Текст книги "Собаки и волки. Рассказы. Часть 1 (СИ)"

Автор книги: Владимир Кабаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Но главным рассказчиком был конечно Толстый.

Он начал свой рассказ с того, как услышал собак в сосняке, понял, что это на глухарей; как крался; как прицеливался в двух сидевших рядом птиц...

Потом, как выстрелил – в начале по первому, затем по второму и как третий улетел в ужасе.

– Они упали даже не мявкнув – заключил Толстый и его приятели засмеялись. Самогонка разогрела и разохотила мужиков. Уже не чувствуя горечи и сивушного запаха, выпили по второй. На душе стало светло и свободно. Замаслившимися глазами они смотрели на солнечный закат, вяло закусывали, потирали зябнущие руки. Но Толстый, одел ватник, устроился поудобней и стал есть: хлеб, копчёную свинину, солёные огурцы, лук...

За разговорами не заметили, как где – то далеко, несколько раз тявкнула Белка.

Сумерки опустились на лес, на реку, на поля вдоль речной долинки. Заметно похолодало. Костёр поменял цвет пламени – жёлтое стало красным и заалело яркими оттенками. Темнота неслышно подкралась к машине, которая чёрным жуком, горбилась на обочине...

Разговоры смолкли... Стали прислушиваться...

Мороз прибавлял, и охотники начали застёгиваться на все пуговицы и поправлять шапки, натягивая их на подмерзающие уши...

День прошёл и после выпитой самогонки захотелось спать...

Толстый собрал оставшуюся еду, уложил всё в мешок, отнёс в машину, сел за руль, воткнул ключ зажигания и нажал на стартёр. Машина не заводилась...

Вместе с темнотой, пришёл мороз. Метал машины "накалился", набрался холода и казалось, что снаружи было теплее, чем в машине...

Толстый, морща круглое лицо, лазил в мотор, смотрел "свечи", ставил их на место, пытался заводиться – всё безрезультатно...

Худой замерз, его била крупная дрожь и он, то и дело монотонно спрашивал Толстого: – Ну как? – словно от этого вопроса, что-то могло измениться.

Молодой поддерживал костёр и без конца кипятил чай, хотя пить его больше никто не хотел...

В семь часов вечера, решили идти в деревню, ночевать, а утром по свету прийти назад и пытаться заводить снова...

Но собак не было...

Толстый матерился, свистел несколько раз, потом махнул рукой и стал собираться. Закинув рюкзаки за спину, они, оглядываясь на машину, поскрипывая снегом побрели по дороге.

Впереди уверенно топал Толстый.

– Никуда они не денутся... Придут сюда, покрутятся и рванут за нами – говорил он приятелям и те на ходу поддакивали. Все промёрзли до костей и хотели скорее в тепло, к людям...

...Через час после их ухода, вернулись собаки...

Последним, жалобно подвывая, притащился уставший за день беготни – Загря. Белка, несмотря на трудный день, была по прежнему активна – она отыскивала мёрзлые корочки хлеба, кусочки оброненного сала, колбасные шкурки и съела, пока озабоченный Кучум обнюхивал машину...

Белка поняла, что хозяин ушёл, но была уверена, что он вернётся и потому, обтоптавшись, легла в снег, на обочине.

Вслед за ней, на утрамбованной колее, легли Кучум и Загря. Там было жёстко, морозило снизу, но от усталости они не хотели двигаться...

... Волки, обошли машину по большому кругу. Волчица поняла, что люди от машины ушли, но когда они вернуться – не знала.

Зайдя под ветер, она учуяла запах собак, неслышно оскалилась, сверкнув в полутьме, вспыхнувшими яростью глазами...

Потоптавшись и ещё раз понюхав воздух, она легла и вместе с ней улеглись поодаль остальные. Длинная, зимняя ночь, только начиналась...

Через два часа, волчица, всё это время внимательно прослушивавшая тишину, встала, облизнулась и неспешной рысью, ещё раз повела волков делать проверочный круг.

Диаметр круга сократился и в какой-то момент Белка учуяла волков!

Она мгновенно вскочила, шерсть на ней поднялась дыбом. Всматриваясь в темноту, опытная собака залаяла гулким напряженным басом, как лаяла только на крупного зверя или на незнакомого человека.

Загря и Кучум всполошились, повскакали с лёжек, загавкали ничего не понимая со сна. Но им сразу передался страх и злоба Белки и они заголосили – при этом Загря бухал редко, а Кучум лаял тоже басом с подвывов в конце.

Лаяли долго, стараясь громкими звуками отогнать страшную опасную тишину вокруг.

Волки стояли и слушали...

Волчица высоко подняла голову, понюхала струйки вымерзшего воздуха, перешла с одного места на другое, и когда собаки на время затихли, она вытянув голову вперёд и вверх завыла: – У– У – У – начала она низко, потом тон возвысился до визгливо – злобного и опускаясь перешёл в пронзительное: – О – О – О – и оборвался...

Собаки вновь испуганно и яростно залаяли, но в ответ, подхватили вой волчицы остальные волки...

Это был страшный концерт! Кто слышал песню волка зимой, морозной ночью в безмерном, застывшем лесу, тот поймёт меня.

Казалось вся страсть, злоба, тоска и жажда крови говорили языком этих диких кровожадных "певцов", основным природным предназначением которых, было убийство...

Собаки под напором воющих голосов, замолкли, сбились в кучу и лязгали зубами от страха.

Они почувствовали, что это звучит песня их смерти, что уже не уйти, не убежать, не пробиться и остаётся только ждать развязки – может быть люди ещё вернуться...

А волки уже ничего не боялись – для них и этот мороз и эта ночь были одной из множества зимних ночей, а собаки их законной добычей, отданной им на растерзание равнодушной природой...

И потому, они не спешили...

Волки знали – это был их мир: леса, болота, поляны, перелески – всё необъятное пространство тайги заваленное снегом, прибитым к заледенелой земле морозом. И зимний холод, и эта насторожённая тьма кругом – тоже были частью их жизни...

... А собаки издавна служили человеку и были частью того мира, который принадлежал человеку. Эти островки человеческого мира, были разбросаны по земле, гудели моторами на дорогах, стучали металлом на стыках железнодорожных путей, когда по блестящим стальным рельсам проносились мимо дремучих, тёмных, лесных урочищ, вагоны с ярко освещёнными окнами и мелькающими тенями за ними.

Эти человеческие островки грязно и опасно пахли: горьким ядовитым дымом, помойками и бензиновым перегаром.

Люди и животные служившие им, спали, когда волки и другие лесные обитатели кормились, дрались за жизнь и охотились.

И наоборот, обитатели человеческого мира жили, бегали, суетились только тогда, когда над землёй вставал день и над горизонтом появлялось позднее солнце.

Ночами, для своей безопасности, от страха и неумения видеть в темноте, люди зажигали на улицах этих островов и островков, маленькие электрические солнца...

От страха же, люди сбивались в большие стаи и жили в многоэтажных норах, покрывая землю между этими норами толстой коркой асфальта...

Они были врагами земли, чистой воды, травы. Они валили деревья, сжигали леса, расширяли беспредельно свои городища, уничтожали птиц, рыб, и животных.

И хорошо, если бы они всё это ели. Но они, часто, просто травили всё живое вокруг себя...

Ели они тех животных и птиц, которых держали рядом – выращивали, "заботились" о них, а потом убивали и ели беззащитных, обманутых "лаской и уходом"...

Хищники!!!

Собаки были послушными рабами этих двуногих существ, и потому, волки ненавидели их как предателей, некогда вышедших из их рода, но променявших свободную дикую жизнь на конуру и миску жидкой похлёбки. Собаки, живя с человеком, утратили боевой дух, стали трусливы, и потому, их надо беспощадно уничтожать, без жалости и сочувствия...

... В это время, Толстый с приятелями, сидели в избе, одиноко живущего, старого лесника дяди Семёна...

Тот, услышав уже в темноте, стук в калитку и крики: – Хозяин! Отвори?! – испуганно закричал в ответ, через закрытую дверь: – Кто такие?

Потом со скрипом дверь отворилась и он продолжил: – Кого там черти носят? Кого надо?

– Отец – проговорил в ответ Толстый – пусти Христа ради переночевать. Машина в лесу заглохла. Охотники мы – потом помолчав, добавил: – Я Лёшка Петров, из Заболотья. Да ты меня знаешь. Я в прошлом годе, лес мимо возил с лесосеки, на нижний склад...

Дядя Семён помолчал, соображая – какой такой Лёшка, потом вспомнил, подумал, что в жизни такой человек с машиной пригодится и нехотя пошёл отворять калитку...

Через час, в доме топилась печка, осмелевшие гости развешивали на верёвках за печью влажные портянки и Толстый, почёсывая жирную волосатую грудь, рассказывал, как осенью, из кабины застрелил кабана, переходившего лесную дорогу, в темноте попавшего в свет фар...

Он варил глухаря в большой эмалированной кастрюле, а Молодой уже начистил картошки, и облокотившись о стол слушал с восхищением, как его старший товарищ живописал ситуацию...

– У меня всегда под сиденьем, в кабине, старенький дробовик валяется – распространялся Толстый...

– Мало ли чего? – глухаришка на дорогу сядет или тот же кабанчик на поле выскочит из леса. Они ведь машин почти не боятся.

– Вот и в этот раз. Стоит кабанишка в двадцати метрах от машины, смотрит, и в свете фар глаза зеленью отдают.

– Я не люблю спешить... Тихонько окно открыл, приложился прицелился и бахнул картечью – один, а потом и второй раз. Он и сковырнулся!

– Я выскочил подошёл осторожно, вижу, мёртвый уже... Тут же вывернул потроха, шкуру срезал, на куски кабанчика "разобрал", и в мешок сложил...

– Славный был кабанчик, сладкий – и Толстый довольно рассмеялся...

Он поднялся подошёл к пышущей жаром печке, помешал варево алюминиевым черпаком, попробовал на соль и тут же, грязными руками ссыпал картошку в кипяток и снова помешал...

В доме было жарко натоплено, пахло сладковатым запахом варившегося глухариного мяса – чуть ягодами и перепрелой хвоей...

За слезящимися, отпотевшими, грязными, кое – где треснувшими стёклами окон, стояла тёмная морозная зимняя ночь...

... Волки постепенно сжимали круг. Собаки уже не лаяли; они залезли под машину, жались друг к другу и повизгивая дрожали...

Волки, боясь запах железа и бензина медлили, стояли кругом вздыбив загривки и на одной ноте прерывисто рычали, сморщив нос и губы, обнажив белые острые клыки: – Р – Р – Р – Р – слышалось в темноте и из под чернеющей на белом снегу машины, в ответ, доносилось испуганное дрожание и лязганье зубов...

Луна серебряным полумесяцем, поднялась над чёрным зубчатым горизонтом, осветив мрачный застывший под снегом лес и прогал дороги, убегающей в темноту...

...Когда незадачливые охотники, в избушке дяди Семёна, уже храпели на разные голоса, когда мороз достиг апогея, волчица решилась!

Она как – то боком вышла на дорогу, на полусогнутых, напружиненных лапах, оскалившись подошла к машине, вначале на метр ближе, потом передвинулась ещё... ещё, и вдруг бросилась, и схватила Загрю, потерявшего от ужаса способность двигаться и сопротивляться! Выдернула его из под машины, полоснула клыками по гривастой шее. Собака повалилась на бок и тут же второй волк мощной хваткой вырвал часть собачьего бока, на мгновение обнажив белые рёбра...

С отчаянным визгом, Белка, на своих длинных ногах рванулась от волчицы, часто – часто толкаясь задними лапами, понеслась по дороге...

А – А – А – залился её тонкий визг и смолк – ближний волк в прыжке настиг её, ударом груди сбил и повалив, вцепился в глотку тренированной хваткой...

Кучум пытался убегать молча, несколько секунд, грызся с двумя волками, схватившими его с двух сторон, но вскоре с клокотаньем, захлебнулся собственной кровью...

Всё было кончено!

Волки оттащили трупы собак чуть в поле, подальше от пугающего силуэта машины и разорвав их на части долго насыщались, хрустя перекушенными костями и с треском разгрызая крупные...

...Утром, на рассвете, выпал морозный, блестящий кристаллами, иней, прикрыл следы ночного кошмара, присыпал кровавые пятна на дороге, и на восходе солнца, всё вокруг, празднично играло разноцветными искрам...

Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com

или на страницах журнала "Что есть Истина?": www.Istina.russian-albion.com

Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-albion

Август. 1999г. Лондон. Владимир Кабаков.

Убийство страха.

Эпиграф: «Охота – символ стремления к Цели, так как единственная альтернатива жизни – это неподвижность». Уильям Фолкнер.

...В большом городе, постоянно присутствует какой-нибудь шум, а точнее гамма шумов, которые наслаиваясь один на другой, создают шумовой фон.

Шум немного стихает к полуночи, а в четыре часа утра почти совсем тихо и тогда, особенно резко и нервно звучат работающие двигатели автомобилей, скрип тормозов, откуда – то доносятся непонятные щелчки, хлопки похожие на выстрелы...

В начале шестого, скрипя снегом на морозе, изредка, пробегают первые проснувшиеся и спешащие куда-то горожане...

В девять часов утра, не умолкая, воздух беспрерывно гудит от звуков: где – то работает трактор, воют моторы автомобилей, лают собаки, слышны обрывки человеческой речи. И особенно усиливается этот гул в тёплую, сырую погоду – кажется, что звуки, стиснутые со всех сторон серым, близким горизонтом сгущаются, подобно густотёртым краскам, забиваются во все щели и щёлочки и давят неотступно – на слух, на нервы, на мозг...

Человек открыл глаза...

Белизна хилых сумерек наполняла комнату.

Не поднимая головы, он скосил глаза направо и увидел голую, белёную стену в серых пятнах.

Взгляд скользнув по стене, задержался на трещине, пересекавшей потолок, и продолжая движение глаз, спустился на уровень стола, на углу которого стояли часы – будильник – было семь часов.

За окном, под чьими – то ногами скрипел снег; издали раздалось приближающееся хрюканье и шаги пронесли мимо окна трескучий захлёбывающийся кашель похмельного пропойцы...

Начинался очередной городской день.

Быстро откинув одеяло, он спустил ноги на пол, не глядя пошарил ими по полу и найдя шлёпанцы, не одеваясь прошмыгнул в туалет, где зашуршал бумагой; потом зашумела спущенная вода в унитазе, вновь раздались шаркающие шаги – теперь на кухню...

Включив свет, он, глядя на газовую печку подумал, – надо бы вызвать мастера и устранить утечку – с утра здесь было тяжело дышать от просочившегося сквозь неплотные сочленения труб, газа.

Налив воды в эмалированный, покрытый копотью чайник, чиркнул спичкой, зажёг синевато – фиолетовый венчик пламени, поставил чайник, вновь чиркнув спичкой прикурил сигарету и выпустив дым сел у стола, положив худые, волосатые ноги одна на другую.

После первых затяжек голова неприятно закружилась и появилось чувство лёгкой тошноты...

Перебарывая себя, докурил сигарету до конца, с ожесточением затушил, смял окурок в самодельной пепельнице.

Чайник забулькал и зашипел закипая...

Выпив горячего чаю, он направился в спальню и сняв брюки, а потом рубашку и свитер с дверцы книжного шкафа, не спеша оделся. Сон окончательно прошёл...

Разглядывая в зеркало, опухшее после сна лицо, недовольно морща лоб, человек долго брился старой электробритвой, щупая левой рукой оставшуюся под подбородком, в морщинках на шее упрямую, жёсткую щетину.

Десять раз водя бритвой по одному и тому же месту он думал, разглядывая своё страдальческое лицо, что пора идти в лес и отдохнуть там от этой длящейся муки никчемности – вчера жена, в очередной раз забрала детей и ушла к подруге, обвинив его во всём неустройстве и абсурдности их бытия...

... Солнечный свет проникал в зимовье через окно в южной стене, освещая нары протянувшиеся во всю ширину помещения с кучей какого – то пыльного тряпья в левом углу; стол, покрытый невесть как оказавшимся здесь красным пластиком; металлическую печь на высоких ножках; фанерные полочки над столом...

Едко пахло резанным луком и этот запах говорил о том, что совсем недавно в зимовье кто – то был.

Выходя на улицу через дощатые сени, он краем глаза заметил на верстаке слева, пакеты из – под соли, полиэтиленовый порванный мешок с остатками ломаной в крупу вермишели и мышиные катыши...

Его собака лежала неподалеку от зимовья, поодаль от кострища, греясь под лучами полуденного, осеннего солнца. День был замечательно солнечный, яркий и тёплый, но в воздухе, в атмосфере, было разлито ожидание грядущих перемен...

Собаке явно нравилась погода и она отдыхала наслаждаясь теплом и солнцем.

Чёрная шерсть на Жучке отливала коричневым блеском, а карие глаза, как два рубина светились на умной морде...

Надрав бересты и запалив костёр, охотник придвинул поближе к огню полуобгоревшие брёвна, сходил за водой на подтаявшее болото, повесил котелок над высоким пламенем костра, подстелив под себя полиэтилен и сверху меховую душегрейку сел, скрестив ноги в медитационной позе...

Он долго сидел так, сосредоточенно рассматривая противоположную сторону широкого болота. Там, сквозь белизну стройных берёзовых стволов, высоко над молодыми осинами, выше зелёных хвойных шапок сосновых деревьев, взметнулись вверх сильные, причудливо искривлённые временем и ветром вершины мощных, старых лиственниц...

Прозрачное, оранжевое пламя лизало края закопчённого до черноты солдатского котелка. Вода нагрелась, кипела, касаясь раскаленных стенок. Пузырьки воздуха, вначале несмело, потом всё чаще и быстрее поднимались со дна и наконец, переходя в лавину, ключом взрывали водную поверхность изнутри...

Глядя на лес, на костёр, на заходящее солнце, человек на время забыл зачем, почему он здесь и погружаясь в собственную память, видел другие картины, другой лес, другое солнце – солнце его свободной и беззаботной молодости...

Человек, очень долго сидел так, неподвижный и сосредоточенный... казалось, что он заснул, но глаза его были открыты...

Костёр прогорел, угольки покрылись пеплом и едкий дым забивал дыхание...

Слёзы текли из глаз и было непонятно – то ли дым был причиной, то ли нахлынувшие воспоминания...

Не замечая, он начал разговаривать сам с собой, длинно вздыхая и многозначительно повторяя, односложное: – Д – а – а – а...

А потом, как бы подводя черту, произносил: – Вот так!..

Собака привычная к таким разговорам хозяина с самим собой, лежала растянувшись на боку, изредка приподнимая голову и навострив уши, смотрела в сторону другого берега болота...

Видимо не считая достойными внимания шумы, доносившиеся оттуда, она снова опускала голову на хвойную подстилку и засыпая, нервно подёргивая лапами

видела сны, утробно взлаивала и силилась во сне то ли кого-то догнать, то ли убежать от чего-то страшного...

Солнце опускалось всё ниже к горизонту – в начале тень накрыла спину хозяина, потом передвинулась к собаке и всё быстрее стала укрывать замерзшее болото...

Заметно похолодало и человек у костра, словно избавляясь от тяжелого, тревожного сна встрепенулся, зябко повёл плечами и с удивлением увидел потухающий костёр, остывший чай в котелке, потемневший лес вокруг...

Собрав продукты, человек вошёл в зимовье, затопил печь, прибрал на столе и навёл порядок на нарах...

Потом, когда в зимовье нагрелось, он вышел на улицу...

Жучка около избушки не было.

"Пошёл размяться куда-нибудь по соседству" – подумал хозяин и войдя в зимовье прикрыл скрипнувшие двери. Потом лёг на нары и забылся тяжёлым сном...

Проснулся от того, что стало трудно дышать.

Перевернувшись на спину, сквозь дрёму всплывая на поверхность тревожного сна, вдруг услышал очень издалека яростный лай Жучка!

Охотник знал, что надо окончательно проснуться, выйти на улицу и послушать, что происходит, но сил не было и он, вновь погрузился в тягучее забытье...

Иногда, открыв глаза, он вглядывался в тёмный прямоугольник окна и слышал лай – собака лаяла то часто и зло, то с перемолчками, но с одного места и все-таки не так далеко от зимовья...

Жучок пришёл под утро и тихо поскребся в двери.

Хозяин впустил его в зимовье. Собака сильно хромала, а на правом боку, была длинная рваная рана. Шерсть, залитая кровью, смёрзлась в осклизлый колтун...

Встревоженный охотник засуетился, долго промывал рану оставшимся в котелке чаем, смачивая её влажным тампоном, сделанным из старого нечистого полотенца и гадая, кто мог напасть и поранить его собаку...

Жучок позволил себя перевязать, но вскоре, сбил повязку и стал зализывать рану...

Хозяин, уставший и возбуждённый, долго не мог заснуть и неотвязно решал, что же ему делать, как ответить на очередной удар агрессивной жизни?!

Казалось, весь мир, восстал против него. Ни в городе, ни в тайге, он уже не мог почувствовать себя спокойным. Всюду на него нападали и незаслуженные обвинения или нелепые обиды находили его...

Часам к семи, перед рассветом, когда на улице мороз достиг апогея человек, закутавшись в тряпьё, скорчившись, сжавшись в комочек согрелся и наконец заснул...

Пришёл странный и тревожный сон, похожий на явь...

Его кто – то долго и страшно резал ножом...

Он как мог отбивался...

Одного из преследователей убил, метнув нож. Лезвие вонзилось в грудь противника и как в масло, глубоко вошло в человеческую плоть.

С безысходным ужасом сознавая, что убил человека, он пошёл сдаваться в милицию... Сам он, был тоже ранен, но неглубоко – была дырка в груди и рана задела лёгкое – поэтому трудно дышать...

...Охотник открыл глаза, перевернулся на спину – оказывается, спал вниз лицом и потому, было тяжело дышать...

Оглядевшись и приходя в себя от увиденного кошмара, почувствовал холод.

Соскочив с нар, увидел Жучка лежавшего в углу. Вспомнил все, что произошло ночью, а так же увиденное во сне и содрогнулся от накатившего чувства тоски и безысходности.

Жучок, заметив, что хозяин проснулся, тихо заскулил и попытался подняться, но видимо ему было очень больно и плохо и потому, собака осталась лежать, сверкая в полутьме зеленоватым, фосфорическим светом глаз...

Рассвет едва проникал внутрь избушки – полумрак, холод, чувство боли пропитавшие это пространство, нагоняли на человека неизбывную тоску...

Но надо было жить и двигаться...

Он нехотя оделся, дрожа всем телом обул холодные тапки-башмаки, размахивая руками несколько раз присел согреваясь, схватил топор стоявший около печки и вышел на воздух.

На улице, дул резкий, холодный ветер и изредка с невидимого, забитого тучами неба, сыпала жёсткая, колючая снежная крупа...

Наколов и наносив дров внутрь, растопил печь, поставил варить кашу и стал готовиться: проверил и протёр промасленной тряпочкой, намотав её на прутик – шомпол, стволы своей старенькой двустволки. Достал из рюкзака патроны в картонной пачке и осматривая, пересчитал их: всего было четыре пули круглых и два патрона заряженных крупной картечью.

Перебирая, ощупывая пальцами заряды, всё тщательно осматривая, он думал, что ему наверняка придётся сегодня пойти по следу Жучка в "пяту" и разобраться в происшедшем. Он почему – то вполне был уверен, что собаку помял медведь!

Несмотря на страх сосущий под ложечкой неприятным беспокойством, на тоску и неуверенность преследующие его всё последнее время, он-таки решил постоять за себя – и была не была, – рискнуть, убить этого настырного зверя, как казалось посланного ему судьбой в наказание за слабость и ошибки в никчемной жизни...

...Вся жизнь в последнее время ему опостылела: и эти домашние дрязги, и это длящееся годами унижение и неопределённость, а тут единственный друг и утешение – Жучок, тоже в опасности...

И со всем этим надо было как – то покончить, отмстить и доказать обидчикам, что он тоже чего-то стоит!

Зимовье нагрелось, Жучок, успокоившись закрыл глаза, задремал, и его передние лапы конвульсивно подёргивались – во сне, он за кем-то продолжил гнаться...

Охотник тяжело вздохнул, убрал с печи под нары, сварившуюся кашу остывать, брякнув полуобгоревшей деревянной ручкой поставил чайник на плиту и пролитые капли воды, на раскалённой поверхности печки зашипели и мгновенно испарились.

Сменив стоптанные тапки – башмаки, на сапоги, прокашлявшись вышел из зимовья на мороз.

Жучок открыл глаза и внимательно посмотрел вслед хозяину...

Солнце, на минуту пробившись наконец сквозь тяжёлые облака, осветило коричнево – чёрную, срубленную из круглых брёвен избушку, поставленную на взгорке; зелёную чащу молодого ельника в распадке рядом; склон, заросший сосняком вперемежку с берёзой и осиной, снизу у земли переплетённых зарослями ольхового кустарника; болото, покрытое снегом, с торчащими верхушками густой, щетинистой осоки.

Осматривая всё это, он послушал одну, а потом другую стороны болота, прикинул, сколько времени ещё осталось до вечера...

Прошёл за избушку, похрустывая подмёрзшим снегом...

Новых следов не было, но под изогнутой берёзой видны были алые точечки – ночные следы крови, оставленной здесь при возвращении Жучка в зимовье.

Осмотрев место, он нашёл следы собаки пришедшей справа, со стороны начала большой пади, где сквозь графику голых ольховых веток, в проёме широкой долины, виднелся щетинящийся тёмный, почти чёрный сосняк на водораздельном хребте.

Охотник подумал: "Это наверное произошло где-то там, в той стороне и туда мне придётся сегодня идти... Уже не отвертеться!".

Перед тем как сесть есть, он вынес наружу приготовленный рюкзак, в котором был топор, длинная верёвка, маленький восьмисотграммовый котелок для чая, кусок хлеба, луковица, полпачки сахара – рафинада, чайная заварка завёрнутая в газетный листок...

Рядом поставил ружьё, почищенное и матово поблескивающее лаком светло – коричневого приклада. Всё это делалось для того, чтобы запутать и не беспокоить собаку, которая всё время порывалась пойти за хозяином.

Перед завтраком, охотник зажёг огарок свечи, и внутри стало заметно светлее и Жучок был этим удивлён – обычно хозяин экономил свечку для экстренных случаев и зажигал её на короткое время, только в темноте – вечером или утром.

Жучок тоже получил свою долю пшённой каши, но есть отказался, равнодушно отвернув морду из – под руки хозяина. И от случайного прикосновения, человек почувствовал, как шершав и горяч нос собаки.

– Н-да – произнёс он – видно тяжело тебе сейчас приходится... Ну потерпи старик, немножко. Это у тебя болевой кризис начался. Потерпи малыш, всё будет в порядке...

Ему самому было нехорошо, есть расхотелось и буквально через силу, он тщательно пережёвывая проглотил несколько ложек каши запивая вдогонку, крепким, сладким чаем...

Прошло ещё полчаса...

Закончив есть, охотник убрал котелок с кашей на подоконник, подальше от мышей, накрыл его прокопчённой алюминиевой тарелкой, ещё похлебал чаю и съел пару сухарей.

Немного придя в себя, потянулся с хрустом в позвоночнике взбодрившись после крепкого чая, схватил телогрейку и не одеваясь вышел, и прежде чем затворить дверь, несколько мгновений смотрел на Жучка.

Тот лежал и в очередной раз пытался зализывать воспалившуюся рану на боку...

...Человек шёл по следу Жучка в пяту уже второй час, пересёк три поперечных распадка и начал подниматься на водораздел.

Болото, постепенно суживаясь закончилось и вместо него, в мелком березняке начался овраг, на дне которого скопился сдутый с боков снег.

Метров через триста, овраг стал "мелеть" превращаясь в широкую впадину, в которой то тут, то там стояли толстые высокие лиственницы.

Цепочка собачьих следов, раздвоилась, расстроилась, разбежалась во все стороны, видимо собака металась, увёртывалась и лаяла, лаяла. Тут же, он увидел медвежьи следы...

Чуть дальше, следопыт увидел круг метров десять в диаметре, с вытоптанным до земли снегом.

Было понятно, что звери – медведь и собака кружились здесь, угрожая и нанося друг другу в бросках – выпадах удары – укусы.

То тут, то там видны были клочки тёмно-коричневой, длинной шерсти и затоптанные капельки крови...

Долго и тщательно, нервно озираясь по сторонам, охотник осматривал это место, внезапно замирая, слушал поводя головой направо и налево...

Солнце спустилось к горизонту и в воздухе потемнело.

– Да, надо спешить – проворчал охотник и заторопился вперёд и вверх к недалёкому уже лесному гребню.

Следы собаки пропали и на белом снегу отпечатались крупные медвежьи, широкой тропой уходящие вверх по ложбинке. На ходу зверь буровил наметённые сугробы, загребая лапы чуть с боков и внутрь, вперёд.

Иногда ритм шагов нарушался – медведь останавливался, озирался и слушал, а затем продолжал движение...

Охотник шёл медленно, останавливался и всматривался до рези в глазах вперёд, в подозрительно чернеющие крупные пеньки и в серые колдобины – промоины.

В какой-то момент, он задержался на месте, подбросил щепотку сухой травы вверх, определяя направление ветра. Потом развернулся под прямым углом и направился влево от следов, так же тщательно осматривая деревья и пни впереди.

Он решил сделать проверочный круг и определить – далеко ли зверь ушёл и не залёг ли где в засаду...

Фигура охотника напряглась, глаза на бледном лице сосредоточенно смотрели из под бровей, шаги сделались мягкими и почти неслышными.

Вдруг над головой, возникая откуда – то из – за горы, загудели моторы тяжелого самолёта и среди облаков мелькнул серебристый силуэт пассажирского лайнера. Человек остановился и глядя вверх подумал, что в самолёте сейчас, наверное многие пассажиры дремлют, утомлённые долгим перелётом. По салону ходят стройные стюардессы в красивой синей униформе и разносят в маленьких, пластмассовых аэрофлотовских чашечках минеральную и фруктовую воду...

– Н – да – протянул он вновь в полголоса...

Звук затих в дальнем углу неба – самолёт и его беспечные пассажиры продолжили свой далекий путь...

Когда охотник замкнул километровое кольцо, солнце уже коснулось горизонта и вот – вот должно было сойти с небосвода за границы леса и земли...

Медвежьих следов, кроме входных, охотник больше не пересёк – зверь остался в круге!

Осознав это, человек, заторопился вниз, к зимовью, стараясь успеть туда ещё засветло. И пока шёл, повторял про себя: "Ну, зверюга! Я знаю, знаю, где ты сейчас. У тебя, скорее всего здесь берлога выкопана. А Жучок помешал тебе залечь дремать в нору..."

До зимовья добрался уже в глубоких сумерках. Пока шёл, разогрелся, повеселел, и быстро растопив печь, поставил подогревать кашу, а сам, зажёг свечку и подошёл к Жучку, неподвижно лежавшему на своей подстилке.

Дыхание собаки сделалось тяжёлым и хриплым, бока часто – часто вздымались и опадали. Нос был шершавый как тёрка и по – прежнему горячий. Рану на боку пёс непрестанно зализывал и снова сбил белую повязку.

Хозяин осторожно развязал и снял её, а потом, накинул на дрожащую в ознобе собаку, старую телогрейку.

– Ну, согревайся, выздоравливай, – ворчливым, хриплым голосом говорил он, подвигая поближе к голове чашку с нетронутой вчерашней кашей...

Жучок, вновь отказался есть и хозяин, с кряхтением распрямившись, прошёл к столу, сел и начал есть сам, памятуя, что завтра надо быть сильным и уверенным в себе... Перед едой, словно чего – то, опасаясь, он, закрыл двери на металлический крючок...