Текст книги "Подёнка - век короткий"
Автор книги: Владимир Тендряков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
– Чего – ну?
– Эва, она еще спрашивает! Пойдешь за него замуж или какого там принца крови из заморских стран подождешь? Вопрос, так сказать, прочувствованно ребром. Ну?
Настя сжала руки коленями, уставилась в стол, молчала. Артемий Богданович смущенно крякнул:
– Ну, не тяни! Иль он чем худ тебе?
– Худ?.. Пожалуй.
Костя тоскливо сцепил челюсти, поднял взор к потолку, проскулил:
– Пойдем, Артемий Богданович, отсюда. Что уж...
– Это как так пойдем? – У Артемия Богдановича гневливой темнотой налились подглазницы. – Уйдем, когда выясним, не раньше того. Уйдем и позор снесем. Выкладывай, чем он тебе худ?
– Одним только. Молод. Я уж в годах, намедни двадцать восемь стукнуло, что мне к себе детей припутывать?
– Детей? Костя, слышишь?.. Да обидься ты, чертов сын! Стукни по столу, чтоб чашки с ложками на пол посыпались!
– Пойдем, Артемий Богданович, чего уж...
– Эх, завел волынку! Ты не можешь, так я стукну! – И Артемий Богданович действительно влепил тупой кулак в столешницу. – Тебе – двадцать восемь, ему двадцать пять в этом месяце выпадет. Три года разница. Как ты успела постареть за эти три года, чтоб он тебе дитем стал? Сколько Кухареву Гришке, помнишь? А сколько его Верке?..
– То-то и оно, – глуховато и спокойно возразила Настя, – иль слава о Гришке не идет? За любым хвостом волочится, юбку на козу одень – побежит, принюхиваясь. Такого не хочу!
– Ха! Он ли на Гришку похож? Да ты оглянись – с таким ли характером хвосты ловить? Не парня, а ярочку к тебе в дом ввожу.
– Артемий Богданович! – Костя вскочил, щеки пошли пятнами, зеленые глаза плавились, голос скололся на сипленький тенорок: – Не хочу! Баста! Можно только по... по любви! А раз нет... То чего уж. Я пошел, Артемий Богданович...
Артемий Богданович вдруг стал спокоен и суров:
– Ну, Настя, скажи ему, чтоб уходил. Ну-ка, скажи, я послушаю.
– Я пошел, Артемий Богданович! Я пошел... Раз нет, раз не лежит сердце... Чего уж...
– Что-то я, Настя, голосу твоего не слышу. Молчишь?.. Ну, тогда я скажу последнее слово, другого не будет. Цену себе набиваешь? Хвалю! Цену себе каждый знать должон. Но только помни: так и с товаром на руках остаться можно. А твой товар – скоропортящийся, вроде молока, подержи подольше – там уж за бесценок никто не примет.
– Цена! Бесценок! – вдруг завопил Костя. – Что за слова? Не хочу! Не буду! Знал бы я, да разве... Да ну вас!..
Он повернулся и пошел к двери. Мать, сидевшая за столом все с тем же тревожным выжиданием в глубине бесцветных морщинок, вздохнула, опустила глаза.
– Костя, обожди, – тихо сказала Настя.
И Костя застыл – одна нога в сенях, другая в избе.
– Неуж любишь? – все так же тихо спросила Настя, пристально глядя на застывшего на пороге Костю.
– Да теперь все! Теперь внутри перегорело. Не-на-ви-жу! Врага ты, Настя, во мне нажила во веки веков!
И Настя улыбнулась, оглянулась на Артемия Богдановича:
– Чай, принесли с собой чего-нибудь? А то ведь я не заготовила, не ждала таких гостей.
– А как же, как же, – колыхнулся Артемий Богданович. – Костя! Там в сено сунута, вынь поди!
Костя помялся в нерешительности и вышел. Вернулся хмурый, пряча глаза, поставил на стол поллитровку.
12
С Кешкой даже не успели расписаться, а о свадьбе и разговоров не было.
Артемий Богданович сам взялся за дело, решил устроить парад.
В троицын день, по старой памяти, гуляли все – и верующие старухи, и неверующая молодежь. На этот счет Артемий Богданович признался: "Бога легче вькорчевать, чем праздник". И потому он созвал правление, посовешался, выпустил приказ:
"Во имя ликвидации религиозных предрассудков правление колхоза "Богатырь" постановило:
1) отменить праздник святой троицы;
2) вместо него праздновать каждый год свой социалистический, колхозный праздник – "Встреча лета";
3) в этом году во время праздника "Встреча лета" широко отгулять колхозную свадьбу К. И. Неспанова и лучшей нашей свинарки А. С. Сыроегиной;
4) на проведение свадьбы правление колхоза выделяет пятьсот рублей;
5) свадьба будет проходить на берегу реки Курчавки возле бывшей Редькинской мельницы, в случае плохой погоды – в сельском клубе;
6) на свадьбу приглашаются все члены колхоза "Богатырь".
Но и это не все. Артемий Богданович всегда считал: "Мало сделать похвальное дело – нужно добиться, чтоб за него похвалили". О колхозной свадьбе должен шуметь весь район и знать вся область.
Артемий Богданович скупил в магазине сельпо залежавшиеся пачки чертежной бумаги и с ними поехал в райком, беседа была недолгой, после чего в районной типографии раздался телефонный звонок:
– Тут к вам зайдет председатель колхоза "Богатырь", посодействуйте.
И Артемий Богданович не заставил себя ждать:
– Великая просьба – отпечатайте покрасивее.
Выложил на стол пачки чертежной бумаги, преподнес написанный своею рукою текст:
"Уважаемый товарищ . . . . . . . . 2 июня, сего года, в селе Верхнее Кошелево Загарьевского района колхоз "Богатырь" выдает замуж знатную свинарку Анастасию Степановну Сыроегину за председателя сельсовета Константина Ивановича Неспанова. От лица молодых и от лица всего колхоза просим Вас, дорогой товарищ, быть желанным гостем на нашей колхозной свадьбе.
Начало в три часа дня".
Великая просьба... Как тут откажешь.
Приглашения были разосланы в область: секретарю обкома по сельскому хозяйству, председателю облисполкома, главному редактору областной газеты, начальнику сельхозснаба... Посланы они были и в район: опять же первому секретарю Пухначеву, секретарю по пропаганде Кучину, председателю райисполкома Гаврилову, директору районного отделения госбанка Сивцову (нужный человек), председателю райпотребсоюза Тужикову (не менее нужный) и еще кой-кому по расчетам Артемия Богдановича.
Из района – сомнений не было – приедут, а из области – за двести километров, на свадьбу – ой, вряд ли. Но Артемий Богданович и не рассчитывал на высокихгостей из области. Важно, что там прочитают приглашение, лишний раз узнают, что в Загарьевском районе существует колхоз "Богатырь", который, по всему видать, живет на широкую ногу, дружно справляет свадьбу знатных людей. Артемий Богданович не без умысла поставил перед именем Насти слово "знатная".
Приглашения были разосланы, а Артемий Богданович развивал бурную деятельность, брал за бока приглашенного на свадьбу председателя райпотребсоюза Тужикова, закупал у него: селедку – бочками, постное масло – ведрами, водку, красное вино, шампанское – ящиками. А в деревне Степаковская сноровистая бабка Анфиса варила хмельную бражку и на меду и на солоде.
По всему колхозу из деревни в деревню шли возбужденные рассказы о приготовлениях, все ждали веселый день. Два гармониста, Павел Клешнев и Серега Рюхин, один из села, другой из деревни Кулички, вечные соперники – неизвестно, кто из них мастеровитей в игре, – были освобождены от работ "для репетиций" со строгим наказом, чтоб не ударили в грязь лицом.
Настя шила себе белое подвенечное платье. Костя на правах жениха приходил к ней каждый день, сидел на краешке лавки, напряженно вытянувшийся, с густым торчащим ежиком, который так и хотелось пригладить ладонью, спросить: "Кто тебя обидел, лапушка?" Он молчал, вздыхал, иногда ронял:
– Брошу свою должность, пойду в трактористы или в животноводы.
– Это почему?
– Бесперспективная у меня работа. Может, там смогу показать себя. Нет, бесперспективная.
– Зато чистая. В животноводах-то, гляди, ручки навозом испачкаешь.
– Навозом испугала. Я, может, за светлое будущее жизнь готов отдать.
И торчит мальчишеский непокорный ежик, под чистым лбом обиженно зеленеют глаза, и Настя со зрелой бабьей жалостью думала: "Право, не на три года моложе, на все тринадцать, с кем судьба сводит – желторотенький".
13
И вот он – день.
На небе ни облачка, засасывает синий воздух колом взмывающих стрижей. Река Курчавка сквозь темную воду червонится камешковым дном. Березки на берегах задумчиво перебирают не утерявшей еще весенней яркости листвой – сочные, песенные березки троицына дня.
На зеленом берегу наспех сколочены длинные тесовые столы буквой "П", в челе – место для молодых и для начальства. Здесь стол покрыт белыми простынями, на остальных простыней не хватило. Вокруг стола хлопочут жинки-общественницы, уставляют закуску: холодное мясо ломтями – свинина, баранина, говядина; райпотребсоюзовская, крупно нарубленная селедка с вареной картошкой; квашеная капуста, щедро политая постным маслом; на противнях горы холодца, размякающего от жары; огурцы прошлогоднего посола; бордовые винегреты под тем же райпотребсоюзовским постным маслом. Меж всем этим убранством – ясные бутылки "Столиичной", сумрачно нарядные – шампанского. Ближе к молодым в стеклянных графинах, какие обычно украшают столы президиума во время заседаний, – мутно-янтарная бражка, налитая по самые пробки. Подальше от молодых – та же бражка, но только в разномастных эмалированных чайниках.
Народу на берегу, что пчел на летке перед роением, – топчутся, мнут траву, сходятся кучками, степенно беседуют о погоде, о яровых, о том, что неплохо бы дождичек, нет, не сегодня – боже упаси! – как-нибудь на днях. Все в костюмах, в чистых рубахах, кой на ком пучится шляпа, кой-кого не сразу распознает и сосед, влажный речной запах нет-нет да и перебьет густая волна нафталина. Девицы ходят в цветистых платьях, при часах на запястьях, каждая держит в кулаке чистый носовой платочек. Дед Исай мученически морщится – жмут ни разу не надеванные ботинки. Все стараются углубиться в беседу, чтоб не глазеть зря на стол – неприлично вьказывать нетерпение.
Наконец гуляющей походкой подошли гости из района: невысокий, коротко стриженный Пухначев, рослый, начавший полнеть Кучин, осанистый Тужиков из райпотребсоюза, тихий, в очках директор из банка... Подошли, растворились среди масс, примкнули к разговорам о яровых.
А молодых нет. А уже четвертый час и солнце клонится вниз, и кой-кто стягивает с себя шерстяные праздничные пиджаки. Молодых нет, не видать и Артемия Богдановича.
И тут раздался крик:
– Б-бе-ре-егись!
Храпящая тройка, пританцовывая от нетерпения, несла бричку, за кучера, заваливаясь на спину, багровея лицом, – Артем Богданович.
– Бе-ере-егись! Люди добрые, дорогу молодым!
Ветер играет белой накидкой невесты, жених в черном костюме, как скворец, задрал вверх подбородок – душит тугой галстук.
И сразу берег беспокойно зашевелился, одни раступались перед конями, теснили других, эти другие поднапирали, чтоб поглазеть поближе, – толкотня, смех, выкрики:
– Богданыч-то словно Илья-пророк.
– Вместо бороды бы веник приклеить.
– Жаль, бубенцов нет, по-старому-то с бубенцами.
– Вывелись бубенцы...
– Люди добрые! Дорогу!
И визгливые бабьи голоса:
– Гости дорогие! К столу просим! Гости дорогие! Пожалте к столу! Не обессудьте – чем богаты, тем и рады!..
Упрашивать никого не пришлось, хлынули, приступом беря скамьи, потирая руки. Оказывается, как ни длинны столы, а гостей больше, чем нужно. Тесно сдвигались, особенно охотно парни к девкам, смех, советы:
– Прижми-ко Нюрку – сок потечет.
– И так стараюсь.
– Отцепись, банный лист! Василья крикну!
– Твой Василий, глянь, на Дашке сидит, ножки свесил.
Какая-то компания парней развалилась в стороне, развесив по сучьям пиджаки:
– Механизаторы, сюда давай! Дед Исай, ты когда-то прицепщиком был!
– У него теперь своя механизма на четырех ногах.
– Нет уж, браточки, я и здесь ладно угнездился.
Тощая, костистая спина деда Исая – между двух пухлых бабьих спин.
– Тут меня греют.
Во время этой суматохи появились еще два гостя, их заметили только тогда, когда один из них начал выплясывать перед молодыми, целиться из фотоаппарата.
– Кто такие?
Оказывается – область не забыла, из газеты прислали, чтоб описать, сфотографировать, – знай все, как гуляют в колхозе "Богатырь"!
Костя – с растерянно задранным подбородком, потный в черном костюме. Настя – вся белая, горбится от страха, от лютого смущения, кажется вот-вот сползет под стол. И рядом мать, страдающая от беспокойно крутящегося на своем месте Артемия Богдановича. И почетные гости с невнятными, чуть смущенными улыбочками...
У Насти на голове рюшечка, покрывало, заполненное речным воздухом, спадает на плечи. Невестин наряд Насте не очень-то идет, лицо из белого газа – круглое, широкое, с крутыми скулами, как деревянная чаша, и буйная плоть – плечи, груди – слишком решительно выпирает сквозь тонкую ткань. Настя чувствует взгляды, смущается до одеревенения, прячет под стол раздавленные, красные, заскорузлые от работы руки.
Бригадиры за столом и правленческий актив, исполняя волю Артемия Богдановича, шепчут направо и налево:
– Передай-ко, чтоб тут особо не наливались. Как бы при гостях-то какой конфуз не вышел. Особо Егорке Митюхину накажите, он же дурной, когда хлебанет... Вот гости уедут, бражка останется, вечерком возьмем свое...
И всяк, кто бы ни получил такое наставление, понимающе кивал:
– Само собой, раз зазвали – держи марку...
Но сильней всяких уговоров трезвило начало пира.
Первым поднялся со стопкой в руке Артемий Богданович, ему по обязанности положено произнести вступительную речь о том, что колхоз идет в гору – святая правда, давно ли получали триста граммов на трудодень, – что лучших своих людей колхоз умеет ценить, что Настя Сыроегина – прощенья просим за оговорочку, уже Неспанова, – была ничем, а стала всем, что такие, как Настя, – хозяева жизни, что спасибо дорогим гостям, что приехали... Артемий Богданович говорил до тех пор, пока не занемела рука, державшая стопку, и только тогда провозгласил:
– За здоровье молодых!
Поднялся первый секретарь райкома Пухначев, в жизни он был прост, скор на слово, но тут случай особый, быстрота и простота неуместны. Он тоже долго говорил, держа стопку, что растут кадры, что поднимается экономический и культурный уровень, что вот вам наглядный пример – знатная свинарка...
Второй секретарь по пропаганде, Кучин, долго увязывал свадьбу Насти с международным положением, с посягательствами империалистов...
Однако дальше пошло быстрей, так как Тужиков, председатель райпотребсоюза, речей гладко говорить не умел: колупнул международное положение спутался, завязал было речь о светлом будущем – и тут спутался, махнул рукой и рявкнул:
– Горька-а!!
И столы охотно подхватили:
– Го-орь-ка-а!!
Костя, путаясь в невестиной газовой накидке, послушно потянулся к Насте, клюнул носом в щеку.
– Э-що горь-ка-а!!
Снова клюнул.
Тут кончилась организованность, начался разброд, чокались кто с кем хотел:
– Ой, кум, будь здоров!
– Пашка, едрена-матрена! Забыл? Дотянись!
Пробовали говорить речи в честь гостей, но не получилось, хотя за их здоровье охотно пили.
Грянули дружно две сыгравшиеся гармошки, молодежь зашевелилась, полезла танцевать, но танцы сбил шофер Женька Кручинин со своей Глашкой. Женька выскочил и начал выкаблучивать – мелькали начищенные голенища, летали ладони, моталась разлохмаченная голова, с разгона врастал в землю перед Глашкой:
Эх, хвать да похвать
Я в прямом расстройстве!
Надоть бы свинарку сватать
Ту, что попородистей!
Глашка, чернявая, узкобедрая – сама в невесты годна, хотя и двое детей, – каменея в бровях, вихляя плечиками, плыла, потрясая скомканным платочком в руке:
Ой, мил соколок,
Не держу за локоток:
Приживи свинарочке
Свиночек три парочки...
А их, припадая на колено, фотографировал репортер из областной газеты.
– Товарищи! Граждане! Упустили!! – надрывался Артемий Богданович. Товарищи! Выпить забыли!
– Не забыли – пьем!
– За здоровье забыли выпить! За мать Насти! За ту, которая родила нам, которая для нас вырастила...
– Ура-а Анне Егоровне!
– Ур-ра-а!!
Для всех неожиданно вынырнула пригнувшаяся к столу старушка. Фотограф из газеты сломя голову кинулся к ней... Вынырнула и снова канула, снова куролесил Женька, сверкая начищенными голенищами.
До самого вечера было шумно и весело над рекой Курчавкой, но праздник не дорос до того горячего уровня, когда враги нежно мирятся, а друзья ссорятся. Только деда Исая вывели из-за стола – слишком ослаб, – уложили под ближайший куст, сняли тесные ботинки, чтоб не жали. Да председатель райпотребсоюза Тужиков вдруг вспомнил, что он несчастлив в жизни, и пошел было к реке топиться, но и его отговорили вовремя.
Настя была трезва, сидела за столом как связанная, а Костя обнимал за плечи Артемия Богдановича, втолковывая ему:
– Первый человек у нас – она! – и указывал на Настю. – Второй – ты. А третий – я!
Артемий Богданович, красный, маслянистый, довольный всем, ухмылялся:
– Может быть, может быть... Я ведь, сам знаешь, в гору-то не ползу, могу и без номера походить.
– Нет, ты второй человек. Признаю! Она – первая! А третий – я!
На берегу реки вечер кончился, начинался по деревням. Далеко за полночь надрывались гармошки во славу Насти в девичестве Сыроегиной, ныне Неспановой. Далеко за полночь кипел праздник – и враги мирились, и друзья ссорились.
14
Ранним утром бежала сломя голову на свинарник, затапливала печь под котлом и, пока котел закипал, опять сломя голову мчалась домой, чтоб успеть накормить Костю, проводить его на работу.
А дома ее встречал музыкой пущенный на полную силу приемник, и Костя, уставясь в зеркало, гримасничая, брился, и мать словно бы ожила, воевала с ухватами, тащила к столу топленое молоко.
Костя, робкий, нескладный, какой-то ломкий, и Настя рядом с ним чувствовала себя грубой, сильной, с каждым днем все ощутимей материнская ответственность за него, и, когда уходил из дому, почему-то боялась – а не случится ли там на стороне с ним беды, хотя знала: какая беда, занимается, как и занимался, сельсоветовскими делами. Мало-помалу приходила вера, что не случайно к ней потянулся Костя, что без нее ему трудно, а значит – прочно, значит – надолго, не упорхнет.
До сих пор бабью жалостливость тратила на какого-нибудь полудохлого поросенка, больше некуда, кто ее примет, эту неизбывную жалостливость, кому нужна? Сейчас ее принимает, по ночам, косноязыча от удивления, шепчет:
– Жару в тебе, что в печи, право.
И Настя бешено крутилась между домом и свинарником – ни минуты свободной, некогда оглянуться по сторонам. Вот это жизнь! Даже загадай раньше не смогла бы представить лучше.
А давно уже газеты из номера в номер печатали статьи и заметки под общей шапкой: "Навстречу областному совещанию животноводов!" Давно уже в колхозной конторе подбивали итоги: за такой-то квартал надоено, выращено, продано... И где-то в незнакомом Насте Густоборовском районе жила соперница, тоже свинарка, тоже знатная, знатнее Насти, потому что гремела по области давно, потому что и теперь приплод у нее больше, потому что в свое время была награждена орденом, – Ольга Карпова! С полгода назад Настя и думать не думала с ней сравняться – высока, рукой не достанешь. А теперь Артемий Богданович сказал без обиняков: "Вызывай ее на соревнование, не робей, воробей!" Помог составить Насте письмо.
И, как всегда, Артемий Богданович не остановился на полдороге: "Мало сделать похвальное дело – надо добиться, чтоб за него похвалили..." И он добился, что Настино письмо напечатали сразу в трех газетах: у себя в Загарье, в незнакомом Густоборье и в области.
– И наши утки по верхам летают. – Артемий Богданович потирал руки.
Он поднимал Настю, а сам-то говорил: "Умный в гору не пойдет..." И Настя смутно понимала – хитер, удобно для него посылать в гору кого-то другого, попробуй только попрекнуть: с молоком недовыполнил, с зерном заминка – ан нет, обождите, мы другим славны, все разом не охватишь. Под горой сиди, а на горе-то свой флажок поставь, без этого никак нельзя.
Этот человек все сделал для Насти – вознес, прославил, даже мужа нашел. Должна бы отцом родным величать, благодетелем, но почему-то боялась Артемия Богдановича. Как ни растет вверх Настя, а над ним не вырастет, попробуй только поперек пойти – мягонько эдак ссадит, и славу сдует, и знатность слетит... Ох, Артемий Богданович, Артемий Богданович, благодетель!
Тем свирепей Настя орудовала на свинарнике. Что она без него? Простая баба, каких много. Сорвись, Костя потерпит, потерпит, да и возьмется за шапку. Он-то с образованием – книжки читает, статьи пишет, политические моменты в докладах освещает...
Прошел летний опорос, он был куда обильнее весеннего. Рябина родила одиннадцать поросят, даже неприметная раньше Канитель удивила – девятерых, все крепкие, здоровые, любо-дорого глядеть. Тут-то бы и снять грех с души, покрыть старые прорехи, но уж время очень неудачное – перед совещанием-то животноводов, когда пришлось вызвать на соревнование знатную Ольгу Карпову. У всех свинарок – удача, у тебя одной провал, на белом черное сразу заметят, каждый пальцем ткнет, позлорадствует – эге, мол, оплошечка у знатной. Нет уж, назвалась груздем – полезай в кузов. У Насти до областного рекорда не хватало несколько голов. Всего несколько, чтоб перешагнуть Ольгу Карпову. Все ждут этого, пуще всех ждет Артемий Богданович. Всего несколько, чтоб "знамя колхоза" стало "знаменем" всей области. И эти головы выросли. Опасно, с огнем, Настя, играешь.
По первой зорьке, заспанная, едва успевшая ополоснуть лицо, мчалась к свинарнику. Со свинарника – иноходью домой. Дома включенный приемник играл бодрые утренние марши. Костя-аккуратист брился за столом, перебросив через плечо чистое полотенце.
С огнем играешь, – тревожило. "Навстречу совещанию!" – газетные заголовки. На это совещание Настю собираются проводить с почетом – значит, она кому-то должна сдать с рук на руки свой свинарник со всей живностью. С рук на руки той же Павле, и тут – мало ли что может случиться?
Павла была всего на год старше Насти, крупнокостная, плоскогрудая, из тех, кого называют неладно скроена, да крепко сшита, лицо грубое, голос с сипотцой, замужем не столь давно, а успела обложиться детишками. В свое время ее сватали в свинарки – отказалась. Работа хлопотная, с утра до вечера торчи на ферме, порой и ночами нет покою, забудь дом, а заработаешь или нет – это еще бабка надвое гадала. А за мужней спиной Павлу нужда не особо подпирала.
Она одно время считала себя удачливей Насти – без отца выросла, мать больна, суженый да гаданый на стороне где-то застрял, как не пожалеть. И жалела, и за Кешку сватала. Но теперь-то жалеть нет причин, теперь сама Павла возле Насти крохи подбирает. Настю-то частенько в район вызывают, иногда целыми днями приходится сидеть по совещаниям, нельзя свиней без присмотру оставлять. Павле за случайный догляд приплачивают, но, конечно, не густо, обнов с этого не нашьешь и ребятишек не накормишь, работай в поле, как все.
Одно дело оставить на Павлу свинарник на день, на вечер, другое – на неделю, на две. За неделю она так освоится, так приглядится, что откроет под крышей-то не одни живые души живут, но и мертвые. А уж коль откроет, в секрете держать не станет, не-ет, Павла – не святая, не утерпит ковырнуть знатную соседушку.
Пришел с работы Костя, жесткий ежик торчит внушительно, на лице выражение со строжинкой: или только что председательствовал на собрании и еще не остыл, или принес какие-то новости – портрет Насти в газете напечатали, правление премию выделить собирается...
– Командируют тебя.
– Куда?
– Хватит сидеть на месте, такой человек должен делиться с другими опытом.
– Значит, уезжать?
– А ты хочешь быть в командировке да дома на печке лежать?
– Никуда я не поеду.
– Поедешь. Решение бюро райкома партии. Сперва едешь в Густоборовский район для обмена опытом с Ольгой Карповой. Раз! Блинцовский район просит побывать у них. Два! Ну наверное, еще кое-куда завернуть придется...
– На кого я брошу свинарник? Запустят! Изведут! Никуда не поеду!
– Найдем людей, чтоб присмотрели. В десять глаз, в десять рук славу колхоза станем беречь.
Что говорить с Костей – надут, как индюк, горд, что жена будет разъезжать по другим районам, учить людей уму-разуму.
Легла спать в тревоге. "В десять глаз, в десять рук..." Это пострашнее, чем на одну Павлу довериться. Как начнут заглядывать да вникать кому только не лень, – беды не миновать. А одна Павла, что ж... О Павле, пожалуй, напрасно тревожилась. Павла и сейчас, считай, все стадо знает, каждого сосунка по рылу гадает, как соседского парнишку в лицо. Стадо знает, да не дано знать, что в книгах про него записано. А книги эти бухгалтер Сидор Матвеич Петряков держит в конторе, в шкафу под замком. Смешно даже думать, что Павле в голову ударит в эти книги залезть. А ежели б и ударило, то все равно не столь уж грамотна, чтоб понять. Правда, Сидор Матвеич, хоть ночью раскачай, любую цифру назовет. Но опять нужно догадаться спросить его. До сих пор это Павле на ум не приходило. Вот ежели в "десять глаз, в десять рук..."
Утром после кормежки Настя была уже у Артемия Богдановича.
– Ладно, уеду, раз уж так нужно, – согласилась она. – Хоть, что говорить, боюсь бросать свиней. Павла – баба верная, но все же не свои руки.
– Приглядим за ней. Не оставим без внимания, – пообещал Артемий Богданович.
Этого-то от него и ждала Настя.
– Нет уж, просить хочу, чтоб не совались без нужды. Разве не наказание – сам посуди, когда работаешь, а за тобой десять глаз в спину глядят, десять рук под локоть толкают. Слышь, Богданыч, не вели путаться никому. Я сама с Павлой уговорюсь, сама с нее и спрошу, когда приеду.
– Ну, ну, накажу. Никто не сунется.
– И платить Павле будете, как мне. Слышишь?
– Заплатим, не волнуйся.
– И корм пусть возят по-прежнему, как возили. Знаю этого Михея-ключника – кому-то готов скатерку постелить, а кому-то рогожку.
В тот же день она привела Павлу на свинарник:
– Старайся, любая, никого не пускай к себе, греха не оберешься с распорядителями-то. Гони каждого в шею, пусть не указывают.
– Окорочу, – успокоила Павла. – Это у меня быстро.
Кешка, как всегда, терся о голенища сапог, ждал, когда Настя протянет руку, поскребет за ухом, повизгивал просяще. И Настя склонилась:
– Ненадолго, чадушко, расстаемся. Не скучай, любый... Павла, ты не жалей ласки на него. Чего уж скрывать, он у меня заласканный.
Павла хохотнула:
– Под подолом держать буду.
– И смотри, Павла... Чуть что – дай знать Артемию Богдановичу, он сразу меня телеграммой вызовет.
– Авось сойдет и без телеграммы. Детишек на соседские руки оставляют, не боятся, а тут – поросята. Эка...
Кешка терся о сапоги, не отходил ни на шаг. А Настя с тоской думала, что рано или поздно придется оторвать от себя этого Кешку, ему, как и всем свиньям, конец приписан один – под нож. "Господи! Сердце теснит, словно расстаешься с родней кровной, а не со свиньями..."
Светлое платье в голубых мелких цветочках, с отделкой по вороту, темный жакет со вздернутыми плечиками, через руку – песочного цвета легкое пальто, ткань "метро", подкладка в глянец; на ногах туфли на высоком каблуке – жмут, проклятые, авось разносятся. Настя садилась в поезд.
Артемий Богданович не поленился, сам провожал до станции вместе с Костей. Махали руками в окно, пока вагон не тронулся. А Костя – эх, дурачок! лицо расстроенное, а перед поездом все искоса поглядывал на Настю, сказал дважды:
– Ну и шикарная ты женщина.
Артемий Богданович подхмыкивал:
– Гляди, еще кого новенького со стороны привезет. Очень просто.
– Нет, она верный человек.
Эх, дурачок родной...
15
Попала не в заморские страны – в другой район. А все районы похожи: такие же желтеющие поля, такие же обветренньте крыши деревень, такие же, как в Загарье, дороги с выбоинами и ухабами, с ветхими мостиками, держащимися на честном слове. Все знакомо, вроде бы нечему удивляться, а каждый час одаривал Настю новизной.
Едва сошла с поезда, как подскочил человек:
– Простите, вы не Анастасия ли Степановна будете?
– Она самая.
– Пожалуйста, вас ждет машина.
Настя раз пять в жизни ездила в гости к двоюродной сестре, вышедшей замуж на стороне за начальника лесопункта, случалось-таки сходить с поезда и на своей станции, и на чужих, и каждый раз забота – как не упустить автобус, как уломать шофера-левака... А тут: "Пожалуйте, машина ждет..."
А от машины спешит женщина, морщит в улыбке и без того сморщенное бабье лицо. Вот так-так, выехала встречать Настю сама Ольга Карпова! Первая тянет руку, вроде чуточку смущается:
– Здравствуйте. Как доехали?
Знаменитая Карпова невысока, жилиста, тяжелые в мослах руки, спеченное лицо с доброй, несмелой улыбочкой. Настя по сравнению с ней в своем нарядном платье, в туфлях на высоком каблуке – артистка из столицы, не меньше. Потому, видать, и смущена Карпова.
Все ново, даже номер в районном Доме колхозника. Никогда не останавливалась в номерах – уезжая из дома, всегда ночевала у родных или знакомых. А тут отдельная чистая комнатушка с картиной трех богатырей на стене и с графином воды на белой салфеточке.
Все ново, утром вежливый стук в дверь:
– Разрешите? Я за вами.
Парнишка-шофер, на Женьку Кручинина похож – глаза с нахалинкой, так и ждешь, что пропоет:
Девка с грудями по пудику
Достанется кому?
Где там, другой мир, другие люди...
Знаменитая Ольга Карпова, знаменитый укрупненный колхоз имени XX партсъезда, знаменитый председатель Чуев Афанасий Парфеныч. Этот знаменитый председатель высок, тощ, басист, над крупным носом – дремучие брови, прячущие глаза.
– Знакомьтесь. Критикуйте. – Ладонь сунул, широкую, словно лопата.
Ох, как хотелось посмотреть да раскусить, что из себя представляет Ольга Карпова. С виду куда как проста, баба бабой, чуточку смахивает на Настину мать, когда та была помоложе. А на самом деле так ли проста эта прославленная Ольга Карпова? Что-то подозрительно – много лет обиходит громадное стадо, получает небывалые приплоды. Настя ее перескочила, но как? Своей-то победе Настя цену знает. Но Ольга обещает и ее побить! Что у нее, вместо пары рук – пять, десять? Настя надрывается, с темна до темна пропадает на свинарнике, а показатели хороши, что сумела обратить мертвые души, они-то ухода не требуют. Ох, нетерпится... Может, все кругом пыль пускают, обычное это дело? Тогда все ясно – без хитрости не проживешь. И не пытайся, Ольга Карпова, навести тень на плетень, мы – не начальство, мы – дошлые.
"Знакомьтесь. Критикуйте"... Карпова привела Настю в свой свинарник. И Настя оробела.
Настя больше видывала на своем веку свинарники – смрад, теснота, темнота, в потолке продушины, на полу болото. Потому ей и свой свинарник всегда нравился: цементная дорожка, поработай рычагом – вода льется в котел, а решетки даже с затеями, с церковной ограды сняты... Здесь котла нет, есть какие-то запарники – ручки никелированные, что шары над кроватью, бока выкрашены в белую краску, что-то внутри пыхтит, клокочет, а ни дыму, ни пару, ни запаху. Прямо к запарнику – лента, транспортер. Нажал на рычажок – корм теплый порцией на ленту, и эта лента по лотку с бортиками везет корм к клетям: каждой свинье отмеренное – ешь, наживай жирок. Не таскайся взад-вперед с грязными ведрами. А клети чистить?.. Сколько времени, сколько труда уходит, а не успеваешь – свиньи в навозе валяются. Тут взял резиновый шланг, из шланга струей навоз в лоток, той же струей по лотку прогонишь к колодцу. Смыл, закрыл крышкой колодец – чистота, лопат даже нет. И просторно, и светло, и все в белое выкрашено – больница. Полдела в таком свинарнике работать, тут и лежебока в знатные выскочит.
