Текст книги "Под Баграмом"

Автор книги: Владимир Быков

«Споёмте, друзья…»

К своему стыду, только в Афганистане я по-настоящему открыл для себя Владимира Высоцкого, хотя немного слышал его песни и в Союзе. В ДРА все советские переписывали его песни друг у друга, знали и слушали их также афганцы. Нам, прежде всего, импонировало то, что герои его песен часто были в экстремальных ситуациях, как мы в Афганистане. Это, конечно, не единственное их достоинство; в них большое гражданское мужество поэта, искренность, неприятие рабства, лжи, насилия над личностью. Особенно близки были нам слова его песни о войне, о разлуке, исполнявшейся Мариной Влади:

 
Так случилось – мужчины ушли, побросали посевы до срока.
Вот их больше не видно из окон, растворились в дорожной пыли.
Мы вас ждём – торопите коней…
 
 
Мы вас встретим и пеших, и конных, утомлённых, нецелых – любых.
Только б не пустота похоронных, не предчувствие их.
 

Популярны были песни в исполнении ансамбля «Верасы», военные и другие песни Булата Окуджавы, песни неизвестных мне авторов и исполнителей о гражданской войне. В одной из них поётся:

 
Не надо грустить, господа офицеры, что мы потеряли, уже не вернуть.
Уж нету Отечества, нету уж веры, и кровью отмечен нелёгкий наш путь.
Пусть нас обдувает степными ветрами, никто не узнает, где мы полегли.
А чтобы Россия всегда была с нами, возьмите по горсточке русской земли.
 

Много ходило самодеятельных песен. Сочиняли их молодые сотрудники подразделений КГБ и МВД, армейские офицеры.

В песнях, записи которых сохранились у меня, необходимость этой войны для нас либо вовсе не затрагивается, либо мотивируется интернациональной помощью, противостоянием с нашим тогдашним глобальным противником, необходимостью освободить афганский народ от террора душманов. Лишь в одной песне есть вопрос-ответ на эту тему: «Для чего мы пишем кровью на песке? Наши письма не нужны природе». Не думаю, что авторы не размышляли об этой войне, её целесообразности. Офицерам, тем более офицерам спецслужб, не принято было распространяться на эту тему, вступать в коллизию с официальной линией. Да и нести тяжёлую военную ношу легче, если война, её цели, смысл несколько ретушируются – надо же чем-то оправдывать тяготы, страдания, смерти.

Многие песни сочинялись на известные на родине мотивы, в других – и слова, и мотив самодеятельные. Есть, возможно, среди них и давнишние, но неизвестные мне ранее авторские песни. Нас привлекали очень близкие психологически темы песен, афганский колорит в них. Говорилось в них о войне, о тоске по Родине, по любимым, о смерти и погибших, о трудностях службы и, конечно, о долгожданном возвращении домой. Приведу несколько выдержек, некоторые из них, по-моему, достойны профессионального поэта. Хочется, чтобы авторы их нашлись и стали широко известны.

* * *

 
Я тоскую по родной стране, по её рассветам и закатам.
На афганской выжженной земле спят тревожно русские солдаты.
 

* * *

 
Мы тоже стали привыкать, подолгу научились ждать
Зарплату, отпуск, письма, водку, вертолёт.
Но чтоб вконец не одичать и по ночам чтоб не кричать,
Решили: песни пишем ночи напролёт.
 

* * *

 
И тоскуют струны по студёным росам,
По девчонкам юным, золотоволосым.
 

* * *

 
Здесь ребята не мечтают ни о чём.
Есть у каждого в резерве:
Слава, деньги и консервы,
Да могила, занесённая песком.
 

Поётся о кукушке, которая щедро отсчитала солдату 80–90–100 лет и далее:

 
Только ты, кукушка, подожди мне дарить чужую долю чью-то.
У солдата вечность впереди, ты её со старостью не путай.
 

* * *

 
Я спешу к тебе, как ледокол, оставляя Афгань за спиной:
Азиатские жёлтые реки, азиатские серые горы.
Раз увидишь – так это навеки, а забудешь – так это нескоро.
 

Полевая почта

Письма мы получали на номер полевой почты ближайшей воинской части. Письмо в тех условиях – событие, большая радость.

Я, к сожалению, не вёл в Афганистане дневник для себя. Записи ежедневно по службе вёл, но после составления отчёта их уничтожал. Копии месячных отчётов у меня оставались, но перед отъездом в Союз я их сжёг. Так что всё, что я пишу – по памяти, за исключением незначительных пометок, относящихся к первым месяцам пребывания в ДРА.

Вместе с тем, в памяти постепенно многое стирается, я в этом убедился, перечитав сохранившиеся мои письма домой. Хотя информации по работе в них нет, это всё же документальный источник, содержащий некоторые подробности, характеризующие преимущественно моё состояние в этой командировке. Приведу краткие выдержки из них.

Кабул. 28.10.81 г. «Вместо хлеба здесь продают лепёшки, которые пекут тут же на улице под крышей. Лепёшки длинные – сантиметров 80 и сантиметров 20 в ширину, толщиной около 1 см.»

Кабул. 6.11.81 г. «Вчера были в клубе микрорайона на праздничном концерте, который давался силами нашего армейского ансамбля и самодеятельными артистами… Растрогались. Здесь всё наше привычное, советское воспринимается обострённо: и простенький концерт, и полный зал наших людей, семейные с детишками, даже малышами по 1–1,5 года».

Газни. 28.11.81 г. «Ещё раз очень прошу побольше писать мне всякие новости, так как здесь огромный дефицит на известия с Родины: если даже взять газеты, то и в Кабул они идут несколько дней, а здесь в Газни их вообще не получают (кроме того, что с оказией привезут из Кабула)».

Баграм. 2.07.82 г. «Завтра лечу в Кабул на совещание и для окончательного решения вопроса об отпуске. Когда до него остался практически месяц, мне почему-то перестало вериться, что я попаду в отпуск; видимо, потому, что всё время он был таким далёким, нереальным, что и теперь, когда приблизился, кажется таким. А может, это просто от нервной перегрузки».

24.09.82 г. «Вчера вернулся в свой Баграм. Вспоминаю отпуск, помню вас, бегущих за уходящим поездом во время проводов. Эта сцена волнует и трогает меня до слёз… Пишите обо всём и поподробнее».

30.09.82 г. «После отпуска время тянется медленно, мне хочется скорее „распечатать“ второй год, но пока остаётся ещё целая неделя первого».

22.07.83 г. «Получил письмо с лекарством. Больше лекарства можешь не слать. У меня есть седуксен – дали ребята, а ранее я брал у командира дивизии элениум, его я, правда, расходовал, но могу взять ещё».

06.08.83 г. «У меня дела идут своим чередом. Здоров. После отпуска минуло 45 недель, осталось – 9. Но, к сожалению, эти последние недели медленны и нелегки. Если бы не желание побыть в отпуске с Танюшкой во время её летних каникул (дочка тогда была школьницей), конечно, мне следовало пойти в отпуск попозже с тем, чтобы после него оставалось служить месяцев 8. Так делают все».

К сожалению, и у полевой почты бывали перебои. Один раз я не получал писем месяца два. Конечно, появлялись разные мысли о причинах прекращения переписки. Эти мысли-сомнения невольно излагал в своих письмах домой. Потом получил сразу 5 писем. Оказалось, что цензор полевой почты, проверявший письма, убыл в Союз, а замена ему не прибыла, и письма складывались в мешки. Поднятая из-за накладок полевой почты волна сомнений, объяснений на тему «почему не пишешь?» продолжалась в переписке многие недели.

С возвращением!

Как уже упоминалось, почти каждый из нас в ДРА сильно терял в весе. Болезненно проходило привыкание к иным климатическим условиям. По пути в отпуск в Москве на меня навалилась такая непреодолимая сонливость, что я чуть не уснул прямо на улице. От нервных перегрузок спал в Баграме 4–5 часов в сутки, просыпался вроде отдохнувший, но часа через 2–3 ощущалась вялость, усталость. Принимал успокаивающие таблетки. Возвратился домой, и в отпуск, и окончательно, с крайне издёрганными нервами. Последние полгода службы в ДРА донимала боль в правой ноге, сильно прихрамывал.

В Минске к тому времени построили метро. Линия его проходила прямо под нашим домом. Меня сильно беспокоил и раздражал шум его поездов, вызываемая ими вибрация. Удивляло, что члены моей семьи, соседи, которых я спрашивал об этом, отвечали, что они ничего не ощущают. Думаю, что причина такой моей повышенной чувствительности – нервное перенапряжение.

Около года после возвращения я каждую ночь видел Афганистан во сне. Сны были на одну тему с небольшими вариациями: я добираюсь до аэропорта, но попадаю в кишлаки, контролируемые мятежниками, и с трудом выбираюсь оттуда. Один мой знакомый – участник Отечественной войны как-то позвонил мне и в разговоре спрашивает: «Видишь во сне Афганистан?» Я удивился: «Откуда ты знаешь?» Он рассказал, что после войны несколько лет видел во сне один сюжет: появляется немецкий танк, их артиллерийское подразделение изготавливается для стрельбы, но вести огонь мешает дерево, и он еженощно пилил это дерево, а когда сваливал, танк пропадал, стрелять было не по чему.

За два афганских года я забыл фамилии, имена, отчества, номера телефонов хорошо знакомых людей, зато помнил много имён и фамилий афганцев, советских военных. Сильно раздражали, обижали, выводили из себя формализм, бюрократизм, невнимание, несправедливость. Сразу после возвращения поехал вместе с женой в санаторий МВД на Кавказ. Местное санаторное начальство, ожидая подношений, дней пять не хотело нас вместе поселить. Я твёрдо собрался уезжать обратно, правда, отдыхавшие там земляки мягко, но настойчиво отговорили меня. Хорошо знакомые, даже друзья, прожившие жизнь в спокойной, мирной обстановке, совершенно не понимали моей жизни там, моего состояния. Это раздражало, обижало, вынуждало замыкаться, молчать. Если встречал кого из знакомых по Афганистану, темой разговоров были только афганские воспоминания.

Периодически появлялась потребность уединиться, без помех предаться воспоминаниям, при этом рассматривал тогдашние снимки, слушал «афганский» фольклор, другие военные песни. Постепенно с годами такие уединения происходили реже и реже, пока я, как говорят медики, полностью не восстановился.

Мне трудно детально описать это состояние реадаптации к мирной жизни. Языком искусства оно точно передано в давнем советском кинофильме «Гадюка», героиня которого – активная участница гражданской войны, оказалась в мирной обывательской среде. Ей было очень тяжело привыкать к новому образу жизни, окружающие её не любили, они, в свою очередь, были чужды и непонятны ей.

Всё это я говорю к тому, что любой, вернувшийся с войны, и тем более на период реадаптации, требует повышенного внимания, участия, помощи. Не случайно одна из «афганских» песен начиналась словами надежды: «А Родина-мать встретит ласково нас…». Меня, к сожалению, и провожали в Афганистан, и встречали неласково.

Ещё в октябре 1981 года, когда я только прибыл в Кабул, причастные к моей ссылке недоброжелатели распустили слух в гарнизоне милиции, а также сообщили моей семье, что я струсил ехать в Афганистан и лёг в Москве в госпиталь. В такую акцию лжи и клеветы трудно поверить, но она была.

По возвращении в конце 1983 года из ДРА я отчётливо понял, что меня не только «не ждали», но посылали меня туда с явным расчётом на то, что я обратно не вернусь, по крайней мере, в Минск. Мне не хотели давать должность в УВД, искусственно обозначали её занятой. Второй секретарь и заведующий отделом административных органов Минского горкома КПБ звонили в управление кадров МВД республики, что горком возражает против моего возвращения на работу в милицию города. Меня назначали в аппарат МВД на более низкую должность, чем я занимал до Афганистана. Такое понижение после труднейшей афганской командировки, с которой я справился без каких-либо замечаний, конечно, больно ранило меня, особенно в тогдашнем моём реадаптационном состоянии.

Примерно через год меня всё же возвратили на должность заместителя начальника УВД. При этом мне пришлось пройти унизительные собеседования у различных чинов партийной иерархии. Один из них без какого-либо стеснения достал из сейфа письмо, присланное из исправительной колонии взяточником по одному из дел, которое я упоминал (письмо, как я понял из разговора, поступило ему по неофициальным каналам), и, зачитывая выдержки из письма, вопрошал: как и о ком допрашивали этого взяточника во время дознания, часа полтора поучал меня, допытывался, кому я сообщал информацию по этому делу о нём.

Несколько месяцев спустя начались перемены, называвшиеся перестройкой, стали критиковать застойные порядки. Начальство, видимо, почувствовало определённое неудобство от демонстративно несправедливого отношения ко мне, и в начале 1986 года меня повысили, назначив заместителем министра. Когда же растерянность и беспокойство у начальства прошли, оно стало гнуть в отношении меня прежнюю линию дискриминации. Из моего ведения изъяли службу БХСС, а затем и следствие, хотя оно было моей специальностью, которой я отдал тридцать лет жизни. Мне поручили вести вневедомственную и пожарную охрану, далёкие от влияния на процесс расследования преступлений. За пять лет работы заместителем министра мне не присвоили очередное звание, предусмотренное по этой должности, что очень ясно подчёркивало, и не только для сотрудников системы МВД, моё опальное положение.

Аппарат МВД кишел партийными функционерами, среди них были и доверенные бывших городских партийных лидеров, получивших продвижение на республиканский уровень. От этого круга людей, ревниво оберегавших свои корпоративные интересы, я постоянно ощущал дистанцию отчуждения, морально-психологическое давление. Профессионально и с точки зрения морали я был неуязвим, и им оставалось изощряться в интригах и подножках. Использовались для этого любые поводы: моё активное участие в эксперименте по реформированию следственной службы, высказанные мной официально критические замечания по стилю работы министерства, мои симпатии к процессам расширения свободы и демократии в обществе, которых я не скрывал. Начальник политотдела МВД в конце 1988 года как-то съязвил мне: «Мы раскопали, что Вы в родстве с тем Быковым». Имелся в виду писатель Василий (Василь) Владимирович Быков, с которым я имею честь быть только однофамильцем, и в которого тогда летело много критических стрел в партийной прессе.

В такой обстановке даже министр, оказывавший ранее большую поддержку на моём трудном служебном пути, поддался стадному азарту преследования и унижения меня.

В 1991 году уже новый министр неожиданно объявил, что меня увольняют на пенсию. Никаких претензий ко мне он не предъявил, сослался лишь на категорическое требование председателя правительства республики. Через несколько дней было подписано правительственное распоряжение об освобождении меня от должности. Ни в Совет Министров, ни в ЦК КПБ меня не пригласили, мотивов увольнения не объяснили. Принимавшие это решение проигнорировали положительную аттестацию по службе, ещё работоспособный возраст (мне было 53 года), мой «афганский» и «чернобыльский» статус, наличие у меня на иждивении двоих детей, содержать которых пенсионеру в то время было весьма непросто. До издания приказа об увольнении, когда я продолжал ещё числиться в кадрах МВД, в Минске проводилось собрание сотрудников системы МВД СССР – участников афганской войны. Из разных республик, областей прибыли многие из тех, с кем я служил в Афганистане. Меня на эту встречу не пригласили, чему немало удивились коллеги – «афганцы», тем более, что тогдашний министр внутренних дел республики тоже был «афганцем».

Так мне в очередной раз аукнулась моя активность в борьбе с коррупцией. Как писал Шекспир:

 
Сквозь рубища грешок ничтожный виден, но бархат мантий покрывает всё.
Позолоти порок – о позолоту судья копьё сломает…
 

Невесёлый эпилог

Для нас, советских, афганскую войну справедливой вряд ли назовёшь. Не могу, правда, сказать, что все в Афганистане были враждебны нам. Немало людей, служивших новой афганской власти, считали Советский Союз другом, помогавшим в трудностях. Цель помощи этой группе людей присутствовала. Но, бесспорно, присутствовали и идеологические, имперские амбиции, стремление руководства СССР создать новую социалистическую «страну народной демократии» в мусульманском государстве, не готовом для широкого восприятия таких идей.

Бессмысленность и бесперспективность этой войны обусловлена и тем, что победить сильное партизанское движение, поддерживаемое из-за рубежа и внутри страны, имеющей многовековые освободительные традиции, тем более, действовавшее на территории, 4/5 которой труднодоступные горы – практически невозможно даже с помощью самой современной военной техники. Многие, кому довелось служить в Афганистане, понимали это. Не случайно, думаю, в праздничном застолье, наряду с тостами за Родину, за память о погибших, традиционным был и тост «За успех нашего безнадёжного дела».

Надо сказать, что война для её участников с обеих сторон – дело тяжкое, суровое, грязное, если хотите. И всё же, если война ведётся для защиты Родины или других оправданных с нравственной точки зрения целей, её тяжёлый груз, лежащий на солдате, облегчается благородством, чистотой тех целей, во имя которых страдал он и причинял страдания другим. В несправедливой же, ничем не оправданной войне эта тяжесть, особенно от людских потерь, как среди наших солдат, так и среди афганского населения (а в него, конечно, попадали не только пули и мины мятежников, но и наши), удваивается, если не удесятеряется.

Всё это накладывает на участников афганской войны большую дополнительную морально-психологическую нагрузку. Люди не виноваты, что оказались участниками этой неразумной и непопулярной войны. Но сможет ли кто снять с них этот дополнительный груз? Никто его не снимет. Он уйдёт с ними в могилу.

В конце 80-х годов с туристической группой мне пришлось побывать в тогдашней Западной Германии. Часто в гостиницах, услышав русскую речь, к нам подходили пожилые немцы. Выяснялось, что одни воевали на нашей территории, другие плюс к тому были у нас в плену. Запомнилось исключительно внимательное, предупредительное, я бы сказал, виновато-услужливое отношение к нам некоторых активистов принимавшей нас общественной организации, опять же из числа пожилых людей, понимавших по-русски. Не знаю, какие конкретно грехи остались на душе у этих людей от пребывания на нашей земле в качестве солдат и офицеров вермахта – вероятно, кровь и смерти. Но было видно, что и через сорок с лишним лет совесть мучила их, а может, под старость, когда человек становится мудрее, ещё в большей мере, чем в молодости.

Бесспорно, что участники афганской войны требуют внимания общества, поддержки, защиты их прав и интересов. Именно для этого нужны активные организации «афганцев». Важно только, чтобы они, их руководители получили свой статус истинно демократическим путём, чтобы в их создании участвовали или хотя бы приглашались принять участие все ветераны этой войны, живущие в данном городе, районе. В будущем, когда окончательно установится мир на афганской земле, этим организациям неплохо бы стать инициаторами акций гуманизма и помощи Афганистану.

Но когда это может быть? Трудно сказать. Война в Афганистане продолжается, только по нашим следам теперь ходят американцы, немцы и другие НАТОвцы.

ПРИЛОЖЕНИЕ
Справочные сведения об Афганистане

I. Историческая справка

Афганистан – центральноазиатская страна. По площади (более 600 тыс. кв. км.) примерно равна Украине. Население около 16 млн. человек. Самая протяжённая граница с бывшим СССР – более 2300 километров, примерно такая же – с Пакистаном. Граничит также с Ираном, Индией, Китаем. Преобладают горно-пустынные ландшафты. Лесов очень мало. Горы, преимущественно хребты Гиндукуша, занимают около 80 % территории. Климат сухой с резкими суточными и годовыми колебаниями температуры – от 40–50° в тени летом на равнинно-пустынных территориях до 30° мороза зимой в горах. На высоте более 3 тысяч метров снеговой покров сохраняется 6–8 месяцев.

В стране живёт свыше 20 национальностей. Более 50 % населения – афганцы или пуштуны (ещё примерно 10 млн. их живёт в Пакистане), около 20 % – таджики, 9 % – узбеки, 3 % – хазарейцы. 85 % населения живёт на селе, шестая часть ведёт кочевой или полукочевой образ жизни. 98 % населения исповедует ислам. По некоторым данным в Афганистане насчитывается около 250 тысяч служителей культа. Примерно такое же количество людей занято в фабрично-заводской сфере (около 290 тысяч). Влияние мусульманского духовенства очень велико.

В Афганистане два государственных языка – пушту (язык пуштунской нации) и дари – литературный язык центральноазиатского региона, близкий к таджикскому.

История страны уходит в глубины тысячелетий. Её народ упорно сопротивлялся великим завоевателям древности Александру Македонскому, Чингисхану, Бабуру. В разное время территория нынешнего Афганистана входила в состав крупных государственных образований этой части земли. Последнее из этих образований распалось в начале 19-го века на самостоятельные княжества. Их объединению препятствовала Англия, господствовавшая в соседней Индии и всем южноазиатском регионе. В 1838–42 годах Англия вела войну с целью оккупации Афганистана, но потерпела тяжёлые поражения от народных ополчений и вынуждена была вывести свои войска. В 1878 году англичане вновь вторглись в Афганистан, заняли большую часть его территории, но силы освободительного движения вновь нанесли им крупные поражения, и англичане покинули страну.

Летом 1919 года Англия ещё раз начала войну с Афганистаном, но в том же году вынуждена была признать его независимость. Нового правителя Афганистана Амманулу-хана, сочувствовавшего переменам в России, а также борьбу против Англии поддержало советское правительство. В стране начались политические и социально-экономические реформы, затрагивавшие традиционные феодальные и ортодоксально-религиозные устои. Против этих реформ и эмира-«безбожника» началось восстание, и в 1929 г. он был свергнут, его реформы отменены, провозглашён новый эмир, который тоже вскоре был свергнут. В 1929–33 годах страной правил Надир-хан, объявивший себя падишахом (королём), затем его сын Захир-Шах. В 1973 году в результате офицерского переворота страна была объявлена республикой, президентом стал Мухоммад Дауд.

В 1965 году образовалась народно-демократическая партия Афганистана (НДПА). В результате проведённого ею в апреле 1978 года переворота Дауда свергли, страну провозгласили Демократической Республикой Афганистан (ДРА), управляемой революционным советом. Программа, обнародованная в мае 1978 года, провозглашала «осуществление земельной реформы в интересах крестьян… ликвидацию всех видов эксплуатации и угнетения… укрепление государственного сектора в экономике…, повышение жизненного уровня населения… контроль над ценами, устранение влияния империализма… в экономике, политике, культуре, идеологии» (цитируется по справочнику «Демократическая республика Афганистан», Москва, 1981 г., из которого приводятся и некоторые другие справочные сведения). У новой власти сразу же появилась сильная вооружённая оппозиция, формирования которой в 1979 году, по советским оценкам, исчислялись более чем в 100 тысяч человек, имевшая широкую поддержку внутри страны и вне её (Пакистан, США, Саудовская Аравия, Иран и другие страны). Внутри новой власти также не было единства, в результате чего первый председатель революционного Совета Тараки был убит, в сентябре 1979 года его сменил Амин. В декабре 1979 года в Афганистан были введены советские войска. С участием советского подразделения[1]1
  «Известия» от 5 мая 1989 г., материалы беседы В. Скосырева с историком Ю. В. Ганковским.


[Закрыть] Амин был уничтожен, его заменил Бабрак Кармаль. Начался, как тогда говорили, «второй этап апрельской революции».

В 1989 году Советский Союз был вынужден вывести свои войска из Афганистана. Президентом страны стал Наджибула. Через пару лет его свергло и казнило ортодоксальное мусульманское движение талибов, сотрудничающее со всемирной террористической организацией, возглавляемой Усамой бен Ладеном, которое контролировало большую часть страны. Им противостоял так называемый «Северный альянс», в числе его руководителей были умеренные афганские лидеры Раббани и Ахмад Шах Масуд, который после вывода советских войск стал министром обороны Афганистана. В сентябре 2001 года накануне «самолётной» атаки на США террористы-смертники, подосланные бен Ладеном, уничтожили Масуда.

После этих событий в дела Афганистана вмешались США и другие страны НАТО, направили туда крупный военный контингент. Президентом страны стал живший в США Хамид Карзай. Противостояние сил НАТО и талибов продолжается, по сей день страну сотрясают военные действия и террористические акты.

По данным ООН за 1979 год, Афганистан считался одной из беднейших стран мира с доходом на душу населения не более 100 долларов в год.