всему было видно, что человек за дверью знает – я дома, и не уйдет, пока ему не откроют. С самыми дурными предчувствиями я поплелся открывать.

На пороге стоял опрятный старичок в черном длиннополом пальто, фетровой шляпе и лайковых перчатках. Он ласково улыбался, топорща седую бородку клинышком.

– Что вам нужно? – неприветливо спросил я.

– Виктор Андреевич? – учтиво осведомился старичок. – Вы позволите войти?

– Что вам нужно-то?

– Вам, видите ли, привет от Шмыги... От Шмыгина Александра... эээ... Не помню отчества. Позвольте, все-таки, войти. Неудобно разговаривать через порог. Да и примета, говорят, дурная.

Я с неудовольствием посторонился, и старичок проник в квартиру. Он снял пальто, и при свете светильника в прихожей я убедился, что пальто у него чрезвычайно дорогое. Он повесил пальто на вешалку, шляпу положил на полочку, пригладил седой ежик на голове и прошел в комнату. На нем был безукоризненный черный костюм, галстук и штиблеты из крокодиловой кожи. По всему видно, что ко мне явился весьма богатый и почтенный джентльмен.

– Вы позволите присесть? – осведомился джентльмен. Он сел, не дожидаясь ответа, на один из стульев и благожелательно посмотрел на меня.

Я сел напротив.

– Вы, кажется, назвали Шмыгина? – как можно более равнодушно спросил я. – Привет изволили передать? А вы знаете, Шмыгина я уже лет десять не видел...

– Ну, так уж и десять! – старичок захихикал. – Не преувеличивайте, уважаемый Виктор Андреевич. – Не более полугода прошло. Не более. Да вы вспомните, вспомните. Октябрьский вечер. Холодно было. Почти как сейчас. Нет, сегодня гораздо теплее. Весна ведь. Птички чирикают. Но не важно! Помните – подворотня этого самого дома? Шмыгин передал вам узелок. Ну, вспомнили? Нет? Странно. – Он перестал улыбаться и глянул на меня подозрительно и, как мне показалось, с жалостью. – Плохая у вас память, дражайший Виктор Андреевич. Жаль. Очень жаль.

Он встал, посмотрел на меня сверху вниз и сурово сказал:

– Предмет надо вернуть!

– Какой предмет? – я разыграл безмерное удивление.

– Тот самый предмет, который вам передал Шмыгин, перед тем как его арестовали.

– Послушайте, – сказал я, вставая. – Никакого Шмыгина я в прошлом году не видал. Никакого предмета я от него не получал. Тут явно какая-то ошибка. Кто вам сказал, что Шмыгин передал мне что-то?

– А он и сказал. Шмыгин.

– Ну, он вам наврал. – Я пожал плечами.

Старичок целую минуту с интересом разглядывал меня. Потом веско произнес:

– Перед смертью не врут.

Наступила тишина. Мы смотрели друг другу в глаза, и я старался выдержать, не отвести взгляда. Мне это плохо удавалось. Мне казалось, что старик видит меня насквозь, что глаза выдают меня.

– Ну что ж, – он наконец отвернулся и зашагал в прихожую. – Нет, так нет. О чем, в самом деле, разговаривать?

Он надел пальто и шляпу, еще раз испытующе посмотрел на меня и сказал:

– Зря вы так, Виктор Андреевич. Я хотел по-хорошему. Неужели вы полагаете, что в этом городе кто-то согласится иметь с вами дело, когда вы решите продать предмет? Уверяю вас, вами могут заинтересоваться только органы правопорядка. А если за вас возьмется милиция, она вытянет из вас все потроха, не сомневайтесь. Впрочем, милиции это не удастся. Потому что потроха из вас вытянут совсем другие люди.

Он приподнял шляпу и вышел. Я потянул дверь на себя, чтобы запереться, но дверь неожиданно рванули снаружи, и она широко распахнулась. В проеме показались два здоровяка, которые бесцеремонно вошли, подхватили меня под руки и поволокли в комнату.

– Вытирайте ноги, – промямлил я в испуге.

Меня швырнули на диван. Один из вошедших, кавказец с густой бородой и сломанным носом, усмехнулся и сказал с сильным акцентом:

– Чувство юмора, да? Это хорошо. Весело будет.

– Ты, гнида! – прошипел второй, румяный и круглолицый, сжимая кулаки. Я скосил глаза на эти стенобитные машины. – Ты давай не крути тут! Где кубик?

– Кубик? – я поморгал, с тоской сознавая, что эти парни шутить не будут, и куб, скорее всего, придется отдать во избежание членовредительства.

– Да, кубик! – круглолицый схватил меня за горло, и у меня захрустели шейные позвонки.

– Ммм! Ммм, – замычал я, чувствуя, что сейчас задохнусь.

– Отпусти его, Сват, – сказал кавказец. – Он отдаст.

– Ммм! Ммм! – я попытался кивнуть, но у меня не получилось.

– Потому что если он не отдаст, – продолжал кавказец, доставая огромный прямой кинжал, – я отрежу ему яйца. Он же не хочет этого? – с этими словами он с деревянным стуком вогнал нож в столешницу.

У меня все плыло перед глазами, я чувствовал, что сейчас потеряю сознание. Я вяло шевелил руками, пытаясь дотянуться до шеи Свата. Он отпустил меня, когда я начал проваливаться в небытие. Я свалился на пол и минуты две дышал, хрипел и кашлял, сквозь кровавую пелену глядя на пришельцев, удобно расположившихся на диване.

– Ну, – услышал я голос кавказца. – Так тебе отрезать яйца или ты еще хочешь побыть мужчиной?

Я обессилено кивнул, а кавказец расхохотался.

– Это как же тебя понимать? Отрезать?

Я отрицательно замотал головой, попытался сказать, что отдам проклятый кубик, но не смог выговорить ни слова. Только указал на сиденье дивана. Они вскочили, отшвырнули диванные подушки.

– Вот он! – крикнул Сват. Он развернул тряпицу и бумагу, убедился, что это тот самый кубик и передал его кавказцу. – Ах ты, гнида! – ласково сказал он, нависая надо мной. – Что с тобой сделать? Ребра переломать? Или башку разбить, чтобы на всю жизнь дураком сделался?

– Оставь его, Сват, – проговорил кавказец. – Ты ему и так шею свернул, он неделю не сможет башкой ворочать.

– Ладно, живи, сморчок, – Сват усмехнулся, потрепал меня по щеке, потом слегка стукнул ладонью, отчего моя голова мотнулась, вызвав в шее дикую боль. – В другой раз отдавай по-хорошему, когда тебя вежливо просят. Понял?

Они ушли. Я с трудом доплелся до двери, запер засов, побрел в кухню, налил воды, потому что в горле горело. Я не смог запрокинуть голову, чтобы выпить воду – проклятый Сват действительно что-то свернул в позвонках, – пришлось наклонять назад туловище.

– Сволочи, – сипло сказал я и осекся.

Мне на глаза попался календарь, висевший на стене. На нем было седьмое апреля следующего года! Черт побери! То-то старичок что-то говорил про полгода. Только вот как же эти полгода вылетели у меня из памяти?

Я махнул рукой и побрел в комнату. С трудом сгибаясь, вернул подушки на место, сел и вдруг заплакал. Я не плакал с детства, с того далекого момента, когда меня побили мальчишки из соседнего двора. Слезы текли из глаз, я сотрясался в рыданиях. Меня ведь могли и убить! Запросто! Это большое счастье, что меня оставили в живых! Убили бы, и не поморщились. Слава Богу! Я жив. Какого черта я не отдал кубик сразу, зачем артачился, разыгрывал спектакль, дескать, я ничего ни про какой кубик не знаю, и знать не могу? Сиди теперь со свернутыми шейными позвонками и радуйся, что не убили. Боже мой! Что же такое? Свет в глазах меркнет. Я умираю, что ли? Вот, уже совсем темно. Ни зги не видать! Я слепну, да?

Я ощупал себя. Все на месте, руки-ноги шевелятся, шея болит нестерпимо. И темно. То есть совершенно темно, как в жестянке из-под чая. Господи! При чем чай?! Откуда он взялся? Темно же, темно! Свет погас. Ну да, а на улице что, тоже погас? И на улице. И во всем мире. Вот он, конец света на одну персону!

В кухне, в ящике стола есть спички. Зажечь, проверить, вижу ли я хоть что-нибудь. Я с трудом поднялся с дивана, побрел в сторону кухни, вытянутыми руками ощупывая воздух. Здесь должна быть стена. Но стены все нет и нет. Позвольте, где же она? Я остановился, постоял минуту, туго соображая, сделал еще несколько шагов, шаря в воздухе руками. Нет стены!

– Ну вот, – обиженно сказал я. – Жил себе, никого не трогал, никому не мешал. Так нет же! Приходят, пугают ножом и ломают шею. Так потом еще и слепоту нагоняют! Как это, я вас спрашиваю? Они же меня не били. Почему я ослеп? А это что? О! Я вижу! Вижу!

Где-то вдали, на пределе видимости, замаячил слабый огонек. Я пошел в ту сторону, не помня себя. Мне не сразу пришло в голову, что теперь, когда у меня появился этот кубик... то есть когда у меня отобрали этот кубик, двигаться на огонь может быть опасно так же, как космонавту на солнце. Я убавил шаги, принялся тревожно озираться. Но озираться было бесполезно – во всем мире не существовало ни одного источника света, кроме того, к которому я шел. Когда я приблизился, я разглядел, что передо мной светящийся кубик с прозрачными стенками. Он стоял вроде бы на столе, но самого стола видно не было. В кубике (опять кубик, черт бы его побрал совсем!) были маленький диван, телевизор, полка с книгами, стол и платяной шкаф. Игрушечная комната? Но в комнате был живой человечек. Он обошел вокруг стола, что-то разглядывая на нем, даже всплеснул руками, и, как мне показалось, рассмеялся. Что-то в комнате показалось мне очень знакомым. Ну конечно! Это моя комната! И в ней – я.

Как только я это понял, стал появляться свет. Стены игрушечной комнатки помутнели, покрылись золотым муаром, и она превратилась... в кубик, лежащий на пергаментной бумаге и тряпице. Я тихо застонал, глядя на злосчастный подарок одноклассника. Позвольте! Разве его у меня еще не отобрали? А отчего же так болит шея? И след от ножа кавказца – вот он. Или я спятил?

Телефонный звонок заставил меня вздрогнуть. Причем не просто вздрогнуть – меня всего передернуло как от гальванического разряда. Я посмотрел на свои руки – они тряслись крупной дрожью. Если это старичок звонит – я сразу отдам чертов кубик! Заберите его от меня!

Я поднял трубку и выронил ее. Трубка упала на рычаг. Перезвони! Перезвони! Забирай свою золотую болванку! Телефон зазвонил снова. Я схватил трубку мертвой хваткой, двумя руками, и что-то прохрипел в микрофон.

– Витя, это ты? – сказала трубка женским голосом.

– Я, я! А вы кто?

Трубка обиженно засопела и тихо произнесла:

– Ты меня уже не узнаешь, да?

– Господи, Таня! – выдохнул я. – Как хорошо, что ты позвонила! Таня, ты не представляешь, как я рад! Я...

– Ну что ты, – смущенно сказала Таня. – Мы же условились, что я сегодня позвоню.

– Условились? – я растерялся. – Ах, да, наверное...

– Что значит 'наверное'? – я почти почувствовал, что Таня надула губки и снова начала обижаться. – Сегодня двадцатое, вот я и звоню. Если я не вовремя, то...

– Вовремя, вовремя! Знаешь что? Приезжай немедленно! Вот. Мне так плохо одному! Приезжай, а?

– Я не могу, – растерянно сказала Таня. – Ты же знаешь, что у меня сегодня занятия с педагогом. Скоро он придет.

– Не можешь? – пробормотал я. – Ах, ну да, ну да. Извини. До свидания.

Я положил трубку и посмотрел на кубик. Надо убрать его с глаз долой. На этот раз я сунул узелок в корзину с грязным бельем в ванной. Не то, чтобы таким образом я хотел запрятать его подальше, просто класть его под диванные подушки мне показалось глупым. Потом я долго бродил по комнате, потирая ноющую шею, и размышлял. Впрочем, это сильно сказано – размышлял. Скорее всего, в моей голове бродила квашня из страха, надежды, боли и удивления. Если кубик все еще у меня, значит, его скоро придут забирать. И опять сломают мне шею! Ну уж нет, шею свою я не дам! Я сразу скажу, где кубик, пускай роются в моих грязных носках. Эх, Таня, Таня, что же ты не приехала, мне так плохо. Конечно, у тебя сейчас занятия... Музыка, скрипка, партитура, форте, пиано... Но если кубик не забрали, то, может быть, его и не заберут? А тот старичок и два шкафоподобных амбала мне приснились! И я спокойно могу взять и разбогатеть. А шея-то отчего болит? Отлежал на мягкой подушке? Да я и не спал вовсе! Пришел, развернул тряпицу и стал разглядывать кубик... А что там Таня говорила про двадцатое число? Сегодня седьмое апреля, кажется?

Я пошел смотреть на календарь, и убедился, что Таня говорила правду – на календаре значилось двадцатое октября. Приснились амбалы! Я даже улыбнулся сам себе. Постой! А дырку в столе кто проделал? В десяти сантиметрах от манипулятора 'мышь'. А? Сам, что ли? Во сне? Ну уж, дудки! Значит, были амбалы?

– Бред какой-то! – сказал я вслух и голос у меня вышел дрожащий и неуверенный.

Я понял, что панически боюсь чего-то. Боюсь, что зазвонит телефон, боюсь, что постучат в дверь, что кто-то придет, и будет требовать злосчастный золотой куб с нацарапанными буквами. И когда я это осознал, я упал на диван, потому что ноги просто подломились как глиняные столбы под дождем. И как я ни пытался себя успокоить, как ни убеждал, что не повторю ошибки, и сразу же отдам сверток, никакие уговоры не действовали.

Включи телевизор, он тебя отвлечет! Но я не могу включить телевизор, у меня нет сил встать и подойти к нему, ноги не служат мне больше. Иди прими душ! Смой с себя этот противный страх, даже не страх, а ужас, сковавший твою волю! Ну да, я заберусь в душ, включу воду, а в это время в дверь начнут звонить. И если я тут же не открою, они вынесут дверь, выволокут меня, голого и мокрого, и тут же убьют. И разбираться потом будет поздно. И потом – я ведь уже принимал душ?

И тут противно зазвенел дверной звонок. Я застыл, и по спине поползли омерзительные мурашки. Вот оно – начинается. То есть продолжается. Я очень тихо подошел к двери и прислушался. Снаружи было тихо. Пришедший не звонил больше и не проявлял признаков жизни. Может, обойдется? Господи, хоть бы обошлось! Пусть это мальчишки шалят. Такое бывает, сам шалил в детстве. Но звонок прозвучал еще раз, более продолжительный и настойчивый. Делать нечего – надо открыть. Трясущимися руками я с трудом совладал с замком. За дверью стояла ... Люся.

– Господи, Люся, – выдохнул я. – Это ты? Вот не ожидал. Входи, входи скорей.

И тут у меня внутри все сжалось и затвердело – я подумал о том, что если она сейчас скажет, что передает привет от Шмыгина, я тут же, не сходя с места, умру.

– Как не ожидал? – удивилась Люся, снимая плащ. – Ты не болен ли, Гаськов?

– Я болен, болен! – радостно залопотал я. – Просто ужас как болен! Я на части разваливаюсь!

– Что-то не видно, – она испытующе оглядела меня, положила прохладную руку на лоб. – Хотя нет, погоди. У тебя в глазах что-то прыгает. Что-то такое, я не пойму – что.

Мы прошли в комнату, я суетился вокруг нее, уступал дорогу, заглядывал в глаза. Вдруг я перестал суетиться, весь напрягся, и деревянными холодными губами проговорил:

– Люся, ты Шмыгина знаешь?

– Какого Шмыгина? – Она удивилась, а я украдкой выдохнул с облегчением. – Никакого Шмыгина я не знаю, и знать не хочу. Ну-ка, посмотри мне в глаза. Так. Давай, рассказывай.

– Что рассказывать? – я забегал по комнате, ломая пальцы. – Рассказывать совсем нечего. Ты пришла и все хорошо. Я очень рад...

– Витя, не лги мне, – сказала она, и я остановился, безвольно опустил руки. – Ты же знаешь, я не выношу ложь, тем более, когда лгут так неумело как ты.

Я отвернулся, подошел к окну и долго вглядывался в осеннюю черноту, кое-где вырванную редкими фонарями. И меня прорвало. Я стал рассказывать. Сбивчиво, путано, перескакивая с места на место. Рассказывая о визите громил, я побежал в ванную, стал рыться в грязном белье, пытаясь найти кубик. Но никак не мог нащупать его. Люся стояла надо мной и терпеливо ждала. Я перевернул корзину вверх дном, прощупал каждую вещь. Кубика не было!

– Люся, а какое сегодня число? – спросил я в испуге.

– Ты меня не пугай, Гаськов, – сказала она, и ее глаза расширились.

– Я не пугаю. Мне кажется, я схожу с ума. Очень хорошо, что ты пришла, я хоть немного успокоился.

– Как же мне было не прийти, когда ты позвонил и голосом, совершенно невменяемым, попросил меня срочно приехать?

– Я? – я уставился на нее.

– Ну не я же, – растерянно сказала она и немного отодвинулась. – Или это не ты звонил?

Не нужно пугать еще и ее, подумал я и успокаивающе произнес:

– Ну конечно, я звонил. Посуди сама – ко мне вламываются громилы, хватают меня за горло, и все из-за того проклятого кубика... Которого почему-то нет. – Я кивнул на кучу белья.

– А эта, твоя пассия... как ее там – Таня? – отвернувшись, глухо сказала Люся. – Ей звонил?

– Звонил. – Я жутко смутился, мне вдруг стало стыдно за Таню. – Вернее, она звонила. Но у нее занятия, педагог должен был прийти с минуты на минуту.

Люся задумчиво покивала, но ничего не сказала. Я затолкал белье обратно в корзину, потом прошел в кухню, посмотрел на календарь. Двадцатое октября, как и должно быть... Но почему будущего года?!

– Мать твою! – тихо сказал я, чувствуя, что весь покрылся потом. – Кажется, я и впрямь рехнулся.

И тут в голову пришла такая мысль, от которой мне стало по-настоящему страшно. Мы с Люсей попали внутрь кубика! Я повернулся и столкнулся с ней взглядом.

– Ерунда! – сказала она твердо. – Никакого кубика нет и быть не может!

Мне вдруг сделалось легко и спокойно.

– Да-да, – забормотал я, схватил ее руку, поцеловал, отпустил и снова схватил. – Ты мои мысли прочитала или я сболтнул вслух? Пойдем, присядем.

Мы сели на диван. Я не выпускал ее руки и заглядывал ей в глаза, а она изо всех сил пыталась сохранить на лице решительное выражение. Потом не выдержала, отвернулась. Я отпустил ее руку, стал смотреть в пустоту, не видя ничего кругом.

– Боже мой, Витька, – зашептала Люся и запустила руку мне в волосы. – Ты совсем расклеился. У тебя неприятности с этой... Таней?

– Послушай, Люся, – я с трудом сфокусировал взгляд, посмотрел на нее. – А что я сказал такого, что ты сразу бросила все и приехала? Хоть убей – не помню.

– Ты сказал одно слово: 'Приезжай'.

– И все?

– И все. А почему ты спрашиваешь?

Я покачал головой и не ответил. А ведь наверняка у нее были какие-то дела. Те же тетрадки проверять. Она их всегда дома проверяет. Или просто хотелось отдохнуть. А я позвонил и сказал одно слово... Всего одно! И она тут же примчалась. Кто я для нее? Бывший муж, с которым хлебнула так много горя... Она такая тоненькая, хрупкая, сидит на диване, ручки сложила на коленках, пай-девочка из восьмого класса... А как она сказала – нет никакого кубика! Так сказала, что я, истерик, раздерганный псих, сразу успокоился. А ведь и правда – нет никакого кубика! Где он? Нету. Тю-тю. Приснился. А шею – отлежал. И царапину в столешнице сам проделал. Давно проделал, уж и забыл совсем, а теперь она просто попалась на глаза, согласовалась со сном. Или с галлюцинацией. Наплевать и забыть!

– Спасибо тебе, – прошептал я, встал перед ней на колени и уткнулся в ее ноги, обтянутые джинсами. – Спасибо, что приехала, успокоила. У меня что-то нервы разболтались. Работа дерганая.

– Да не за что, – она запустила руку мне в волосы, слега дернула. – Знаешь, ты как будто из могилы говорил... Ну, по телефону. Я испугалась.

– Вот еще – из могилы! – я засмеялся, счастливыми глазами посмотрел на нее снизу. – Я еще поживу. Знаешь что?.. – Я смутился, отвел взгляд. – Останься со мной, а? А то уйдешь, я опять начну психовать...

– Хитрый ты, Гаськов! – она засмеялась, но глаза ее были серьезны. – А как же твоя пассия? Она ведь ревновать станет.

– Не станет, – глухо сказал я и отвернулся.

– Нет, дорогой бывший муженек, так нельзя! Ты никогда не считался с женщинами, которые были рядом. Что со мной, что теперь с Таней. Она – существо тонкое, музыкальное, воздушное. С ней так нельзя. Я поеду. Мне еще кучу тетрадок проверять. И к завтрашнему открытому уроку готовиться. Директор придет, да еще кто-то из районо. Я не могу ударить в грязь лицом. Ты успокоился? Ну и славно. Давай, поужинай, и ложись спать. Утро вечера мудренее. У тебя есть чем поужинать?

Я отрицательно мотнул головой и сделал несчастное лицо. Но Люсю так просто не проведешь. Она пошла в кухню, открыла холодильник, заглянула внутрь и безнадежно посмотрела на меня.

– Опять врешь. Врун ты, Гаськов. Тебя разве не учили в школе, что врать – не хорошо?

Вместо ответа я схватил ее и прижал к себе. Она застыла, но не потому, что ждала этого, а потому, что не могла сопротивляться. Я подержал ее немного и отпустил.

– Иди, конечно, – отвернувшись, проговорил я. – Со мной все в порядке. Давай я тебя провожу.

– Не нужно. А то, чего доброго, тебе и на самом деле кубик дадут.

Я, все-таки, проводил ее до остановки, посадил в трамвай, махнул на прощание и поплелся к себе. Первым делом я исследовал календарь. На нем было все, как нужно – двадцатое октября нынешнего года. Я вздохнул и пошел принимать душ. Пошел потому, что не помнил, когда я это делал в последний раз – сегодня или полгода назад.

И, стоило мне намылиться с ног до головы, в дверь снова зазвонили. Но я был уже не тот напуганный Виктор Гаськов, который совсем недавно шарахался от каждого звука. Я спокойно домылся, вытерся, не обращая внимания на то, что в дверь то стучали ногами, то барабанили кулаками, то звонили длинными звонками. Да и, судя по звукам, это был кто-то совсем не страшный. Здоровенные мужчины так не стучат. Когда я открыл, наконец, дверь, мне на руки свалилась миниатюрная девушка двадцати лет, смущенная и напуганная.