Текст книги "Ветер не лжет"

Автор книги: Владимир Аренев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Владимир Аренев
Ветер не лжет

Всю ночь Иллэйса провела на башне. Слушала пустыню. Куталась в плащ из верблюжьей шерсти и пила терпкий чай. Дышала западным ветром и различала в его тугих, солоноватых волнах тени будущего.

Кровь, много крови. Крики раненых. Дым пожаров.

Потом она дышала ветром, что прилетел с востока.

И южным.

И северным.

Везде было одно и то же.

Скверный год – четыреста семьдесят третий от Первого Снисхождения, двести шестьдесят четвертый от Соовайлового Исхода. Год, когда чашам весов суждено сдвинуться с мертвой точки. Она знала это давно, ее предупреждали, старая Хуррэни, подслеповато щуря глаза, не раз повторяла: «Скоро, скоро…» – замолкала, надолго уставившись в алое пламя, а потом делилась с Иллэйсой сокровенным, сокрытым от прочих. И напоминала: «Ты – моя преемница. Так что готовься». Наконец, пристально взглянув на Иллэйсу (у той сердце стыло от таких вот взглядов), снова замолкала. Будто позабыв о присутствии ученицы, Хуррэни качала головой, вздыхала, зябко поводила плечами, что-то шептала сама себе – тихо, невнятно. Так шепчет ветер, когда поднимаешься на башню и впускаешь его в душу.

Всю ночь Иллэйса слушала пустыню. А утром к оазису подъехали всадники. И вошло будущее – так входит клинок в тело: по самую рукоять.

Всадников было всего трое. Слишком мало для подобного путешествия.

При мысли об этом Иллэйса горько усмехнулась: какие же черные настали времена! Прежде в паломничество к оазису Таальфи отправлялись безбоязненно, твердо зная: никто не посмеет напасть на путников, надевших белые вуали. Теперь же знак этот ничего не стоил, и многие расставались с жизнью, а многие были искалечены на пути сюда. Ибо ослабела десница шулдара: слишком увлекся он установлением своей власти во внутреннем Тайнангине и пренебрег покоем Тайнангина дикого. Здешние кочевники, конечно, не отважились бы нарушить древние запреты, но пестрое отребье – бежавшие от шулдарового гнева предатели и бунтовщики – сбивалось в разбойничьи шайки и рыскало по пустыне в поисках наживы. Кого-то из них рано или поздно настигали кочевники. Кто-то попадал в лапы джиэммонам. Но оставались и такие, которым удалось спастись ото всех, – эти нападали на любого, кто оказывался у них на пути.

Вот и трое всадников, подъехавших к Таальфи, столкнулись с местными душегубами. Один, тощий и лысый, был тяжело ранен, едва держался в седле. Совсем еще мальчик, он облизывал потрескавшиеся губы и надсадно дышал. Другой, седобородый, ехал неестественно выпрямившись, но было видно: это дается ему нелегко. Третий, коренастый, с бородой, едва подсоленной годами, с пышными черными кудрями, был хмур и ожесточен, это читалось во взоре… Иллэйса даже вздрогнула, когда крупные, настороженные глаза сощурились, разглядывая в небесах белокрылого сипа.

Она отпустила птицу и покинула – почти бегом! – башенную площадку. По лестнице сошла в тесную, пахнущую травами комнатку, где дремала Данара. Заслышав шаги госпожи, та вскинулась и неловко улыбнулась:

– Велите накрывать на стол, иб-Барахья?

– После. А сперва пошли кого-нибудь к Восточным вратам. Да, пусть прихватят с собой целительницу: паломники ранены.

Данара изумленно захлопала глазами, согнулась в поклоне:

– Да, иб-Барахья! Все будет сделано, как вы велели.

И наверняка ведь сегодня же растрезвонит подружкам об очередном прозрении своей госпожи! С башни-то Восточных врат не видно.

И неважно, что на самом деле «врата» – лишь неширокий въезд между Прощальным камнем и пальмовой рощицей. Неважно, что Иллэйсе не потребовалось заглядывать в будущее, дабы узнать о паломниках. Это все мелочи, детали…

«Наша жизнь – лишь такова, какой мы ее себе представляем, – учила покойная Хуррэни. – Иб-Барахья редко заглядывает в будущее, чаще судит о нем по признакам, которые доступны всем и каждой. Но не каждая способна правильно их истолковать. Запомни, – добавляла, – иб-Барахья необычна тем, что находится между небом и землей. Служит связующей нитью между людьми и высшими силами. Меняются правители на земле, меняется расстановка сил на небе. Однако нерушимы земля, и небо, и иб-Барахья, что – между ними. Люди не понимают этого, но чувствуют. И ждут от нас истины. И верят, что истина эта стоит дорого. Никогда не разочаровывай людей. Если позволишь им усомниться в твоем могуществе, ты его потеряешь. И тогда уже не будет иметь значения, насколько ты могущественна на самом деле. То, во что верят люди, – это и есть „на самом деле“.

С тех пор Иллэйса не раз убеждалась в правоте Хуррэни. Когда люди приходят к иб-Барахье, они ждут откровений, все – и подданные шулдара, и кочевники, и обитатели далекого Запада, что за Мертвыми Песками, и даже ни перед кем не склоняющие головы йор-падды. Все они взыскуют истины – и все они получают то, чего хотят.

Даже если истина оказывается горькой, даже если – убийственной.

Иб-Барахья никогда не лжет. Она может лукавить и может не опровергать чужой лжи. Но если иб-Барахью спрашивают, она отвечает правдиво: то, что ей нашептали небеса своим дыханием – ветром.

В том ее сила. На том зиждется ее дар.

Поэтому-то люди и отправляются в паломничество к оазису Таалфи, презрев опасности, укротив свой страх. Поэтому готовы рискнуть жизнью – как те трое, что нынче утром явились к Восточным вратам и привезли с собой будущее.

Иллэйсе наконец становится страшно. Она знает, чем все обернется. Знает.

Ведь иб-Барахья никогда не лжет – даже самой себе.

* * *

Их встретили у пальмовой рощицы – пять молодых женщин в белых одеждах, служительницы иб-Барахьи: ее «сестры» и ее же «ученицы». Возможно, среди них есть та, которой суждено стать следующей провидицей, когда нынешняя отправится во Внешние Пустоты.

Иллеар скользнул взглядом по смуглым, одинаковым лицам. Безошибочно выбрав старшую, произнес:

– Мой спутник тяжело ранен. Если среди вас есть целительница…

– Есть, господин. Иб-Барахья предупредила о вашем появлении.

Ну да. Разумеется. Иллеару не следует забывать, к кому они приехали.

Он приказал верблюду опуститься на колени и покинул седло. Эминар ал-Леад последовал его примеру. Молодому Джализу пришлось помочь, сын Эминара был на пределе сил.

«Не следовало сюда ехать, – с горечью подумал Иллеар. – Не следовало!»

И он бы не поехал, если бы не доводы ал-Леада. В общем-то, старый мастер битв был прав. Прав – но от этого путь к оазису не стал ни легче, ни короче.

– Вуаль, – едва слышно напомнил Эминар ал-Леад. Сам он уже опустил свою – даже прежде, чем поддержал теряющего сознание Джализа.

Иногда Иллеар сомневался: человек ли его мастер битв – или, может, лишь хитроумная игрушка, созданная коварными иншгурранцами?

Служительницы осторожно уложили беспамятного Джализа на песок. Разрезав рваную, выпачканную в крови рубаху, они принялись снимать повязки с ран – и сразу же в воздухе распространилась густая вонь. Иллеар знал, что это означает.

Опустив вуаль, он ждал, пока целительница вынесет приговор.

– Господин? Вы намерены просить о встрече с иб-Барахьей? Это еще одна «сестра», такая же безликая, как и остальные, решила уточнить очевидное.

– Намерен. Когда я смогу говорить с провидицей?

– Она позовет вас. Готовы ли вы принести клятву паломников?

– Один из моих спутников – явно не готов, – а Иллеар сейчас не был расположен вести пустые разговоры.

– Достаточно, чтобы клятву произнесли вы, как господин ваших людей. Повторяйте: «Клянусь не обнажать в оазисе оружия. Клянусь не злоумышлять против иб-Барахьи и обитателей оазиса. Клянусь…»

Он терпеливо выслушал. Повторил.

– Клятва принята, – отвесив не слишком вежливый поклон, сестра направилась в сторону желтой, похожей на оплывшую свечу башни.

Иллеар проводил девицу раздраженным взглядом. Если позволить «сестрам» так себя вести, они с ал-Леадом не выберутся отсюда и за неделю. А у него нет, попросту нет времени!

И если иб-Барахья хотя бы вполовину столь проницательна, как о том говорят, она должна это знать!

От башни уже спешили к раненому очередные служительницы, на сей раз – с самодельными носилками. Все же прочие в оазисе не обращали на паломников внимания. О чем-то громко спорили у колодца четыре кумушки. Замурзанная ребятня играла в пыли, подбрасывая к небесам глиняные черепки. Мрачный старик, опершись о клюку, следил за игрой и изредка похрюкивал, когда события принимали очень уж неожиданный оборот. В ветвях кустарника «куда-спешишь» замерло, стараясь не высовываться из тени, семейство ломкохвостов.

И мастер битв утверждал, что Иллеар найдет в этой вот дыре помощь и совет, поддержку и понимание?! О всеблагий Охранитель, даруй терпение, избавь от досады и гнева!

Три дня, пообещал себе Иллеар. Три дня – самое большее, чем он готов пожертвовать. (Еще пожертвовать; ведь были воины, погибшие на пути сюда!) Три дня. А потом, что бы ни случилось, он покинет оазис!..

– Они уверены, что Джализ будет жить, – сказал Эминар ал-Леад. Мастер битв говорил почти бесстрастно: так сообщают о том, что завтра ветер переменится.

– Все в руках Охранителя. – Иллеар на месте целительницы не обнадеживал бы отца мальчика. Им обоим, Иллеару и ал-Леаду, конечно, хотелось верить в лучшее. Но если разум мастера битв помутился из-за переживаний, то его собственный оставался остер.

Тело, смердящее, как тело Джализа, было обречено. Даже если еще двигалось. Даже если икринка души пока еще оставалась в нем.

– Они отнесут его в шатер и станут лечить. Нас поселят рядом, в башне, в гостевых покоях на первом этаже.

– А когда нас примет иб-Барахья?

Мастер битв развел руками:

– То ведомо лишь ей одной.

В гостевых покоях – двух узких комнатках с низким потолком – их ждал весьма скромный завтрак. Впрочем, Иллеару было все равно.

– Разбудишь меня, когда понадобится, – велел он мастеру битв и тотчас провалился в черное, тягостное «нигде и никогда». Сны он видел редко, с некоторых пор считая это благом. Просыпаясь, Иллеар словно выныривал из бездонной западни, из самого нутра «песчаной лужи». Но так было лучше, чем видеть в снах сады Бахрайда, намного лучше…

К иб-Барахье их позвали в полдень. По узкой лестнице со ступенями, истертыми тысячами ног, Иллеар и ал-Леад взошли в Срединные покои, где провидица обычно принимала гостей.

Выше путь чужакам был заказан. Ниже иб-Барахья никогда не спускалась.

В зале с резными сундуками вдоль стен, с пестрыми коврами на полу, с жаровенкой в виде черепахи… не было ни души. Иллеар недоверчиво оглянулся, но дверь за ними уже захлопнулась, оставалось лишь ждать.

Они с мастером битв прошли в центр залы, дивясь ее убранству: здесь узоры тайнангинских ткачей соседствовали с орнаментом из далеких стран, что лежат за Мертвыми Песками; и даже нескольким вещицам из проклятой Иншгурры нашлось здесь место.

– В этом – сама суть, – произнес вдруг ровный, мягкий голос. Разумеется, голос иб-Барахьи: вот она, вошла через какую-то потайную дверку и сейчас внимательно разглядывает гостей. – В этом – причина того, что вы здесь. Каждый получит ответ. Здесь нет более и менее важных просьб, нет паломников знатных и безродных. Все равны.

Иллеар вежливо улыбнулся.

– Разумеется, госпожа. Мы рады, что удостоились чести…

– Слышал ли ты меня, паломник?! Чести удостаивается каждый, и не от моей милости это зависит. Я – лишь уста небес.

«Охранитель всеблагий, даруй мне терпение! Много терпения!»

Продолжая улыбаться, Иллеар внимательнее взглянул на иб-Барахью. Молоденькая, не старше двадцати весен. Стройная. Черноокая. Одета неброско, но и не бедно. Пожалуй, ростом чуть выше, чем следует; губки полноваты, зато шея – изящна, кожа сияет неимоверной, манящей белизной, кудри… талия… ножки…

«Охранитель милосердный! О чем я сейчас думаю?!»

– Прости, иб-Барахья. Чужой дом – чужие законы. Не всегда легко понять их и привыкнуть к ним.

– Все так, шулдар. Однако это ты пришел ко мне за советом. Даже не веря в мою силу – пришел. Ты готов заплатить назначенную цену?

Ни сомнения, ни досады:

– Готов, иб-Барахья.

– Тогда скажи – чего хочешь, о чем просишь?

Иллеар пристально посмотрел ей в глаза. Так, как умел это делать, когда хотел смутить собеседника, подавить его своей волей. Иллеар знал за собой такую способность – и пользовался ею в последние годы все чаще.

– Ты ведь сама знаешь, иб-Барахья.

– Разумеется, знаю. Но таков ритуал. Просьбу должно огласить. Договор между небом и землей не заключают впопыхах, шулдар.

«Показалось, или голос ее чуть дрогнул?»

– И снова ты права, а я – нет. Ну что же, вот моя просьба: желаю знать, чем обернется для Тайнангина следующий год. Знаю, что иншгурранцы вот-вот заключат договор с трюньильцами, да будут прокляты и те, и другие! Знаю, что южные кочевники только и ждут удобного часа, дабы потревожить наши рубежи. 'Знаю, что между Мертвыми Песками и Западной Стеной неспокойно. – Он позволил себе криво усмехнуться: – Знаю, ибо проверил на собственной шкуре. Однако, – продолжал Иллеар, – я желаю знать, принесет ли мне удачу военный поход на перевалы, которые связывают Тайнангин с Иншгуррой и Трюньилом. Дома я намерен оставить достаточно сил, чтобы сдержать прочих врагов. Но перевалы… я не уверен, пройдем ли мы их без потерь. И что нас ждет по ту сторону Сломанного Хребта?

– Не о том спрашиваешь, шулдар, – бесстрастно произнесла иб-Барахья. – Идти за Хребет тебе нужно было два года назад. Год назад. Полгода назад. Не сейчас. Твои враги перестали хватать друг друга за глотку. Поздно, шулдар! Спроси о другом: когда люди с Востока перейдут перевалы Хребта и обрушатся на города Тайнангина – выстоят ли твои войска? смогут ли отбросить захребетников назад? хватит ли им сил и мужества, упорства и мастерства? Спроси об этом, шулдар – и я стану искать для тебя ответ, как должно, у ветров и у пустыни. Так что же, – молвила она, повысив голос, – ты спрашиваешь, Иллеар Шестой по прозвищу Кровавый Садовник, сын Су-Л'эр Воинственной, отец Ай-Кинра? Ты спрашиваешь?

Ни сомнения, ни досады, ни боли в голосе:

– Спрашиваю, иб-Барахья.

– Да будет так, – сказала она, и Иллеару Шестому (Кровавому Садовнику… давно уже никто не осмеливался так его называть!) почудилось, что в голосе ее звучит то ли облегчение, то ли обреченность. – Да будет так, – повторила она. – Я, Иллэйса иб-Барахья, Уста небес, принимаю твою просьбу и клянусь дать нелживый ответ, каким бы он ни был. Руку!

И когда Иллеар Шестой («Кровавый!..») протянул ей руку, Иллэйса иб-Барахья шагнула вперед и пожала ее своей узкой, но неожиданно сильной ладошкой. Так они замерли на миг. Нарочно или нет, но провидица подошла слишком близко, намного ближе, чем требовалось: он ощущал ее дыхание на своей шее, слышал шорох одежд, кожа ее была на ощупь мягкой, нежной, он видел, как бьется жилка на виске, как плавно, подобно крыльям бабочки, вздрагивают ресницы… он почувствовал, как что-то вспыхивает, раскрывается в нем подобно цветку, это было сродни ощущению, которое иногда возникало во время молитвы: радость, восторг, упоение… он представил себе, как вот прямо сейчас коснется губами ее губ, пальцами приласкает бугорок соска, медленно, наслаждаясь каждым движением, разденет ее… и она, представлял Иллеар, стояла бы посреди залы, на цветастых коврах из далеких стран, – затаив дыхание, глядя вызывающе, оценивающе, и тело ее напряглось бы в ожидании, и вот эта самая ладошка легла бы в его ладонь, пальцы переплелись бы, и переплелись бы тела, и ее ладная ножка у него на бедре, и горячее дыхание у самого уха: «Дальше, шулдар! Дальше!..»

Потом Иллеар так и не смог вспомнить, кто же первым отступил, кто первым разорвал это рукопожатие.

– Иди, шулдар, – сказала иб-Барахья, не глядя ему в глаза. Но твердо. – Что до цены – когда настанет время, я приду за ней.

Иллеар поклонился, чувствуя, как бьется где-то под горлом взбунтовавшееся сердце, как перехватывает дыхание и стучит в висках кровь.

Такого не случалось с ним давно, очень давно. Он уже и забыл, как это бывает.

«Бывает, бывает… Но не со всяким. Иному не повезет. А иной и пройдет мимо, не заметит…»

Он заставил себя выпрямиться и вышел прочь. Не оглядываясь, ступая размеренно и не спеша.

Хотя знал, что иб-Барахья смотрит ему вслед.

Покинув залу, Иллеар и мастер битв отправились на первый этаж, в гостевые покои. Какое-то время ал-Леад молчал, потом решился.

– Государь… Государь, все переменилось. Мы не знаем, какую цену она запросит. И… я ошибался, мой шулдар. Она очень опасна, эта иб-Барахья. Нам не следовало сюда ехать.

– Мы уже здесь, – не оборачиваясь, проронил Иллеар, – твой сын ранен, а я задал вопрос. И заплачу цену, которую она запросит.

– Любую?

– Договор заключен, доблестный ал-Леад. И слово шулдара по-прежнему что-то да значит. Даже здесь. И если это так – а это так! – тогда о чем мы говорим?

Мастер битв покачал головой, как будто сам не верил, что осмеливается перечить шулдару:

– Слишком многое зависит от слов одной-единственной женщины, государь. Когда мы отправлялись сюда, все было по-другому. Другой вопрос, другие намеренья. Нам требовалось подтверждение, дабы вдохновить воинов. А теперь…

– Ты ведь понимаешь, что, если она не лжет, сегодня она спасла жизни многих воинов. Может, и твою… и мою.

– Это так. Но сердцем чую: она ведет собственную игру.

– «Иб-Барахья не способна лгать». Твои слова.

– Правда бывает разной, государь. Заметили ли вы, что в зале, за одной из занавесей, скрывался кто-то еще?

Иллеар, конечно, не заметил. И мастер битв это знал.

– Наверное, охранники, доблестный ал-Леад. Или одна из «сестер». Да и что, в сущности, меня…

Он прервался, услышав снизу на лестнице чьи-то шаги. Резко, встревоженно переговаривались три или четыре женщины – и поднимались сюда, к ним.

– К иб-Барахье сейчас нельзя! У нее паломники!

– Послушай, милая, когда я говорю «важно», это действительно важно. В первую очередь – для иб-Барахьи, веришь ты мне или нет.

– Но…

– Обещаю, она не накажет тебя за наше вторжение. Или ты не веришь слову Ламбэри Безжалостной?

Иллеар едва успел обменяться с мастером битв понимающими взглядами, когда женщины наконец заметили «паломников». Их действительно было четверо: служанка и трое облаченных в доспехи, поджарых и решительных воительниц. Судя по запыленным одеждам, гостьи только что прибыли в оазис. И сразу, стало быть, возжелали встретиться с иб-Барахьей.

Иллеар не видел в том ничего удивительного. Йор-падды, к коим, безусловно, принадлежали все трое, были славны в «диком» Тайнангине крутым нравом, невероятной воинской выучкой и умением изничтожать джиэммонов, быстро и беспощадно. Впрочем, не только джиэммонов – любых своих врагов, кем бы те ни были.

И если уж йор-падды желают срочно видеть иб-Барахью, значит, дело и впрямь не терпит отлагательств.

«Не помешает ли ей это искать ответ?» Иллеар внимательнее присмотрелся ко всем троим, как будто мог так узнать, зачем им понадобилась иб-Барахья.

Старшая йор-падда шла впереди и не слушала лепета сестры. Лицо воительницы перечеркивал волнистый багровый шрам, из-за чего казалось, что она улыбается. Но достаточно было заглянуть ей в глаза – черные, бездонные, как высохшие колодцы на границе Мертвых Песков, – чтобы понять свою ошибку. Иллеар не сомневался: эта женщина убивала, и не раз. И не только джиэммонов да разбойников.

К счастью служанки, та спорила не с «улыбчивой», но с двумя другими, что выглядели помоложе и не так пугающе. Выглядели. Но Иллеар-то знал, кто такая Ламбэри Безжалостная. И если бы случай свел их на поле боя, шулдар предпочел бы скрестить клинки со шрамоносной, а не с этой вот, чей голос вкрадчив и мягок, чьи движения плавны, а взгляд напоминает взгляд барханного кота. Ламбэри Безжалостная верховодит своим отрядом всего-то лет пять, но слава ее докатилась до стен Бахрайда и Айд-Кахирры, ее именем матери пугают непослушных детишек, а новобранцы, которым выпало служить на Восточной Стене, в полуночных жарких снах мечтают о ее объятиях.

Иллеар встречался с Ламбэри лишь однажды, года четыре назад, – к обоюдному, помнится, удовольствию.

Третью йор-падду он смутно помнил: тогда она была моложе и держалась точно так же в тени. И татуировка на ее налысо обритой голове была такая же: узор из переливчатых чешуек. Много позже – и случайно – шулдар узнал, какую роль играла эта третья.

Итак, одна из самых знаменитых воительниц «дикого» Тайнангина в сопровождении телохранительницы и чующей желает немедленно видеть иб-Барахью.

Зачем бы это?

– Ваше Могущество. – Ламбэри, разумеется, узнала его.

Тем более странно, что после краткого приветствия йор-падда проходит мимо. Молча. Чуть сузив глаза и опустив ладонь на рукоять сабли. Чующая («Ее звали Змейка», – вспоминает вдруг Иллеар) ведет себя ровно так же.

И обе одаривают шулдара с мастером битв внимательными взглядами.

«Она хочет говорить с провидицей обо мне», – догадывается Иллеар.

* * *

– Один из них носит в себе джиэммона! Вот так вот.

Иллэйса потянулась к чашке и заставила себя отпить совсем чуть-чуть. Во рту горчило. Все мысли перемешались.

В меньшей степени от того, о чем сообщила, едва ступив на порог, Ламбэри Безжалостная. В большей… – от всего остального. «Одно дело – знать, другое – испытать на себе».

– Ты уверена?

– Моя Змейка никогда не ошибается, иб-Барахья. Она – одна из лучших чующих по эту сторону Мертвых Песков.

Глупый вопрос, верно. Йор-падды всю свою жизнь проводят, охотясь на джиэммонов. Чующие быстро и уверенно отыскивают следы этих тварей. Остальные йор-падды – так же быстро и уверенно уничтожают чудовищ.

Если джиэммон проник в мир в собственном теле, это упрощает задачу. Если же он попал сюда бестелесным духом, а затем, посулами или угрозами, вломился к кому-нибудь «на ночлег»… Что ж, никто не вечен.

Пауза.

Еще глоточек чая. Вдох. Выдох.

– Который из них?

Йор-падды не ошибаются. В этом все дело. «Странное племя», – говорят о них везде: и за Мертвыми Песками, и во владениях шулдара (Иллэйса чувствует, как улыбка сама собою касается уголков ее губ), и даже здесь, в «диком» Тайнангине. Йор-падды не позволяют мужчинам управлять собой. Йор-падды воинственны и бесстрашны. Йор-падды ненавидят джиэммонов. И мужчин. Первых они уничтожают. Вторых – используют по назначению, утверждая, что мужчина годится лишь для удовольствий и для продолжения рода. Причем и на то, и на другое способен далеко не всегда.

Именно отряды пустынных воительниц нанимают купцы для охраны своих караванов. Йор-падд берут на службу в города там, за Мертвыми Песками, и здесь, в Тайнангине. Даже шулдар одно время пользовался их услугами…

– Не знаем.

Иллэйса едва не расплескала чай. – Что?

– Увы, иб-Барахья, мы не знаем, который из трех впустил «на ночлег» джиэммона. Мы побывали в деревне, мертвой деревне. Ее опустошила стая этих тварей. Змейка определила, сколько их там было. Мы отправились по следам, убили почти всех. Один ускользнул. Как оказалось потом – таился в деревне, бесплотный. Мы вернулись и обнаружили, что в деревне ночевали шулдар и его спутники. Когда они ушли, один из них впустил в себя джиэммона. Повторяю: мы не знаем, который из трех. Но если ты позволишь нам испытать их…

Еще глоток. Надо будет велеть Данаре, чтобы сильнее разбавляла чай.

– Исключено. Они произнесли клятву паломников и надели вуали. До тех пор, пока не покинут Таальфи, они неприкасаемы.

– Когда же это случится, иб-Барахья?

– Через несколько дней, Ламбэри.

– Стало быть, подождем, – кивнула Безжалостная. – Если необходимо, мы готовы надеть паломничьи вуали. Но не проси о том, чтобы мы ходили по Таальфи без оружия. Твоя служанка не желала пускать нас… следует отдать ей должное, делала она это решительно. И при других обстоятельствах мы бы подчинились. Но не сейчас.

– По-твоему, джиэммон осмелится?..

– Если поймет, что его обнаружили, – да. Без малейшего промедления. Поэтому, может, ты пересмотришь свое решение?

– Это не мое решение, – напомнила Иллэйса. – Это закон, который не должно нарушать. Никому. Ни при каких обстоятельствах.

Ламбэри пожала плечами, давая понять, что всего лишь подчиняется чужой воле, но по-прежнему уверена в своей правоте.

– Пусть будет так, как решила иб-Барахья.

«Я так решила, – думала Иллэйса, глядя вслед Безжалостной и ее подчиненным. – Я решила».

Ей вспомнились долгие разговоры с Хуррэни.

«Что есть судьба, матушка? И насколько вольны мы в своих решениях, если будущее уже где-то там существует? А если – нет, если будущее – только наши выдумки, тогда для чего…»

И старая Хуррэни смеялась и хитро щурилась:

«Ах, милая, если бы все было так просто: „или есть, или нет“! Будущее тех, кто приходит к нам, – не в нас, а в них самих. Подобное семечку, таится, ждет своего часа. Оно – есть. Но прорастет ли? Ответить легко: если будет засуха – нет, если прольется дождь – непременно прорастет! И когда мы беремся за предсказание в полную силу, мы ведь даже тогда видим лишь толику, узнаем лишь самую малость из непознанного. Но выбор, милая, – всегда за нами! Точнее, за ними. В том-то и закавыка: люди слабы, они не желают бороться, они желают знать наверняка. Чтобы не рисковать. Чтобы не проиграть. Чтобы „не бессмысленно“. И поэтому, усомнившись, – проигрывают, и поэтому все их порывы и все их поступки обращаются в ничто».

«Так значит, судьбы вообще не существует?»

И Хуррэни досадливо вздыхала, вот, дескать, какая непроходимая глупица попалась ей в преемницы!

«Чем ты слушала, милая? Судьба-то, конечно, существует. Но она – не приговор. Она – возможность для зернышка, для икринки нашей души. Хочешь – воспользуйся. А если нет – что ж, это твой выбор. Только не удивляйся, что икринка вскорости засохнет. И на судьбу тогда не сетуй».

Замерев у окна, Иллэйса наблюдала, как йор-падды, дожидавшиеся своей предводительницы возле башни, о чем-то совещаются с Безжалостной. Потом они отправились к пальмовой рощице, где и принялись ставить свои походные палатки.

«Поспать, – напомнила себе Иллэйса. – Непременно нужно поспать».

Она велела Данаре не беспокоить ее до самого заката и легла, но сон пришел не сразу. Ворочаясь с боку на бок, Иллэйса вспоминала все, что случилось сегодня.

Прежде всего – широкую, горячую ладонь Иллеара. И его взгляд.

И обжигающую волну желания, которая вдруг накатила тогда, в Срединных покоях.

Вопреки байкам, столь популярным на базарах Бахрайда, Айд-Кахирры и Груллу-Кора, провидицы и «сестры» не были ни девственницами, ни «священными блудницами». «Всякая чрезмерность, – говорила Хуррэни, – неестественна и ведет к хворям души и тела», Она же впервые познакомила юную Иллэйсу с тайнами любовных утех. «Постигая их – постигаешь самое себя. Если же пытаешься не удовлетворять, но обуздывать свои желания, тем самым поневоле сковываешь и разум, и тело. Только помни, милая: мы созданы, чтобы сочетаться с мужчинами. Что бы там ни говорили йор-падды, без мужчины ты никогда не познаешь самое себя».

Юная Иллэйса, краснея, возражала: «А как же… ну, то есть… необязательно ведь с мужчиной…» – чем изрядно забавляла Хуррэни.

«Это ты так думаешь, милая, пока не повстречала своего мужчину. А когда повстречаешь, когда полюбишь, – сама все поймешь».

Слышать такое от усталой, с каждым месяцем все более клонящейся к земле Хуррэни было странно. Уж она-то!.. – что она может понимать в мужчинах и любви?!

В те годы Иллэйса была очень юной и очень наивной.

Но она верила своей наставнице, своей приемной матушке, своей первой любовнице – мягкой, терпеливой, безжалостной. Верила – и ждала того самого, своего мужчину. И уже несколько раз думала, что дождалась.

«Сейчас, – поняла Иллэйса, ворочаясь на низком топчане, стараясь лишний раз не открывать глаза, чтобы быстрее заснуть, – сейчас – тоже думаю. А даже если это всего лишь желание, одно желание и ничего больше, – что с того? Зачем сковывать собственные разум и тело?..»

Сама того не заметив, она уже заснула, и спорила с собой во сне – и вдруг обнаружила, что, как это бывало и прежде, стоит посреди уютного садика с диковинными цветами.

И Хуррэни, как и прежде, дожидалась ее у небольшого пруда, чьи воды всегда были темны и спокойны.

«Скажи, – тотчас спросила Иллэйса, – скажи, это наконец любовь?!»

Хуррэни пожала плечами, прищурила левый глаз. Ответила: «Если спрашиваешь, значит – не любовь».

На том бы Иллэйсе и успокоиться: раз не любовь – стало быть, не о чем говорить. Ошибка. Всего лишь вожделение и страсть – сильные, властные, но не более того.

Но, не желая успокаиваться, она допытывалась: «Ты уверена? Разве не бывает так, что сперва приходит вожделение, а потом… все остальное? Сама ведь говорила…»

«Бывает, а как же, – согласилась Хуррэни. – По-всякому бывает».

И добавила тихо, едва слышно: «Только, когда станешь решать, не ошибись, милая. Помнишь, что я тебе говорила? Их будущее – в них самих. И мы, провидицы, лишь помогаем увидеть это будущее. Мы – связующая нить между небесами и землей, мы – над мирским. Но только до тех пор, пока…»

– Госпожа!..

Это, конечно, была Данара. Лицо ее в первый момент показалось Иллэйсе чуть более бледным, чем обычно.

– Что такое?

– Вы просили разбудить.

Привстав на локте, иб-Барахья посмотрела в западное окно. Вздувшееся, словно алый волдырь, солнце уже почти опустилось за горизонт.

В восточном окне – как будто в насмешку над гаснущим светилом – дерзко трещали костры у йор-паддовых палаток, и чей-то сильный, звенящий от тоски голос пел о разлуке, о следах, что навсегда затерялись в песках, и о пятнышке ржавчины на наруче – там, куда капнула единственная, нечаянная слеза.

– Вели заварить чай, – велела сестре Иллэйса. – Да покрепче.

* * *

– Красиво поет. – Иллеар замер у выхода из башни и какое-то время слушал, позабыв обо всем.

Это, конечно, была слабость, уступка самому себе. Но после событий сегодняшнего дня… ему была необходима передышка. Слишком много всего произошло.

После встречи с йор-паддами там, на лестнице, Иллеар чувствовал себя словно бы в клетке, которая вот-вот захлопнется. И он готов был бросить все, не дожидаться приговора иб-Барахьи и уехать из оазиса сегодня же, сейчас же!..

В самом деле, разве слова провидицы способны что-нибудь изменить? Он ведь все равно встретит иншгурранцев с мечом в руках, только так и никак иначе! Он все равно станет сражаться! Тогда какой толк в ее ответе?!

Иллеар, конечно, знал, какой. Если бы не иб-Барахья, он бы сражался с чужеземцами, не сомневаясь, не прицениваясь к будущему. А так… сомнение клещом вопьется в разум, станет терзать, лишит силы и уверенности, – потому только, что есть возможность знать наверняка. Не рисковать. Не тратить понапрасну чьи-то жизни.

Сдаться на милость заведомо более сильного врага, не лишившись при этом ни чести, ни собственного достоинства, – ведь «так было предрешено!».