Текст книги "Мороз (СИ)"

Автор книги: Владимир Кабаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Услышав щелчок, зверь подпрыгнул, почуяв недоброе. Человек плавно поднял туловище, затем так же плавно, но быстро приложил ружье к плечу и выстрелил. Волк видел вспышку пламени, слышал гром выстрела, и одновременно, в грудь и в бок ударило несколько картечи, сбив его с ног. Теряя сознание, зверь высоко подпрыгнул и с предсмертным воплем-воем метнулся в чащу. Сделав несколько громадных прыжков, он рухнул в куст багульника. По телу прошла предсмертная дрожь, передние лапы несколько раз дернулись, и неосторожный волк умер.

Артур ругался, матерился вслух, и стучал кулаком по земле, почти ликуя: – Нет! Мать вашу так! Я не бессловесная и покорная жертва! И не нуждаюсь в ваших санитарах, чудовищные лицемеры, кабинетные охотнички!

Торжество победы над своим страхом добавило ему сил. Он пополз быстрее и, наконец, вскоре увидел и черную двигающуюся равнину реки, и серебристую дорожку на воде, и темной стеной стоящие на той стороне горные склоны в лунной тени...

Не теряя времени, вновь зарядил ружье, чуть помедлив, снял, стянул через голову энцефалитку и грязную с серыми пятнами, белую футболку. Из кармана рюкзака достал кусок веревки и привязал к короткому стволу обреза эту белеющую даже в темноте тряпку. Потом, теряя силы, вскрикивая от боли, одел энцефалитку, снова завернулся в спальник, брезент и полиэтилен и, дрожа от усталости, чувствуя непрерывную, разрывающую левую ступню на части боль, согрелся.

Дрожь прекратилась. Стало даже жарко, и на грязном лбу выступила испарина.

"Теперь я буду ждать – повторял он, теряя сознание... Буду ждать и слушать, столько, сколько понадобится... Я не умру, потому что я не жертва..."

Уже в бреду, он вспомнил слова молитвы, увидел картину из детства: дорожка к дверям маленькой деревянной церкви, в которой, как рассказывала ему мать, его окрестили младенцем. И, содрогаясь, всматривался в безногих, безруких, инвалидов войны, двумя рядами сидящих вдоль этой дорожки. "Боже! Спаси и сохрани!"...

Ему казалось, что он кричит, но губы его едва шевелились...

Луна спряталась, стало очень темно, но через некоторое время на востоке посветлело, и тьма, редея, отступила...

Артур, то проваливался в горячий бред, то всплывал на поверхность сознания. Он ждал эту спасительную лодку нетерпеливо, даже в бреду повторяя: "Она вернется. Она скоро приплывет назад..."

...Отец и сын Кирилловы едва успели закинуть сети по свету и уже в темноте пришли в зимовье. Открыв дверь, они учуяли запах недавнего тепла и печного дыма.

– Кто-то тут был, батя, прошлой ночью"– обеспокоенно, высоким, не по фигуре голосом произнес Семен – младший Кириллов.

– Сам вижу" – недовольным голосом ответил Петр Семеныч-отец и, почесав бородку, стал щипать лучину. Семен, бросив рюкзак на нары, вышел наружу, прикрыв скрипнувшую дверь и загремев ведром, проворно принес воды, занес две охапки дров и, пока отец ставил котелок с водой на печку, приставив лестницу, слазил на лабаз, достал банку тушенки, металлическую банку с крупой, спустился, заодно закрыв дверку лабаза на щепочку. – Вроде все цело, батя – довольным голосом произнес он, с кряхтеньем, подражая отцу, снимая сапоги.

– Да и я вижу, что все вроде на месте – и, помолчав, добавил: – Кажись, одну только ночь ночевал.

Быстро сварили кашу, поели и легли спать. Не сговариваясь, решили, что встать надо пораньше, снять сети и уплывать домой от греха. Петр Семеныч недовольно сопел, потом притих, только зевал, крестясь.

Семен заснул мгновенно, по-молодому, а отец ворочался, проснувшись, слушал тишину за стенами и засыпал снова. "Кто бы это мог быть? – спрашивал он себя. – Может, охотовед районный пожаловал порыбачить, но если он проскочил незаметно мимо села, то у геологов, которые стоят отсюда в двадцати километрах, обязательно бы знали, что он пожаловал, и предупредили бы".

Он прикидывал и так и эдак, но совсем не думал, что кто-то может зайти со стороны Нижнего. На его памяти, в одиночку никто из Нижнего на Мую не приходил....

В пять часов утра, в избушке уже топилась печка, и чайник закипал, когда Петр Семеныч толкнул в бок сына: – Семка, вставай, зорю проспишь!

Семен вскочил, ошалело, хлопая глазами, приходя в себя после сна, посидел минуту, а потом быстро обулся и, выскочив на улицу, фыркая умылся, звякая кружкой о ведро...

Когда гребли к сетям, на востоке разлилось яркая заря, окрашивая воду попеременно, чуть ли не во все цвета радуги. Семен греб, а Петр Семеныч, захватив тетиву сети перебирая клещневатыми, заскорузлыми пальцами, выбирал, аккуратно и быстро освобождая трепещущую, извивающуюся, крупную, блестящую боками рыбину, одну за другой.

Через полчаса, уложив выловленную рыбу в черный толстый полиэтиленовый мешок, бросили его под сиденье, а сети тоже спрятав в чистый мешок из-под картошки, забросили в бардачок и закрыли замок. Петр Семеныч позволил Семену сесть на мотор, и тот молодецки дернул, ловко намотав на шкив кусок бечевы, с узлами для сцепления. Мотор взревел, и недовольным голосом отец проворчал сыну: "Легче ты!"...

Улыбаясь, держа ручку газа, после прогазовки на малых оборотах, Семен аккуратно переключил скорость, и лодка сначала медленно, задирая нос, натужно завывая, тронулась, толкая воду перед собой, потом, набрав скорость, поднялась, волны все более острым углом уносились за корму, и лодка пошла, полетела вниз по течению, мерно урча мотором. Петр Семеныч сидел на переднем сиденье и вглядывался из-под мохнатых бровей, остренькими глазками в проплывающие берега.

... Плавно обогнув тупой угол косы при впадении Муякана в Мую, лодка шла вдоль левого берега и, пройдя несколько километров вниз, они оба услышали выстрел, близко, на берегу.

– Вороти! – через небольшую, паузу после выстрела, закричал отец, и Семен, напрягшись, повернул мотор от себя, и лодка пошла почти перпендикулярно к противоположному берегу.

– Близко не рули! – прокричал сквозь ветер и шум мотора Петр Семеныч, и Семен послушно выправил мотор, посылая лодку, как коня, вдоль берега. Оба смотрели назад, и почти напротив снова раздался выстрел, и затем отец и сын одновременно увидели белую тряпку, качающуюся справа налево и назад, почти у земли.

Мотор сбавил обороты, и отец крикнул: – Тормози!

– Там, кажись, человек, один, и тряпкой машет, – нерешительно произнес Семен, а отец,уже различивший фигуру человека, почему-то сидящего на земле, и машущего тряпкой, скомандовал: – Заворачивай!

Когда подплыли к берегу, Семен плавно наплыл на берег, и отец, спрыгнув в воду, затащил лодку, как можно дальше в берег. Проворно вскарабкавшись на обрыв, Петр Семеныч увидел грязного бородатого мужика, полулежащего и завернутого в какие-то лохмотья.

Человек протягивал ему навстречу руки и хрипло повторял: – Братцы! Братцы! Спасите! Нога!..

Семен из лодки кинул наверх бечевку, отец подхватил ее, и вдвоем они еще подтащили лодку повыше в берег. Отец привязал бечевку к низу березы, растущей почти на обрыве, и осторожно подошел к человеку. Семен тяжело дышал за спиной...

– Братцы! – бормотал Артур, едва слышно, теряя сознание. – Нога... Спасите! – и повалился навзничь головой в траву...

Кирилловы засуетились. Осторожно освободив бесчувственное тело от тряпья, намотанного вокруг туловища, разглядели дырку в сапоге и сукровицу, сочащуюся наружу. Кряхтя, опустили тело в лодку, подстелив спальник и брезент, на мокрое дно. Отплыли от берега подальше, и посредине реки, понеслись вниз по течению. Артур что-то бормотал в бреду и стонал...

Солнце поднялось над лесом на востоке, яркое, словно умытое. Стали видны заросшие ельником крутые распадки, уходящие к каменистым вершинам, справа, и сумрачная тайга, полого уходящая вдаль, слева.

Вскоре там же, на левом берегу, примыкая к воде начались просторные покосные луга, и завиднелось небольшое поселение. Из трубы избушки шел дым, и неподалеку паслась коричневая, стреноженная лошадь.

Когда причалили, и Семен побежал к начальнику геологов, Артур очнулся, огляделся, измученно улыбнулся, неотрывно смотревшему ему в лицо Петру Семеновичу.

– Ногу отстрелил – прохрипел он и облизнул пересохшие губы. Петр Семеныч достал кружку и, зачерпнув воды за бортом, подал ему. Артур жадно пил, стуча зубами о край кружки и проливая воду. Он был страшен: лохматые грязные волосы, худое, изможденное лицо в полосах грязи, с дико блестевшими глазами, грязная, рваная одежда.

– Откуда ты? – спросил Петр Семенович и удивленно покачал головой, когда услышал: – Из Нижнего... Две недели иду.... А вчера, в полдень, ногу случайно отстрелил. Забыл, что курок взвёл – слабым голосом объяснял он.

По берегу, к лодке уже спешили мужики во главе с Семеном, неся в руках старую дверь, снятую с петель. Когда Артура вытаскивали из лодки и клали на дверь, он скрипел зубами от боли, но молчал...

... Начальник геологической партии, молодой еще, светловолосый, с рыжей бородой, Володя Бахтин, связавшись с Бодайбо, говорил в микрофон: – Ступню отстрелил парень. Мы сапог не снимали, но, видно, что мужик едва живой. Надо санитарный вертолет высылать.

Поправив наушники, он выслушал ответ, покивал. Потом сказал: – Да. Хорошо. Ждем – и, спохватившись, добавил, – Связь будем держать каждый час, по нолям...

Артура внесли, толпясь и сопя, в кухню и положили прямо на двери, на пол. Он кусал губы от боли, но улыбался и повторял: – Хорошо... Так, хорошо...

– Ты точно пришёл из Нижнего? – спросил Бахтин, подойдя и недоверчиво улыбаясь. Артур поднял на него глаза и ответил: – Две недели иду, – потом помолчал, улыбнулся. – Сегодня ночью волка стрелил – криво ухмыльнулся, обнажив чистые белые зубы.

– Убил, кажется... Санитара, – пробормотал он, невнятно.

Мужики сели вокруг, Бахтин тоже присел на край скамьи.

– Как же ты так, один? – недоверчиво произнес он. Артур виновато улыбнулся. – Ведь умереть мог, или медведи бы заели...

Он помолчал, вспоминая. – Прошлой зимой у нас волки одну собаку утащили и съели...

Стряпуха, баба Настя стояла в кухонных дверях и, скрестив руки на животе, с жалостным любопытством смотрела на Рыжкова. Потом, спохватившись, всплеснула руками: – Что же это я? Ведь его умыть надо.

Она вскоре принесла таз с теплой водой, мыло, чистое вафельное полотенце.

Обмывая лицо, шею, руки, она вздыхала и приговаривала: – И зачем же тебя, касатик, понесло по тайге, да в такую даль. Сроду здесь не бывало, чтобы кто из Нижнего, да пешком сюда, в этакую даль. Это ж, какой черт тебя толкал! ... Артур слушал, улыбался, так, что уже устали щеки.

– Вот захотел пройти до Бодайбо. Посмотрел карту и захотел...

Мужики удивленно и настороженно качали головами. Пожилой рабочий, смолящий цигарку с едким табаком, не удержался и прокомментировал: – Тут только тунгусы на оленях аргишили, да и то давно это уже было...

Помолчал, выдохнул клуб табачного дыма: – А мы еще лет десять назад на лошадях подходили к перевалу. Недельная была дорога. Еще Димитрий Петров, медвежонка на кедрухе стрелил. Матка ушла, испугалась нас, а Митька, глядь, медвежонок наверху, и сбил его.

Пососал цигарку, потом помял окурок желтыми от табака пальцами, бросил, и заключил: – Мясо у медвежонка дюже вкусное было...– и после паузы закончил – Энергетическое...

Мужики, посидев еще немного, разошлись на работы. Бахтин ушел к себе в каморку и начал писать отчет в полевом дневнике. Баба Настя накормила отказывающегося и стесняющегося Артура манной кашей с маслом и напоила горячим крепким чаем с сахаром, и все расспрашивала, как да что...

... К обеду прилетел санитарный вертолет, и там был врач. Первым делом он тщательно вымыл руки, потом попросил поднять дверь с Артуром и положить ее на столы. Расспросив походника, он между разговорами сделал ему обезболивающий укол, потом, дождавшись, начала его действия, раздел Артура, безвольно опустившего руки и часто моргающего полусонными глазами на суетящихся людей.

Ножницами, разрезали штанины и уже потом, осторожно стали резать сапог, с которым пришлось повозиться. Кровь внутри превратилась в водянистое, фиолетовое желе.

Артур морщился от боли, когда неловко прикасались к ступне, но молчал. Доктор, осмотрев стопу, осторожно обмывал распухшую покрасневшую ногу. Баба Настя привычными к грязной работе руками крестьянки, обмыла Артура, осторожно клоня его то в одну, то в другую сторону, и, вытерев полотенцем, дала чистую белую длинную рубаху, в которой он чувствовал себя неуютно.

Доктор, протерев стопу спиртом, ушел к Бахтину в каморку, о чем-то поговорил, и потом оба вернулись. При этом Бахтин смущенно улыбался и, подойдя, стал над головой лежащего Артура. Доктор еще раз осмотрел ступню, словно примериваясь...

Заряд дроби, войдя в голеностоп с внутренней стороны, разбил кости сустава в мелкие щепки, порвал сухожилия, превратив мелкие мышцы в немыслимый фарш. Ступня висела на сухожилиях и коже, куском мяса, набитого дробью и обломками костей.

Сделав еще местную анестезию, врач ткнул металлической иглой выше сустава и спросил, почему-то перейдя на ты: – Чувствуешь?

– Нет – ответил Артур. – Ничего не чувствую? Ничего!

Доктор аккуратно приподнял ступню и колено, и баба Настя дрожащими руками, подсунул туда свернутое полотенце...

– Не смотри, – приказал доктор, и Бахтин, положив тяжелые руки на плечи Артура, напрягся.

Доктор что-то ещё мазал. Запахло спиртом и йодом.

В полудреме, Артур иногда чувствовал удары боли, но после того, что было с ним ночью, в лесу, это казалось ему несущественным.

Закрыв глаза, он видел стаю волков, окруживших его полукольцом. Он повторял: "Ну, кто первый? Без бою не сдамся".

Самый крупный из волков, бросался вперед и успевал укусить его почему-то каждый раз за левую ногу, за разорванный уже сапог. Вдруг вдалеке загудел мотор, и волки испуганно отступили, а Артур, хромая пошел навстречу звуку...

... Сквозь пелену забытья он чувствовал, что его куда-то везут, ревел мотор и дрожал кузов, потом наступил тишина...

Он на несколько минут открыл глаза. Увидел над собой круг с лампами внутри рефлекторов, потом сверху наплыло лицо в белой шапочке и с повязкой на нижней части лица. На лбу человека блестели капельки пота.

– Еще анестезию! – приказал голос, и через какое-то мгновение, Артур вновь погрузился в мир нереальных видений.

... В Бодайбо, в больнице он пролежал полгода. Там же ему сделали протез вместо отрезанной ступни, и там же он заново учился ходить, вначале на костылях, потом с тросточкой.

За эти полгода он изменился, похудел, помрачнел и начал седеть...

...После выписки из больницы, он прилетел в Иркутск и снова поселился в общежитии, где мучились без художника, и были рады его возвращению. Хотя после его исчезновения, никто его очень не искал. Подумали: уехал на Украину...

– Мало ли куда может исчезнуть неженатый молодой человек, – хихикала начальница общежития...

После этого несчастья, Артур, всё свободное от работы время, сидел в своей комнате и читал книжки или писал статьи в газету.

...И как-то так случилось, что он начал писать сценарии для ТВ, вначале для эфира, в молодежную редакцию, а потом и сценарий документального фильма "Осенние песни".

Сценарий неожиданно всем понравился, а, когда отвезли в Москву, то там сценарий понравился самому председателю Комитета по ТВ и радиовещанию. Рыжкова все поздравляли, а он не знал, за что и почему: сценарий он написал за одну ночь и потом только поправил по просьбе редакторов студии телефильмов. Он стал постоянным автором на ТВ.

И вскоре написал второй сценарий к документальному фильму, который назвал: "Говорят, медведи не кусаются".

С работой и зарплатой все постепенно наладилось. Он привык и к протезу и ходил. Почти не хромая...

Как – то, проходя по улице, увидел в витрине большого магазина, мотоцикл...

Придя домой, некоторое время, о чём то, сосредоточенно думал, а потом, присмотревшись, купил себе, небольшой и недорогой мотоцикл "Восход".

... К тому времени он уже ушел из общежития, и снял квартиру в пригороде, рядом с загородным лесом.

Постепенно, научившись водить мотоцикл, стал временами уезжать на нём в лес и, спрятав его в кустах, жил несколько дней в зимовье, делая недлинные прогулки.

Артур научился не торопиться, ходить тихо, смотреть внимательно... Красоты и загадки дикой природы, его по-прежнему восхищали и поражали. Он начал вести лесной дневник, в который вносил всё увиденное и услышанное в лесу, в таких поездках...

... В личном плане все тоже устроилось. Хромота не мешала ему ходить в гости, знакомиться с женщинами и девушками. Он был улыбчивый, спокойный, самостоятельный мужчина, а хромота делала его в глазах романтически настроенных женщин, еще привлекательней.

В него влюбилась Люся, студентка филологического факультета, проходившая практику в молодежной редакции местного телевидения.

Неожиданно для всех, они стали жить вместе. Досужие сплетницы поговорили, перемыли косточки необычной паре и успокоились: появились другие новости. Да и что особенного, когда тридцатипятилетний мужчина живет с двадцатипятилетней девушкой...

ЭПИЛОГ

После полудня в пятницу Артур выехал на мотоцикле в лес. Люся, как всегда, насовала в рюкзак и консервов, и бутербродов, и пирожков, стряпанных ею утром....

За это, он, на прощание, с чувством поцеловал ее в губы, и она, оставшись одна, долго ходила из угла в угол, оправляя на кофточке несуществующие складки...

Он уже выехал за город, поднимаясь по асфальтированной дороге, в березняке. Въехав наверх, он остановил мотоцикл, полюбовался открывающимся с холма видом на леса и залив, покрытый синеватым, размокшим льдом.

Леса стояли голые, темно-коричневые, в ожидании тепла. Было вокруг пусто, тихо и просторно. Холодный порыв ветра заставил Артура плотно застегнуть полушубок и отправляться дальше.

По синему небу бежали, подгоняемые ветром легкие, светлые отдельные облака. Грунтовая дорога, по прямой бежала с горы на гору, и Артур добавил газу.

На водораздельном хребте он свернул налево, почти под прямым углом. Проехал еще несколько километров по щебенчатой дороге, свернул еще раз и уже по глинистой проселочной колее, изрытой грузовиком-вездеходом, по узкой тропочке, рядом с колеей, покатился дальше. Все время приходилось лавировать, держаться тропки, уклоняться от нависающих веток и полу упавших стволов. Мотоциклист разогрелся, расстегнул одежду. Дышал часто и напряженно...

Проехав так больше часа, он свернул в последний раз, на малоезженую, заброшенную дорогу и, тарахтя мотором на малых оборотах, медленно огибая, а то и переезжая с ревущей прогазовкой, упавшие на дорогу деревья, осторожно приближался к токовищу. Раза два с обочины слетали рябчики и без страха садились на голые ветки осин, растущих вдоль дороги.

... Лес становился все глуше. Солнце, опускаясь, вот-вот должно было коснуться гористого, синеющего вдали таежного хребта...

Пройдя через крупный и чистый сосняк, дорога по большой дуге повернула вправо и вниз. И минут через пять, спустившись к, небольшой покосной поляне перед болотом, закончилась.

Наверное, когда-то было и продолжение пути, гать, а потом и мост через Курминку, но это было давным-давно, после войны, когда здесь стояли войска, в ожидании строительства военных городков. Здесь чувствовалось еще это давнее присутствие многих людей, и потому места были ухоженные, необычайно красивые: повсюду полу заросшие лесные дороги, поляны среди бора, на берегах, заросших, болотистых таежных речек остатки мостов и гатей, все поросшее мхом и осокой, полусгнившие деревянные столбы, и даже скамейки в красивых местах. На полянах ещё видны были заросшие малиной и крапивой остатки фундаментов и квадратные валы оснований под большие армейские палатки.

На одной из могучих лиственниц, догнивала бочка наблюдательного пункта, с металлическими, поржавевшими скобами лестницы...

Закатив мотоцикл в кусты, Артур, по едва заметной тропинке, обогнул сосновый мыс и вышел на следующую сенокосную поляну с старой березой посредине. Перейдя ручеек, журчащий под березой, он, поднявшись на несколько метров, вышел на крошечную полянку, посреди которой чернело старое кострище, и торчали рогульки для тагана.

Сбросив рюкзак, он огляделся, разминая ноги и спину, походил, чуть припадая на левую ногу, в пять минут набрал сушняка и, не спеша, развел огонь, иногда прислушиваясь к шуму соснового леса за спиной...

Похолодало. Незаметно тень от леса надвинулась, укрыв поляну. Потемнело. Костерок, разгораясь, затрещал. Пахнуло ароматным дымом.

Подвесив над костром котелок, Артур разобрал рюкзак, достал войлочную подстилку, полотняный мешок с продуктами. Заварив чай, отставил его в сторону от костра. Снял с рогулек и отбросил в сторону таган. Разобрав продукты, сел и вытянул уставшие ноги в резиновых сапогах, (весной в лесу очень мокро) налил в кружку чаю и стал, есть пирожки, поджаристые, ароматные, еще почти теплые, запивая чаем...

Солнце село на вершины деревьев на хребте, и неторопливо, показывая золотой с отливом край, скоро исчезло, опустилось куда-то вниз, за горы. Стало ещё темнее, хотя охотник различал ещё, впереди, далеко за речкой, краешек освещенного осинового леса.

Наевшись, остатки чая Артур выплеснул в костер, хромая, спустился к ручью, кружкой набрал воды в черный, покрытый коркой сажи, котелок. Подойдя к костру, плеснул из кружки и из котелка через край. Угли под струями воды зашипели, фыркая. Ногой в резиновом сапоге притоптав костер, Артур убедился, что огонь погас полностью, отставил котелок с водой подальше, под корни упавшего дерева, спрятал рюкзак в кусты и, надев полушубок, не торопясь, пошел в глубь леса.

Когда он поднялся на холм, над головой пролетел крупная птица, шумя крыльями, и вскоре впереди, в маленькой полукруглой долинке, с большими хвойными кронами старых сосен, раздался шум, хлопанье крыльев и даже, как показалось Артуру, недовольное кряканье... "Ага – первый глухарь прилетел" – подумал он.

Выбрав место на склоне, опустился под сосной на землю и оперся усталой спиной на ствол...

Откуда-то снизу, из пади, поднялись ночные сумерки. Однообразно пели тонкими голосами птички в кустах на дне долинки. Сбоку из-за спины раздалось близкое шуршание серой сухой травы, и раздалось квохтанье. Замерев, охотник скосил глаза: на полянке стояла пестрая, коричнево-серая копалуха. Она деловито осматривалась и квохтала, в такт, дергая маленькой головкой с черными бусинками глаз. Артуру стало трудно косить глаза, и он поглядел перед собой. Шорох возобновился, и глухарка стала уходить в лес... Изредка останавливалась, она встревоженно квохтала и пережидая, прислушивалась, словно ожидая ответа.

Через какое-то время она скрылась среди стволов.

Прошло ещё несколько минут и Артур увидел далеко внизу, в сосняке, какое-то копошение и, достав бинокль из чехла, разглядел, ясно увидел глухаря, который, разгребая прошлогоднюю травяную ветошь, что-то клевал, совсем как петух на просторном колхозном скотном дворе.

Артур невольно улыбнулся, и его строгое серьезное лицо смягчилось – такой занятой вид был у этого петуха...

Сделалось совсем темно и тихо, и только холодный ветер налетал порывами...

Невдалеке шумели сосны, и человек не услышал, когда глухарь взлетел на дерево.

В наступившей ночной тишине, его ухо, вдруг, различило тревожную, шелестящую музыку глухариного токового пения: "Тэке, тэке, тэ-ке, – стучали глухариные "кастаньеты" из невидимого сосняка, а потом шипящий яростный звук точения... А потом, вновь: тэ – ке, те-ке..."

– Ох, разошелся, – шептал Артур...

... Уже, уходя, на гребне холма, его слух, ещё улавливал чуть различимую песню...

...Привычно, даже в темноте не сбиваясь, выйдя прямо к биваку, охотник, не спеша, снова развел огонь и, немного погодя, стал пить чай...

Темнота объяла землю, и в небе, высыпали бесчисленные блестки звезд. Привычно найдя взглядом, Большую Медведицу, охотник долго осматривал небо вокруг; высчитал Полярную звезду, в очередной раз, удивляясь этому небесному "гвоздю", вокруг которого все небеса крутятся...

... Потом, повозившись, устроился поудобнее, застегнулся на все пуговицы, подложил рюкзак под голову и задремал. Костер прогорел, стало сосем тихо. Изредка по небу пролетал неяркие светлячки – спутники...

Стояла обморочная, полуночная тишина...

Проснулся Рыжков от холода. Глянув на часы, – всего два часа ночи. Побаливала натертая протезом левая нога, и устало ныли мышцы плеч – вести мотоцикл по лесным дорогам нелегко.

Не торопясь, поднялся, потоптался на месте, разминая ноги, хромая, сходил к ручью за водой. Разгреб угли и раздул огонь. Подкинул веток в костер. Поставив котелок на огонь, сел, устраиваясь поудобнее. Не вставая, снял котелок, заварил чай, достал из рюкзака сахар и бутерброды. Закусил и долго пил чай, заглядевшись в разгоревшийся огонь...

...Часа в три, почти посередине ночи, далеко и страшно заухал филин. "У-у-ух – долетало из темноты, и где-то, далёким эхом вторил этой угрозе ещё один...

Дождавшись, пока костер прогорит, охотник залил угли остатками чая, притоптал его. Постоял, дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте.

Потом сходил в чащу кустов и достал спрятанное там ружье. Вернулся. Вынул из бокового кармана рюкзака коробку с патронами, заряженными единицей (это номер дроби). Несколько штук положил в нагрудный карман энцефалитки, неловко попрыгал, проверяя, не гремит ли. Спрятал рюкзак и с остановками, через лес, пошел к току...

... Не спеша, вышел на вчерашнее место и тихонько сел под дерево, опершись спиной о ствол.

Пока шел, разогрелся, а, посидев немного неподвижно, начал подмерзать. Застегнулся, подоткнув полы полушубка и снова замер.

Через время, опытный слух Артура уловил шевеление и хлопанье крыльев, на одном из тёмных деревьев и потом осторожное тэ-ке – тэ-ке...

И снова всё замолкло...

Через время это вкрадчивое тэ-ке повторилось, и вдруг, костяная дробь тэканья разнеслась по округе и сменилась точением.

Артур напрягся, осторожно поднялся, чтобы лучше слышать, постоял, определяя направление и расстояние до токующего глухаря. Потом не торопясь, делая по два-три шага под точение, двинулся к токовому дереву...

Довольно быстро подойдя на выстрел, он затаился за стволом и, подняв голову, высматривал птицу в густой кроне толстой сосны. Но было еще темно, и Артуру чудилось птица то слева, то справа от ствола...

Где-то далеко, над чащей сплошного леса, вновь угрожающе заухал филин, а чуть погодя, на болотах в долине Курминки пропели первый раз свои грустные песни, звонкоголосые трубачи весны – журавли...

Небо на востоке чуть побледнело, и тьма заметно поредела. Внизу, под холмом, пролетая над речной луговой долиной, захоркал вальдшнеп, и охотник проводил этот волнующий звук, поворачивая голову вслед...

Глухарь, распевшись, тэкал и точил почти без перерыва, и тут Артур стал различать, какие-то посторонние шорохи, идущие снизу, из долинки и, кажется приближающиеся к токовому дереву...

"Неужели?" – подумал он, и тут же подтвердил сам себе.

"Да – да – это другой охотник под песню крадется к моему петуху"...

И в это время по какому-то едва различимому дрожанию в сумеречной кроне, он определил, наконец, где сидела птица, различил туловище, длинную шею и даже голову. А дрожала, в азарте песни, борода под клювом, и ещё, со звуком "вжик-вжик", раскрывался веером и складывался глухариный хвост.

Однако, Артур недаром беспокоился...

Под очередную песню, внезапным громом, грохнул выстрел... Глухарь, на мгновение замер неподвижно, и потом стал падать, но выправился, спланировал и, коснувшись земли у ног Артура, ударил несколько раз крылом и, затих. Раздались поспешные шаги, и Артур, различив фигуру человека с ружьем, громко проговорил: – Он, здесь!...

Голос человека прозвучал в рассветной тишине неожиданно громко...

Фигура охотника, замерла на какое-то время, а позже, осторожно шагая, подошла ближе.

Это оказался молодой паренек лет двадцати, в очках, и с двустволкой за плечами. Остановившись над глухарем, он поздоровался и спросил: – А я и не слышал, как вы подскакивали к петуху, – и стеснительно улыбнулся...

– А это мой первый глухарь, – не удержавшись, похвастался он, и приподнял тяжелую птицу за шею.

– Ого, какой тяжелый, – искренне удивился он.

Артур внимательно наблюдал за ним, и ему казалось, что он узнает себя, в молодости. В его поведении, не было вражды, не было недоверия. Паренек не боялся встречи и смотрел прямо, не заискивая.

– Как тебя зовут? – спросил Артур молодого охотник и услышал в ответ: – Роман.

– А меня – Артур, – и он, протянув руку, пожал крепкую ладонь паренька.

... Заметно рассвело, и в лесу поднялся неистовый шум: разнеслось стук-токование несчетного количества дятлов, песни дроздов – рябинников, свист и звон пернатой мелочи...

Постояли, послушали, но в таком гаме, уже невозможно было разобрать глухариные песни.

... Ну, что же! – вздохнул Артур. – Пошли на бивак, чай пить.

Роман с удовольствием согласился, и уже на ходу стал рассказывать, как по снегу еще, нашел этот ток, по следам на насте; как вчера вечером вышел из города, и шагал почти всю ночь по дорогам, чтобы поспеть к утру.

Артур шел впереди, слушал, поддакивал, но, заметив, что тяжелая птица мешает идти Ромке, остановился и показал, как надо закладывать голову под крыло, и тогда глухаря можно нести под мышкой, чтобы не мешал при ходьбе...

Придя на бивуак, разожгли большой костер, вскипятили чай, открыли консервы и поели. Артур слушал болтовню Ромки и думал, что надо иметь характер и любовь к охоте, чтобы вот так, за ночь, отшагав более двадцати километров, не проспать, придти на ток вовремя и добыть петуха...

" Будет из него хороший охотник, любитель природы и культурный, грамотный человек" – думал он, подливая гостю, горячего чаю...

Ромка показал Артуру двустволку и, с гордостью отвечая на похвалы, произнес: – Батя подарил на восемнадцатилетие. Он тоже охотник, только сейчас редко в лес ходит – артроз...

И рассказал далее, прихлебывая чай и зевая, что он учится на втором курсе мединститут и хочет стать хирургом, что, если бы провалился на экзаменах в медицинский, то пошел бы на охотоведение. – И ничего, что я в очках...

А почему вы хромаете? Ногу подвернули? – спросил он. -Нет, – усмехнулся Артур, – тоже ноги побаливают...

Так они сидели и говорили ещё долго...

Золотой шар солнца показался из-за лесистых холмов, осветил токовой сосняк, крупные, раздельно стоящие ветвистые сосны, потом покос и ручеек с круглой чашей родничка, охотников, сидящих у обесцветившегося костра, затем коричневатую долину речушки с тунгусским названием Курминка, заросли ивняка по берегам полной, почти вровень с краями черной, стремительной речки.