Текст книги "Когда-то"

Автор книги: Владимир Жаботинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Владимир Жаботинский
Когда-то

(Из жизни римских студентов)

Не припомню где – в Фиуме, или в Анконе, или в Болонье – видел я эту маленькую пьесу на рождественский сюжет.

Не помню, чья она, не помню заглавия.

Было это проездом. Мне хотелось спать, но как-то неловко было лечь рано, и я заглянул в первый встречный театрик.

Там давали эту пьесу.

Помню, что актеры говорили стихами.

Первая сцена разогнала мой сон.

На улице стоял туман и сырость, а пальто мое никуда не годилось.

В театре было тепло и светло; я чувствовал тут себя хорошо и уютно.

Потому, может быть, и понравилась мне эта пьеса.

Когда она окончилась и я вышел снова на улицу, снова на сырость и туман, мне опять захотелось спать.

И я пошел в гостиницу и заснул.

Оттого теперь, когда я вспоминаю об этой пьеске без заглавия и автора, она мне представляется каким3то интермеццо между сном и сном.

Я даже не помню подробно содержания и могу передать его именно так, как рассказывают привидевшийся сон, – одного не досказывая, другое прибавляя, восстанавливая целое по неясным обрывкам воспоминаний.

* * *

Это было в Вальдаосте, в сочельник, когда3то давно.

Шел густой снег, выла горная вьюга.

В замке, в одной из горниц, было тепло и укромно: в камине трещали дрова, восковые свечи горели ярко.

Старый граф сидел в кресле у камина.

Иоланда, его дочь, придвинула свою невысокую скамеечку к самым ногам старика.

Слуги и вассалы, приходившие поздравить с праздником, уже ушли.

Граф задумчиво смотрел на огонь и говорил:

– Много искорок и огоньков пробежало предо мною за мою долгую жизнь. Много видел, много поработал и устал.

Хорошо так отдыхать, у теплого камина, рядом с тобой… Только слишком у нас тихо, Иоланда.

– Спеть вам, отец?

Граф помолчал.

– Не надо. Ты хорошо поешь, Иоланда, но в твоем голосе нет чего-то. Нет лучших, самых звучных нот. Твой голос похож на голос твоей покойной матери, но когда она пела над твоей колыбелью, в ее песнях была глубина, которой я не слышу у тебя. Потому что ты не мать, Иоланда… Я бы хотел, чтобы и ты скоро запела над колыбелью – тогда бы я радостно слушал тебя с утра до ночи…

Иоланда поцеловала руку отца.

– Когда ты пишешь или мечтаешь, Иоланда, мне пусто. Моя жизнь убывает, мне нужно восполнять ее близостью существ, еще полных жизни. Если бы у меня были внуки, они шалили бы у меня на коленях, а я ворчал бы на них.

– Отец, – сказала Иоланда, – не вините меня. Я часто мечтаю, что вот в один прекрасный час зазвенят ступени нашего замка под шагами какого3то сильного и красивого, кто придет и покорит меня. Но проходят месяцы и годы, а он, сильный и красивый, еще не явился.

– Разве мало дворян просили твоей руки? Барону Рокка-Груара ты отказала…

– Медвежатник, который заснул, когда я пела!

– Герцогу Кьяравалле ты отказала…

– Я не могу быть второй женой и мачехой.

– Первому рыцарю Ломбардии, Джино Малатеста, ты отказала…

– Отец, то был действительно сильный, но ведь очень уж некрасивый!..

Старик замолчал и, покачивая головой, следил за огоньками в камине.

Иоланда ласково прикоснулась к его руке.

– Отец, не сыграешь ли со мной в шахматы?

– Не хочу. Вот уже десять раз подряд ты меня побеждаешь, подрывая мою славу искусного игрока. С меня довольно, больше не хочу…

И оба замолчали и ушли в свои думы, вдруг за рвом звонко прозвучал рог.

Иоланда вздрогнула:

– Кто это так поздно?

Вошел дворецкий и сказал:

– Барон Тебальдо Кальпеста пожаловал в замок.

– Бальдино! Старый друг! – радостно сказал граф, подымаясь навстречу.

Гость был такой же седой и крепкий старик, как и хозяин; когда они обнимались, смешивая белые кудри, казалось, что два высоких облака на небе сблизились и сочетали свои седые космы.

– Здравствуй, друг, – говорил барон Тебальдо, – за эти десять лет ты только побелел, но остался тем же богатырем. А это Иоланда? Контессина [1]1
  Дочь графа (итал.)


[Закрыть], десять лет тому назад вы были прелестной раковиной, очаровательной раковиной, но я не представлял себе, какая чудная жемчужина вышла из этой раковины. Мой привет! Как у тебя хорошо и тепло, старый дружище, а в долине так холодно и жутко от волчьего воя. Позволь мне, прежде чем пойти переодеваться, присесть здесь и погреться с тобой у камина и попросить твою прелестную дочь разрешить то же этому юноше, моему пажу Фернандо, который только сегодня – я тебе сейчас расскажу это приключение – спас мне жизнь.

Юноша в черном дорожном платье, который, войдя за бароном, учтиво поклонился хозяевам, встретил теперь внимательный взгляд старого графа спокойно и гордо.

– Я решил непременно свидеться с тобой на это Рождество, – говорил гость, грея руки у огня, – и выехал третьего дня с этим пажом и тремя слугами. Все шло хорошо, но сегодня, за час до заката, милях в пяти от Борго3Бенедетто нас вдруг окружил добрый десяток молодцов с большой дороги. Все верхами. Если бы дело дошло до свалки, мы бы погибли. Тогда Фернандо срывает с моего пояса кожаный кошелек, подымает его над головой и, привлекши таким образом алчность разбойников к себе, дает шпоры коню. Молодцы растерялись; половина кинулась за пажом, стреляя на скаку из пистолетов. Тут мы поняли, в чем дело, и легко справились с оставшимися шестью, а затем понеслись по следам на помощь Фернандо. Вообрази: не проскакали и трехсот шагов, как наткнулись на одного из мерзавцев, распластанного на снегу. Фернандо удалось на скаку сбросить его метким выстрелом. Еще через сто шагов лежал второй, корчась и хрипя, и, наконец, на лужайке сам Фернандо отчаянно отбивался от двух рассвирепевших врагов. Завидя нас, негодяи ускакали. Фернандо, к счастью, оказался не раненым, и мы могли продолжать дорогу.

Граф пытливо смотрел в спокойное и гордое лицо пажа.

– Ты храбрый юноша, – сказал он, подходя к молодому человеку, – твой отец должен гордиться таким сыном.

Паж слегка покраснел и холодно и твердо ответил:

– Мой отец не может гордиться мною, потому что я найденыш без имени и рода. Но зато дети мои будут гордиться тем, что будут носить мое имя.

Граф нахмурил брови:

– Это нехорошие слова, паж. Даже великая рыцарская доблесть не извиняет в молодом человеке чванства.

У пажа засверкали глаза.

– Господин, – заговорил он, – ваша слава мне известна. Когда я состарюсь, то с гордостью буду рассказывать внукам: «Я видел его и говорил с ним». Но даже в моменты лучших триумфов вашей жизни вы не испытывали того счастья, которое каждый день и час доступно мне. Это счастье – сознание, что я всем обязан себе. Что ни знатность, ни богатство, ни содействие родных не облегчали моей дороги, что все было против меня, и все, чего я достиг, сделано и завоевано мною, мной одним!

– Мальчик, – сурово и резко ответил граф, – тебе удалось, может быть случайно, проявить мужество и находчивость, и это вскружило тебе голову, и ты уже надменно говоришь: все, чего я достиг… Чего же ты достиг? Ты, пожалуй, на хорошем пути – если только твоя самонадеянность не совратит тебя, но на этом пути ты сделал только первые шаги. У тебя еще не может быть и начатков той зрелой мудрости, которая создает истинного рыцаря…

Паж засмеялся тихим, но гневным смехом.

– Славный старец, – сказал он, – испытай меня. Потягайся со мной, в чем тебе угодно.

– Фернандо! – воскликнул барон, возмущенный этой дерзостью, но граф остановил его:

– Пусть этот мальчик говорит.

– Я не думал оскорбить графа, – холодно сказал паж. —

Я не предложил бы ему состязаться в воинской ловкости и силе, так как хорошо понимаю, что за мной преимущество молодости. Но я говорю о более тонких вещах. Я много слыхал о вашей мудрости и начитанности, граф, но и с вами я рискнул бы поспорить глубиной познаний в алгебре, схоластике и поэзии, умением слагать стихи, играть на лютне и толковать бессмертного Данте. Я вижу у вашего кресла шахматный столик; эту игру называют игрой для избранных. Еще никто не победил меня в этой игре.

Граф улыбнулся раздраженной улыбкой.

– Сыграй с моей дочерью, паж. Она не так хвастлива, как ты, но берегись ее искусства!

– Контессина прекрасна, – ответил паж с поклоном, – ее красота ослепительна, но и ослепленный, я не могу быть побежден.

Граф потерял терпение. Все лицо его потемнело; в тихом голосе, которым он заговорил, слышалось предчувствие грома.

– Иоланда, – приказал он, – принеси шкатулку с шахматами.

Иоланда вышла.

– Паж, – сказал граф, – бейся со мной об заклад. Я беру в заклад твою голову.

– Граф, – сказал паж, – ваша дочь прекрасна. Я беру в заклад вашу дочь.

– Что?! – загремел граф.

– Если я проиграю, вы берите мою голову. Если я выиграю, ваша дочь моя. Или вы боитесь заклада?

Вошла Иоланда со шкатулкой и остановилась посреди горницы.

Граф сказал голосом, худо скрывавшим гнев.

– Играйте. Иоланда, ты должна победить.

* * *

Старики сидели у камина, тихо вспоминая былое.

– Что с вами, паж Фернандо? Вы глядите на меня и молчите?

– Я смотрю в ваши глаза, которые так прекрасны.

– А я тем временем уже сняла у вас третью пешку. Вы рассеяны!

– Нет, не рассеян: берегите башню.

– Правда. Погибла моя башня.

– Ну что, Иоланда, как твоя партия?

– Пока еще наравне, отец.

* * *

– Что с вами, паж Фернандо: вы глядите на меня и молчите?

– Я смотрю в ваши очи, которые так прекрасны.

– У вас красивый выговор, какого я никогда не слыхала. Откуда вы родом, паж Фернандо?

– Я родом из дикого края. Там солнце горит ярче, чем у вас, и ночи там чернее вашей. Там лето пышет пламенем, зима леденит потоки трамонтаной1.

Там любят так, что идут на смерть за любовь; там ненавидят так, что и смерть не убивает ненависти. Там веруют беззаветно, богохульствуют безумно; там все прекрасное трижды прекрасно, все безобразное трижды ужасно; и эта страна лежит далеко-далеко.

– В вашем крае, должно быть, много красавиц?

– Женщины моей родины очень красивы. У них черные глаза, черные косы. Но небо наше голубое, как ваши глаза; солнце наше золотое, как ваши кудри. Вы прекрасней, чем женщины моей родины… Шах королеве.

– Ах!.. Мой бедный конь, я не спасу королевы, если не пожертвую им…

– Ну что, Иоланда, как партия?

– Контессина проигрывает, граф.

– Нет, нет, отец, я еще не думаю сдаваться.

– Это напрасно, контессина, когда победа мне нужна, я побеждаю.

– А зачем вам так нужна победа, паж Фернандо?

– Спросите вашего отца, контессина… Шах королеве. Вы теряете другого коня.

– Бедные мои кони!.. Отец, зачем Фернандо так нужна победа?

– Он шутит, Иоланда. Я с ним пошутил, и он шутит.

– Граф, вы со мной не шутили, и я с вами не шутил. С вами никто и никогда не посмел бы шутить. Если я проиграю, – вы знаете, что я проиграю, если выиграю, – вы знаете, что я выиграю… Шах королю. Вы теряете другую башню.

– Отец, он искуснее меня!

– Паж, оставь игру. Я пошутил с тобой. Забудь наш спор.

Я сделаю тебя богатым, я отвезу тебя ко двору.

– Мне ничего не надо, граф. Ваш ход, контессина.

– Паж, пока моя дочь обдумывает ход, подойди со мной к камину, я должен сказать тебе два слова…

– Я повинуюсь. Ваши два слова?

– Зачем тебе моя дочь?

– Я полюбил ее с первого взгляда.

– Ты любишь ее. Это хорошо. Помни же, если ты потребуешь заклада, ты сделаешь несчастной ту, которую любишь.

– Почему?

– Ты не знаешь жизни. Женщина, происхождение и красота которой с первых лет обещали знатную, блестящую и роскошную судьбу, не будет счастлива, став женой безымянного бедняка. Она будет страдать – громко или молча. Если молча, это еще хуже. Ты не знаешь жизни.

– Паж Фернандо, ваш ход… Паж Фернандо, вы не слышите? Паж Фернандо! Паж Фернандо, очнитесь от вашей задумчивости и займите ваше место.

– Простите, контессина… Мой ход? Сейчас…

– Что с вами, паж Фернандо: вы глядите на меня и молчите?

– Я смотрю в ваши очи, которые так прекрасны…

– Слова те же, но звук их другой – печальный. Что вас печалит, паж Фернандо?

– Что богатой контессине до печалей безымянного пажа?..

– Вы не безымянный паж, у вас есть имя: это имя – герой, а ваша печаль… ваша печаль…

– Договорите, контессина.

– Не знаю… Мне как3то не хочется, чтобы вы были печальны. Отчего вы печальны… Ага! Шах вашей королеве. Отчего вы печальны?

– Я не печален. У вас в саду есть цветы, контессина?

– Да. Если бы не зима, я подарила бы вам цветов. Какие ваши любимые цветы, паж Фернандо?

– Гвоздика. Вы срывали когда3нибудь красную гвоздику в полном цвету?

– Срывала.

– Когда красную гвоздику сорвут в полном цвету, она должна умереть. Но она умирает пышной и прекрасной. Сорванная потом, она вянет и бледнеет, но это уже после смерти.

– Да. Мне всегда поэтому жалко рвать цветы. Это все равно, что убить молодое существо.

– Почему жаль? Если вы не сорвете гвоздику, она постареет, потускнеет и тоже умрет, но умрет не пышной и прекрасной, а хилой и жалкой. Лучше умереть в расцвете, в самый яркий полдень жизни – тогда все прекрасно, тогда и смерть прекрасна.

– Почему вы говорите о смерти, паж Фернандо? Почему ваши глаза потемнели? Вам грустно?

– Я не грущу. Я цветок красной гвоздики в полном цвету – как же я могу грустить?

– Паж Фернандо, мне жутко. Что вы проиграете, если проиграете?

– Ничего такого, что было бы мне дорого.

– А что выиграете, если выиграете?

– Я не выиграю. Граф, слышите? Я проигрываю!

– Отец, я уже сняла у него почти все фигуры, но… мне не по себе. Не оставить ли эту партию?

– Ты права, Иоланда. Паж, довольно. Мне не нужно твоего проигрыша. Я пошутил с тобой.

– Старик! Никому и никогда не позволял я шутить со мною, не позволю и вам! То, что я проиграю, будет вам отдано, и не от вас зависит помешать мне. Я не похож на вас, знатных и богатых людей: мое слово свято, мне не жаль отдавать то, что я проиграл.

– Отец, что это значит, ради Бога?

– Паж, твои слова резки… но справедливы. Иоланда! Мы бились об заклад: если он выиграет, ты должна стать его женою; проиграв, он должен…

– Граф! Я не даю вам права открывать пред контессиной наш тайный договор! Ваш ход, Иоланда.

– Твой ход, Иоланда. Ангел твоей покойной матери да водит твоей рукою, потому что поистине благородная душа трепещет в запальчивом сердце этого юноши…

– Контессина, этим ходом вы открываете путь моей королеве.

– Мой ход сделан, паж Фернандо.

– Девушка, мне не нужно твоего милосердия! Ты нарочно даешь себя победить.

– Не сердись на меня, паж Фернандо, ведь ты победил уже меня другой победой…

– Шах королеве!

– Королева твоя…

– Шах королю!

– Отец, я побеждена.

– Да сбудется воля Божия! Подойди сюда, старый друг мой Тебальдо. В эту ночь родился младенец, сын бедных и незнатных людей, которого Бог поставил превыше царей земных. Оттолкнуть человека, рожденного в бедности, значит оттолкнуть Христа. Моя дочь Иоланда будет женой человека, рожденного в бедности, и я верю, что такова Его святая воля. Будьте благословенны, дети мои.

* * *

– Что с тобой, паж Фернандо? Ты глядишь на меня и молчишь?

– Я гляжу тебе в очи, которые так прекрасны.

1902