Текст книги "Ратные подвиги древней Руси"

Автор книги: Владимир Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 49 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

П. О. Бобровский обратил внимание на значение службы тяглых людей, в случае большой военной опасности привлекавшихся на помощь дворянскому ополчению, однако сделанный историком вывод грешит прямолинейностью. Он полагал, что «города обороняли служилыми «посадками» (?) или черными людьми, засечные линии – подымными» людьми. В действительности, в случае вражеского нападения в отражении его принимало участие все население близлежащего к атакованному рубежу или городу уезда. Посошные и даточные люди участвовали в военных действиях, включаясь в состав походных ратей.

Представители «русской школы» не разделяли убеждения «академистов» в возможности создания универсальной, единой для всех времен и обществ военной науки, стараясь доказать, что моральное состояние войск, боевой опыт и традиции более важны для военной практики, чем техническое изменение средств вооруженной борьбы. Первостепенную роль в понимании ценности «духовного элемента» сыграли занятия русской историей, показавшие значительные различия в организации вооруженных сил стран Запада и Московского государства. Основоположником нового направления стал профессор Николаевской академии Генерального штаба Д. Ф. Масловский, автор первого академического курса истории русского военного искусства («Записки по истории военного искусства в России». Вып. 1–2. СПб., 1891–1894). Повторив ставшее к тому времени аксиомой утверждение о том, что «Петр Великий резко видоизменил направление военного искусства в России», историк поставил перед собой цель «обратить более серьезное внимание на значение допетровского времени, выяснить коренные особенности русского военного искусства этого периода, историческую подготовку к реформам». Он полагал необходимым выяснить «национальные особенности ведения войны и боя», ибо только так можно было установить степень «участия народа в деле самозащиты и тем облегчить разумное пользование средствами земли, искони готовой отдать все нужное своей национальной армии». Отличительную черту организации вооруженных сил Московского государства Масловский видел в основополагающем принципе устройства русских войск в виде поместной системы, которая, по мнению автора, имела глубокие и прочные корни в русской истории, окончательно сформировавшись к середине XVI в. К поместным войскам Масловский относил дворянскую конницу, городовых казаков, стрельцов, людей «пушкарского чина» и подразделения иноземного строя. При этом он исходил из ложной посылки получения всеми служилыми людьми поместных участков, которые являлись основным видом вознаграждения, в дополнение к которому стрельцы и казаки получали денежное жалованье. Хлебной казной, по мнению историка, жаловались лишь московские стрельцы. Это утверждение Масловского, воспринятое его последователями, в корне ошибочно. Действительно, в составе стрелецких и казацких гарнизонов находилось известное число воинов, несших службу «с земли», но еще больше стрельцов и казаков «служили с денежного и хлебного жалованья». Так, по «Росписи» Стрелецкого приказа 1631 г. земельными участками были «устроены» служилые люди «по прибору» в 27 южных городах. В 33 городах стрельцы несли службу только «с денежного и хлебного жалованья, еще в 8 городах (по преимуществу в южных и юго-западных уездах) часть гарнизона обеспечивалась земельным, другая – денежным и хлебным жалованьем. Стрельцы, находившиеся в Москве, Пскове, Ярославле, Костроме, Великом Новгороде, Вязьме, Переяславле-Рязанском земельных дач не получали. Как видно из сохранившейся «Росписи», говорить о стрельцах и городовых казаках как о «поместном войске» не приходится, да и хлебное жалованье получали не только московские, но и городовые стрельцы и казаки, но в значительно меньших размерах по сравнению с воинами столичного гарнизона.

Масловскому удалось дать достаточно полный и точный обзор организации станичной и сторожевой службы на южных, западных и северо-западных границах, где в середине XVII в. были размещены поселенные драгунские полки. Разбирая характер службы войск, привлекаемых к обороне рубежей, историк высказал спорное с нашей точки зрения мнение о том, что находившиеся в некоторых южных крепостях «конные стрельцы были те же пешие, но посаженные при надобности на лошадей». Единственным исключением являлись астраханские конные стрельцы, да и то только потому, что в Астрахани не было городовых казаков. Утверждение Масловского нельзя признать корректным. Действительно, городовых казаков в Астрахани не было, однако их с успехом заменяли служилые татары. Так, по архивным документам в 1629 г. в городе было помимо 92 детей боярских, 1 тысячи конных и 2 тысяч пеших стрельцов и 50 пушкарей, 900 едисанских татар и 2 тысячи ногайцев. Кроме Москвы и Астрахани конные стрельцы входили в гарнизоны Оскола, Епифани, Терков, Казани, Черного Яра, Царицына, Самары, Уфы и Саратова. Считать их, следуя Масловскому, ездящей пехотой нет оснований.

Части, составленные из иноземцев, Масловский также причислял к поместным войскам, отмечая, что «в Московском государстве иноземцами не только не чуждались, но, напротив, охотно пользовались их услугами для удовлетворения практическим нуждам страны, прежде всего потребностям военного дела». Уже в первых годах XVI в. в Москве находилось не менее 1500 иностранцев, преимущественно артиллеристов и техников, объединенных в отдельный «полк». Многократно умножилось число чужеземных военных специалистов в XVII в., когда в России появились части, обученные и вооруженные по европейским образцам. Масловский правильно подчеркнул, что, несмотря на исключительное положение, занятое иностранцами в полках «нового строя», большинство рядовых в них составляли русские солдаты и драгуны, набранные из беспоместных детей боярских и «охочих людей». Тем самым он первым из русских военных историков опроверг устоявшееся ранее убеждение, что «царь Михаил Феодорович, видя ненадежность [московского] войска, в трудной борьбе с Польшею, неоднократно набирал в Швеции, Англии и Голландии целые пехотные полки, и усиливал ими свое войско». Масловский отметил, что новые полки формировались в России, а в 5 первых полках, общей численностью 9500 человек, несли службу 6500 русских солдат, рейтар и драгун. Правильно определив место иностранных специалистов в вооруженных силах Московского государства, исследователь продолжал упорно доказывать поместный характер полков «нового строя» на том основании, что их командный состав получал за службу поместья и вотчины. Сейчас уже доказано – значительная часть офицеров не версталась поместными окладами, получая большое денежное жалованье, первоначально значительно превосходившее содержание командного состава стрельцов, городовых казаков и сотенных голов дворянского ополчения.

В общую поместную систему, по мнению исследователя, не вписывались лишь воины, рекрутируемые на службу из числа тяглого населения. Масловский объединил их в разряд, названный «пешие и конные даточные», что для XVII в. следует признать соответствующим истинному положению дел. Историк в самых общих чертах коснулся вопроса их комплектования, предположив, что из них составлялись крупные воинские соединения. По его утверждению, «эти войска формировались из обязанных крестьян, взятых от помещиков, обществ и учреждений, которые не пользовались никакими льготами поместных войск». Он отметил генетическую связь даточных людей с древнерусскими «воями» – земской армией, «формировавшейся рядом с княжеским дружинами лишь в некоторых только случаях, но стоявшей совершенно особняком от первых и тоже не пользовавшихся никаким вознаграждением, служившим только для защиты своей земли». В то же время автор крайне негативно оценил боевые возможности и вооружение военных слуг, «выходивших в поле с дворянами». Вопреки свидетельству Григория Котошихина, Масловский полагает, что они не участвовали в основных боевых операциях, неся «отдельную службу: по сопровождению обоза, по фуражировкам и т. п. второстепенным действиям», а также по уходу за конским составом». Между тем, Котошихин различал боевых холопов и «кошевых людей», находившихся при обозах и лошадях, отметив, что в боях военных слуг от дворян «не отлучают и [они] бывают с ними вместе под одним знаменем». Архивные документы подтверждают правоту Котошихина. Десятни и разборные книги упоминают отдельно кошевых людей, сопровождавших служилых людей «в кошу, на возу» и отдельно боевых холопов, выступающих в поход на конях с саблями, саадаками и огнестрельным оружием. Наконец, следует привести самый убедительный с нашей точки зрения аргумент: сами власти при мобилизации дворян на службу различало боевых холопов и кошевых людей, что несомненно было связано с их предназначением. Говоря о вооружении дворянских людей, Масловский писал о его «ничтожности». По его мнению, военные слуги имели лишь сабли, луки, «а иногда и просто рогатины». Это утверждение не соответствует действительности. Боевые холопы часто были вооружены лучше дворян, в том числе и огнестрельным оружием. Впрочем, это обстоятельство выяснилось позже, после разбора десятен.

Не вызывает возражений проделанный Масловским анализ организации сторожевых застав и «поддержек», выставляемых по рубежу из южных так называемых «украйных» городов. Ценным является наблюдение, что отряды эти всегда были «с огненным боем». Рассматривая изменения, произошедшие в системе охраны порубежья в XVII в., исследователь отметил, что с 1640-х гг. правительство стремилось «заселить границу целыми войсковыми частями служилого населения», подтверждая такой вывод бесспорным примером учреждения поселенных драгун в Комарицкой и Олонецкой волостях. Не потерял своего значения сделанный им детальный разбор ряда неизвестных операций, в том числе действий русских войск под Смоленском в 1614 г. и при отражении крымского набега 1623 г.

Ученики и последователи Масловского развивали и дополняли его теории, касающиеся военной истории Московского государства допетровского времени. Исключением является один из наиболее ярких представителей «русской школы» А. К. Пузыревский, разделявший взгляды Масловского на теорию и практику военного дела, но не признававший большого самостоятельного значения национальных форм отечественного военного искусства и отказавшийся от их изучения. Он полагал, что внимание историков должно быть сконцентрировано на постижении народа и государства, являвшегося «наиболее полным выразителем военного искусства данной эпохи». Это обстоятельство позволило Л. Г. Бескровному утверждать, что исследователь «занимал промежуточное положение между «русской» и «академической» школами». Более осторожный В. О. Дьяков писал о «колебаниях» Пузыревского в 80-х гг. XIX в., но признавал его истинным представителем «русской школы», утверждая, что свои «колебания» историк полностью изжил. Утверждение Дьякова не точно, столь же критично по отношению к национальному элементу в военной истории Пузыревский высказывался на рубеже XIX и XX вв. в рецензии на книгу Н. П. Михневича «Основы русского военного искусства» (ж-л «Разведчик», 1898. № 426. С. 1087–1088)

Другие последователи Масловского были настроены более позитивно в отношении отечественных «форм военного искусства». Важный шаг в разработке проблемы перехода русской армии на европейскую систему чинов был сделан А. З. Мышлаевским, известным публикатором документов, посвященных истории русской армии начала XVIII в. В работе «Офицерский вопрос в XVII в» (СПб., 1899) исследователь пришел к очень важному выводу, что до появления в России иноязычных обозначений служебных разрядов командного состава в нашей стране «за исключением звания воеводы, которое являлось общим термином, а потому приравнивалось и к административным должностям, все прочие звания были исключительно строевыми, <…> каждому званию соответствовала вполне определенная строевая обязанность, вытекавшая из сущности организации войск». Он полагал, что «старорусская система офицерских должностей представляет весьма поучительный образчик умеренного, строго соображенного с действительными потребностями [благодаря чему удалось избежать], нагромождения в войсках начальственного элемента».

Появление в Московском государстве воинских частей, обученных и вооруженных на европейский манер, вынудило правительство ввести чины полковника, подполковника, майора, капитана (ротмистра), поручика, прапорщика. Затронув тему чинопроизводства, Мышлаевский установил, что, если первоначально право производить в любые офицерские чины по своему усмотрению имели старшие начальники из иноземцев, то в середине XVII в. их возможности ограничили – даже «генералиссимус» Шарль Эргард в 1656 г. мог самостоятельно производить офицеров в чины не выше майора.

Автор допустил ряд небольших неточностей, несколько снижающих значение его труда. Так, высказав предположение, что Приказ сбора ратных людей являлся «или прототипом или составной частью Иноземного приказа», созданного в 1628 г., Мышлаевский описывает деятельность Приказа сбора ратных людей как самостоятельного учреждения в 1639 г. В действительности Иноземский приказ известен с 1624 г., предшественником его был Панский приказ.

Младшими представителями «русской школы» были А. К. Баиов и А. Г. Елчанинов. Первый в своих работах попытался дать общую картину развития русского военного искусства с древнейших времен, определить его закономерности, показать наиболее характерные черты в разные исторические эпохи. Военная история Московской Руси была прослежена в 1-м выпуске «Курса истории русского военного искусства», озаглавленном «От начала Руси до Петра Великого». Выполняя пожелание Конференции Николаевской академии Генерального штаба, рекомендовавшей описать состояние военного дела в России в XVII в., для формирования у слушателей академии сознательного отношения к реформам Петра Великого, Баиов расширил хронологические рамки «Курса», пояснив, что «военное дело, каким оно было в XVII столетии, в значительной своей части сложилось еще в XVI столетии, а основы получило даже гораздо ранее; с другой стороны несомненно, что обзор состояния нашего военного искусства, с первых же дней существования Руси, для нас, русских, должно представлять собой значительный интерес, сообщая этим сведениям полноту, систематичность и цельность, тем более, что и в самой седой нашей старине есть немало поучительного даже и для настоящего времени».

Баиов считал, что основы военной организации Московского государства были заложены при Иване III, который действовал вполне осознанно, стремясь иметь не только «сильную и многочисленную армию, но и армию, однообразную по составу, вполне национальную, проникнутую высоким чувством патриотизма, основанного на сознании принадлежности к великой нации, составляющей единое могущественное государство, на любви к этому государству, на преданности своим государям и приверженности своей религии». Такая армия необходима была Ивану III для включения всей Русской земли в состав его «вотчины» и получения выхода к морю, «из которого был бы свободный выход». Реализация этих замыслов привела к возникновению вековой борьбы Руси и Польши.

Автор полагал, что в XVI в. в Московском государстве была создана стройная и сложная система поместного обеспечения воинской службы, при которой служилые люди «по отечеству» делились на два разряда: «к первому принадлежали высшие чины, владевшие поместьями близ Москвы, а также выборные из других городов. Этот разряд составлял Московский двор. Второй разряд состоял из низших чинов, владевшие поместьями вдали от Москвы, преимущественно там, где служили, и называвшиеся городовыми или уездными дворянами и детьми боярскими». Знакомство с документами показывает, что историк упростил ситуацию. Все уездные корпорации дворян и детей боярских делились на три разряда: «выборных», «дворовых» и «городовых» детей боярских, различавшихся по характеру службы и ее обеспечению. Как и Д. Ф. Масловский, Баиов причислял к поместным войскам стрельцов, поместных и городовых казаков, людей «пушкарского чина» (пушкарей, затинщиков, воротников, казенных плотников и кузнецов); выделяя последних в «отдельный цех».

Разбирая условия службы дворян и детей боярских, исследователь полагал, что все они делились на 3 статьи, однако в источниках встречаются случаи верстания служилых людей на большее и меньшее число статей.

Условия верстания и службы воинов дворянского поместного ополчения Баиовым были тщательно исследованы особенно тщательно. Проанализировав их, историк пришел к обоснованному выводу, что получаемые служилыми людьми поместные и денежные оклады «не всегда соответствовали действительным дачам и были связаны с характером и ходом самой службы». В более привилегированном положении находились «люди высших чинов, постоянно занятые столичной службой или ежегодно мобилизуемые». Только они получали назначенные денежные оклады «сполна и ежегодно», а городовые дети боярские получали жалованье «один раз в три, четыре, а то и пять лет». Служилым людям, занимавшим приносившие доход должности, а также освобожденным от воинской службы, деньги не выплачивались или выплачивались «с убавкой».

Внимание Баиова привлекли условия верстания «новиков». Исследователь показал, что оно производилось двумя способами: «в отвод» и «в припуск». Первый из способов осуществлялся в отношении старших сыновей, зачислявшихся в уездную корпорацию при служившем отце. Таких «новиков» наделяли особыми поместьями из резервного земельного фонда. Младший сын, начинавший служить позже братьев, заменял постаревшего отца и «припускался» в его поместье, а после смерти родителя наследовал отцовскую поместную «дачу». Заключение исследователя нуждается в небольшом уточнении. Как правило, вступающий в службу «новик» получал в поместье не все владение отца, а лишь его часть. Так, в 1638 г. по челобитной бежицкого помещика Ф. А. Бешенцова, из-за ран уволенного со службы, его шестнадцатилетний сын Иван получил в оклад только 350 четвертей земли из 500 бывших у отца.

Необходимость иметь в составе вооруженных сил постоянные части повлекла за собой создание «поместного» стрелецкого войска, несшего, по мнению Баиова, службу в основном в пешем строю и «только лучшие из них составляли особый конный отряд и назывались стремянными». В этом случае историк заблуждался. В некоторых южных городах, как показывают сохранившиеся «росписи» и «сметы» русского войска второй трети XVII в., наряду с пешими находились и конные стрельцы.

В состав поместного войска не входили крестьянские ополчения, выставлявшиеся населением «с известного числа дворов» во время больших войн. Используя терминологию XVII в., Баиов именует их «даточными людьми». Непонятной остается причина, по которой историк включил в этот разряд русского войска лишь крестьян. Данные, относящиеся даже к первой половине XVI в. свидетельствуют, что посошные и подворные мобилизации касались всего тяглого населения Московского государства, включая владельческих и черносошных крестьян, посадских людей. В XVII в. на службу привлекались по особой разверстке представители ряда народов Поволжья («ясашных» казанских татар, чувашей и марийцев). Высоко оценивая значение русской артиллерии, исследователь отметил поразивший его факт отсутствия цеховой замкнутости в среде русских пушкарей, отнеся процесс разрушения корпоративного единства артиллерийских мастеров ко времени правления Василия III, когда для обслуживания пушек и пищалей «уже не хватало цеховых пушкарей и их приходилось пополнять даточными людьми». Несмотря на гипотетичность этого предположения, не подтвержденного никакими доказательствами, предпринятая Баиовым попытка объяснить несоответствие европейской и русской организации артиллерийской службы заслуживает внимания. Автор первым обратил внимание на то, что в случае необходимости из «тюфяков» (дробовых артиллерийских орудий) могли стрелять и ядрами. Позднее его предположение было подтверждено А. Н. Кирпичниковым и И. Н. Хлоповым.

Касаясь вопроса организации русского войска, Баиов, несмотря на убедительные возражения А. З. Мышлаевского, вслед за Д. Ф. Масловским продолжал утверждать, что основным подразделением поместной армии являлась «десятня», состоявшая из служилых людей, «приписанных к какому-либо одному городу». Развивая идеи своего учителя, исследователь бездоказательно писал о том, что «десятни по несколько сводились в полки, которых в армии, изготовившейся к походу, было семь». В свою очередь, каждая «десятня», по мнению Баиова, делилась на сотни, а последние – на десятки. Как отмечалось выше, предложенная Масловским и схема организации поместных войск XVI–XVII вв. является искусственной и искажает общую картину устройства московской армии.

Говоря о снабжении вооруженных сил в военное время, автор отмечал, что в «неприятельских землях войска свои запасы пополняли путем фуражировок в попутных селениях и городах. В этих случаях для сбора необходимых запасов высылались особые отряды, называвшиеся кормовщиками». Такой способ обеспечения армии, по мнению Баиова, способствовал «развитию мародерства, борьба с которым была очень затруднительна».

Требует уточнения высказывание исследователя о военной подготовке стрельцов, которые, «если и занимались обучением, то главным образом в несении караулов и конвойной службы, вряд ли это обучение давало им много в деле боевой подготовки». Между тем, дошедшие до нас документы неопровержимо свидетельствуют об умении стрельцов вести залповый огонь, действенность которого они демонстрировали на царских смотрах в середине XVI в., что вряд ли было возможно без предварительного обучения. Начиная со второй трети XVII в. часть стрелецких приказов, прежде всего из состава московского гарнизона, учились азам солдатского строя под наблюдением иностранных инструкторов.

Считая военную подготовку русской армии явно недостаточной, Баиов делал исключение для городовых войск, которые, по его мнению, были более боеспособными, так как несли «постоянную службу на границах», где они были обязаны «непрерывно охранять и разведывать» в условиях частых неприятельских нападений. Такие части «если и были лишены обучения, то, во всяком случае, благодаря особенностям их службы» были более боеспособными.

Отдельный раздел работы Баиова посвящен изучению качественных изменений, произошедших в вооруженных силах Московского государства во второй трети XVII в. Отметив принципиальное решение правительства о восстановлении старой, поместной системы организации армии, сильно пострадавшей в годы Смутного времени, автор затронул вопрос формирования в начале 1630-х гг. первых солдатских и рейтарского полков. Большого значения этому опыту использования обученных и вооруженных по европейскому образцу воинских частей историк не придавал, подчеркнув, что «по окончании смоленских походов дальнейшие формирования полков [иноземного строя] были прекращены, наличные – распущены, а оставшиеся в России иноземцы поверстаны поместными окладами».

Восстановить упраздненные полки «нового строя» правительство решилось после захвата донскими казаками в 1637 г. турецкой крепости Азов. Обстановка на южных границах страны обострилась, и московские власти «воспользовались драгунами и солдатами, а также офицерами-иноземцами, которые остались в России после роспуска первых солдатских полков». Службу они несли на тех же основаниях, как и поместная конница, на границу солдат и офицеров новых полков собирали лишь в самое опасное летнее время. Лишь в 1642 г. характер их службы изменился – решая вопрос о войне с Турцией из-за Азова, правительство сформировало два солдатских полка постоянного состава.

Говоря об организации вооруженных сил и управления ими в XVII в., Баиов сделал странное замечание о Разрядном приказе, отметив, что в круг его обязанностей не входил учет поместных войск. Зная, что к поместным войскам историк относил почти всю московскую армию за исключением ополчений даточных людей, следует признать Разряд не ведущим военным ведомством Московского государства, а второстепенным учреждением. Сохранившиеся документы опровергают мнение Баиова. Разрядный приказ осуществлял общее руководство вооруженными силами, начальники его держали в руках все нити военного управления. Последнее подтверждается свидетельством Котошихина, писавшего: «А ведомы в том приказе всякие воинские дела и городы строение и крепостьми и ружьем и служивыми людьми; так же ведомы бояре, околничие и думные и ближние люди, и дьяки и жилцы, и дворяне городовые, и дети боярские (выделено нами. – В. В.), и казаки, и солдаты всякою службою».

Пристальное внимание исследователь уделил появившимся в России в XVII в. первым переводным пособиям по боевой подготовке войск, в том числе «Учению и хитрости ратного строения пехотных людей» датчанина Вильгаузена. В отличие от других историков Баиов не придавал этой книге особого значения, отмечая, что упомянутый «Устав» не получил в России большого распространения: «напечатанный по указу царя Алексея Михайловича в Москве, в Синодальной типографии, в количестве 1200 экземпляров и продаваемый по 1 рублю, он в первые 4 года разошелся в количестве 95 экземпляров, а в последующие 6 лет – еще в количестве 39 экземпляров, то есть за 10 лет было куплено всего 134 экземпляра». Обнаруженные исследователем сведения вынудили его сделать вывод о том, что «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей» не было разослано в войска и не стало обязательным руководством по боевой подготовке. Вследствие этого Баиов не считает «Учение и хитрость» уставом, полагая, что современники видели в нем лишь учебное пособие и курс тактики.

Не ограничиваясь рассмотрением вопросов организации и вооружения московской армии, Баиов попытался рассмотреть «образ действий войск». Однако формы проявления русского воинского искусства он рассматривает фрагментарно. Наиболее полно им разобрана только «Казанская операция» 1552 г. (термин автора), многие другие действия остались за рамками исследования, существенно снижая ценность труда.

Большинство положений Баиова оказались повторенными А. Г. Елчаниновым. Он также отнес городовых казаков и стрельцов к категории постоянных поместных войск, считая, что стрельцы несли исключительно пешую службу и только лучшие из них «были конными, называясь стремянными».

Подобно Масловскому и Баиову, историк утверждал, что «основным подразделение войск являлась десятня, которая состояла из людей, приписанных к какому-либо одному городу». В отличие от своих предшественников, Елчанинов не относил к поместным формированиям иноземцев, выделяя скомплектованные из них части в особый разряд.

Отличительной чертой русского военного искусства исследователь считал раннее появление «засады» (в его понимании – резерва), в использовании которой он видел «драгоценнейшую черту», проявившуюся «с самых первых дней нашей сознательной военной жизни». Действия русской артиллерии историк оценивал чрезвычайно критически, полагая, что военачальники пользовались этим средством борьбы неискусно. Опыт использования русского «наряда» во многих походах и осадах того времени, в боях с применением вооруженного малокалиберной артиллерией «гуляй-городов» не позволяет согласиться с мнением Елчанинова. Полностью опровергает его отзыв шведского капитана Пальмквиста, в середине XVII в. высоко оценившего состояние русской артиллерии и выучку пушкарей.

Пристальное внимание автор уделил борьбе Московского государства с Казанским ханством. Однако следует указать на неверную оценку одного из самых важных этапов в отношении Руси с поволжской Татарией. Говоря о времени правления Василия III, Елчанинов пишет, что великий князь «после ряда измен казанцев водворил в Казани своего «подручника» и построил первую промежуточную опору на путях к ней – Васильсурск». По его мнению, лишь в начале царствования Ивана IV «труды предшественников были потеряны», и Москве пришлось приступить к прямому завоеванию Среднего и Нижнего Поволжья. Елчанинов умалчивает о том, что отношения между Казанью и Московским государством окончательно испортились именно при Василии III, а ухудшение русско-казанских отношений спровоцировало в 1521 г. окончательный разрыв русско-крымского союза и последующее вторжение неприятельских войск в московские пределы. Описание войн с Казанью завершается рассказом о походе 1552 г., успех которого Елчанинов видит в том, что он был «быстр, искусен, смел». Историк отмечает разнообразие приемов осадной борьбы под Казанью, упоминает о подведенных под стены города минных галереях, умалчивая о ведавшем подкопным делом немецком мастере «розмысле», отмечая, что осада велась «под руководством русского самородного «розмысла» Выродкова», в действительности возглавлявшем постройку подвижной батарейной башни.

О событиях Ливонской войны Елчанинов упоминает вскользь, определяя начало этого вооруженного конфликта 1554 г. С такой датировкой согласиться нельзя. В 1554 г. началась очередная русско-шведская война, закончившаяся в 1557 г. Ливонский орден в ней не участвовал, хотя, по сообщению Б. Рюссова, конфликт в немалой степени был спровоцирован ливонскими властями, подтолкнувшими шведского короля Густава к войне, но не поддержавшими его. Грубые ошибки Елчанинов допускает и далее. Так, он пишет, что «после неудачной осады Ивангорода, пушкари наши, не желая сдаться или увидеть позор плена своих орудий, повесились на них». Указанный случай произошел не под Ивангородом, а во время сражения под Венденом 21 октября 1578 г. Сомнительным представляется утверждение исследователя о том, что в начале Смутного времени «бояре <…>, видя в самозванце средство избавиться от Бориса [Годунова], с войсками передавались на сторону Лжедмитрия или умышленно несли поражение». Как известно, часть московских воевод, возглавляемых В. В. Голицыным и П. Ф. Басмановым, 7 мая 1605 г. перешла под Кромами на сторону Лжедмитрия I, но уже после смерти Бориса Годунова. До этого военные действия шли с переменным успехом. Русские войска потерпели несколько поражений, но одержали победы в боях за Новгород-Северский и в сражении под Добрыничами 21 января 1605 г.

Перечисляя важнейшие русские сражения и битвы, Елчанинов пропускает некоторые из них, в том числе и Клушинское сражение 24 июня 1610 г., завершившееся разгромом русско-шведской армии поляками, что в итоге предопределило судьбу правительства царя Василия Шуйского.