Текст книги "Япония: язык и общество"

Автор книги: Владимир Алпатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

В. М. Алпатов – Япония: язык и общество

Предисловие ко второму изданию

Первое издание книги «Япония: язык и общество» вышло в 1988 г. и уже давно отсутствует в продаже. Встал вопрос о новом издании.

Безусловно, книга, изданная более десяти лет назад, а написанная в основном в 1985 г., уже не может отражать во всем многообразии как современную японскую ситуацию, так и современный уровень развития науки. Однако, как нам представляется, достаточно стабильная языковая ситуация в Японии все-таки изменилась с тех пор не так уж сильно и сделанные в книге наблюдения и выводы в основном сохраняют силу и для нашего времени. Кроме того, у нас не было возможности изучить за эти годы языковую ситуацию в Японии столь же детально, как это нам удалось сделать во время годичной командировки в 1984–1985 гг. Те наблюдения, которые мы могли сделать во время коротких пребываний в стране в 1990–2001 гг., не дают оснований говорить о каких-то очень существенных переменах. Конъюнктурной правки, на наш взгляд, книга также почти не требует. Поэтому мы сочли возможным переиздать книгу лишь с незначительной правкой.

В то же время мы решили добавить к тексту книги три статьи, написанные и опубликованные в 90-е гг. и по тематике примыкающие к книге. Некоторые проблемы, затронутые в книге «Япония: язык и общество» (иероглифика и интернационализация Японии, положение айнского языка и др.), изложены в статьях подробнее. Кроме того, статьи содержат некоторые факты и примеры, относящиеся уже к 90-м гг.

Эти статьи публиковались в следующих изданиях:

• Новые дискуссии о будущем японской письменности // Япония. 1991–1992. М., 1994.

• Судьба айнского языка // Малые языки Евразии: социолингвистический аспект. М.: МГУ, 1994; 1997.

• О двух разновидностях устного и письменного вариантов современного японского литературного языка // Устные формы литературного языка. История и современность. М.: Эдиториал УРСС, 1999.

Последняя из статей несколько сокращена за счет повторений примеров, имеющихся и в книге «Япония: язык и общество». В ней также выправлены опечатки, которых в книге «Устные формы литературного языка» оказалось недопустимо много.

Кроме того, в издательстве «Муравей» предполагается издание в виде отдельных брошюр еще двух наших статей по сходной проблематике:

• Литературный язык в России и Японии: опыт сопоставительного анализа (первая публикация: Вопросы языкознания. 1995. № 1).

• Многоязычие в Японии (первая публикация: Япония. 1994–1995. М., 1996).

• Количество литературы по данной проблематике, вышедшей за прошедшие годы, очень велико. Упомянем лишь самые важные работы:

• Shibamoto J S Japanese Woman's Language. Orlando – San Diego – New York – Tokyo, 1985.

• Suzuki T Reflections on Japanese Language and Culture. Tokyo, 1987.

• Shibatam M. The Languages of Japan. Cambridge, 1990.

• Multilingual Japan. Ed. by J. C. Maher and Kyoko Yashiro. Clevedon – Philadelphia – Adelaide, 1995.

• Loveday L. Language Contact in Japan. A Socio-Linguistic History. Oxford, 1996.

• Маевский Е В. Графическая стилистика японского языка. М., 2000.

Введение

Все знают, что язык представляет собой общественное явление. Любая языковая система функционирует и развивается в обществе, обслуживая те или иные цели человеческой коммуникации. Социальное функционирование языка – очень важная проблема, между тем многое здесь до сих пор изучено недостаточно.

Выполнение языком общественных функций имеет как общие закономерности, так и специфические стороны, различные для каждого конкретного языка и обусловленные в первую очередь общественным строем, уровнем развития общества, а также особенностями национальной культуры и структуры языка. Язык – один из важнейших элементов культуры любого народа, поэтому исследование общественных процессов в той или иной стране неполно без рассмотрения социолингвистической проблематики.

В этой связи интересен материал современной Японии. Общественное функционирование японского языка во многом сходно с функционированием других языков развитых капиталистических государств; однако есть немало и специфически японского. Некоторые проблемы, острые для других государств, для Японии относительно второстепенны (языки национальных меньшинств, двуязычие), с другой стороны, встают вопросы, малозначимые для других стран (рационализация письменности, расхождения мужского и женского языков). Специфические особенности имеют проблемы языковой нормы, диалектов, распространения японского языка как международного и многие другие.

Изучение языковых аспектов современного японского общества небезынтересно и для понимания социальных процессов в целом. Может быть, ни в одной из развитых капиталистических стран язык не дает столь много информации об этих процессах, как в Японии. Социальные отношения между людьми отражаются в сложных правилах пользования формами вежливости; речевое поведение женщин и даже особенности их языка выявляют их подчиненное положение в обществе; японский язык сохраняет следы многовековой изоляции Японии, но в то же время в нем проступают черты американизации японской массовой культуры. Все эти вопросы мы постараемся рассмотреть в книге.

Социолингвистические исследования проводятся в современной Японии, однако они имеют специфическую окраску и представляют собой составную часть японской языковой культуры. В СССР анализ языковых проблем японского общества был начат в 20—30-е годы нашими крупнейшими учеными Е. Д. Поливановым и Н. И. Конрадом. Позже много для изучения этих вопросов сделал С. В. Неверов, особо следует отметить книгу [Неверов, 1982], в которой детально проанализированы теоретические основы японской социолингвистики и японской языковой политики. В то же время в советской японистике еще не было исследования, где бы давался общий очерк тех повседневных языковых проблем, с которыми сталкиваются современные японцы, и способов их решения. Мы не претендуем на полный охват этих проблем, однако постарались в той или иной мере осветить наиболее важные из них.

Предлагаемая работа не является систематическим описанием современного японского языка. Сведения по фонетике, грамматике и письменности приводятся лишь настолько, насколько это необходимо для понимания социолингвистических проблем. Терминология максимально упрощена, для того чтобы работа была понятна читателю-нелингвисту. Некоторые японские термины (не выходящие за пределы школьных), употребляемые нами, поясняются в приложении. Примеры из японского языка приводятся в стандартной русской («поливановской») транскрипции, за исключением случаев, когда текст в оригинале записан латиницей, которая сохраняется.

Материал книги в значительной степени был собран автором во время командировки в Японию по линии Японского фонда в 1984–1985 гг.; наряду с примерами, взятыми из литературы, использованы результаты собственных наблюдений. Автор благодарит сотрудников Государственного института японского языка, Института культуры передач при радио– и телекомпании NHK и профессора Сибата Такэси за консультации и помощь в получении материалов для написания этой книги.

Список японских терминов:

• бунго – старописьменный японский язык на основе языка Киото VIII–XII вв., использовался в качестве литературного языка в Японии со средних веков до середины XX в.;

• гайрайго – заимствования, пришедшие в японский язык за последние четыре века, преимущественно из западноевропейских языков;

• «дзёё-кандзи» – список из 2111 иероглифов, которыми рекомендуется ограничиваться; действует с 1981 г. вместо «тоё-кандзи»; в 1990 г. расширен до 2229 иероглифов;

• кана – общее название для японских слоговых азбук;

• канго – слова, образованные из корней, пришедших в японский язык из китайского вместе с иероглифической письменностью,

• катакана – один из двух видов японской слоговой азбуки, используется в основном для записи новых заимствований (гайрайго);

• ко́го – современный литературный язык, сформировавшийся во второй половине XIX в. на основе токийского наддиалектного образования в противоположность бунго;

• кунное чтение иероглифа – корень исконно японского слова, записываемый иероглифом;

• онное чтение иероглифа – чтение иероглифа в среднекитайском языке, заимствованное японским вместе с иероглифом и подвергшееся фонетическим преобразованиям; из онных чтений образуются канго;

• «тоё-кандзи» – список из 1850 иероглифов, которыми рекомендовалось ограничиваться, действовал в 1946–1981 гг.;

• фуригана – знаки каны, приписанные сбоку иероглифов, используются для облегчения чтения иероглифов или в стилистических целях,

• хирагана – один из двух видов японской слоговой азбуки, используется в основном для записи грамматических элементов.

Условные сокращения

Языки и диалекты

англ.	английский
голл.	голландский
нем.	немецкий
порт.	португальский
русск.	русский
фр.	французский
яп.	японский

Библиографические сокращения

ВФ	Вопросы философии
ВЯ	Вопросы языкознания
JFAR	The Japan Foundation Annual Report. Tokyo
JFN	Japan Foundation Newsletter. Tokyo
PJL	Papers in Japanese Linguistics. University of Southern California

Немного истории

Тема предлагаемой работы – языковая ситуация в Японии в 80–90-е годы XX в. Однако для должного понимания современных социолингвистических проблем необходимо кратко охарактеризовать, как сложилась эта ситуация. Мы не имеем возможности рассмотреть здесь всю историю социального функционирования японского языка; эта проблематика изучена в ряде работ как в Японии [Бунтайси, 1972], так и в нашей стране [Конрад, 1960].

Как известно, переломным моментом японской истории была буржуазная революция 1867–1868 гг. Последовавшая за ней эпоха была периодом формирования и развития японского капитализма, активной европеизации японской культуры. Многое из того, что осталось от феодальных времен, не соответствовало новым общественным отношениям. Одной из проблем, требовавших скорейшего решения, была проблема языка.

Для феодальной Японии был характерен типичный для феодальных государств разрыв между разговорным и литературным языком. Население Японии говорило на многочисленных сельских и городских диалектах, причем в условиях феодальной раздробленности и географической обособленности различных районов страны диалектные различия были значительными. Носители достаточно удаленных диалектов не могли понимать друг друга, в то же время они, как правило, не владели какой-либо общей языковой системой.

Единственным сформировавшимся литературным языком в Японии до второй половины XIX в. был старописьменный японский язык, или бунго [1]1
  Этот термин буквально означает «литературный язык» и представляет собой кальку с голландского. Он распространился уже после революции 1867–1868 гг. (ранее общепринятого термина не было, так как бунго считался единственным «настоящим» языком в противоположность «простонародным» диалектам). Историю этого термина и противопоставленного ему термина «кого» (см. [Фурута, 1982]).


[Закрыть]. Наряду с бунго использовали и японизированный китайский язык (так называемый камбун), господствовавший до XIX в. в сфере официальной документации и в конфуцианской науке. Бунго сложился в эпоху Хэйан (IX–XII вв.) на диалектной основе Киото, столицы Японии того времени. Первоначально бунго мало отличался от языка, на котором говорили высшие социальные слои столицы, но постепенно разрыв между устной речью и письмом становился все заметнее. Устная речь не кодифицировалась, а язык, лежащий в ее основе, постоянно изменялся. При написании текстов на бунго первоначально происходила ориентация на язык авторитетных памятников как на образцовый, а с XIII в. началось установление языковых норм. Идея об историческом развитии языка была чужда японским филологам феодальной эпохи, нормирование языка понималось как следование литературе VIII–XII вв. и очищение его от «порчи», т. е. от элементов, появившихся позже, и от диалектизмов. Японские филологи, особенно ученые XVII – начала XIX в., создали весьма изощренную технику вплоть до довольно совершенных методов фонетической реконструкции с целью сохранить бунго в неизменном виде (см. [Алпатов, Басе, Фомин, 1981]). Уже к XIII–XIV вв. орфография бунго была далека от реального произношения, а в XIX в. бунго представлял собой особый язык, никому не понятный без специального обучения.

Бунго использовался по всей Японии, на нем создавались произведения художественной литературы, а позднее и некоторые научные сочинения. Крупнейшие японские писатели XVII–XIX вв.: Ихара Сайкаку, Тикамацу Мондзаэмон, Дзиппэнся Икку и другие – вводили в произведения разговорные элементы своего времени, однако основой их авторского текста был все же бунго (анализ языка этих писателей см. [Сыромятников, 1978, с. 14–30]). Безусловно, бунго, давно потерявший разговорную основу и употреблявшийся лишь на письме [2]2
  Произносительных норм бунго никогда не существовало, каждый носитель японского языка читал тексты на бунго вслух на своем диалекте (а после создания нового литературного языка – обычно на нем); существовавшие традиции произношения (например, в театре) были скорее жанровыми.


[Закрыть], не годился на роль общенародного языка буржуазной Японии.

До буржуазной революции 1867–1868 гг. все формы существования японского языка, за исключением бунго, были территориально ограничены. Это определялось тем, что на большей части территории страны, особенно в сельской местности, просто не было необходимости в междиалектном общении. Прикрепление крестьян к земле, запрещение передвижения для значительной части населения в Японии XVII–XIX вв. способствовали консервации диалектной раздробленности. Лишь три языковых образования в Японии того времени (не считая бунго) выходили за рамки обычного диалектного использования.

Во-первых, это столичный, киотоский диалект. Он считался наиболее престижным, что отмечали и первые европейцы, побывавшие в Японии в XVI–XVII вв. (см. [Сыромятников, 1965, с. 4]); он был известен и за пределами Киото, а в конце XVI – начале XVII в. предпринимались попытки создания на нем литературных произведений (см. [Сыромятников, 1965, с. 16–34]). Однако выдвижение Эдо как экономического и политического центра Японии прервало складывание литературного языка на киотоской основе.

Во-вторых, это диалект Сюри (окинавский), использовавшийся как средство междиалектного общения на о-вах Рюкю. В период независимости этих островов (1429–1609), а затем их полунезависимого существования (1609–1872) на основе диалекта Сюри сложился определенный языковой стандарт; появились и литературные тексты, написанные по-окинавски. Однако формирование этого стандарта было прервано в конце XIX в. в результате общегосударственной языковой политики, направленной на единство литературного языка во всей Японии. [3]3
  В западноевропейской и отечественной литературе конца XIX – первой половины XX в., начиная с работ Б. X. Чемберлена, употреблялось название «рюкюский язык», иногда существующее и в настоящее время. Сейчас в Японии говорят только о рюкюских диалектах, что с социалингвистической точки зрения оправдано, поскольку о-ва Рюкю, как и вся остальная территория Японии, обслуживаются литературным японским языком.


[Закрыть]

В-третьих, это так называемый эдоский (токийский) диалект. Это традиционное название нельзя признать точным. С одной стороны, данное языковое образование использовалось не во всем Эдо (с 1868 г. – Токио), а лишь в его западной, нагорной части (Яманотэ), более зажиточной и престижной по социальному составу; говор восточной, приморской, части города (Ситамати) имел значительные особенности, не исчезнувшие до конца даже в наши дни (к этому вопросу мы еще вернемся); говор Ситамати был ближе к окружавшим Эдо сельским диалектам Восточной Японии. С другой стороны, так называемый эдоский диалект был скорее наддиалектным образованием, включавшим в себя элементы разного происхождения. С XVII в. Эдо стал ведущим политическим и экономическим центром страны, в котором постоянно сталкивались выходцы из различных районов Японии. В течение двух веков сложилось эдоское наддиалектное образование, где на восточнояпонскую диалектную основу наложились элементы других диалектов, носители которых попадали в Эдо, особенно диалекта Киото и диалектов по дороге из Киото в Эдо, в частности диалекта провинции Микава (см. [Harada, 1966, с. 80]). Фонетика и акцентуация эдоского наддиалектного образования были чисто восточнояпонскими, но грамматика и лексика приобрели немало элементов иного происхождения, отсутствовавших в говоре Ситамати. Как указывает лингвист Танака Акио, эдоское наддиалектное образование было первоначально употребительным в самурайской среде; основная линия развития была следующей:

• язык эдоских самураев;

• язык зажиточных горожан верхней части Токио;

• язык верхней части Токио;

• стандартный японский язык (использован материал доклада Танака Акио в Токийском муниципальном университете 8 декабря 1984 г.)

Хотя до революции 1867–1868 гг. эдоское наддиалектное образование не употреблялось на письме, оно считалось престижным и благодаря переездам самурайского и отчасти торгового населения было известно и за пределами Эдо (Токио), ставшего с 1868 г. столицей страны.

Изменившиеся в связи со становлением капитализма социальные условия – формирование единого рынка, рост миграций населения и расширение контактов между людьми, развитие культуры, науки и техники – требовали создания языка, на котором могло бы общаться все население Японии. По вопросу о том, как строить этот язык, первоначально существовали разные мнения. Влиятельный политический деятель того времени Мори Аринори даже предлагал отказаться от японского языка как неадекватного новым задачам и перейти на английский (см. [Miller, 1977, с. 41–43]). Были и сторонники сохранения бунго, который во второй половине XIX в. даже расширил свое функционирование: после выхода из активного употребления японизированного китайского на бунго была переведена официальная документация, в созданной в эти годы системе школьного обучения бунго занимал большое место.

Однако единственным реальным выходом из положения было формирование литературного языка на разговорной основе. Особая роль токиоского наддиалектного Образования привела к тому, что с самого начала новый литературный язык складывался на его базе. При этом происходило пополнение языка и за счет других источников. Продолжалось, особенно на первых порах, воздействие других диалектов, в частности диалектов провинций Сацума, Нагато, Тоса, носители которых играли заметную роль в буржуазной революции (см. [Harada, 1966, с. 80–83]). Но более важным было влияние бунго. Отвоевывая у бунго один функциональный стиль за другим, новый литературный язык, получивший наименование «ко́го» [4]4
  Этот термин означает «разговорный язык», также представляя собой кальку с голландского. Широкоупотребительный до войны, сейчас он встречается редко, поскольку противопоставление «кого – бунго» перестало быть актуальным. Литературный язык в противоположность диалектам и другим некодифицированным формам языка называется «хёдзюнго» («стандартный язык») или (в последнее время чаще) «кёцуго» («общие язык»).


[Закрыть], включал в себя лексику, характерную для данного стиля; значительная часть культурной лексики и терминологии, употребительной до сих пор, первоначально была принадлежностью бунго. Заметны заимствования из бунго и в грамматике. Показатель долженствования – бэки, показатель местного падежа нитэ, показатель исходного падежа ёри еще в средние века исчезли из разговорного языка, но сохранились в бунго, откуда перешли в новый литературный язык, существуя в нем и сейчас. Как писал Н. И. Конрад, «из соприкосновения с гибким и выразительным… языком новый… язык вышел обогащенным, и притом не чуждыми ему элементами, а элементами, ему близкими» [Конрад, 1937, с. 10]. Наконец, большое количество слов, обозначавших новые понятия (включая заимствования), появлялось уже в самом кого без посредства бунго или диалектов.

В течение более полувека в Японии существовали два литературных языка – бунго и кого. Конечно, сильно упрощенным было представление наших японистов 30-х годов о бунго как «феодальном» и кого как «буржуазном» языке (см. [Конрад, 1937, с. 17–18]), но само сосуществование этих двух языков было следствием противоречивой социальной структуры японского общества конца XIX – первой половины XX в., когда развитие капитализма сопровождалось наличием значительных феодальных пережитков. Сохранению бунго способствовал его многовековой авторитет, поддерживавшийся японскими правящими кругами. Еще в 1941 г. известный языковед Токиэда Мотоки писал, что для японцев бунго и кого различаются не как разные исторические фазы японского языка, а прежде всего как его более и менее престижные варианты [Токиэда, 1983, с. 93].

Однако, как справедливо указывал Н. И. Конрад, существование двух литературных языков не может удерживаться долго [Конрад, 1960, с. 49]. По мере своего совершенствования кого отвоевывал один функциональный стиль за другим. Уже к концу XIX в. он завоевал позиции в художественной прозе (в поэзии бунго оказался более стойким). Крупные писатели конца XIX – начала XX в., прежде всего Фтабатэй Симэй и Ямада Бимё (бывший также и языковедом), а затем Нацумэ Сосэки, Симадзаки Тосон, Сига Наоя и другие сыграли значительную роль в формировании нового литературного языка и в укреплении его авторитетности. К концу XIX в. на кого стала издаваться и периодика, хотя в газетном языке влияние бунго на него оказалось особенно значительным. Новые сферы коммуникации, в частности радио, с самого начала обслуживались кого. Медленнее шел процесс замены литературного языка в сфере науки: еще в 20–30-е годы при написании научных трудов нередко использовался бунго; однако в предвоенные годы кого и здесь стал превалировать. Единственной областью, в которую вплоть до разгрома японского милитаризма не допускался новый язык, была официальная документация: императорские указы, законы, юридические документы, воинские приказы и донесения, деловые бумаги, официальные письма и т. д. составлялись на бунго (подробнее историю распространения одного языка в разных сферах коммуникации см. (Конрад, 1960]).

К концу XIX в. в Японии была создана современная система образования, и еще до начала второй мировой войны Япония была страной сплошной грамотности. Основой школьного обучения стало преподавание единого для всей страны литературного языка. До войны в школах изучали бунго и кого, но если нормы бунго были разработаны еще давно, то нормы кого фиксировались уже в ходе распространения преподавания на нем, что поначалу создавало немало трудностей. Формирование официальных норм кого задерживалось отчасти из-за позиции японских языковедов, которые долго единственным достойным внимания объектом исследования считали бунго. Первая достаточно полная нормативная грамматика кого была выработана министерством просвещения лишь в 1917 г. Однако к 40-м годам современным литературным языком владела, хотя бы на письме, уже значительная часть населения Японии. Языковая политика до войны была связана с распространением литературных языков, в первую очередь через школу, средства массовой информации играли тогда подчиненную роль. Диалекты рассматривались как «порча» языка, задачей образования считалось их искоренение, однако основная масса населения, осваивая в той или иной мере литературный язык, продолжала использовать и диалекты.

Нормализаторская функция в довоенный период была сосредоточена в министерстве просвещения, которое утверждало учебники и практические грамматики. Нормы кого были достаточно разработаны лишь в отношении грамматики и орфографии, причем орфографические правила повторяли правила бунго и были основаны на традиции, мало соответствовавшей реальному произношению. Орфоэпические нормы разрабатывались слабо, хотя школьников и старались отучать от явно диалектных черт, а нормам ударения не учили совсем. Обучение в то время было обучением не столько литературному языку, сколько чтению и письму на литературном языке.

Ситуация в стране резко изменилась после поражения империалистической Японии во Второй мировой войне в 1945 г. Крах реакционной политической системы, режим американской оккупации, ликвидация феодальных пережитков, культурная переориентация – все это не могло не сказаться и на языковой ситуации. При этом влияние социальных изменений было двояким: с одной стороны, нарушалась стабильность старых норм, с другой – появились возможности для реформ литературного языка и письменности.

В первые послевоенные годы потеряли свою действенность многие культурные стереотипы, внедрявшиеся до 1945 г. правящими кругами Японии; до определенной степени к ним причислялись и старые языковые нормы. К этому добавились миграции населения в военное время, нарушившие былую диалектную обособленность, и резко возросшее влияние английского языка. Особенно явно изменилась старая система форм вежливости, где влияние общественных процессов на язык наиболее очевидно. Литература первого послевоенного десятилетия полна рассуждений о нарушении норм языка, о его «порче» и «разрушении», особенно свойственных представителям старшего поколения (см. обзор таких высказываний [Киндаити, 1959, с. 184–191]). Вновь появились предложения о радикальном преобразовании японского языка, вплоть до возрождения идей о полном отказе от него, что предлагал авторитетный писатель Сига Наоя. Прогрессивные деятели того времени, в частности писатель Такакура Тэру, призывали коренным образом изменить языковую норму, приблизив ее к «языку простого народа»: предлагалось упразднить или свести к минимуму иероглифику, исключить из языка формы вежливости, ставилась задача развить в японском языке отсутствующие в нем категории числа и лица (см. [Конрад, 1948; Абуков, 1959]).

Подобные предложения не имели реальной базы. Однако в условиях серьезных социальных изменений удалось провести ряд языковых реформ. Сразу после войны прекратилось использование бунго в его последней сфере – официальной документации. Это привело к почти полному выходу бунго из активного употребления. Осуществились и реформы письменности. Написания японской азбукой – каной – приблизились к литературному произношению, исторические написания, за небольшим исключением, были отменены. Предпринимались и меры по ограничению иероглифики. Вскоре после войны был составлен иероглифический минимум «тоё-кандзи» из 1850 иероглифов. Хотя он имел силу закона лишь для учебной литературы, выпускаемой министерством просвещения, его создание оказало несомненное влияние на употребление иероглифики. Упрощению подверглось и написание ряда иероглифов.

После войны в Японии остро встала задача нормирования языка. Было необходимо завершить установление языковых норм и привести уже существовавшие нормы в соответствие с реальностью. Эта деятельность рассматривалась как общегосударственная задача, к ее решению привлекались ведущие языковеды страны. В 1948 г. при министерстве просвещения был создан Государственный институт японского языка, ставший ведущим центром нормализаторской деятельности. В связи с повышением в японском обществе роли средств массовой информации, особенно радио, а затем телевидения, подобная деятельность начала активно осуществляться и информационными учреждениями, в первую очередь государственной радио– и телекомпанией NHK. В первые 10–15 лет после войны нормы литературного языка были разработаны там, где они отсутствовали (произношение и ударение), заново установлены там, где язык заметно изменился (формы вежливости), уточнены и скорректированы там, где они существовали и раньше.

К концу 50-х годов подобная деятельность в основном завершилась, в японской языковой политике произошел переход от этапа установления норм к этапу их поддержания и совершенствования (см. [Neustupny, 1978, с. 269–278]). Постепенно уменьшились, хотя и не исчезли совсем, жалобы на «порчу» и «разрушение» языка. Японский литературный язык вступил в фазу относительно стабильного существования, этот период продолжается и поныне. Далее мы рассмотрим особенности функционирования японского языка именно на этом этапе.