Текст книги "Таёжные походы. Рассказы. Часть 1 (СИ)"

Автор книги: Владимир Кабаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

У каждой твари своя роль в многообразии мироздания: время расти, развиваться, осваивать опыт поколений, любить, оставлять потомство, драться за жизнь вида и умирать, часто не успев состариться...

Вот и я сегодня радуюсь, весел и бодр, а вчера еще был скучен, устал и тосклив. И сегодня я думаю о своей смерти с пренебрежением, потому что все умрут, но важно, кто как проживет эту Богом данную нам жизнь..."

Что-то треснуло в камышах за озером, и Артур насторожился. "Лось, наверное, на водопой пошел, как обычно, но учуял меня и забеспокоился" – отметил он про себя и продолжил размышлять.

"Мне повезло. Сама судьба привела меня в лес, и я понял, что такое свобода и счастье. Через усталость и напряжение, через страхи и бессонные ночи я пришел к осознанию гармонии и красоты в природе, и потому эту тяжкую свободу я не променяю на любые сокровища, ибо главная цель моих походов и блужданий – это не любопытство, не гордость, что я это сделал, и я это могу. Главное в этом ощущение независимости и свободы. У меня есть цель, но я могу ее поменять или даже вернуться, отменить цель...

Это все в моей власти. Я могу идти ночами, днем спать, могу свернуть налево, но сворачиваю направо. Я один, и вместе со всеми. Я возвращаюсь в мир, в город, чтобы вскоре, заскучав, вновь уйти, чтобы опять вернуться. И, если есть Бог, а он, конечно, есть, Создатель и Глава всего живого и мертвого, то, может быть, на Страшном суде..."

Тут Артур хмыкнул, иронично отмечая: "Эх, куда тебя занесло, – и продолжил, – ... то, на Страшном Суде я смогу ответить, что, хотел быть свободным и изредка был им... И Бог зачтет мне это стремление!".

Задремывая, он вспомнил чей-то афоризм: "Свобода – это ответственность за свои слова и поступки...

– Мудро!"– отметил он про себя и улыбнулся...

" В городах сейчас, люди сбиваются в кучи, пьют, играют, веселятся или тихо и обычно ложатся спать в тесных комната, под теплыми одеялами. И те, кто сбивался в кучи, тоже, когда все кончится, разбредутся и, убаюканные сладкими грёзами-соблазнами чести, богатства, известности и комфорта, заснут в закутах, не видя неба, не слыша звуков, кроме шороха города, заснут, словно умрут на время..."

Артур, будучи один, ощущал свободу реально и готов был, ради этого испытывать лишения и трудности.

"Свобода внутри человека – думал он. – Это как инстинкт. У большинства он дремлет и только у одиночек просыпается". Артур вспомнил описание каменных мешков, в которых монахи-буддисты приходят к нирване, то есть к внутренней свободе.

"А с другой стороны, человек социально адаптирован, когда имеет возможность стать, быть свободным. – Он вспомнил Сартра: "Хочешь быть свободным – будь им!"

И проговорив это вслух, засмеялся.

Мысли стали путаться. Он укрылся спальником и задремал, подсознанием слушая происходящее в природе, вокруг него. Из-за гор незаметно поднялась серебряным диском, осветившая все вокруг, луна. Беспокойно завозилась в камышах утка, испуганная громадной, темной тенью сохатого с молодыми еще рогами и болтающейся серьгой на шее. Он вошел в воду, потом поднял голову и застыл, вслушиваясь в тишину наступившей ночи. Капли, падая с морды, оставляли на озерной воде тонкие серебристые обручи – волны...

Артур спал...

... Утром он проснулся бодрым и веселым, может быть, впервые за весь поход. Пошли одиннадцатые сутки его лесных скитаний...

Рано поднявшись, он вскипятил чай, глядя на горы и сравнивая их с зеркальным отражением в озере, он думал о красоте, о том, что живое, реально одушевленное природой, не сравнимо с самой точной копией.

Хотя есть что-то загадочно назидательное в этом желании Природы делать свои копии. Наверное, в этом корни искусства. И в пещерах Альтамиры наглядно видно желание древних людей осуществить, воплотить такие копии живой природы, как реалистического символа, который с помощью человеческой фантазии можно было оживить.

"Параллельная реальность", – мелькнул термин. – Тут скорее чудо творчества. Человек, как Бог, когда он создает мир, которого до него не было. В этом волшебство и мистика искусства..."

Подул ветер, из-за перевала потянулись облака, как горы серого тающего снега в прозрачной воде...

Артур быстро собрался и тронулся в путь. Он сегодня решил сократить петлю, которую делала река, и идти по визиркам, лесоустроительным просекам, делящим лес на квадраты.

Остановился отдохнуть на склоне, заросшем стлаником, на ковре из брусничника. Вот где ягоды-то летом! Брусника цвела маленькими бело-розовыми цветами, и потому этот лесной ковер принял на время серо-зеленый цвет. Под ногами этот ковер скользил и , поднимаясь почти "в лоб" на гору, Артур запыхался. И тут в стланике он увидел, как гибкие, рыжие существа, очень близко от него, проворно перебегают по стволикам, гоняются друг за другом. "Соболь", – подумал он и стал вглядываться в хвойную чащу, пытаясь лучше разглядеть чудесных таежных жителей.

Артур, в зеленой кисее пушистой хвои стланика видел переливчатое мелькание гибких зверьков, то ближе, то дальше. Они совсем не боялись человека и даже любопытствовали: может быть, они впервые видели его так близко. Охотник в нем взыграл: и осторожно, медленно двигаясь, он выбрал место для наблюдения. Собольки гонялись друг за другом, перескакивая с ветки на ветку, шурша коготками по коре, мгновенно меняя направление; и вдруг замирали в неподвижности. А то подпрыгнув с земли высоко и пружинисто, цеплялись за тоненькие ветки и как акробаты влезали вверх.

Артур вспомнил Черкасова и его "Записки охотник Восточной Сибири", где он восхищался силой и смелостью соболя, говоря, что если бы соболь был величиной хотя бы с собаку, то страшнее хищник не было бы в тайге...

Вскоре собольки исчезли, так же неожиданно, как и появились...

Преодолев подъем и спускаясь вниз на небольшую террасу, покрытой кочковатой травой и густо-зеленым мхом, он увидел впереди странное сооружение, явно сотворенное человеческими руками. Подойдя поближе, он сбросил рюкзак на землю и стал осматривать сооружение. Это были четыре ствола, гладко ошкуренные и обрубленные на высоте выше полутора метров. К этим столбам, не вкопанным, а имеющим еще крепкие корни в земле, в форме прямоугольных ящиков, были прикреплены стволики лиственницы, один над другим.

Подпрыгнув, он заглянул в ящик, но внутри было пусто... И вдруг он понял, что это гроб, в котором еще совсем недавно хоронили своих умерших тунгусы. "Так вот как это бывает!" – погрустнев и утолив любопытство, подумал Артур. Он присел около рюкзака и оглядел окрестности.

Когда-то, не так давно, здесь от чего-то умер человек. Его родственники сделали этот гроб, домовину, усыпальницу и оставив в нем мертвое тело, ушли. Через какое-то время деревья стали гнить, разрушаться, в щели проникли мыши и птички, которые погрызли тело и кости. Потом привлеченные запахом пришли крупные хищники, растащили тело по кускам и кусочкам, и через какое-то время от человека ничего не осталось, даже костей...

Поднялся ветер. Из-за спины, откуда он шел, по небу поползли серые клочковатые облака. Свет дня померк, деревья на гривах, монотонно загудели. Артур, не замечая перемен, сидел и напряженно думал, о природе: "Она жестока и равнодушна. Ей нет дела ни до конкретного человека, ни до человечества вообще. Природа универсальна и многолика... Она породила человека, но она же без сожаления убьет его, когда наступит предопределенное время. Ей будет ни холодно, ни жарко, если над Землей заполыхают всеуничтожающие взрывы атомной войны, в которой погибнет все живое, включая творца атомной бомбы, Человека. И образовавшаяся пустыня будет всего лишь очередным лицом этой реальности, которую человек называет природой... И сама Земля – всего лишь песчинка в океане космической жизни, на миг блеснувшая... И нет и никогда не будет похожей на неё звезды, в просторах вселенной..."

Он содрогнулся от этих абстракций и словно проснулся. Лес кругом потемнел, помрачнел, загудел под ветром. Стало тревожно и неуютно. Надев рюкзак на плечи, Артур заторопился, почти побежал вперед, стараясь не потерять под ногами заросшую визирку....

Проходя вдоль крутого склона, спускающегося в долину ручья, он поднял глаза и на гребне, на мари увидел силуэты оленей, пасущихся там, почти под низко опустившимися облаками. Однако, Артура это не удивило – зверя кругом было много...

Он, не останавливаясь, подгоняемый непонятной тревогой, спешил выйти на тропу.

Вскоре начался дождик, мелкий, шелестящий, становящийся все сильнее. Артур промок, но штормовку из рюкзака не вынул. "Сухое пригодится еще, – думал он, вглядываясь в извивы тропы. – Дойду до устья Муякана и, если дождь не перестанет, то буду табориться и ночевать".

По карте он знал, что где-то здесь, Муякан впадает в Мую.

Вдруг из-под ног в сторону от тропы метнулась тропинка. Не задумываясь, Артур сбросил рюкзак под куст, на развилке, и почти бегом побежал по тропке.

Вскоре из-за сосен мелькнул черный силуэт избушки. Артур не верил своим глазам. Однако, это было зимовье.

Войдя внутрь, он в полутьме рассмотрел закопченные стены, нары в дальнем конце, от стены до стены, железную печку под маленьким грязным окном, едва пропускающим мутный полусвет. Был даже стол, сколоченный из не струганных досок. "Давно стоит", – констатировал Артур и, обрадовавшись, побежал за рюкзаком...

Вскоре в зимовье топилась печь, варилась ароматная каша, а человек, лежал на расстеленном, на нарах спальнике. Он, сняв мокрую одежду, повесил ее сушить над печкой и, задремывая, слушал сквозь наплывы сна потрескивание огня, мерный шум дождя, падающего на крышу...

"Жить все-таки хорошо. – лениво размышлял он. – Еще час назад я, мокрый, голодный и усталый брел по тропе, не зная, где устроиться на ночлег. И вот я под крышей, в тепле, варю кашу и думаю уже о завтрашнем дне. Я прошел две трети пути. Окреп, приноровился к одиночеству и усталости. Недолго осталось ждать, и мой поход закончится...

И немножко жаль, что рядом нет никого, кто мог бы разделить тяготы пути, и мои восторги перед красотой и величием тайги. Но ведь я могу потом все это описать. Могу собрать книгу очерков о своих странствиях. Ведь не зря же я заканчивал журналистику... Артур медленно перевернулся с боку на бок... – Работать в газете я не могу. Там такая суета, так много неумных начальников, и так много идеологической цензуры. Это не для меня. Но ведь писать рассказы я могу..."

Почувствовав запах горелой каши, он вскочил и, обжигая пальцы, убрал котелок с печи.

– Пора и поесть, – проговорил он вполголоса, и поймал себя на этом. " Я уже сам с собой разговариваю, – нахмурился Артур. – Ну, ничего, это обычное для одиноких людей дело".

За ужином съев кашу сверху, пригорелую залил водой и оставил до утра. Ему стало жарко, и он открыл двери зимовья. Снаружи стояла мокрая темнота, шумел и покачивался под ветром темный лес. Однако, за толстыми стенами избушки он был в безопасности и, поеживаясь, думал, каково было бы ночевать под дождем у заливаемого костра под продуваемым брезентовым пологом. Перед сном он занес в домик охапку дров из поленницы, и при этом думал с благодарностью об охотнике, живущем здесь зимой на промысле.

Неподалеку от зимовья был срублен лабаз на верху ошкуренной сосны, метрах в пяти от земли, а у избушки стояла прислоненная к крыше высокая лестница. "Перед охотничьим сезоном на лодках завезут продукты, чтобы звери не разорили зимовье, спрячут их на лабазе, куда даже соболек не залезет, дверца то закрыта...

Вечером, он сквозь дальние деревья видел, чуть в низине, широкую реку, наверное, Муякан, но спуститься к воде, не было времени....

Заснул он, разморенный теплом и безопасностью, очень быстро, и видел приятные сны: мать, от которой давно уехал в город, старшего брата...

Поселок, в котором он родился и жил, был не велик и находился далеко от Сибири и лесов, на Украине, в Черниговской области.

Учился он хорошо и по окончании школы решил ехать в Иркутск поступать на журналистику. Там и конкурсы были поменьше, да и жить, казалось, будет интереснее. Про дом и родных он почти не вспоминал, жизнь закружила, но иногда, во сне он видел улицу поселка, шоссейную дорогу, по которой мчались машины в Киев и из Киев, мужиков летним вечером, толпящихся перед пивным киоском...

... В тепле спал, не просыпаясь до утра, и проснулся с улыбкой на лице...

Выйдя на воздух, глубоко вдохнул влажный, пахнущий сосной воздух и огляделся. Дождь кончился недавно, и серые тучи быстро неслись, подгоняемые ветром на север. Иногда, кое-где, в просвете мелькало синее небо, но тут же пряталось за набежавшей тучей. Было прохладно...

Артур сходил к реке, умылся речной водой, вгляделся: и вниз и вверх по течению, но ничего, кроме зарослей кустарников и высокой травы под деревьями, не высмотрел. Возвратившись, он развел костер, вскипятил чай, отмыл горячей водой котелок из-под каши, позавтракал, открыв последнюю банку консервов, поел, хрустя начинающими пахнуть плесенью, сухарями. "Надо сегодня какую-нибудь птичку добыть", – думал он, укладывая отощавший рюкзак. Уходя, помахал избушке рукой, так она, кстати, оказалась на его пути.

Рюкзак показался необычайно легким, и тут же Артур вспомнил, что продукты кончаются, и почти бегом возвратился в зимовье. На окошке, изгрызенные мышами лежали засохшие горбушки, и он, собрав их, положил в продуктовый мешок. "Пригодятся, – думал он. – Буду перед едой обжигать на костре. И еще придется охотиться на птиц, не жалея времени". С утра в животе голодно урчало, и, запыхавшись, он тут же вспотел...

"Слабею", – равнодушно отметил он...

Выйдя на тропу, Артур скоро промок от падающих с веток стланика холодных, крупных капель от прошедшего ночью дождя. Чтобы согреться, прибавил шагу, но несколько раз поскользнулся на мокрой тропе и старался идти осторожнее...

Вскоре тропа превратилась почти в дорогу, расширилась, и кое-где были отчетливо видны лошадиные подкованные следы. "Человек где-то недалеко живет, – отметил про себя и стал прислушиваться и вглядываться. Невольное беспокойство вкралось в сознание. Он так привык быть совершенно один на сотню километров вокруг, что готов был пожалеть о приближающемся человеческом жилье...

Большая река возникла неожиданно, словно вывернула из-за поворота. "Это уже Муя, – проговорил Артур вслух. – И какая она большая. От берега до берега будет метров сто, а то и больше. И течение быстрое", – отметил он и спустился к воде, оставив рюкзак на верху крутого берега. Солнца не было видно сквозь тучи, но чувствовалось, что погода налаживается, и кое-где у горизонта светились синие дыры ясного неба.

Походник ступил на плоский камень, лежащий в воде, присел и, с удовольствием хлебнув несколько глотков вкусной воды, умыл лицо, чувствуя под пальцами отросшую, помягчевшую бороду. Потом, взобравшись к рюкзаку, присел на травку, и стал следить за течением на реке, выдавливающей на поверхность водные струи из глубины. Чуть дальше середины, вдруг выпрыгнула и шлепнулась в воду большая рыбина.

"Ну, почему я не рыбак!? – сокрушался Артур. – Здесь в реках столько рыбы, что можно кормиться и вареной, и жареной, и пареной рыбой", – он сглотнул слюну и почувствовал сосущий голод...

За время похода он сильно изменился, похудел, оброс бородой, и на голове волосы грязные и давно нечесаные торчали во все стороны. Глаза ввалились, и черные зрачки блестели беспокойно. Кожа на лице и шее загорела до черноты, и светлые морщинки разбегались от глаз к вискам. Руки тоже были коричневыми с множеством ссадин, больших и малых. Одежда стала серо-зеленого грязноватого цвета, от ночевок у костра и пропахла дымом, так что Артур сам чуял этот запах...

Сапоги он вымыл в речке, и они были более или менее чистые.

Но человек не обращал внимания на свою внешность, и ему даже нравился этот запах копченостей от одежды, струйчатая мягкость бороды, длинные волосы на голове...

Речная долина расширилась, и на противоположном берегу за предгорьями виднелся высокий горный хребет с белыми снежными шапками вершин. Тропа, коричнево-серо-зеленой ниточкой мелькала впереди, извиваясь по берегу, то, удаляясь от воды, то бежала по береговому краю.

Пара белых лебедей, медленно махая крыльями, летела вверх по течению и видела и широкую серо-стальную реку, и ленту тропы, и маленькую фигуру человека, одиноко шагающего им навстречу, вниз по реке. Гортанно перекликаясь, шурша большими крыльями, они вскоре скрылись, за сосновыми пушисто-зелеными вершинами прибрежного сосняка.

А человек шел и шел, неуклонно приближаясь к заветной цели. Вдруг из-под ног с громким хлопаньем вылетела парочка рябчиков и, лавируя между хвойными лапами стланика, вскоре, вновь сели на землю.

Человек замер на секунду, потом сбросил рюкзак, достал сверток, проворно собрал обрез, зарядил дробовым патроном, клацнул замками, взвел предохранитель и, крадучись, нагнувшись, осторожно сделал несколько быстрых шагов в сторону рябчиков.

Переждав, сделал еще перебежку и, вглядевшись, заметил мелькнувшего, бегущего в стланиковой чаще рябчика. Вскинув ружье, он взвёл курок прицелился, но рябчик, мелькнув еще раз, словно растворился в хвойной зелени. Человек поводил стволом, потом медленно опустил ружье и, глубоко вздохнув, выпрямился. Чуть погодя, он сделал несколько шагов вперед и вновь, как ему казалось, увидев птицу на земле, снова быстро прицелился.

Но проходила секунда за секундой, а выстрела не было. Через время. человек, опустив ружье, зашагал вперед, и уже с другого места справа от него, из кустов раздалось хлопанье крыльев взлетевших рябчиков. Раздосадовано махнув рукой, неудачливый охотник, держа ружье в правой руке, стволом вниз, левой отводя ветки стланика, вышел на грязную после дождя тропу, и тут за спиной его в просвете туч вспыхнуло яркими лучами полуденное солнце...

Он, направляясь к рюкзаку, повернул голову в сторону этого яркого света... Правая нога, ступив на скользкую кочку, поехала по липкой грязи, и охотник, сохраняя равновесие, взмахнул правой рукой с ружьем. Пальцы напряглись, сжались, и указательный, резко нажал на курок...

Грянул выстрел, и человек упал – заряд попал в левую ногу, и дробь, пробив сапог, раздробила кости и хрящи голеностопа с такой силой, что почти оторвала ступню...

Артуру почему-то показалось, что он сильно ударил стволом по ступне, и потому, подвернув ногу, упал. При падении он выпустил ружье. Оно, курком сильно ударило отдачей по пальцу.

Не понимая, что произошло, он пошарил рукой по траве, опираясь на нее, попытался встать, согнув левую ногу, но от огненной боли в ступне потерял сознание и упал лицом в мокрую грязь...

Грохот выстрела прокатился над рекой, ударившись о другой берег, ответил эхом и растаял в необъятных просторах тайги...

Все так же несла прозрачно струистые воды река, так же летели по небу на север лохматые облака, ветер шелестел хвоей и перебирал зелеными листочками на белокожих березах.

В кустах на берегу размеренно тенькала суетливая птичка. И темнела на краю черной грязевой лужи скорченная фигура человека, лежащего в странно неудобной позе...

Человек дышал тяжело, со свистом воздуха в крепко сжатых зубах, и пальцы правой руки, сжимаясь, царапали грязь ногтями. Он был в беспамятстве.

...А в его голове быстро, быстро сменяя друг друга, пришли, затеснились картины из детства и юности – из прошлой, кончающейся жизни...

...Вот ему три года, и они со старшим братом идут на запретные озера, чтобы купаться с остальными дворовыми ребятами. Он никого из них не помнит, но слышит треск прозрачных крылышек стрекозы, пролетающей мимо, чувствует зной и запах разогретой воды и разопревших корешков осоки, торчащей сплошным ковром из кочек и влажных промежутков между ними, слышит бульканье грязи, по которой бредет братишка, почти захлебываясь ею, а на плечах у него сидит Артур и смотрит вперед, когда же закончится эта глубокая черно-маслянистая жижа...

Потом, возможно, в тот же день разгневанная мать по каким-то приметам узнавшая об их купании, колотит мягким тапком старшего брата по заду. Тот ревет и просит прощения. Артур тоже плачет и за это получает свою порцию шлепков...

Чуть погодя они на улице, едят хлеб с маслом, посыпанный сверху сахаром, изредка вытирая непросохшие еще слезы. В лицо светит теплое, большое, заходящее солнце...

... Зима. Ему десять лет. И он перед выпиской из больницы, в которой пролежал несколько месяцев, идет гулять. Снег хрустит и искрится под ногами. Высокий берег, укрытый плавными, изогнутыми складками ковровой шубы синеватого, в тени, снега. И солнце над ним – золотое, ясное и лучистое среди синего, почти темного, глубокого неба...

...Вот уже ночь, и ветер с моря холодит, и толпа призывников, строем, не в ногу бредет по пирсу к невидимому катеру, который должен их переправить на остров в большой бухте. Запах соли и водорослей, и чуть неспокойно на душе. Начало службы...

А вот вечер по случаю окончания университета. Он здесь гость, хотя начинал учиться с этими нарядными девушками парнями вместе на дневном, но заканчивает уже как заочник. Банкетный зал, звуки музыки из большого зала, и он словно посторонний, сидит и решает – кто с кем пришел, и кто в кого влюблен. Всплеск музыки за перегородкой, и потом темнота, и он провожает смеющуюся Ольгу, и она, держа его за руку, говорит: "Я тебя никуда не отпущу. Квартира сегодня свободна, мы можем быть одни хоть до завтрашнего вечера. А тебе в твое общежитие уже не добраться. Автобусы не ходят"...

Он хочет ей возразить, что он и пешком может, столько раз ходил, но молчит, а она смеется и, обнимая, крепко прижимаясь, влажно целует в губы, щекочет языком.

И, наконец, он видит старичка-тунгуса, сидящего на корточках, опершись худой спиной о дрожащий борт машинного отделения, и ему становится грустно и даже тоскливо – старичок такой маленький и одинокий...

... Солнце, появившись на небе словно растопило тучи , и к вечеру небо очистилось, оставив прохладный ветер.

... Очнувшись от холода, Артур еще услышал свой бессознательный стон и, ворочая во рту сухим и распухшим языком, преодолевая бешеную боль, приподнялся на руках и глянул на ноги. Из левого сапога из небольшой дырки, после невольного движения ногой, медленно пульсируя, выливалась на грязь черно-красная кровь и стояла лужицей. Он почувствовал в сапоге мокроту и хлюпанье , и понял, что голеностоп разбит вдребезги, и что сапог ему не снять: разбухшая портянка заклинила.

Артур полежал, громко и натужно втягивая воздух, сжатыми губами, так что получался всхлип. Каждое движение причиняло невыносимую боль, после которой все тело сотрясала волна озноба. Повернув голову, он увидел лежащее рядом ружье. Очень хотелось пить. "Это финиш", – пробормотал он непроизвольно, тревожащую, бьющуюся в голове мысль.

Опираясь на руки, чуть толкаясь правой ногой, Артур, превозмогая боль, пополз по тропе к рюкзаку.

Он стонал, скрипел зубами, но двигался к цели, оставляя на тропе кровавый след.

За поворотом раненый увидел лужицу и, припав к воде, долго пил, поскрипывая илом и песчинками на зубах.

Смочив лоб, он почувствовал жар на коже и лег рядом с лужей, отдыхая. ... Солнце, спустившись, садилось за снежные вершины. Похолодало. В левом сапоге, когда он чуть двигал ногой, перестало хлюпать, и, похоже, кровь перестала идти. Но поднялся жар, и Артура тряс озноб.

Полежав немного с закрытыми глазами, он заставил себя оторваться от земли и вновь пополз, вскрикивая от боли и, матерясь обессиленным полушепотом. Крови на следу не было. Солнце коснулось вершин и почти видимо, стало погружаться в пучину за горами.

Река, под невысоким берегом шумела быстрым течением, оттеняя плеском воды, тишину наступающего вечера...

Наконец, дрожащий, обессиленный Артур подполз к рюкзаку, с трудом, чуть не плача, преодолевая уже становящуюся привычной невыносимую боль, достал из рюкзака спальник, брезент, полиэтилен, морщась от боли, обмотался ими, как мог и, положив рюкзак под голову, замер, затих, согреваясь...

...В забытьи ему казалось, что он слышит голоса, скрип телеги и, прибавляясь, появился вначале едва различимый шум мотора. Но звук нарастал, приближался, и вдруг человек понял, что слышит, действительно слышит звук лодочного мотора с недалекой, как оказалось, реки!

Артур приподнялся на руках, и в вечерней прохладной тишине, слушал гул мотора, проплывающей под берегом, в ста шагах от него, лодки. Он стал шарить руками в поисках ружья, но вспомнил, что оставил ружье там, где произошел этот нелепый случай. Он пробовал кричать, слыша удаляющийся гул мотора, но вместо крика, услышал свой стон. Он бил кулаками по земле, скрежетал зубами...

Потом заплакал, и в это время моторка, завернув за поворот реки, почти смолкла. Еще какое-то время далекий звук эхом отдавался от другого берега, но постепенно затих...

"...Все пропало, – шептал он, вытирая слезы грязными руками. – Это был единственный шанс, и я его упустил". Он уронил голову на прохладную землю и плакал, горько всхлипывая.

Он хотел умереть и боялся смерти. В голове мелькали обрывки мыслей: "Я еще молодой... Я ничего еще не сделал... Но у меня никого здесь нет, и меня даже искать никто не будет... Никто не знает, где я"...

Он обессилел от боли и переживаний и стал терять чувство реальности...

И вдруг в его помутившемся сознании всплыл, вспомнился прочитанный в журнале "Охота и охотничье хозяйство" случай из жизни тунгусов-охотников где-то на Севере.

"Заезжая на промысел, охотник вместе с оленями и нартами попал под лед. Стоял мороз тридцатиградусный. И пока он ловил обезумевших оленей, пока запрягал в нарты, одежду его и сапоги полные водой заковало льдом. Он свалился в нарты и пугнул оленей, которые домчали его до избушки. Он вполз внутрь, развел огонь в печи и упал рядом, гремя льдом...

Вскоре избушка нагрелась, и лед на охотнике растаял, но ступни он отморозил, и началась гангрена. Тогда напившись спирту допьяна, он отрезал себе ступни и, передвигаясь на четвереньках, сделал себе чулки из ичигов и закладывал туда лечебные травы. Этим он спасся..."

"Спасся – билось в сознании полумертвого Артура. – Но ведь я тоже могу спастись. Надо только не паниковать и бороться до конца. Есть шанс,– ведь у меня только одна ступня оторвана... Ведь сейчас не зима..."

Эти бредовые мысли придали ему сил. Он освободился от спальника, брезента и полиэтилена, запихнул, торопясь, все это в рюкзак, влез в лямки и, дрожа в ознобе, пополз назад, к ружью. Конечно, он пробовал подняться, но при неловком движении, падал от боли, как подкошенный...

Сапог, полный крови, с разбухшей портянкой был как мягкая шина, и потому Артур мог ползти...

Солнце давно закатилось на западе, и сумерки сменились ночным полумраком, когда Артур дополз к ружью. В кармане рюкзака оставалось три патрона, и он знал, что будет делать...

"Если лодка поплыла вверх по течению, то она рано или поздно будет плыть вниз, туда, откуда она пришла. Я должен выползти назад, на берег и ждать, а когда лодка появится, буду стрелять"...

Эта мысль его воодушевила. Перед ним была цель, и стоило побороться за жизнь...

Нога разбухла и болела непрерывно. Озноб не проходил. При малейшем движении острая режущая боль пронзала тело и мозг. Теперь, время его жизни тянулось трагически медленно...

Передохнув, по маленькой лощине, к счастью, без зарослей стланика, он тронулся к реке, огибая попадавшиеся по пути чахлые березки. Ползти вниз, было немного легче.

...Серые сумерки, к полуночи сменились холодной светлой ночью. Над лесом взошла полная луна, похожая на серебряную монету, полу-стершуюся от времени...

...Волк-самец, живший в этих местах уже несколько лет, отлежавшись за день в зарослях кустарника недалеко от норы, где жили волчица и пятеро маленьких волчат, отправился легкой трусцой на охоту вниз по распадку, по направлению к реке. Ночь была светлая, и острые глаза зверя хорошо видели далеко впереди, но и по бокам...

Пробегая крупным сосняком, на южном склоне распадка, волк услышал копошение, там, в кроне раскидистого дерева, большой птицы и остановился. Неотрывно глядя вверх, различая темный силуэт глухаря, он, подбежав к сосне и поднявшись на задние лапы, поскреб когтями по шершавой толстой коре. Глухарь зло закрякал, но, повозившись, успокоился и затих...

Волк тронулся дальше.

Выйдя на тропу, по которой уже давно никто из двуногих не ходил и не проезжал верхом на ушастых и рогатых животных, хищник все той же рысью бежал навстречу ветру, изредка останавливаясь и принюхиваясь.

Вдруг его чуткий нос уловил запах свежей крови и еще чего-то, пахнущего остро, едко и опасно. Волк подобрался, шерсть, не успевшая еще до конца перелинять, поднялась неровным ежиком, на загривке, и он, пустился легким, машистым галопом по тропе, навстречу запаху. Но, доскакав до места, где на тропе, несколько часов назад, раздался этот роковой выстрел, он резко затормозил, отпрыгнул с тропы и, тихонько зарычав, оскалился, сморщив нос, обнажив белые зубы и острые клыки.

Он вновь принюхался и, вздрогнув, услышал незнакомый шум, шуршание по траве. Глаза его блеснули зелеными огоньками. Хищник, напружинился, и легко переступая сильными длинными ногами, стал по дуге из-под ветра обходить место где, то замирая, то возобновляясь, с шумом полз кто-то, большой и неосторожный.

Вдруг из полутьмы раздался стон, и волк от неожиданности прыгнул в сторону. Он узнал голос двуногого существа, который слышал на этой же тропе уже несколько раз...

Однако, голод и любопытство толкали волка навстречу опасности, а запах крови, который он сейчас ощущал явственно, удерживал его от бегства. К запаху крови и мокрого кострового дыма примешивался волнующий запах физического страдания...

Звук ползущего по траве тела затих, но волк, уже обойдя человека по суживающейся спирали, слышал его громкое, воспаленное со всхлипами, дыхание.

Наконец, сквозь кусты он разглядел человеческое тело, лежащее ничком, неподвижно. Только по громкому дыханию было ясно, что человек еще жив. Волк прилег на живот и высоко подняв голову, следил, ожидая, что же будет дальше...

Прошло полчаса, и человек, наконец, поднял голову, потом поднял туловище на руках и, помогая себе правой ногой, пополз на правом боку, постанывая и шепча какие-то слова...

Недалеко, под высоким берегом шумела река, и то тут, то там всплескивала рыба, выпрыгивая из воды и падая назад. Луна на темно-синем, почти черном небе, с видимыми крупными звездами, прошла половину полукруга и светила навстречу ползущему человеку, оставляя на бегущей черной воде широкую серебристую дорожку, которую изредка взрывали своим прыжком-полетом, отблескивающие синей сталью, изогнувшиеся рыбины.