Текст книги "Ухабы"

Автор книги: Владимир Тендряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

5

Но старуха была жива. Она первая бросилась в глаза Васе: со сбившимся на затылок платком, седые волосы падают на лоб, расставив ноги, огорченно хлопая себя по бокам, причитала над корзиной:

– Исусе Христе! По яичку копила, себя не баловала, все внукам, все внукам! И с чем я, старая, к ним покажусь? Какие гостинцы привезу?

Высокая, простоволосая женщина, не стесняясь, вздернув юбку, растирала ушибленное колено. Она сердито оборвала старуху:

– Буде ныть-то. Спасибо скажи, что цела осталась.

– Ох, верно, матушка, верно. Не допустил господь. Спас от погибели.

Мальчуган, задрав вверх подбородок, из-под наползавшей на глаза кепки внимательно изучал лежавшую на боку, бесстыдно выставившую напоказ свой грязный живот машину.

Девчушки, ехавшие в ремесленное, сбились тесной кучкой, со страхом уставились на вылезших из кабины Василия и Княжева. У директора МТС был потерян картуз, со лба по щеке багровая ссадина.

Какое-то белье, мужские сорочки, цветные женские платья валялись на траве, висели по мокрым кустам. Крошечную, сердито топорщащуюся елочку нежно обняли голубые трикотажные кальсоны. Один из объемистых новеньких чемоданов младшего лейтенанта лежал на полпути от дороги к машине раскрытым. Около него согнулись сам лейтенант и его жена.

Наверху, на обочине дороги, торчала фигура, полная недоумения и растерянности, – заготовитель в своем широком, чуть шевелящемся на ветру плаще.

Пестрота раскиданной кругом одежды, неожиданное многолюдье среди покойно шелестящих листьями невысоких березок и кустов казались Васе чем-то диковинным, не настоящим, картиной не от мира сего. Ведь всего минуту назад ничего этого не существовало, – была лишь тесная кабина, забрызганное грязью ветровое стекло, медленно плывущая навстречу дорога…

Он провел по волосам, почувствовал от прикосновения руки боль в темени, опомнился и спросил в пространство:

– Все живы?

На его голос обернулся младший лейтенант. Он резко разогнулся над чемоданом, зло вонзая каблуки своих сапожек в травянистую землю склона, без фуражки, в косо сидящем кителе, подбежал к Василию.

– Кто вам доверил возить людей?! – закричал он тенорком. – Вы не шоф-фер! Вас к телеге нельзя допустить, не только к машине!

– Э-э, друг, чего кричать, – попробовал было остановить лейтенанта Княжев, с боязливой лаской ощупывая ссадину на щеке. – Парню и без тебя на орехи достанется.

– Нет, вы поймите! Здесь были дети, женщины, могло кончиться убийством!..

Жена лейтенанта, оставив раскрытый чемодан, бросилась к мужу:

– Митя, полно! Ведь он же не нарочно. Зачем кричать? Митя!

– Мало его судить. Надо судить тех, кто дает таким олухам права!

– Митя, стыдно же…

– Наташа, ты ничего не понимаешь!

– А офицерик-то за свои чемоданы обиделся, – вставила со стороны женщина.

Жена Мити вспыхнула, схватила мужа за рукав:

– Несчастье случилось! Как тебе не совестно? Все молчат, один ты набросился. Мне за тебя стыдно! Мне!

В это время за опрокинутой машиной из-под накренившейся, сломанной ударом кузова березы, донесся сдавленный стон: «И-и-и!..» Старуха, все еще стоявшая над своей корзиной, проворно полезла через кусты, зачастила оттуда скороговоркой:

– Святители! Угодники! Матерь божья! Да ведь тут парня пришибло. Вот те крест, пришибло! Детушка ты мой родимый, лежи, голубчик, лежи, не понужай себя… Люди добрые, да скореича идите!

Василий, отталкивая всех с дороги, бросился за машину.

Голова в кустах, ноги в тяжелых грязных сапогах с затертыми отворотами раскинуты в сторону, схватившись руками за живот, лежал парень, который помогал Василию выбираться из «Чертова пруда».

Когда Василий услышал стон и вслед за ним причитания старухи, он испугался и первой его мыслью была мысль о себе: «Смертный случай! Теперь-то уж не миновать, теперь засудят…» Но едва он, бросившись на колони, нагнулся, отвел ветви куста и увидел изменившееся лицо парня,нежно-розовое, с мелкими бисеринками пота на лбу, ввалившимися висками и мутными непонимающими глазами, – то сразу же забыл свой испуг, мысли о том, что его засудят, вылетели из головы.

Чужая, не совсем еще понятная, но наверняка страшная беда в упор глядела на него мутным взглядом.

Не жалость, это слишком легкое слово, скорей отчаяние, болезненное, острое, охватило Василия, – что он наделал?!

С минуту, не меньше, Василий бессмысленно смотрел, не зная, как поступить, чем помочь. А помочь чем-то нужно.

Силу б свою вынуть, боль на себя принять, но как?.. Что делать?

– Любушки! Ведь мать же у него есть! Чья-то кровиночка… Вот оно, горюшко-то, не знамо, когда придет! – разливалась старуха.

Темные на странно розовом лице губы парня дернулись, обнажив стиснутые белые крупные зубы. Парень процедил:

– По-моги… подняться…

Василий рванулся к нему, обнял одной рукой за плечо, другую попробовал просунуть под спину. Но парень, изогнувшись, громко застонал. Василий растерянно выпустил его.

– Ничего, ничего. Жив же, – раздался над его головой трезвый голос Княжева. – Надо доставить как-то в больницу. Хотя бы к нам, в село, в фельдшерский пункт.

Василий вскочил на ноги, оглядел умоляющими глазами стоящих стеной пассажиров:

– Ребята! Товарищ Княжев! Помогите мне. Сделаем носилки…

– Что мы, чурбаны бесчувственные? Поможем. – Княжев оглядел присутствующих: – Жаль, мужиков средь нас маловато.

– Вот видите, до чего доводит безалаберность! – снова загорячился лейтенант. – Человека покалечили!

– Митя, зачем же кричать об этом, – со вспыхнувшими щеками, стараясь ни на кого не глядеть, начала успокаивать жена. – Криком делу не поможешь.

– Нет, это безобразие! Равнодушно относиться к преступнику!

– Митя! Прошу!

Василий сорвался с места, царапаясь о кусты, спотыкаясь, скатился вниз, к берегу реки, вынул из изгороди две жерди, притащил их на плече к машине. Заготовитель торопливо скинул свой широкий брезентовый плащ, представ перед всеми в каком-то полудетском, даже по его тщедушной фигурке тесном, порыжевшем пиджачишкe. Жерди просунули в вывернутые внутрь рукава плаща, сам плащ застегнули на все крючки. На плащ еще накинули старый, пахнущий бензином кусок брезента, валявшийся в кузове. Все это сооружение кое-где прихватили веревками… Получились громоздкие, неуклюжие носилки.

Василий и Княжев, приговаривая ласково: «Потерпи, потерпи, браток…», насколько это было можно, с осторожностью, один – под мышки, другой – придерживая грязные сапоги, переложили парня на носилки. Он не застонал, не крикнул, только с шумом втянул в себя воздух сквозь стиснутые зубы.

– Значит, как условимся?.. – Княжев оглядел столпившихся вокруг носилок людей. – Надо, чтоб силы были равны. Я понесу, ну, скажем, с Сергеем Евдокимовичем. – Княжев указал на съежившегося в своем кургузом пиджачишке заготовителя. Тот в ответ покорно кивнул головой. – Ты, Дергачев, понесешь на пару с лейтенантом.

– А я считаю…– отчеканил младший лейтенант, – мы не должны никуда нести! Надо немедленно вызвать сюда врача и участкового милиционера.

В первый раз за все время Василий угрюмо возразил:

– Не сбегу, не беспокойтесь… А гонять туда да обратно – времени нет.

– Для суда важно, чтоб все осталось на месте, как есть.

– Митя, глупо же! Боже мой, как глупо и стыдно!

– Наташа, ты не понимаешь!

Женщины, до сих пор лишь соболезнующе вздыхавшие, шумно заговорили:

– Нести лень голубчику.

– Сапожки испачкать не хочет.

– Тут человек при смерти, а он…

– А что ж, бабоньки, дивитесь – в чужом рту зуб не болит.

– Образованный, молодой…

– У молодежи-то ныне всей совести с маково зернышко.

– Митя, ты понесешь! – Острые плечи вздернуты, руки нервно теребят на груди концы шелковой косынки, рваный зеленый листочек застрял в завитых волосах, на белом виске, как родинка, засохла капелька грязи, по милому, простоватому лицу – красные пятна, на глазах, детских, серых, откровенных,слезы, они просят.

– Митя, ты понесешь! Ты нe откажешься.

– Наташа, ты не понимаешь…

– Нет, я все понимаю, все! Митя! Ты понесешь! Или!..

– Что – «или»?

– Или я уеду обратно домой. Не буду жить с тобой! Не смогу! Какой ты! Какой ты нехороший!

– Наташа!

Наташа прижала к глазам крепко сжатые кулачки, из одного из них недоуменно заячьим ушком торчал конец косынки.

– Наташа…

Она отдернула плечо от его руки.

– Не тронь меня! Не-на-ви-жу! Не хочу видеть! Какой ты!.. – Оторвав руки от лица, прижав их к груди вместе с измятой косынкой, она шагнула к Княжеву: – Я понесу! Я! Не бойтесь, я сильная. Я смогу… Только не просите больше его! Не надо! Не просите! Какой он! Какой он!

Княжев с виновато растерянным лицом ощупывал ссадину на щеке, а Василий, стоявший рядом, сморщился. В эти минуты у него все вызывало острую боль.

Между женщинами снова пробежал глухой шепоток:

– Нарвалась девонька…

– Век-вековечный красней за идола.

Младший лейтенант стоял перед людьми, в кителе, на котором две пуговицы были вырваны с мясом, остальные, начищенные, продолжали мокро сиять. Его уши, по-мальчишески упрямо оттопыренные, багрово горели, как прихваченные осенними заморозками кленовые листья.

– Что тут разговаривать, – решительно произнес Василий. – Справимся, – и нагнулся к носилкам. Княжев взялся с другого конца, удивился:

– Ого! Тяжеленек малый!

Раненый застонал.

Боком, шажок за шажком, стараясь не зацепить носилками за кусты, не тряхнуть, вытащили на дорогу.

За носилками тронулись заготовитель и жена лейтенанта, горестно сморкающаяся в концы косынки. Женщины пошептались между собой, покачали головами, крикнули:

– Нам-то помочь, что ли?

– Оставайтесь, донесем! – с усилием ответил Княжев.

– Вот приберемся тут, может, и догоним,

Лейтенант продолжал стоять у запрокинутой набок машины, смотрел вниз, ковыряя носком сапога землю.

Маленькая процессия, отдохнув на обочине, медленно пошла по верху склона. Сначала травянистая бровка их скрыла по пояс, потом по плечи, наконец, вовсе исчезли… Лишь темный камень тупым выступом торчал на сером небе.

Начинало заметно вечереть. С реки налетел сырой ветерок, шевелил листьями. Женщины вытаскивали вещи, переговаривались негромко, не обращая внимания на ковырявшего землю лейтенанта.

Вдруг тот поднял голову, оглядел раскиданное по траве и кустам белье и нервно завертелся, ища что-то вокруг себя, должно быть, фуражку. Не нашел, махнул рукой, бросился к дороге. На склоне перед самой дорогой споткнулся, вскочил, прихрамывая, бегом бросился в ту сторону, куда ушли с носилками.

– Проняло субчика.

– Совесть заговорила.

– Девка-то душевная ему попалась.

– Этакие хлюсты всегда сливки снимают.

Старушка, со вздохом завязав пустую корзинку платком, поднялась, подошла к раскрытому чемодану.

– О-хо-хо! Добришко-то у них распотрошило. Собрать надо, родные. Тоже ведь, чай, на гнездышко свое копили. О-хо-хо!

6

Ноги расползаются на скользкой грязи. И хоть Василий выбрал для носилок самые тонкие жерди, но все же их концы толсты, трудно держать, пальцы не могут обхватить. Раненый грузен. На самых легких толчках он вскрикивает.

После двадцати шагов Василий, шагавший в голове, почувствовал, что если сейчас не остановится, то не удержит концы жердей, раненый упадет в грязь.

– Николай Егорович, – обессиленно окликнул он Княжева, – давай в сторонку. Мочи нет. Боюсь – не удержу…

Осторожно опустили носилки на обочину, прямо на мокрую примятую траву. Княжев перевел дыхание:

– Тяжел добрый молодец. Сзади шел, одни сапоги, считай, нос и то умаялся.

Василий разминал сведенные кисти рук.

Парень лежал на спине, чуть согнув ноги в коленях, держась руками за живот, лицо у него было по-прежнему розовое, как у человека, только что попарившегося в бане.

Заготовитель с нескрываемой жалостью на остроносом, с мелкими чертами, небритом лице рассматривал раненого быстро бегающими черными глазками.

– По двое никак не унесем, – сказал он. – Давайте вчетвером.

– А где четвертый-то? – спросил Василий. – Девушку не заставишь.

– Нет, нeт, я смогу. Понесемте, прошу вас.

– Еще чего! Авось руки не отвалятся. – Василий нагнулся было к носилкам, чтобы снова ухватиться за концы жердей.

– Не дури, Дергачев. Человек дело советует, – остановил его Княжев. – Ты, знаем, готов надорваться теперь. Ну-ко, девонька, возьмись за один конец у ног… За правый, за правый – там способнее держать. Я – в голову, вместе с Василием. Сергей Евдокимович, чего ждешь? Ну-ко, разом!.. Подняли… Осторожно, осторожно… Ничего, малый, терпи, как-нибудь доставим к месту. Пошли в ногу…

Но четверым в ногу по скользкой дороге нести было труднее. На первых же шагах носилки качнуло, больной охнул.

– Осторожнее! Не напирайте сзади!

Двадцать первый километровый столб начинал приближаться, на нем можно было рассмотреть уже цифру.

Неожиданно у носилок появился прихрамывающий лейтенант. Секунду он молча шагал рядом с женой. Та, старательно схватившись руками за конец жерди, с трудом вытаскивала из грязи резиновые ботики, склонив низко голову, не замечала мужа.

– Наташа, дай мне…

Наташа не отвечала.

– Слышишь? Дай, я понесу. Тебе же тяжело. Ну…

– Не мешай.

– Я погорячился… Ну, дай возьму.

Лейтенант ухватился за конец жерди. Носилки дрогнули, больной застонал.

– Отойди! И здесь мешаешь.

– Наташа…

– Эй, кто там толкает? Отступись! – не оборачиваясь, крикнул Княжев.

– Товарищи, товарищи! – заспешил вперед лейтенант. – Остановимся на минутку. Я понесу.

– Иди, иди, – сердито огрызнулся Василий. – Крутишься тут под ногами.

– С тобой не разговариваю!

– Не разговариваешь, так и не лезь.

Четверо несущих сосредоточенно, угрюмо месили грязь ногами. Лейтенант, всклокоченный, в своем косо сидящем кителе, с расстроенным лицом, попадая в лужи, прихрамывал сбоку, не спуская взгляда с жены.

– Наташа… Я же виноват. Я, честное слово, хотел… Наташенька, мне же стыдно. Ну, прости. Слышишь, прости…

Наташа не отвечала, ей было нe до того: мятая косыночка висела на одном плоче, глаза напряженно округлились, уставились в сведенные на конце жерди руки. Впереди мерно покачивались поднятые к небу колени раненого.

– Наташенька, ну, дай же понесу. Я виноват, кругом виноват.

– Чего меня-то просишь? Ты у них… Перед всеми виноват.

– Виноват. Да, да, виноват, – обрадованно затоптался лейтенант около жены.

Та не отвечала. Тогда лейтенант бросился к голове носилок, забежав вперед, заглядывая то в лицо Княжеву, то в лицо Василию, заговорил:

– Ребята, извините… Ну, черт-те что вышло… Остановитесь, ребята. Ну, прошу… На минутку только. Дайте мне понести.

– Ладно уж, – согласился Княжев и потянул носилки в сторону.

Больного положили под километровым столбом.

Наташа облегченно разогнулась, стала поправлять спадающие на лоб волосы.

– Ну, бери, что ли! – сердито приказал Василий лейтенанту. – Через каждые пять шагов остановка. Так и к утру до Утряхова не дотянем.

– Да, да, надо быстрей. Сейчас, сейчас… Тут ведь недалеко. Нас теперь четверо, – благодарно засуетился лейтенант и вдруг, снизу вверх глянув на Василия, попросил: – Слышь, друг, прости меня. Честное слово – дурак я. Дай, в голову встану. Ну, дай.

– Ладно, ладно, смени жену лучше, – уже без обиды ответил Василий.

– Нет, право. Ты устал. Я – в голову, ты – на место Наташи.

– Хватит торговаться. Становись на свое место, – резко приказал Княжев.

Лейтенант стал в пару с заготовителем.

Снова закачались носилки над размытой дорогой. Четыре пары сапог: одни – хлюпающие широкими кирзовыми голенищами – Василия, другие – яловые, добротные – Княжева, старенькие, морщинисто-мятые – заготовителя и щегольские, плотно облегающие икры ног – лейтенантовы, – с медлительным упрямством снова принялись месить грязь. Наташа шла сбоку, на ходу повязывая на голову косынку. В движениях ее рук, расслабленных, неторопливых, чувствовалась какая-то покойная усталость, душевное облегчение.

От столба, оставшегося за спиною, до села Утряхово, где есть фельдшерский пункт, – девять километров.

Кусты в стороне от дороги уже трудно было отличить от земли. Однообразно серое, низкое небо стало еще более сумеречным. Потемнела и сама дорога. Лишь тусклыми пятнами выделялись свинцовые лужи.

7

Сквозь тюлевые занавески, сквозь слезящиеся стекла, обдавая сырую тьму ночи теплом обжитых комнат, падал из окна желтый свет. В нем бесновато плясала серебристая пыль – нудная морось.

Там, в комнатах, все покойно, все привычно: люди в одних нательных рубахах, скинув сапоги, ходят по сухим крашеным половицам, садясь ужинать, говорят о перерастающих травах, о погоде, о мелких хозяйских заботах: несушка перестала нестись, плетень подмыло… Там обычная жизнь, только со стороны, в несчастье, понимаешь ее прелесть.

Четыре человека, спотыкаясь от усталости, изредка бросая вялые, бесцветные ругательства, медленно несли тяжелые носилки по селу Утряхово, мимо уютно светящихся окон. Жена лейтенанта, получив подробное объяснение, где живет фельдшерица, убежала предупредить ее.

Впереди, на холме, как бы владычествуя над скупо разбросанными огоньками сельских домишек, сияла огражденная огнями МТС.

– Вон к тому дому… Заворачивай не круто, – указал Княжев.

На крыльце, приподняв на уровень глаз керосиновую лампу, в накинутом на плечи пальто, их встретила девушка. Из-за ее плеча в открытых дверях выглядывала Наташа.

Мокрые, грязные, молчаливые, при тусклом свете керосиновой лампы темноликие и страшные, сосредоточенно сопя, четверо носильщиков поднялись на крыльцо, неосторожно задели концом жерди о дверь, и больной простился сдавленным стоном с темной, слякотной ночью.

В комнате, до боли в глазах ярко освещенной стосвечовой лампой, пахло медикаментами, в шкафчике за стеклом блестели пузырьки и никелированные коробочки. Вдоль стены – белая широкая медицинская скамья. И во всей этой сверкающей белизне грязные, мокрые, с неровно торчащими концами грубо обтесанных жердей носилки вместе с больным казались куском, вырванным из тела обезображенной дороги.

Носильщики, промокшие до нитки, залепленные грязью, с осунувшимися, угрюмыми лицами, подавленные чистотой, стояли каждый на своем месте, не шевелились, боялись неосторожным движением что-либо запачкать. Фельдшерица, молоденькая девушка с некрасивым круглым лицом, густо усеянным крупными веснушками, с сочными, яркими губами, которые сейчас испуганно кривились, попросила несмело:

– Выйдите все, пожалуйста. Тут негде повернуться. Я осмотреть хочу… А девушка пусть останется, поможет мне.

Высоко поднимая ноги, словно не по полу, а по траве, с которой боязно стряхнуть росу, один за другим все четверо вышли в просторный коридор, где на скамье тускло горела керосиновая лампа.

Княжeв вынул пачку папирос и выругался, скомкав, сунул в карман,папиросы были мокрыми. Лейтенант поспешно достал свой портсигар.

– Возьмите. У меня сухие.

В его портсигаре было только две папиросы. Одну взял Княжсв, другую лейтенант протянул Василию.

– Да ты сам кури. Ведь больше-то нет, – отказался тот.

– Я нисколько не хочу курить. Нисколько. Прошу.

С улицы донеслись металлические удары – один, другой, третий, четвертый… Отбивали часы. Княжев поспешно отвернул мокрый рукав плаща:

– Вот как – одиннадцать… А меня, наверно, ждут. Из района специально звонил, чтоб бригадиры остались. Думал, часам к шести-семи подъеду. Извините, ребята, пойду. Теперь без меня все уладится.

Пожимая директору МТС руку, Василий, заглядывая в глаза, растроганно говорил:

– Спасибо вам, Николай Егорович. Спасибо.

– Это за что же?..

– Да как же, помогли… Спасибо.

– Ну, ну, заладил. За такие вещи спасибо не говорят.

После ухода директора Василий почувствовал тоскливое одиночество. Ушел человек – его советчик, его опора, ни с лейтенантом, ни с заготовителем так быстро не сговоришься. Скоро и они уйдут… Тогда – совсем один. Делай что хочешь, поступай, как сам знаешь. «Участкового милиционера искать надо…»

Василий задумчиво мял в руках окурок. Лейтенант нетерпеливо поглядывал на дверь фельдшерской комнаты. Заготовитель сидел на краешке скамейки, церемонно положив руки на колени, словно ждал приема у начальства. Наконец дверь открылась, вышла фельдшерица, на ходу снимая с себя халат.

– Надо его немедленно доставить в Густой Бор к хирургу, – сказала она убито. – Сильное внутреннее кровоизлияние. Надеюсь, печень не повреждена. До живота нельзя дотронуться, бледнеет от боли. Хирург у нас хороший, он все сделает. Только бы доставить.

От волнения и растерянности девушка заливалась краской, ее веснушки тонули на лице.

– А на чем же? – спросил после общего молчания Василий. – На чем доставить? Днем не сумели на машине проехать, а ночью и подавно не продерешься.

– На лошади тоже нельзя. Растрясет, на полпути может скончаться.

– На руках можно девять километров протащить, а не тридцать.

– Так как же быть? – заволновался лейтенант. – Умирать человеку! Мы его спасали, тащили, он умрет. Хирурга вызвать сюда! Это легче, чем везти больного. Пусть выезжает немедленно. Понимаете, девушка, надо спасти этого человека.

– Хорошо, я вызову. Но лучше бы в больницу, там все условия. У меня здесь ничего не приспособлено для сложных операций,

– Ответственности боитесь! – загорячился лейтенант. – Условия не подходящие? Раз другого выхода нет, пусть едет, пусть спасает жизнь!

– А на чем хирург выедет? – спросил Василий. – Ты не подумал?

– В районе достанут машину. Достанут!

– Слушай, друг, я шофер бывалый, ты моему слову верь: ночью ни одна машина не пройдет. Ни одна!

– До утра скончаться может, – уныло вставила фельдшерица.

– Верхом! Пусть лошадь достанет!

– Верхом? Что вы! – Девушка слабо махнула рукой. – Тридцать километров проехать верхом – надо быть кавалеристом. А Виктор Иванович и в жизни, наверное, в седле не сидел. Даже смешно об этом думать.

Замолчали. Разглядывали при свете стоящей на скамье лампы высокие, неуклюжие тени на бревенчатых стенах. Вдруг Василий хлопнул себя по лбу:

– Есть! Доставим! Будет транспорт!

– Какой?.. Где?..

– Трактор! Побегу сейчас в МТС, пока Княжев не ушел. Попрошу его дать трактор с тракторными санями. Трактору что? Он легко пройдет. А уж на санях не растрясет, как в люльке доставим. Я – в МТС!

– А я тем временем на почту сбегаю. Позвоню в больницу, хирурга вызову к телефону.

– Я тоже в МТС, – обрадовался лейтенант. – Вместе разыщем Княжева.

Заготовитель, все время сидевший в стороне на скамье, во время разговора не проронивший ни слова, сейчас пошевелился, скупо сказал:

– Не даст.

– Что не даст? – повернулся к нему Василий.

– Княжев трактор не даст.

– Это почему?

– Я его знаю. Не даст.

– Ну, брат, молчал, молчал, да сказал что рублем одарил. Как же он не даст, когда сам, вместе с нами, на горбу носилки тащил? Не тот человек Николай Егорович, чтоб в помощи отказать. Пошли, лейтенант.

– Дай бог, чтоб я ошибся.

Быстрым шагом, подпрыгивая от нетерпения, шли они вдвоем к холму, где цепочкой горели огни МТС.

Лейтенант зябко запахивал на груди китель, ежился, забегал вперед, странно поглядывал на Василия. Видно было, ему что-то хочется сказать – и не решается. Василий ждал, что вот-вот он начнет, но лейтенант так и молчал до конторы МТС, лишь на крыльце перед дверью вздохнул:

– Стыдно… Черт возьми! Стыдно.