Текст книги "Где заканчивается человек (СИ)"

Автор книги: Владимир Близнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Владимир Близнецов
Где заканчивается человек

Вы знаете, какого это – быть гигантом? Спросите, например, Султана Кёсена, турка, чей рост составляет 251 сантиметр, Султан уже несколько лет может передвигаться только на костылях. Он носит обувь семьдесят первого размера, длина его ладони – 27,5 сантиметров, и это мировой рекорд. Кёсен не смог закончить школу, он не помещается в обычные автомобили, одежду его размеров шьют только на заказ. Спросите, доволен ли он жизнью.

И, не дай вам Бог, поверить, услышав «да». Такой ответ нужен лишь для успокоительного обоюдного обмана.

Китаянка Яо Дефен умерла в сорок лет, её опухоль гипофиза так и не смогли вылечить. Рост 233 сантиметра. Это тоже рекорд, среди женщин. Её вы уже ни о чем не спросите. Но ответ известен заранее, не так ли?

А вот перед вами чёрно-белая фотокарточка с изображением лопоухого парня. Это Роберт Уодлоу. Хороший любящий сын, студент юридического университета. Роберт самый высокий человек из всех, когда-либо живших на Земле – 271 сантиметр. Это на 15 сантиметров больше Леонида Стадника, нынешнего чемпиона по росту.

Уодлоу на всех фото выглядит счастливым. Наверное потому, что он чувствовал себя нужный и полезным. Он демонстрировал себя в различных представлениях в США и зарабатывал на этом неплохие деньги. Люди в то время не стеснялись открыто проявлять свой интерес и тыкать пальцами в тех, кто вызывал интерес. Это сейчас вы прячете свое удивление и брезгливость под маской «они такие же люди, как все». Нет, не такие!

Роберт Уодлоу умер в 1940 году от заражения крови, когда ему было только двадцать два года.

Он был самым высоким… а самым большим являлся техасец Бастер Симкус. В тридцать семь лет он весил 1141 килограмм. Конечно, он не мог двигаться, но при этом продолжал есть в огромных количествах. Однажды он влюбился. И решился на подвиг – похудеть. Бастер Симкус пролежал в клинике восемь месяцев, перенес операцию по удалению обвисшей кожи, он похудел на тонну! Но девушка не оценила этот поступок. С горя Бастер снова растолстел. Он умер в 2005 году, когда вес его составлял 1600 килограмм.

Но, в конце концов, этот жирдяй был сам виноват. Ему я сочувствую меньше всех. Впрочем, может такого человека и не существовало вовсе, мне не удалось найти ни одной его фотографии.

А теперь давайте заглянем ещё глубже, на тех, кто увеличился не так… равномерно. Обладатель самой большой головы в мире Хуан Чуньцай. Вся его голова была одной огромной опухолью, складки которой лежали даже на плечах, её диаметр был немногим меньше метра. Метровая голова при росте в 135 сантиметров! Хуан мог видеть только одним глазом и слышать одним ухом. В конце концов ему сделали операцию, но уродцем он быть не перестал.

Российская Империя, начало XVIII века, Кунсткамера. Тогда вы могли бы повстречать там человека, работающего… экспонатом. Это Фома Игнатьев. Его устроил сюда сам император Пётр, который был поражён длинной ступней и ладоней Фомы. Те были в два раза длиннее, чем у обычных людей, а пальцы рук срослись между собой, напоминая клешни.

Челси Чармс – обладательница самой большой груди в мире. Правда, грудь эта искусственная. Челси имеет немалый успех в порно и стриптизе. Хотя мне непонятны люди, сами себя уродующие.

Самая большая натуральная грудь весит восемнадцати кило – так записано в книге рекордов Гиннеса. Принадлежит она американке Норме Ститц.

Эти истории я собираю долгие годы, с тех пор, как появилась возможность. Таких необычных людей сотни и сотни, все они жили в разные времена, все по разному переживали особенности своих тел.

Но похожие на меня всё ещё не встретились. Может, к счастью.

Меня зовут Кеннет Макаскилл. Родом я из… впрочем, до конца так и не решил, что считать родиной. Знаю, что был зачат, когда моя семья жила в Шотландии, но на свет я появился уже в Америке, в Новой Шотландии. Случилось это в 1830 году.

Я был вторым ребёнком в семье, моего старшего брата звали Ангус. И до того, как ему исполнилось тринадцать, мы были обычными детьми. Отец наш работал грузчиком в порту, мать трудилась швеёй, и наш детский круг общения нельзя было назвать высокоморальным. Мелкое воровство, драки с англичанами, раннее пристрастие к табаку и виски. В свои семь лет я знал, что пить виски должен каждый шотландец. Никто тогда не объяснял, что американский виски делается из кукурузы, и что настоящие шотландцы им брезгуют. Я пил, потому что считал это своим долгом.

Школу мы посещали по настроению, считали, что знания там дают бесполезные. И понятно, что жизнь наша сложилась бы очень определённым образом, если б не случилось то, что случилось. В тринадцать лет Ангус стал быстро расти. И нашей радости не было предела. Теперь в драках наша компания всегда выходила победителем, брат почти совсем забросил учёбу, предпочитая помогать отцу в порту. Я же смотрел на Ангуса с обожанием и мечтал, что и мне когда-нибудь посчастливится стать таким силачом.

Брат продолжал расти и, – тогда я этого не знал, – причиной его роста была не опухоль гипофиза. Все части тела у него увеличивались пропорционально. Отсюда и была его запредельная сила. Все остальные великаны на самом деле были слабее среднего человека. Впрочем, я отвлёкся.

К двадцати годам Ангус вымахал до 230 сантиметров, а во мне не прибавилось ни дюйма. О, как я страдал! Сейчас это назвали бы депрессией, но тогда таких слов мы не знали. Зависть и гордость сплетались во мне в невероятные узлы, но до поры удавалось прятать свои чувства. И наверное уже тогда появилась уверенность, что таким как Ангус мне не стать никогда. Если бы я не любил брата, то обязательно бы озлобился, и кто знает куда бы это меня привело. Заметили, сколько в нашей жизни этих «если»?

Рассуждал я тогда иначе. В стенах школы меня начали видеть чаще, я буквально за год выучился бегло читать и довольно сносно писать, почти без клякс. И когда я наконец, наравне с Ангусом, стал гордостью семьи, в городе появился Барнум со своим цирком.

Это было событие! Город заполнили афиши, мальчишки только и делали, что строили планы, как бы пробраться на представление, чтобы воочию увидеть няню самого Вашингтона, бородатую женщину, безного акробата и прочих, прочих. Купить билеты мы, конечно, не могли. Каждый вечер наша ватага собиралась у забора передвижного цирка, и с каким-то неописуемым восторгом мы ловили вздохи зрителей и особенно громкие слова шпрехшталмейстера:

– Встречайте, генерал Том-Там! – И взрыв оваций.

Рост Ангуса позволял заглянуть через забор, но и он не мог толком разглядеть арену.

Так продолжалось несколько дней. Утром мы покупали свежую газету, и я, окруженный мальчишками, вслух читал статьи про цирк. Фотографий там не было, Барнум запрещал делать снимки своих артистов.

Это случилось в день последнего выступления. Мы, как обычно, собрались за час до начала представления, с завистью рассматривая тех, кто мог позволить себе билет. В основном это были золотодобытчики и предприниматели. Один из таких людей, невысокий, с обширной лысиной, внезапно остановился, уже занеся ногу над порогом. Он резко повернулся к нам и уставился на Ангуса. Глаза оценивающе сузились, толстая сигара между таких же толстых пальцев блеснула пламенем. Человек в несколько шагов преодолел расстояние до нас, при этом сдвинув меня с пути, будто меня не существовало. Мы были настолько шокированы таким странным поведением, что не могли понять: нужно ли снять кепки перед этим господином, или нахально поинтересоваться, чего ему надо.

– Сколько тебе лет, парень? – спросил между тем человек. Голос говорил, что его обладатель не привык к возражениям.

– Двадцать один, – ответил Ангус, прежде чем успел сообразить, что никто не смеет так дерзко разговаривать с шотландцами.

– Очень хорошо, – прищелкнул пальцами человек. – Хочешь пари? Ставлю пятьдесят долларов, что ты не сможешь сломать подкову. – И закусил кончик сигары.

Напор незнакомца сбил с толку. Слух ухватился только за сумму, и вокруг неё уже закрутилось остальное. В рёбра радостно стукнуло сердце, я знал, что Ангусу хватит сил выиграть спор. И я решился прервать паузу.

– Простите, мистер как-вас-там, – Я выступил вперед, загородив брата. – А если не получится?

– Тогда вы просто не получите деньги, уважаемый.

– По рукам! – решил я за всех. Я не был заводилой в компании, но за моей спиной всегда маячил Ангус, а потому редко кто решался открыто спорить. – Подкова тоже с вас. Мы не намерены портить свое имущество.

Хотя единственная подкова, которую я знал, висела над дверью кладовой на работе отца.

– О-о-о, – человек деланно удивился. – Деловой подход! Уважаю. Разумеется с меня. Один момент!

Незнакомец быстро скрылся за забором цирка. Мальчишки озадаченно зачесали головы, но все же на лицах их гуляли улыбки.

– А если обманет? – спросил Ангус.

– Ну и что? – Я пожал плечами. – Всё равно ничего не потеряем.

Человек вернулся через пару минут. Он с улыбкой вручил Ангусу пахнущую сеном подкову. Мой брат сосредоточился, напряг мышцы.

Проигравший нам человек оказался никем иным, как самим Финеасом Барнумом. Тем же вечером он пришёл к нам в дом и заперся с отцом в комнате. Через полчаса туда позвали Ангуса. Разговор закончился засветло. И, хоть я и не слышал ни одного слова, знал, что Барнум просил брата стать артистом его цирка.

И на следующее утро Ангус уехал. Мать плакала, отец успокаивал её, говоря, что её сын станет хорошим добытчиком для семьи. А мы с мальчишками смотрели, как наш герой садится в один из дилижансов цирка, и как эта вереница покидает город.

Я очень боялся никогда его больше не увидеть. Никогда – это самое страшное слово во всех языках мира.

Отец оказался прав – Ангус регулярно посылал домой деньги, причем такие, что мы могли и не работать. Но отец продолжал ежедневно разгружать суда. Только через много лет я понял зачем.

Примерно в то же время я начал расти. Правда, не такими темпами, как Ангус. Школу я закончил успешно и решил поступать в колледж. И, как несколько лет назад брат, мне пришлось покинуть дом. Сожалел ли я? Не думаю, что сильно. Потому что планировал вернутся к родителям, озарённый успехом. Ангус уже вовсю блистал в Соединённых Штатах, и я, всю жизнь мысленно с ним соревнуясь, просто не мог не попытать счастья.

Корабль отвез меня в Чарлстон, штат Южная Каролина. Город был значительно больше моего и старше. Со временем мне понравилось прогуливаться по улицам, где дома в колониальном стиле утопали в зелени. Чарлстон был старым и крупным портом, так что отвыкать от соленого воздуха близкого океана мне не пришлось.

В колледж я поступил, но учёба уже перестала меня увлекать. Гораздо интереснее оказалась торговля. Портовые города располагают к этому. Деньги у меня кое-какие были от брата, а потому мы с одним ирландцем – бывшим шкипером на английском торговом корабле – открыли чайную лавку. Дело оказалось прибыльным…

Рост мой к этому моменту вплотную подошёл к двум метрам. Но не было не до этого.

От Ангуса приходили редкие письма. Сдержанные и, порой, наивные размышления, ностальгия по временам нашего детства, скромные рассказы о своей цирковой жизни. А вот газеты были не так скромны. Из них я узнавал, как мой брат бьет всё новые и новые рекорды. Его уже называли самым сильным человеком на планете. Однажды какой-то самоуверенный боксер бросил вызов Ангусу, заявляя, что сила – не главное. Поединок не успел начаться: при традиционном рукопожатии, Ангус слишком сильно сдавил руку соперника и сломал бедняге несколько пальцев. Журналисты не преминули рассказать о жестокости силача. Но я, конечно, не верил, так как знал своего брата. В пришедшем через месяц письме Ангус божился, что это получилось случайно.

Со временем наше чайное дело расширилось, ещё одна лавка появилась в штате Огайо, и ирландец уехал заправлять делами туда, а я остался за главного. Политика особо меня не интересовала, но не почуять, что что-то назревает, было невозможно.

Накалялось противостояние двух систем: промышленного капитализма и рабовладения. Я был далёк от этого – рабов у меня не было, хоть и жил в рабовладельческом штате. В 1860 году президентом США стал Линкольн, я знал про него лишь то, что он яростный противник рабства.

А однажды я проснулся в другой стране. Южная Каролина объявила сецессию и вышла из состава США. Показалось тогда, что даже воздух стал другим, и колониальные дома приобрели другую атмосферу, и зелень стала гуще и тревожнее. Примеру нашего штата последовали другие – возникла Конфедерация. Всеобщее напряжение росло. Это читалось во всем: на страницах газет, в нервных взглядах прохожих и даже в поступи лошади проезжающего экипажа. И война пришла как облегчение…

И снова Южная Каролина оказалась первой.

Близ Чарлстона располагался форт Самтер, который занимал отряд североамериканцев. Не знаю, что же побудило устроить бомбардировку, но она началась ранним утром двенадцатого апреля. Я, как и многие горожане, не смотря на запреты властей, пришёл на берег. Снаряды наших пушек один за одним падали на Самтер… а тот молчал. За часы обстрела форт сделал всего один залп, но и тот не достиг цели.

Сейчас уже не могу точно описать свои чувства. Понимал ли я тогда, что это начало чего-то крупного? Начало самого кровопролитного времени Америки за всю её историю? Наверное, нет.

Самтер капитулировал через два дня, когда узнал, что помощь не придёт. Единственное условие, которое поставил капитан форта на переговорах – это салют в честь американского флага. Сто снарядов должно было быть выпущено в воздух.

Но во время стрельбы одна бомба разорвалась прямо в орудии, убив двух солдат. По иронии судьбы они оказались первыми жертвами войны. Потому что при двухдневной бомбардировки форта не погиб ни один человек.

В ответ Линкольн объявил Конфедерацию мятежниками и начал морскую блокаду побережья южных штатов. Это было плохое время для моего бизнеса: торговые клиперы не могли попасть в порт, и магазин остался без товара.

Так я оказался в армии.

Мне не хочется подробно останавливаться на этом эпизоде, хоть он и был ключевым моментом моей прошлой жизни. Война – интересное занятие. Во всяком случае была такой раньше, в мое время. Тактика, стратегия – это искусство. Единственным минусом было неминуемое присутствие смерти, а значит безвыходное «никогда» было сутью и телом войны. Каждая смерть – это тысячи упущенных возможностей, которым не суждено случаться никогда, сколько бы ни прошло эпох. И это отличие войны от игры в войну делало её для меня бессмысленной и страшной. Мне нравится война, когда она понарошку.

Помню сражение 21 июля в Виргинии у железнодорожной станции Манассас, когда северяне свалились на нас ночью будто из-под земли. Я тут же был ранен в руку. И если бы это не были плохо обученные вчерашние рабочие, которые не знали с какой стороны браться за винтовку, то я навсегда превратился бы в упущенную возможность.

На неделю я попал в лазарет, где помимо лечения, измерили мои антропометрические данные. Врач с нескрываемым удивлением сообщил, что рост мой составляет 212 сантиметров.

И именно тогда я впервые серьезно отнёсся к этому факту. Получалось, что со своего пятнадцатилетия я рос почти на дюйм в год. Я подивился, но не придал этому значения.

А через два месяца в моей жизни случилась своя сецессия.

Совсем не хочу описывать утро, полное крови и страха. Мерзость войны во всём своем величии – это когда сражение идёт не на равных. Я чудом сумел скрыться. Не знаю, преследовали ли меня, но я ломился через лес, одержимый только желанием жить, спиной ощущая направленные на меня ружья.

Я выскочил на берег небольшой бухты, где посередине безмятежно качался на воде чайный клипер. Ноги подкосились, и я кубарем скатился к воде. Это отрезвило меня. Погоня, если и была, давно отстала. С немалым удивлением понял, что винтовка все это время болталась у меня за спиной.

Я взял её и успокоился ещё больше. Пасторальный пейзаж так контрастировал с моим душевным состоянием, что умиротворение рухнуло на меня как лавина, до головокружения, до сладкой рассеянности. И мне оставалось только поддаться ему.

Не знаю, сколько я так просидел. Клипер не подавал признаков жизни. Притопленная у берега лодка говорила, что его команда сошла на сушу. Я почти не сомневался, что они были контрабандистами. Это открытие стало последним звеном, которое заставило меня действовать.

На борту не оказалось никого, и только тепло на камбузе говорило о недавнем присутствии человека. Я тщательно проверил все каюты и трюм. Запас провианта был приличный, тем более для одного.

Когда я выбирал якорь, с берега донеслись удивленные, а затем и гневные крики. А после – выстрелы. У воды яростно махали руками пятеро. Если бы у них была вторая шлюпка, то мне ни за что было бы не осуществить задуманное – одного человека слишком мало для быстрого управления кораблем, пусть даже таким небольшим и юрким, как чайный клипер.

Паруса распустились, поймали легкий ветер. Я метнулся к штурвалу, пригибаясь от пуль. Корабль медленно развернулся кормой к побережью и поплыл, навсегда унося меня от войны, от страны и от брата. И в криках чаек мне чудилось «никогда»…

Через много лет я смог узнать судьбу Ангуса. Наверное, он как-то прознал, что случилось со мной. Потому что в том же году он совершил самоубийственный поступок – вытащил из воды корабельный якорь весом под тонну. Будто пытался остановить меня… мышцы его гудели от усилий, и он рвал их, только бы выдернуть этот чёртов якорь! Я до сих пор представляю себе эту сцену и не могу удержать слёз.

Ангус Макаскилл надорвался и навсегда покинул цирк, уехал домой, в нашу родную Новую Шотландию… где через несколько лет умер, в богатстве и почёте.

Он так и остался навсегда непревзойденным, самым сильным человеком на земле.

Клипер нёс меня многие дни. Сильно повезло, что я ни разу не попал в шторм и не встретился с другими кораблями. Навигация была для меня сравни алхимии, потому я ориентировался лишь на компас, судя по которому меня несло на юго-восток. Очень долго.

Я думаю, что мало кто решил бы вот так сбежать. Большинство, угнав корабль, спасая свою жизнь, просто приплыли бы в ближайший порт – США или КША, кому что нравится. Но я ушёл, потому что рос. Тогда, в лазарете я не до конца понял, что это значит, но потом… осознал, что расти я не перестану. А значит скоро обгоню Ангуса, и Барнум придёт уже за мной. А за ним будут приходить и другие. На улице мне будет нельзя ускользнуть от всеобщего внимания, мои поступки будут восприниматься только через призму моей внешности.

Ангус наслаждался этим вниманием, но я уже привык к другой жизни. Я работал и учился не для того, чтобы демонстрировать свои размеры. Я был человеком.

Может, кто-то скажет, что я струсил, сбежав от трудностей. Но трусость – это когда сбегаешь от проблем, которые можно решить. Но когда сама жизнь является беспросветной проблемой… «Никогда» слышалось мне в плеске волн.

Я не знаю, на какой день морской качки впереди показалась земля. Запасы пресной воды подходили к концу, и причалить было просто необходимо. Я опасался, что земля окажется побережьем Африки, но нет, всего лишь крупный остров и, кажется, безлюдный. Пока я бродил по чаще в поисках ручья или родника, пока наконец после долгой качки ноги мои ступали по твёрдой почве, понял, что никуда отсюда не уплыву. Чего ещё мне искать? Пусть герой Дефо в моем лице станет реальностью, почему бы нет?

Про обустройство жизни на острове рассказывать подробно не хочу. Не было в этом ничего, кроме физического труда. Из досок клипера я соорудил неплохой дом в джунглях, а потом обнаружил рядом пещеру, которая уходила далеко вглубь.

Остров оказался одним из архипелага.

Я продолжал расти…

Вновь вспомнить роман знаменитого англичанина привелось, когда у меня появился свой Пятница. Даже целое племя. Они жили на соседнем острове, и к моему великому счастью, оказались не людоедами. Я был выше самого высокого из них на две головы. Разумеется, они приняли меня за какого-то своего бога. В результате мы хорошо поладили.

Я заметил неладное, когда мои первые знакомые из местных стали умирать от старости. Я же совсем не изменился. Морщины, седина или старческая дряблость мышц – всё это обходило меня стороной. Только рост… сколько было во мне уже? Три метра?

«Я никогда не умру», – подумал я.

«Никогда», – ответили мне камни пещеры.

Внешний мир нас не беспокоил. Лишь несколько раз на горизонте появлялись дымные столбы пароходов. По моим подсчётам, я обитал на острове уже семьдесят лет, когда к острову причалил маленький броненосец незнакомой конструкции. Корабль явно был не исправен. От него к берегу, страшно тарахтя, двинулась железная лодка. Особого шока я не испытал, так как предполагал, что прогресс неизбежен.

Но одно дело жить внутри прогресса, когда ощущаешь его как процесс. И совсем другое, если просто наблюдаешь его скачки: вот лодка XIX века, вот лодка XX, а вот – XXI.

На песок вылезли светловолосые люди, одеты в незнакомую военную форму, а по обрывкам доносившихся слов, понял, что это немцы или австрийцы. Рано или поздно это должно было случиться. Первые представители новой цивилизации… Не скрою, страх, что всё может закончиться кровавой стычкой, был. Но экипаж корабля оказался сильно измотан, поэтому появившихся из чащи моих негров они восприняли без эмоций. По-настоящему они удивились, только когда негры заговорили с ними на английском.

Поняв, что стрельбы не предвидится, я тихо удалился в пещеру – к тому времени я почти всё время жил в ней, изредка ночуя в своем первом подгнившем доме. Через час в мою обитель привели капитана корабля. И не знаю, кто из нас волновался сильнее перед этой встречей. Будто я чудесным образом перенёсся вперед во времени, пусть мой переход и продолжался семьдесят лет.

Капитана звали Шульц Фогель и было ему на вид немногим за тридцать. Не знаю, принял ли он меня тогда за человека или за мифического великана, но голос его звучал твёрдо, хоть и устало… а выражение глаз в полумраке пещеры было не разглядеть.

Оказалось, что я ошибся в расчётах, и сейчас был не 1936, а 1945 год. Вот так случайно я не посчитал время, ушедшее на обе мировые войны. Словно для нашего архипелага не существовало войн.

Катер Шульца Фогеля участвовал в одном из последних сражений войны и, получив пробоину, чудом сумел уйти от англичан. Топливо было на исходе, и экипаж готовился к бесконечному дрейфу до самой смерти, когда судьба показала им берег. Я разрешил им занять соседний с моим остров. Так в моём маленьком государстве прибавилось подданных.

Немцы по началу держались обособлено. Только Фогель иногда по собственному желанию посещал меня. Он рассказал, что до войны преподавал антропологию в Веймарском университете. Из разговоров с Шульцом и вырос мой интерес к феномену роста. Немец внимательно выслушал мою историю и оживился, когда узнал, что я брат того самого Ангуса Макаксилла… с того вечера он стал моим частым гостем.

Тогда же и появились первые мои записи о людях-гигантах… О Роберте Уодлоу, про которого уже упоминалось, и о Чарльзе О’Брайне. Судьба этого человека прямо-таки послужила иллюстрацией к моей возможной жизни, если бы я не покинул мир.

Ирландец О’Брайн, как и многие гиганты, выступал в цирке. Он уже к семнадцати годам вымахал больше двух с половиной метров. И всё было хорошо, пока в его жизни не появился доктор Джон Хантер. Фогель рассказывал о нём как о великом учёном, который был готов на всё ради науки. Но мне было важно только, что был он довольно мерзким человеком. Хантер во что бы то ни стало решил заполучить тело О’Брайна для исследований и обратился с таким предложением к самому великану, заверив, что готов ждать его естественной смерти. Чарли выставил учёного за порог, но тот поклялся, что сделает что угодно для достижения своей цели. Хантер потратил целое состояние на детективов, которые круглосуточно следили за О’Брайном. Великан бежал, но разве легко такому спрятаться? Где бы он ни пытался осесть, Хантер выслеживал его. Последние годы Чарльз мотался по Ирландии, безуспешно стараясь отвязаться от преследований доктора. Его здоровье быстро ухудшалось из-за постоянного нервного напряжения. И, когда он понял, что жить осталось недолго, сговорился с несколькими рыбаками, чтобы они скинули его труп в море. Но неугомонный доктор подкупил и их. А изнеможенный великан, израсходовав все накопления, был вынужден вновь выйти на сцену. И на одном из представлений в толпе он заметил своего мучителя. Такого потрясения расшатанная психика О’Брайна вынести не смогла, он умер прямо на подмостках.

Друзья великана были в курсе преследований и поклялись защищать могилу Чарльза… Но они не знали, что Хантер ещё до похорон подкупил работника кладбища, и вместо тела О’Брайна в гробу похоронили камни.

Сейчас скелет бедняги выставлен на всеобщее обозрение в музее Королевского колледжа хирургии. От этого меня бросало в дрожь.

Ещё Фогель много рассказал про евгенику. С жаром доказывал, что это наука будущего и без неё человечеству сложно будет выжить. И при этом капитан ненавидел доктора Менгеле, который, по его мнению, своими бесчеловечными опытами поставил на евгенике крест.

Немцы недолго жили обособленно – все-таки без женщин здоровые мужчины не могут. Через несколько лет на островах появились мулаты, бодро говорящие на немецком. Время продолжало неуклонно идти вперёд. Вместе с ним расширялась моя пещера. Я чувствовал, что нужно уходить все дальше, потому что цивилизация растет быстрее меня.

И действительно, вскоре корабли стали проходить мимо наших островов почти каждый день. Какие-то причаливали, экипажи общались с жителями. Но теперь я настрого запретил что-либо рассказывать обо мне.

Наконец пришло время, когда впервые люди начали покидать острова. Многие из первого подросшего поколения полунегров, полуарийецев уплыли искать лучшей жизни. С ними уехал и Фогель. Вот по кому я скучал больше всего. Мои опасения, что он решит последовать примеру Джона Хантера, не оправдались, чему я был несказанно рад. Представляю, чего ему стоило сдерживаться!

Случайно узнал, что наш крохотный архипелаг является частью британских колоний. Видимо из-за близости Сьерра-Леоне. Впрочем, это никак не мешало до поры до времени. В 1968 году я впервые узнал, что такое самолёт. Маленькое одномоторный аппарат приводнился прямо у берега. И нет таких слов, что сумели бы показать степень моего удивления и восторга. А те, что были, я безжалостно вымарал, как слишком плоские и банальные. Хорошо, что тогда не знал, что люди уже летают в космос.

Ещё большее я обрадовался, когда узнал, что это прилетел Фогель! Но не только ностальгия заставила его вернуться. Сьерра-Леона ещё семь лет назад получила независимость и теперь утонула в череде государственных переворотов. Но самым важным для нас оказалось то, что власти новоявленной республики вспомнили о существовании наших островов и решили, что они тоже должны войти в состав страны. Я не видел в этом ничего плохого, пока бывший капитан кригсмарине не объяснил, что президент отправляет сюда армейский отряд. Фогель, сколько смог, привез с собой оружия, но этого было мало. В ход пошли скудные запасы с эсминца, а я достал свою старенькую «Энфилд». Правда, оказалось, что пальцы мои так увеличились, что я не смог бы надавить на спусковой крючок. И тем лучше, что первое сражение нашего маленького ополчения не состоялось – в Сьерра-Леоне снова произошёл переворот, и про нас забыли.

Фогель же остался с нами на год, сказав, что он тут находится в экспедиции от университета. Да, он снова читал лекции по антропологии. Только теперь не в Веймаре, а во Франкфурте. Он рассказал, как, основываясь на моем рассказе, пытался отыскать данные обо мне в американских архивах, но вместо этого нашел там историю парня по имени Мартен Ван Бурен Батес. Его рост был 230 сантиметров, а весь – 200 килограмм. Он, как и я, воевал на стороне Конфедерации и на поле боя представлял из себя отличную мишень. Его ранили почти в каждом бою, в котором он участвовал, но все же Мартен выжил. И даже успешно женился на Анне Сван, рост которой так же превышал два метра. Первый их ребёнок весил свыше девяти килограммов! Но умер, не прожив и месяца. Второй новорождённый до сих пор считается самым крупным в мире – 12 килограмм. Он его жизнь тоже долго не продлилась.

Когда Фогель уехал, теперь уже навсегда, я снова оказался затворником в собственном доме. И, хотя, изменившийся мир интересовал меня чрезвычайно, я опасался, что заинтересую его куда больше.

В 1980 году к нам приплыла какая-то гуманитарная миссия, которая подарила жителям несколько дизельных генераторов. Так появилось электричество. Топливо для них стали возить на лодках из Либерии, не рискуя связываться с Сьерра-Леоне. Теперь я наконец смог работать в своем подземелье, разбирая многочисленные бумаги Фогеля. Я даже начал переписку с несколькими университетами от имени некоего нигерийского профессора. Чтоб отправить или получить письмо моим друзьям приходилось плавать на континент. Зато у меня появилась информация.

Со временем у нас появился телевизор – один на весь архипелаг. Его привезли наши бывшие жители. А потом появился компьютер и интернет.

Теперь я смог углубиться в поиск с головой. Истории о великанах потекли ко мне со всего света.

Мой рост тем временем превысил пять метров.

И я никогда не остановлюсь… На этот раз никто не повторил за мной «никогда». Наверное потому, что это не требовало подтверждения или злорадства. Когда-то окажется, что я уже не могу скрываться, меня будет слишком много. Десять метров, сто… километр? Или земля не выдержит меня раньше?

Господи, как же я боюсь этого… как я тогда я смогу прятаться? Что бы не стать объектом научных споров, исследований, насмешек и лицемерного сочувствия. Что бы остаться просто человеком, даже если природа против.

И моя тень на стене отчётливо произнесла:

«Никогда».

И нацарапала ногтем «Здесь был Кеннет Макаскилл»… рядом с кривыми древними изображениями динозавра и мамонта.

Они переглянулись, кивнули мне, словно приветствуя, и скрылись в камне.

Владимир Близнецов © 2013