Текст книги "Спутник 'Шаг вперед'"

Автор книги: Владимир Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Исследователи уселись кто куда и принялись писать. Двое записывали свои соображения по поводу того, что обнаруженное тело, хотя и обладает небольшой (относительно) массой, все же должно быть признано планетой и просто удивительно, как это никто до Герна не обнаружил никаких признаков его пребывания на орбите. Двое других пишут нечто прямо противоположное, хотя и не отрицают существования на орбите некоего тела, ошибочно именуемого Трансцербером.

А некое тело, ошибочно именуемое Трансцербером, находится еще очень далеко, до него – по орбите – миллиард с лишним. Но оно догоняет их и рано или поздно догонит. Еще не все ясно, но в глубине души все побаиваются, что это будет несколько рано. Хотя, когда бы это ни произошло, все равно будет слишком рано: реального способа спастись нет, и все знают – ни в одном космопорту сейчас нет длинных кораблей. Корабли строятся не для того, чтобы висеть в портах.

Других событий на орбите Трансцербера пока не происходит. Достаточно и того, что уже произошло.

Людям нередко бывает свойственно думать, что события лишь надвигаются. Сдерживая дыхание, они ждут их приближения в то время, когда события уже окружили их со всех сторон, уже прочертили в пространстве-времени свои пока невидимые трассы, и нужно не ждать их, а лишь разглядеть и приготовиться встретить во всеоружии воли и разума.

Понимание этого дается опытом. Пока его нет, человек может откинуться в кресле и ощущать, как медленно исчезает ускорение и тело становится все легче, потому что глобальный лайнер – глайнер "Кузнечик" стремительно приближается к вершине своей баллистической кривой, к точке, откуда начнется его медленное падение на Землю. Человек может украдкой (чтобы не показать, что на такой машине он, как ни странно, летит впервые) оглядеть салон, подобный салону вакуум-дирижабля или внутриконтинентального лайнера, делающего не более трех тысяч километров в час. Только кресла стоят на каких-то подставках, закрытых матовым пластиком. И меньше иллюминаторов. И сами иллюминаторы меньше, чем на других средствах транспорта.

Человек может смотреть в один из этих иллюминаторов или – еще лучше включить экран на спинке переднего кресла и любоваться россыпью облаков далеко внизу, и ползущим медленно, чуть выше этих облаков, тяжелым транспортом с короткими, вынесенными в самый хвост крыльями, и виднеющимся вдали Висячим космодромом, чья толстая гибкая платформа находится на высоте ста пятидесяти километров над Землей. На этой платформе накапливаются грузы, а затем их забирает большегрузный транспорт с Метеорологического или Звездолетного пояса или с другой орбиты Приземелья и увозит в пространство. Пассажирского сообщения с Висячего космодрома нет. Вокруг маленькой отсюда пластинки Висячего космодрома снуют жуки и стрекозы, которые становятся светляками, когда включаются их двигатели.

Чем еще может заниматься человек? Смотреть на бодро поднимающееся на западе солнце (оно летит куда медленнее, чем глайнер) или, наконец, размышлять, каким образом, вместо того чтобы спокойно спать в домике на острове, он несется куда-то вокруг Земли и неизвестно, куда еще попадет.

Но можно вовсе и не размышлять, а просто смотреть на людей – на тех пятерых, расположившихся в креслах чуть впереди. Тем более, что они не обращают на тебя никакого внимания. Они заговорили:

– Я не пойму: почему Лобов радирует о четырех месяцах? Ведь энергии должно хватить на пять – пять с половиной...

– Их догонит Трансцербер.

– Все-таки они нашли Трансцербер, – сухо сказал Холодовский. – Герн будет прыгать, и торжествовать, и произносить классическое: "Я же говорил..."

– не будет торжествовать. Он будет рвать остатки волос и стремиться туда, чтобы пожертвовать собой для спасения этих восьми.

– Жертвы их не спасут.

– Расскажи это Герну.

– А впрочем, какое это имеет значение... Они нашли планету.

– Только бы она не нашла их, о мой категоричный друг.

– Я хотел бы, чтобы был еще один Транс...

– Запах – твой Транс, – курлыкает голос.

Они смолкли, и можно смотреть на любого из пятерых; на Седова, что снова как будто окаменел в своем кресле, и непонятно, спит он, или мыслит, или мечтает, или просто отдыхает, расслабив мускулы тела и связи головного мозга. Можно смотреть на женщину подле него – она, широко раскрыв глаза, глядит вдаль. Гур задумчиво выводит пальцем на выключенном экране какие-то фигуры, причудливые линии, в хаосе которых угадываются закономерность и ритм. Холодовский вложил в ухо капсулу приемника планетного вещания, но вряд ли слушает передачу: он что-то записывает. Дуглас, вопреки нормам поведения, разобрал такую же капсулу и критически разглядывает на свет каакую-то едва видимую простым глазом деталь.

И вот, оказывается, можно смотреть на все это – и не разглядеть событий. Не увидеть их даже в хрусткой ленте фотограммы. Человек, вышедший из пилотской кабины, тронул Седова за плечо, протянул ему эту ленту и отправился обратно. Он шел по проходу, насвистывая и дирижируя указательным пальцем.

Седов прочитал радиограмму, не сделав ни одного движения сверх тех, что были потребны. Никто из остальных не повернул головы. Крайне нелюбопытны были они, хотя уже сам факт поступления фотограммы прямо на борт глайнера был многозначителен: не такая уж легкая задача – связаться с глайнером.

Пока Кедрин успел подумать об этом, Седов аккуратно свернул ленту, сунул ее в карман комбинезона и неторопливо застегнул карман. Затем он легко поднял из кресла свое угловатое, сутулое тело.

– Опять запах, – сказал он негромко.

– Я знал, – сказал Холодовский, – что сейчас не время для развернутых испытаний.

– Где мы возьмем озометры? – спросила женщина.

– Сделаем.

– Это предупреждение, – сказал Седов. – Нужна защита.

– Я сейчас думаю над этим, – сказал Холодовский, и это прозвучало так, как будто защита уже готова. – Моя гипотеза стала теорией. Это микрометеоры, тормозящиеся в статическом поле.

– Как запах проникает в экранированный скваммер? Не осветишь ли ты и этот вопрос, о достойнейший?

– Для защиты нужны дополнительные экраны.

– Просто и дорого, – сказал Седов, каменной глыбой молча стоя в проходе.

– Но необходимо.

– Ну, Слава. А если ты ошибаешься?

– Это мой Трансцербер. Я подбираюсь к нему два тода. Надо скорей попасть на спутник.

– Мы будем там, – сказал Седов, – через час. – Он оглянулся, его взгляд зацепился за Кедрина. Миг брови Седов, выражали недоумение, затем досадливо сдвинулись.

– Вы здесь... – сказал он. – Зачем вы здесь?

– Мне нужно, – ответил Кедрин.

– Куда вы?

– С вами.

Уголок рта на каменном лице неожиданно приподнялся в улыбке, и это было как будто цветок распустился на камнях. В следующий момент улыбка исчезла.

– Хорошо. Как у вас со здоровьем?

– Без ограничений.

– А на перегрузки?

– Я же сказал: без ограничений.

– Что ж, в худшем случае... Где ваш медифор? Кедрин протянул руку, и Седов перевел регулятор на маленьком приборчике Службы Жизни.

– Теперь вы на контроле у нас. Идемте. Вы мне понадобитесь.

Кедрин встал. Седов уже шагал к двери в пилотскую кабину широко и уверенно, словно по своей комнате. Кедрин настиг его лишь в рубке.

В глубоких овальных креслах сидели двое. Один – он выносил радиограмму, – насвистывая, глядел в потолок, накручивал и раскручивал с пальца болтающуюся на тонком проводе капсулу контроля за двигателем. Другой, с залысенным лбом, читал книгу. Были люди, упорно не признававшие микрочтения, или, как они говорили, микрочтива. Одно это давало представление об их характере, и вряд ли стоило просить такого о чем-нибудь не предусмотренном правилами.

– Вы – командир, – сказал Седов, обращаясь к читавшему.

– Говорят, – согласился тот, отведя руку с книгой, и с интересом оглядел собеседника. Потом взгляд его скользнул по Кедрину, но тотчас же вернулся к монтажнику и с удовольствием прошелся по его сухой фигуре. Итак?

– Вы идете на Среднеазиатский?

– Среднеазиатский приземельных орбит, – уточнил пилот. – А вы идете в другую сторону?

Глядевший в потолок прыснул. Смеялись и глаза пилота. Кедрин понял – им было скучно. Но Седов пропустил вопрос мимо ушей.

– Давайте так, – сказал он. – Я буду спрашивать, вы -отвечать.

– Отвечать будет информаторий, – сказал пилот. – Сема, будь любезен, свяжи товарища с информаторием. У меня тут, – пальцем в книгу, назревает любовная драма.

Сема продолжал насвистывать, но рука его потянулась к кнопке.

– Мне необходимо на Звездолетный Пояс. Срочно. Спутник-семь.

– Что же, – доброжелательно сказал:пилот. – Со Среднеазиатского машина уходит к поясам через восемь... Сема?

– Через... семь сорок две точно, – и Сема продолжил прерванную мелодию.

– Через семь сорок две. Вы успеете.

– Мне нужно быть на Звездолетном поясе через час. Вместе с товарищами.

Сема перестал свистеть.

– У меня стратосферная машина.

– старая машина, – с расстановкой произнес .

– рая, – так же с расстановкой подтвердил пилот и отложил книгу.

– Их списали с орбитальных полетов и передали в стратосферу год назад. Но двигатели остались...

– Передали, – согласился пилот. – Земля бережлива. Но на большинстве двигатели уже выработали свой ресурс и заменены.

– У вас еще стоят Винд-семнадцать. Иначе сняли бы и группу отключения резерва, а она на месте.

– Я вижу, вы были там, – сказал пилот. – Допустим, я выйду в пространство. Пусть даже нас там возьмут маяки и подведут, куда надо. А чего ради мне отдавать свой сертификат?

– Жизнь людей.

стало тихо.

– Давно я не слышал этого ключа... С тех пор, как оттуда. И вы потеряли пять минут, с этого надо было начать.

– Надо было познакомиться с вами.

– Ясно. Нужно согласие пассажиров.

– Кроме нас, здесь только один. Вот он. Он согласен.

– Вы согласны?

"Ты согласен? – подумал Кедрин. – Это уже больше не игра, не романтическая погоня за возлюбленной. Да или нет?"

– Я согласен, – сказал он, но голос сорвался, и он повторив еще раз, более уверенно:– Конечно, согласен.

– Он согласен, – подтвердил Седов.

– Не забывайте, перегрузки будут не пассажирские.

– Он перенесет, – сказал Седов. – Конечно, перенесет.

Сема обернулся, подмигнул Кедрину и щелкнул языком.

– Ладно. Поставим вас на контроль. Только если ему станет плохо, мы не взлетим. Блокировка.

– Взлетим,-сказал Кедрин басом.

– Ну да... – мрачно пробормотал пилот. Он повернулся в кресле, почти не глядя, потыкал пальцем в клавиатуру решающего, столь же мрачно обозрел шкалу. – Учитывая износ машины, сорок семь процентов риска.

– Ради жизни людей я ходил на шестьдесят, – сказал Седов.

– Я ходил на девяносто, – пробормотал пилот. – И я знал людей, которые ходили на сто. Самсонов ходил на сто и пришел обратно.

– На Цербере? – Седов глядел на металлический кружок на правом рукаве пилота.

– На Диане, в оранжевой системе. Я – да, на Цербере. Через год снова пойду. Я сейчас отдыхаю. Займите места. Всыплют нам, Сема?

– Всыплют, – радостно сказал Сема.

– Всыплют. Не забудьте присоединиться к контролю. Все. Сема, проследи.

Сема проследил. Возвращаясь в рубку, он остановился на пороге и доверительно сообщил пассажирам:

– Вы сделали старику подарок – лучше не надо. А то он говорит, что у него в жилах кровь свернулась в простоквашу. Сейчас он отведет душу...

– Звездолетчик, – пробормотал Седов. – Звездолетчик... Звездолетчик, сказал Седов в третий раз, ставя точку, и, прекращая всякую лирику, откинулся в кресле.

"Звездолетчик", – подумал Кедрин, и тут же мысли сдвинулись с места, смешались, завихрились, канули куда-то. Кресла полезли вниз, одновременно поворачиваясь, раздвигаясь, превращаясь в диваны. В глазах потемнело. Пилот "Кузнечика" отводил душу. "Кузнечик" ревел тремя "Винд-семнадцать", наконец-то дорвавшимися до форсажа. Громовым салютом глайнер прощался с наезженной трассой, вырываясь в простор, о котором всегда мечтают даже маленькие корабли... И он, рыча от восторга, карабкался на вершину невидимого пика.

Далеко внизу, на Земле, в посту слежения и управления Глобальных трасс, диспетчер схватился за голову, на которой давно уже не росли волосы, и послал негодующую радиограмму. Сема мгновенно закодировал ответ. Диспетчер прочел, топнул ногой, призвал на помощь всех чертей и, одобрительно подмигнув неизвестно кому, пустил по спирали сообщение о том, что глайнер восемнадцатый задерживается в пути и на линию будет выслан резервный номер семьдесят три.

Корабль вышел в черное небо.

Пилот снял ускорение. Настала невесомость. Трижды, нарастая и ослабевая, во внешних дозиметрах прошумел неведомый прибой, означавший, что пройдены радиационные пояса планеты.

Распахнулось пространство; Земля уходила в сторону. Над ее поверхностью всходили голубые конструкции астрофизического спутника номер пять. Шестой сиял в самом зените, на фоне давно знакомого созвездия, и вокруг него вспыхивали другие звезды, которых не было в астрономических каталогах. Тяжелый грузовоз оторвался от его причальной площадки, выбросил голy6oe облачко и начал снижаться к ажурным дискам Метеорологического пояса, нечастой цепью охватывавшего планету в меридиональной и экваториальной плоскостях. Где-то далеко справа вспыхнула и начала расплываться розоватая туманность, – наверное, очередной планетолет ушел в рейс к внутренним планетам, – и сейчас же это облачко на миг затемнил проходивший перпендикулярным курсом нерегулярный патрульный сателлит... Пространство Приземелья жило своей жизнью, и как бы в доказательство этого в телефонах утихали голоса планетного вещания, и их место занимали другие: люди на корабляхях и спутниках переговаривались, шутили и спорили, иногда резким свистом их перекрывали закодированные тексты с лунных станций, и в ответ им летели такие же свистящие молнии с Земли. Впереди, пока еще в отдалении, возникли и становились все ярче зеленоватые светила Звездолетного пояса.

Кедрин не испытывал страха. Ему казалось все еще, что пространство нереально – невесомость кончилась, корабль шел с ускорением в одно "же". Пока ничего необычного не было... Разве что мигание предупреждающих табло и голос, раздавшийся в капсулах: "Внеочередной, внеочередной, даю пеленг, слушайте ваш пеленг... Включите ваших киберов на прием посадочной программы... Какая частота ваших киберов?" – "Нестандартная, сажусь сам", ответил несколько измененный передачей голос пилота. "Внеочередной, не уверен, что сядете". – "Пит, узнаю тебя по ушам, вспомни спецзону на Диане".-"Мишка, клянусь святым торможением, это вынырнул Мишка!"-"Взял твой пеленг, Пит. Включаю".-"Пузырь, пузырь, по кличке "Орион", куда лезете в наше пространство, освободите пространство для внеочередного!" – "Но я имею график". – "Поломайте его о колено..."

Началось торможение. Оно было плавным, тяжесть нарастала медленно, чувствовалось, что пилот работает, как мастер, – без лишнего напряжения, легко и точно. Двадцать четвертый дробь семь надвигался из пространства громадный цилиндр, опоясанный тороидами, окруженный радио– и световыми маяками, светяшийся множеством иллюминаторов и габаритных огней. Глайнер выходил к торцу цилиндра. Вспыхивали сигналы. Спутник покатился, уходя из поля зрения. Загорелись звезды. Торможение усилилось, внезапно корабль завибрировал, и Кедрину показалось, что у него заныли целых шестьдесят четыре зуба – так много их вдруг оказалось. Но вибрация кончилась, плаферровые шторы поднялись, закрывая иллюминаторы. "Мишка, у тебя есть переходник?" – спросил тот же голос. "Нет, это же теперь глайнер, к чему на нем переходник?" – "Ну, я не знаю, на всякий случай... До чего ты дожил летаешь на глайнерах". – "После этого рейса не буду летать и на глайнерах, мрачно пообещал пилот. – Так куда мне приткнуться?" – "Ладно, провались ты в Юпитер, примем вас в закрытый док, выйди на пеленг AM".

Только сейчас Кедрин осознал: они действительно в пространстве, в приземельской пустоте, и рядом – громадный медленно вращающийся спутник, и каждое неловкое движение может стоить слишком дорого кораблю, а значит и всем им. Вдруг он остро пожалел, что ввязался в эту историю. Куда спокойней все-таки на Земле, а к тому же пилот и тот, другой, вели разговор в каком-то недопустимо легкомысленно тоне. Словно им приходится садиться и принимать корабль каждый день. Тут Кедрин сообразил, что им действительно приходится и приходилось, и еще придется – делать это каждый день, и рассердился на самого себя, и в то же время ему стало смешно. В конце концов это вряд ли сложнее, чем справиться с Элмо, не говоря уже о компаунд-вычислителях.

Теперь в иллюминаторы уже нельзя было видеть спутник но экран на спинке переднего кресла исправно показывал e крутой зеленоватый борт многоэтажной высоты, плавно закругляющийся вверху и, наверное, внизу, – видеоприемники смотрели чуть вверх. Борт медленно плыл по экрану, потом он внезапно кончился, что-то небольшое, но, безусловно, астрономическое промелькнуло по экрану. Кедрин сжался, ожидая неминуемого удара и каких-то еще более страшных вещей. "Это Костин, сорок девятый", – сказал Холодовский. "Опомнись, о зорчайший из моих друзей, это девятнадцатый – Тагава". Во всяком случае, это не метеорит, догадался Кедрин. В этот миг ускорение исчезло, и Кедрину так и не суждено было догадаться, какой тонкости требовал ввод корабля с шлейфовым двигателем в закрытый док. Монтажники, наверное, знали это, потому что все, как один, подняли болышие пальцы, и даже женщина подняла большой палец. Послышался приглушенный, как шепот, звук, и вспыхнуло табло: "Выход".

VII

На орбите Трансцербера виновник торжества догоняет гостей но скорость его не превышает расчетной. Капитан Лобов сидит, поглаживает щеку и думает: хорошо, что успели развернуться. Инженер Риекст получил теперь занятие надолго; показаниям приборов и записям самописцев он пытается устаповить, почему же в конце концов диагравионный реактор пошел вразгон. Пилоты бросили играть в шахматы. Теперь они играют в исследователей: один встал на сторону трансоманов, другой на сторону трансофобов. Собственно, это не совсем игра, если учесть, что пилоты имеют докторские степени. О самих исследователях говорить нечего. Они тихо сжигают свои нервы и фосфор на том самом костре, на котором все время подогревается проблема Трансцербера. Они несколько

с тех пор, как пришла фотограмма Звездолетного пояса: длинный корабль придет самое позднее через четыре месяца. Четыре месяца, как свидетельствует капитан Лобов, они продержатся вне всякого сомнения, даже пять. Молчаливый инженер Риекст, энергетический бог, подтверждает это: как известно, молчание – знак согласия. В конфиденциальном разговоре с инженером Риекстом капитан Лобов допускает и иную возможность: он подозревает, что скорость сближения "Гончего пса" и Трансцербера несколько больше той, которую показывают приборы, и что это происходит оттого, что какой-то негодяй – или даже два – кое-что немного разрегулировал. Инженер Риекст, знаток приборов, через полуоткрытую дверь глядит в сторону гипотетических негодяев, усмехается и соглашается с капитаном не только молчанием.

Но и они верят, что выход есть, потому что на Звездолетном поясе знают капитана Лобова, да и остальных тоже, а капитан Лобов знает шеф-монтера Седова, да и остальных тоже. Они найдут выход.

Седов стремительно прошагал к выходу, вслед заторопились остальные. Женщина оглянулась на Кедрина, но ничего не сказала, только чуть заметно покачала головой, и непонятно было, означает это истинное осуждение или одобрение под видом осуждения.

За входным люком оказалась маленькая площадка, от нее, шурша, убегала бесконечная лента. Где-то вдалеке на ленте виднелись фигуры спутников по кораблю. Пилот стоял на площадке и улыбался. Голос Семы доносился откуда-то снизу или сверху, сказать было трудно. Кедрин взглянул себе под ноги, и у него закружилась голова, словно он стоял на краю бездны. Почти так оно, впрочем, и было.

Он ухватился за поручни площадки, чтобы не упасть. Воздух был чист и плотен. Тяжести почти не было. Он закрыл глаза – головокружение продолжалось. Ему почудилось, что он стоит ногами вверх, потом – что лежит. Он снова открыл глаза. Свет клубился в громадном цилиндре, как теплая метель, все так же шуршала дорожка. Пилот похлопал его по плечу. Кедрин ступил на дорожку и поплыл над бездной. Верха и низа все не было. Дорожка привела его еще на одну площадку, и вдруг низ определился и лег под ноги, верх оказался над головой. Эскалатор повез его вниз. Почувствовав пол, Кедрин облегченно вздохнул и порадовался обретенной тяжести, потом поднял голову. Метрах в пятидесяти над ним, стиснутый могучими захватами, висел глайнер, а еще выше, на потолке, головой вниз ходили, кажется, люди. Кедрин сказал сам себе:

– Вот как?

Несколько человек остановились неподалеку – все в таких же отблескивающих комбинезонах, как и знакомые монтажники. Они, задрав головы, полюбовались на глайнер, потом один сказал:

– Вот назидательное зрелище из той романтической эпохи, когда летали со шлейфовыми двигателями. Спорю, что на не стоят "Винды". Как ты думаешь, романтик?

– Романтик не думает, – сказал другой. – У него зудят бока. Прорезывается вторая пара рук.

– Он взрослеет. Романтики всегда поздно взрослеют.

– Я встречал одного. Представляете, сидит читает. Глаза горят, ерошит волосы, топает ногами – аж сбивает курс. Я заглянул – ну, конечно, роман о межгалактическом перелете, фантастика. Читает и воображает себя героем. А шли всего-то pe лярным рейсом к Марсу...

– Его бы на Диану. Там от таких остается куча праха и пара башмаков...

– Ладно. Заправим это чудо техники.

– Заправим... А посадил он его классно.

– Да. Искусство посадки исчезает, как искусство писать фантастические романы.

– Ну, ну, как говорит Дуг...

– Давайте заправлять. Скоро смена.

– Теперь сменами не обойдешься. Ребята горят у Транса. Они его нашли, а он в отместку...

– Лобов сигналил: в конце концов он нас нагонит, он не Ахилл, а мы не черепаха, хотя и вроде. Ходатайствует назват его Ахиллом. Тогда, может, не догонит.

– Это Лобов... Подключай... Я ходил с Лобовым. Чем хуже, тем он веселее.

– Дай давление... Вытащим, если не помешает запах.

– Холодовский говорит: запах кончился. Я ему верю.

– Холодовский не говорит зря. С ним работать – удовольствне. Он на сварке стоял у меня в подручных. Давно, правда. Он сделает защиту... Курт, давай дозатор.

– Я даю дозатор. Холодовский – это колоссально.

– Внимание. Даю поток...

Кедрину не хотелось уходить отсюда. Это было интересно -и суставчатая труба, выползшая откуда-то из-под пола и дотянувшаяся до корабля, и люди, управлявшие этой трубой и какими-то связанными с нею механизмами. Кедрин подумал сначала, что все это дело автоматов и людям нечего терять время на такие операции. Потом он сообразил, что никто не станет держать на спутнике автоматы для заправки таких кораблей которые не заходят на спутник и уже списаны с орбит. Значит если бы люди не смогли что-то наладить, корабль вообще нельзя было бы заправить, пришлось бы специально привозить автоматику с Земли. А если бы пришлось тебе, ты бы смог? Нет... Я ведь в этом ничего не понимаю. Да, здесь людям приходится быть если не универсалами, то что-то вроде этого.

Один из монтажников покосился и сказал: "Пассажир..." "Пассажир", откликнулся другой, и это было все.

К Кедрину подошел маленький, плотный человек.

– Вы с глайнера? – спросил человек. – Шеф-монтер просил меня побыть с вами. Может быть, вы хотите осмотреть спутник? Я бы на вашем месте не стал осматривать спутник. Обыкновенный спутник, ну и что? Это закрытый док. Он принимает корабли для ремонта.

– Большой док, – сказал Кедрин.

– Нет, маленький корабль. Сюда может зайти и транссистемный. Длинныи, правда, не может.

– Длинные корабли – это звездолеты, да? А почему...

– Почему длинные? Потому, что они длинные, конечно. Нельзя же длинный корабль назвать коротким. А кроме того, они ходят на длинные дистанции. Звезда Арвэ, например...

– Я не силен в астрономии.

– Конечно, этого же нельзя требовать от всех. Но уж характеристики-то Арвэ вы знаете?

– Не знаю, – виновато сказал Кедрин.

– Он не знает, – сказал человек. – Оказывается, есть люди, которые не знают характеристик Арвэ. Хорошо. Так что вы будете делать? Я сегодня дежурю по спутнику, у меня не очень много времени. Или вы хотите уже обратно на Землю? Извините меня за нелюбезность, но около этого проклятого Трансцербера гибнут люди. Если бы я мог это предвидеть, я бы не занимался вычислениями.

– Какими?

– По определению орбиты. Меня зовут Герн, и это я открыл его. Разве я мог знать, что у них разнесет реактор? Я не мог этого знать. А здесь Кристап ранен...

– Спасти их возможно? – спросил Кедрин.

– Проклятый запах...

– Так что же такое запах?

– Если бы я знал это, так я бы был умен, как Холодовский. Но я не Холодовский. Это угроза людям – вот все, что я знаю. Идемте к шеф-монтеру.

– Зачем?

– Он просил привести вас. Откуда я знаю зачем?

– Да зачем в самом деле? – проговорил голос за спиной. – Я бы отказался... Так хорошо у Слепцова...

Кедрин резко обернулся. Наивные глаза смотрели на него, они доброжелательно улыбались, и выражение безмятежности господствовало на лице.

– Вы... – сказал он, но Велигай приветственно поднял руку.

Глухо стукнула дверь, уводившая куда-то – просто куда-то. Кедрин затоптался на месте, не зная, то ли броситься за Велигаем, то ли... Герн, обернувшись, схватил его за рукав.

– Так что, я должен вести вас за ручку?

– Кто он в конце концов?

– Кто он?

– Велигай.

– Велигай? – спросил Герн, и его брови полезли вверх. – Такого монтажника нет...

"Этого еще не хватало", – подумал Кедрин.

– Вы пойдете? Или вас надо нести?

– Да иду я, – с досадой сказал Кедрин.

Они шли по залу, по гулкому полу. Кедрин старался ступать осторожно, ему казалось: ступи посильнее, и громкое эхо разнесется по всему огромному цилиндрическому объему. Герн шел, чуть раскачиваясь, шаги его совсем не были слышны. Потом долго нес их вниз. Они вышли в длинном коридоре. И спереди и сзади коридор плавно загибался, уходил вверх, и Кедрин понял, что они находятся уже в одном из огромных тороидов. Пройдя метров пятьдесят, Герн остановился возле двери.

– Вообще-то он здесь, – сказал Герн, глубокомысленно подняв брови и почесав нос. – С одной стороны... А впрочем...

Он открыл дверь. Кедрин вошел. И тотчас отпрянул назад, прижался спиной к стене.

Шеф-монтер даже не заметил его появления. Он сидел на стуле поодаль от ложа, на котором лежало что-то завернутое в белые ткани, и из этого белого торчали только голова и рука. Глаза лежащего были закрыты; три длинные гибкие металлические лапы, выходящие прямо из потолка, покачивались пере ним – одна тянулась к руке, две другие, медленно втягиваясь, поднимали к потолку какой-то блестящий прибор. Первая лапа схватила лежащего за руку, обернулась вокруг кисти, что-то прижала к ней – лежащий поморщился и, не открывая глаз, проговорил:

– Ух, ух, какая пакость!..

– Не ври, – сказал Седов. – Не больно.

– Терпеть не могу этаких холодных прикосновений. Как будто лягушку гладишь. Тебе приходилось?

– Давай серьезно, Кристап, – сказал шеф-монтер.

– Если серьезно, то они меня залечат, а мне всего лечения -покрутиться в пространстве. Подумаешь, пара синяков. – О умолк, на лбу его проступил пот. Тотчас же сверху спикировал лапа с тампоном, вытерла пот, убралась восвояси. – А вообще подносилась моя электроника...

Голос его был тих и в то же время очень громок, и громким было хрипловатое дыхание. К тому же звук голоса шел откуда-то совсем с другой стороны. Лишь вглядевшись, Кедри различил прозрачную стену, разделявшую комнату пополам.

– Вот подлечат – покрутишься в пространстве, – пообещал, Седов. Сейчас нам придется крутиться. Сроки по длинному сокращаются...

– Месяцев за пять сделаем, – сказал Кристап.

–За пять сделаем, – согласился шеф-монтер. – А надо за три.

– Пожалуй, не сделаем.

– Как же мы не сделаем?

– Сделали бы, если бы не запах. Такого запаха не было даже в Экспериментальной зоне.

– В Экспериментальной не было.

– Слушай, – сказал Кристап, и даже попытался приподняться на локте, и открыл вдруг заблестевшие глаза. – А ты помнишь, чем пахло на Экспериментальной?

– Арбузами пахло.

– Арбузами... – сказал Кристап и засмеялся. – Вот именно, что арбузами. Так мне тогда хотелось арбуза!.. А сейчас не хочется.

Наступило молчание. Кедрин почти решился открыть рот, как Седов негромко сказал:

– Ну, давай, что ли, рассказывай...

– Понимаешь, – сказал лежащкй, – главное – неожиданность. Ни тебе солнечный патруль, никто и ничто не могут предупредить. Вдруг наплывает этот запах. Дышать становится нечем, чувствуешь – сейчас задохнешься, конец. Начинает мерещиться всякая ерунда – литиевые озера... В общем страшное. Ну, и не хочешь, а задерживаешь дыхание, чтобы избавиться от этого запаха. Теряешь сознание... А уж на что я потом налетел, этого я не знаю. Спроси что-нибудь полегче...

Он говорил все медленнее и на последних словах как будто совсем задремал. Шеф мрачно взглянул в потолок и негромко. свазал:

–Разбился он крепко. Вы бы его в гипотермический, что ли? Пусть отлежится, отоспится...

– Его на Землю надо, – ответил кто-то сверху, где никого не было.

– На Землю! – сердито сказал Седов. – Лечите здесь. Монтажники в таком виде на Землю не уходят. Подумайте, может, гравитацию снять? Думайте, через полсмены я загляну. И чтобы к нему – никого...

Он медленно поднялся, обернулся, взгляд его тяжело уперся в Кедрина, наполовину заслонявшего собою небольшого Герна.

– Что такое? Я же сказал...

– Вы сказали привести...

– Сюда? А если бы я сидел...

Он не сказал, где он сидел бы.

– Ну ладно. Как вас зовут-то? Ага, Кедрин. Вот что, Кедрин. Попали вы сюда, может, случайно, может, не случайно – не имеет значения. Пространство любите?

– Нет, – сказал Кедрин. – Не люблю.

– Значит, все лучшее у вас впереди. Еще полюбите... И страх пройдет. Каюту вам Герн покажет, раз он дежурный, хотя он и скверный дежурный.

– Но послушай, Николай...

– А что? Хороший дежурный, да?

– Нет, при чем тут... Нельзя же так, шеф. Может быть, он не хочет. А потом к нам просятся – мы не берем, а тут...

– Не хочет – захочет. А что просятся, пока их привезут, люди нужны сегодня, и он сегодня здесь. Я бы и того пилота не выпустил, но корабль кому-то надо увести. А Кедрина мы сегодня же и обучать начнем...

– Да слушайте же! – вспылил Кедрин. – Я совершенно...

– Стоп, – сказал Седов. – Сбросьте ускорение. Слушайте меня. Кому суждено быть монтажником – он им будет. А вам суждено, это я вам говорю. Короче, здесь каждый комплект рук ценится больше, чем на Эвридике. Речь идет о спасении людей. Честно говорю, что ста процентов гарантии у нас нет. Но у тех, о ком идет речь, нет и десяти процентов. Решайте.