Текст книги "Третья охота. Григоровы острова. Трава"

Автор книги: Владимир Солоухин

Между тем четыре зеленых чашелистика отогнулись настолько, что сверху острые концы их разомкнулись, и в образовавшееся пространство высунулись белоснежные концы лепестков, собранных в плотную щепоть, столбик. Причем лепестки эти, собранные в щепоть, оказались вдруг значительно длиннее чашелистиков, в которые они были до сих пор упакованы.

Был момент, когда «упаковка» отогнулась уже очень сильно, обнажив лепестки во всей их белизне и величине, а лепестки между тем все еще оставались собранными вместе, словно бы слиплись. Вдруг весь этот столбик из лепестков явственно вздрогнул, встряхнулся и разредился. Тотчас три лепестка с одной стороны и один лепесток поодаль первыми отделились от своих собратьев, отлипли и отогнулись на сантиметр-другой. Подобно все той же часовой стрелке, они незаметно по движению, но заметно по результатам движения начали отгибаться все больше и больше, стремясь принять горизонтальное положение и догнать зеленые чашелистики. И другие лепестки то один, то сразу два стали отделяться от общего пучка и отгибаться вслед за первыми.

Где-то, в научной даже статье, я однажды прочитал, что цветок виктории-регии напоминает цветок магнолии. Вот уж чего он не напоминает, так именно цветок магнолии, если не считать, конечно, что оба большие и белые. Цветок магнолии – белая фарфоровая чаша из нескольких крупных лепестков, а у виктории этих лепестков десятки (около семидесяти), они длинные и сравнительно узкие, ложатся слой на слой, причем каждый верхний слой покороче нижнего, так что самые длинные лепестки – это те, что первыми легли на зеленые чашелистики. Кроме того, и чашелистики, и лепестки цветка виктории, можно сказать, переусердствуют в своем распускании и перегибаются за горизонтальную плоскость, несколько выворачиваются. Весь распустившийся цветок напоминает не чашу, а тарелку, перевернутую вверх дном.

– Она сейчас усиленно дышит, – комментировала события хозяйка виктории. – То есть в несколько раз интенсивнее обычного.

– Еще бы… ведь это любовь, акт любви.

– Температура цветка сейчас градусов на десять выше окружающего воздуха и остального растения.

– И вы по-прежнему будете утверждать, что она бесчувственна, что она не живое существо?

– Мы этого и не утверждаем. Как это она не живая, если цветет? Вон еще отгибаются лепестки…

– А кто ее опыляет?

– У нас никто. Растение однодомное, и женские и мужские органы в одном цветке. Сначала в оранжерее мы опыляли ее кисточкой, но теперь и этого не делаем. Все равно пыльца каким-то образом попадает на пестик, и оплодотворение происходит, получаются семена. На родине, на Амазонке, виктории помогают опыляться насекомые, конечно, ночные бабочки, ночные жуки. Ведь недаром она распускается перед вечером, в косых лучах солнца. Это ночной цветок. Говорят, что множество жуков наползает в цветок, а потом перед утром он быстро закрывается и захлопывает жуков, как в ловушке.

– А потом?

– Потом, на другой день, в те же предвечерние часы цветок раскрывается вторично, только уже не белый, как сейчас, а розовый. Жуки вылетают на свободу.

– Гуманно с ее стороны. Царица Тамара, как помним, после брачной ночи женихов велела сбрасывать в Терек. Да и Клеопатра… Что-то похожее рассказывают про нее.

…Не перед телевизором, не на стадионе мы сидели и не в кино, а между тем часы пролетали незаметно, и прошло уже три часа. Рабочий день в оранжерее и вообще в Ботаническом саду давно закончился, все служащие ушли домой. Пришла ночная дежурная и несколько удивилась нашему позднему пребыванию здесь. Татьяна Васильевна несколько раз порывалась сходить к телефону, позвонить домой о том, что задерживается, да так и не оторвалась от цветка.

Вечернее безлюдье и тишина придавали событию некоторую таинственность, интимность. Распустившийся огромный цветок еще более прекрасным отражался в воде. Действительно, ему пришлось упереться в край листа и несколько наклониться в нашу сторону, как бы доверительно и щедро показывая себя.

– Смотрите, он розовеет! Он явственно розовеет.

– Посмотрели бы вы на него завтра. Он будет ярко-розовый.

Белое, начинающее розоветь, живое чудо покоилось на воде и отражалось в ней. На улице, поверх стеклянного потолка стало заметно темнеть. Но здесь в укромном зеленом уголке от распускающегося цветка стало как будто светлее. Рядом с ярким белым цветком словно бы ярче сделалась зелень листьев. Вдруг все помещение под стеклянным потолком наполнилось дивным ароматом – виктория царственная, виктория амазонская, виктория круциана (будем точными) расцвела.

Мы простояли над ней еще около часа. Уходить не хотелось. Сообщницы моего созерцания и любования, постоянные сотрудницы, научные работники Ботанического сада и этой оранжереи признались мне, что они впервые так вот, по-настоящему разглядели викторию и прониклись ее красотой.

– Все на ходу, на бегу, – объяснила Вера Николаевна. – Лепестки сосчитать – пожалуйста, кисточкой опылять – пожалуйста, отцветший бутон в воде марлей обвязать, чтобы семена потом не рассыпались, – пожалуйста, лишние листья отрезать и выбросить… Хлопочешь, бегаешь, суетишься. Взглянешь – еще не распустилась. Прибежишь через два часа – распускается, бежишь дальше… Очень, очень мы вам благодарны!

– Вот так новости! Это я вас должен благодарить.

…С неохотой оторвались мы от созерцания чуда. Едва ли не на цыпочках и разговаривая едва ли не шепотом, тихонько пошли из оранжереи.

– Значит, утром, вы говорите, она закроется, а к вечеру раскроется снова, но будет уже не белая, а розовая.

– Ярко-розовая.

– А потом?

– Закроется еще раз и расцветет на третий день багрово-красная. И это будет конец цветения. Цветок ляжет набок и начнет погружаться на дно, чтобы там, у дна, вызревали плоды.

– Белый цветок первого дня – закрывается, розовый цветок второго дня – закрывается, а красный последнего дня цветенья? Прежде чем погрузиться в воду, он закрывается тоже?

– Иногда закрывается, а иногда нет.

– Почему?

Вера Николаевна пожала плечиками:

– Так уж она себя ведет.

* * *

Трава – сено, трава – цветы, трава-мурава, трава – красота, трава – пища, трава – одежда, трава – строительный материал, разрыв-трава, плакун-трава, трын-трава, трава – неотъемлемая часть природы, трава – загадка природы, трава – жизнь… Какие-нибудь и еще можно назвать грани у такого понятия, как трава. И все же когда я говорил, что собираюсь написать о траве, то в первую очередь переспрашивали: «Как, собираешься писать о целебных травах? Как интересно! Между прочим, есть в Вологодской области одна старуха…»

Даже ведь и Борахвостов, посылая мне свои записочки, нажимал на лечебные свойства, на пользование травами, на исцеление, на заговоры. Так уж получилось, что с понятием о травах связано у людей понятие о их лекарственности, целебности и едва ли не магической могущественности.

В исследованиях о травомедицине (на современном языке она называется фитотерапией) то и дело наталкиваешься на стремление выяснить или, по крайней мере, задаться вопросом, как далеко, в какую седую древность восходит траволечение, и узнаешь, что еще в Древнем Египте, что еще в Древней Греции, что еще в Вавилоне и во времена шумерской культуры… Но, по-моему, на этот вопрос есть и другой, более однозначный ответ. Человек, с тех пор как он существует на земле, знает, что трава бывает полезная и вредная, ядовитая и целебная. Человек начинал с того, что питался травой (плодами, листьями, корешками), все вокруг себя он перебрал и перепробовал на зуб, так ему ли не знать, от которой травы живот болит, а от которой проходит.

Впрочем, ничего не хочу упрощать. Травы, то холодея под росами, то разогреваясь на солнце, колеблемые ветром и омываемые дождем, поблескивающие под луной и хрустящие от мороза, травы, вступающие в общение со всеми без исключения химическими элементами, сущими на земле, а сверх того – со светом, с космическими излучениями и друг с другом, воспроизводят в своих бесчисленных лабораториях такое количество сложнейших химических соединений, что и до сих пор на уровне современной химии и медицины эти соединения изучены очень мало. То и дело читаешь в современных травниках про какую-нибудь траву, растущую у нас под ногами: «химический состав не изучен». На что уж сирень, которой полны палисадники, которая – рубль большой букет, которая красуется в кувшинах на каждой дачной веранде, и то читаем о ней в книге Н. Г. Ковалевой «Лечение растениями» (1971): «Растение мало изучено. В цветах найдены эфирное масло, феногликозид, сирингин, сирингопикрин, фарнезол, в коре и листьях – горький гликозид сирингин».

Не думаю, что с самых первых шагов человек, хотя он и был ближе к природе, чем мы с вами, разбирался лучше нас в феногликозидах и фарнезолах. Дело шло, по-видимому, на уровне прикладывания подорожника к нарыву или на уровне черемуховых ягод при расстройстве желудка. Или как олени поедают маралий корень во время гона, дабы вернее и полноценнее исполнить закон продления вида, или как заболевшая кошка ищет и ест нужную ей траву.

Были на земле люди, были и человеческие болезни. Но не было на земном шаре ни одной таблетки, ни одного шприца, ни одной ампулы. Были одни только травы.

Закон состоит в том, что если есть «да», то, значит, есть и «нет». На всякий яд должно быть противоядие, потому что организм природы един. Это еще в древних ведах записано, что «действительное едино, лишь наши мудрецы дают ему различные названия».

Швейцарец (медик и химик) Парацельс, живший в пятнадцатом-шестнадцатом веках, прямо считал, что, если природа произвела болезнь, значит, она произвела и средство против нее, причем искать это средство надо здесь же, поблизости от больного. Парацельс был против иноземных лекарственных трав. Это-то уж, наверное, слишком, но можно согласиться со средневековым швейцарским ученым: от каждой болезни, как бы она ни была страшна, в природе есть верное средство. Надо только его найти или в чистом виде, или путем комбинирования различных средств.

На что агрессивен, вернее, неприступен чеснок! Он убивает вокруг себя все возможные и сущие на земле бациллы и бактерии. Ведь что такое эта головка чеснока для бактерий? Неприступная, несокрушимая крепость. Даже и не крепость, а некий излучающий центр, который убивает на расстоянии. Нельзя не только нанести ему урон, но и приблизиться к нему. Летучие вещества – фитонциды, как это нам понятно теперь, убивают все живое вокруг, как нас убили бы неведомые лучи, исходящие от неведомой звезды, если бы мы захотели к ней приблизиться, или как нас убило бы солнце при попытке приблизиться к его поверхности.

Но, однако, нашлась одна бактерия, которая все же пожирает чеснок. Это чесночница, превращающая крепкую, сочную, смертоносную, неприступную и несокрушимую головку чеснока в мелкую сероватую сухую пыль. Крепость побеждена и рухнула. Она превратилась в порошок. На категорическое «да» нашлось категорическое «нет».

Итак, был человек со своими болезнями и были травы, таинственно заключающие в себе лекарства от этих болезней. И было это равноценно тому, как если бы оказались друг перед другом гениальная книга и существо, не умеющее читать.

Как начиналось освоение книги, как оно шло, мы не знаем в подробностях и в последовательности. Мы не знаем и того, в какой степени освоена нами эта книга теперь. То ли мы еще учимся читать и разбираем по складам некоторые слова, то ли уже проступают для нас из прочитанного некоторые явления и факты. Так дикарь стал бы осваивать письмена Толстого. Написано: дуб, гостиная, Наташа Ростова, орудие, выстрел, смерть, любовь, Наполеон, Москва…

Но ведь должна еще наступить та стадия, когда начнут пониматься не только отдельные слова, не только сами явления, вычитанные в тексте, но и связь между этими явлениями. Сначала внешняя сюжетная связь, а потом все более глубокие, сокровенные связи. А потом уж прояснится и философия Льва Толстого.

Как бы там ни было, сначала между человеком и травами, между болезнью и лекарством не стояло никаких посредников. Ни больниц с многочисленным персоналом, ни огромных фармакологических комбинатов. Я не говорю, что это было лучше, я просто говорю, что так было. Человек находил и рвал траву, как собаки и кошки, заболев, убегают и находят для себя какие-то травы. Я много раз видел, как они их едят.

Но правы Ильф и Петров, говоря, что, если в стране обращаются какие-либо денежные знаки, значит, непременно есть люди, у которых этих знаков накоплено много.

Точно так же и с травами: если появились у людей крупицы знаний, драгоценные, воистину золотые крупицы, значит, постепенно нашлись люди, которые насобирали много этих крупиц. Могло получиться и так, что при стихийном распределении обязанностей (охотник, специалист по каменным топорам, хранитель огня) некоторые люди сделались исключительными носителями этих знаний. Они распоряжались ими при жизни, они могли распорядиться ими и на будущее, то есть передать другому человеку по своему выбору или не передать, а унести с собой, в могилу. Они могли называться жрецами, мудрецами, колдунами, ведунами, ведьмами, чаровницами, знахарями… Но они были у всех народов и во все времена. Более того, официальная медицина всех времен, если, конечно, можно так выразиться, всегда опиралась на опыт, накопленный по крупицам. Несколько фраз из предисловия Н. Г. Ковалевой к ее же книге «Лечение растениями»: «Лечение целебными травами всегда привлекало к себе внимание человека…

Знакомство человека с их лечебными свойствами относится к глубокой древности…

Первые записи о лекарственных растениях встретились в наиболее древнем из известных нам письменных памятников, принадлежащих шумерам, жившим в Азии на территории нынешнего Ирана за 6000 лет до н. э. …

Лекари Шумера из стеблей и корней растений изготавливали порошки и настои…

Вавилоняне, пришедшие на смену шумерам в XI веке до н. э., а затем ассирийцы широко использовали растения в лечебных целях…

Вавилоняне применяли сотни лекарственных растений…

Вавилоняне уже тогда заметили, что солнечный свет вредно действует на лечебные свойства собранных растений, поэтому высушивали их в тени, что рекомендуется и современными руководствами по сбору и сушке лекарственных растений…

Источниками сведений о фитотерапии в Египте служат изображения лекарственных растений и иероглифы на стенах храмов, саркофагах и пирамидах. При раскопках захоронений египтян находят остатки сохранившихся до наших дней растений…

Опыт египтян в лечении растениями внимательно изучали врачи Древней Греции, в медицине которой часто использовались растения…

Первое дошедшее до нас обстоятельное сочинение о лекарственных растениях, в котором приведено научное обоснование их применения, принадлежит… Гиппократу. В нем он описал 236 лекарственных растений, которые применялись тогда в медицине… (Он) считал, что лекарственные вещества содержатся в природе в оптимальном виде и в виде соков оказывают лучшее действие на человеческий организм…

В Древнем Риме медицина развивалась под сильным влиянием греческой. В народной медицине римлян… широко использовались дикорастущие, а позднее и сельскохозяйственные растения…

Лечение растениями широко применялось и в странах Восточной Азии: в Китае, Индии, Японии, Корее…

Первая китайская книга о лекарственных растениях, в которой приведены описания 900 видов растений, датирована 2500 годом до н. э. …

Известный фармаколог, живший в VI веке, Ли Шичжень в 52 томах своего произведения описал 1892 лекарственных средства, главным образом растительного происхождения…

Издавна использовались растения для лечения и в Индии…

На Цейлоне большой популярностью пользуются врачи народной медицины…

В Монголии, которая располагает богатой флорой…

Тибетская медицина возникла примерно за 3000 лет до н. э. …

Данные о народной медицине Африки…

В Болгарии произрастает свыше 3000 видов растений, из которых около 500 применяются…

В аптеках Польши всегда имеется большой ассортимент галеновых препаратов…

Французская народная медицина накопила большой интересный и полезный опыт…

Издавна применялось лечение растениями и в Англии…

В Италии, Австрии, Голландии…

В странах Южной Америки…

В Центральной Америке, Австралии…»

Одна из самых ранних славянских травниц называлась прекрасным именем – Добродея. Речь идет о внучке Владимира Мономаха Евпраксии Мстиславовне. Читаем в заметочке в популярном журнале: «С детских лет Евпраксия проявляла интерес к народной медицине, изучала свойства трав, умела приготовлять лекарства из них. Среди ее пациентов были люди знатные и крестьяне. Очевидно, Евпраксия им успешно помогала, летописи сообщают, что ее прозвали Добродеей».

Но позвольте, что значит: «с детских лет проявляла интерес… изучала…»? Ни с того ни с сего начала наугад рвать то эту траву, то эту и наугад давать разные травы больным людям? Проще предположить, что в детстве кто-то передал ей те золотые крупицы знаний, о которых мы говорили, а вместе со знаниями заронил интерес, привил любовь. В лесную избушку на берегу Днепра бегала княжеская дочка к какой-нибудь знахарке (от слова «знание», «знать»), на княжеском ли дворе какая-нибудь нянька оказалась носительницей редкостных знаний и выбрала смышленую княгинюшку как наследницу, монашка ли в киевском монастыре, известный ли официальный врач Руси, грек Иоанн Смер, выписанный из Царьграда дедом Добродеи Владимиром Мономахом, успел благословить и напутствовать… Но скорее лечение травами было тогда более обыкновенным делом, чем нам теперь представляется. Вероятно, существовала определенная медицинская культура, и оставалось только вобрать ее, обобщить накопленный опыт. На пустом месте Добродея возникнуть не могла. Читаем в заметке дальнейшие сведения о ней.

«Евпраксию рано просватали за византийского царевича Алексея Комнина, и когда ей исполнилось 15 лет (значит, пятнадцатилетняя девчонка врачевала знатных и крестьян! – В. С.), она со свадебным поездом отправилась в Царьград. Здесь, по обычаю страны, ей дали новое имя – Зоя. Овладев греческим языком, она серьезно занимается изучением трудов знаменитых греческих медиков Галена, Гиппократа, беседует с учеными-современниками.

Здесь в Византии Евпраксия и написала свой научный труд – единственный сохранившийся древнерусский лечебник.

Написанный на греческом языке, он в значительной степени основан на опыте народной медицины Древней Руси.

Сочинение Евпраксии состоит из пяти частей. Первая содержит общие сведения о гигиене, рассматривает влияние времен года и разных климатических условий на организм. Отдельные главы повествуют о движении и покое, о сне и пробуждении, о пользе бани, „которая очень предохраняет здоровье и укрепляет тело“».

Следующую часть можно было бы назвать гигиеной матери и ребенка. Затем Евпраксия пишет о разумном подходе к питанию. Две последние части посвящены внутренним и наружным болезням.

В конце прошлого столетия русский историк X. М. Лопарев нашел это сочинение в Италии, во Флорентийской библиотеке Лоренцо Медичи, и установил, что автором труда является наша Мстиславна. Он пишет: «Трактат Зои имел для своего времени важное значение, это доказывает факт пользования им со стороны греческих медиков, которые ставили Зою рядом с другими врачебными знаменитостями» (Григорьев Н. Киевская Добродея. – «Работница», 1967, № 7).

Можно найти где-нибудь и вычитать, сколько лекарственных трав использовала в прошлом народная медицина Грузии (372 травы), как обстояло дело с народной медициной в Армении, какого мнения был о целебных травах Авиценна, и заодно узнать, что в Риге уже в 1291 году существовало две аптеки, торговавшие травами.

Я думаю, если поинтересоваться уже не из книг, а у живых людей, наверное, мы узнаем, что лечились травами и ненцы-оленеводы, и манси, и эвенки, и тунгусы, и алеуты, и каждый народ, живущий среди трав и деревьев.

Нельзя сказать, что современная, сверкающая хромированной аппаратурой и ослепляющая белизной халатов медицина вовсе отрекается от трав и растений. Да и как бы она отрекалась, если большая часть ее средств идет от растений. Хина – это кора дерева, опий – это мак. Атропин, сердечные средства из наперстянки, анис, мята и ландыш, не говоря уж о валериане, даже и пенициллин – плохо было бы без всех этих средств современной медицине.

Не напрасно один очень крупный современный медик воскликнул, что он отказался бы быть врачом, если бы не было наперстянки!

Вытяжки, экстракты, настойки, соки, сиропы, все эти витаминные и лекарственные шарики доступны каждому человеку, стоит ему только зайти в аптеку.

Почти в каждой аптеке существует отдел, где торгуют травами. Тмин, зверобой, мята, анис, полынь, крапива, пустырник, можжевеловая ягода, медвежье ушко (толокнянка), подорожник, березовые почки, липовый цвет, тысячелистник, кукурузные рыльца, шалфей, бессмертник, ромашка, девясил, шиповник, кора крушины, мать-и-мачеха обыкновенны и повседневны в любой аптеке. Конечно, не всегда могут оказаться там корень валерианы, аир и калган, золотой корень или салеп, но, скажите, с чем только не может быть временных перебоев! Я хочу сказать, что в целом торговля травами налажена хорошо.

Есть ботанические сады, где изучают и возделывают целебные травы. Есть многочисленные кафедры при крупных университетах, где тоже занимаются травами, есть Академия наук СССР, есть Академия медицинских наук СССР, есть академии наук в союзных республиках, есть фармацевтические институты, есть Центральный аптечный научно-исследовательский институт, есть, наконец, ВИЛАР – Всесоюзный институт лекарственных растений, который только и занимается целебными травами, рассылает экспедиции в разные концы страны, выращивает сотни и тысячи растений, рекомендует, внедряет. Есть, наконец, многочисленные издания – замечательные книги о лекарственных растениях, доступные каждому человеку в СССР…

И вот, оказывается, вместе со всем этим есть, встречаются, существуют знахари и знахарки. Мне это показалось столь забавным, что я стал искать случая непременно познакомиться хоть с одним, хоть с одной из них.

В самом деле, когда не было книг, выходящих стотысячными тиражами, когда не было в каждом селе медпункта, когда знания могли передаваться только устно от одного человека к другому и копилка знаний вовсе не представляла из себя книги в ширпотребовском картонном переплете или хотя бы рукописного травника, существующего в единственном экземпляре, тогда можно было представить себе эту копилку… У меня лично понятие о знахарях, о травниках связывалось с замшелой избушкой где-нибудь в дремучем лесу или избой в деревне (обязательно на краю деревни), наполовину ушедшей в землю. И встретит сгорбленная старушка или старичок-лесовичок, и полезет старуха на полку за божницу или покопается в старом сундуке, достанет кусочек сухой травы. Поколдует над ним, плюнет, а потом уже даст в руки и расскажет, как пользоваться.

Никогда не приходилось встречаться с знахарями, а литература, кино, вообще искусство создали такое вот идиллическое представление о них.

Вспомним знаменитое полотно Михаила Васильевича Нестерова. Изображен лес. Землянка в лесу. Вокруг цветущие летние травы. Русская женщина, молодая и красивая, присела около землянки на лавочке, а из землянки выползает дед с пронзительно синими глазами. Пан. Дух природы. Колдун, знахарь. Женщина исполнена решимости, но одновременно сквозят в ней смущение и надежда. Называется картина «За приворотным зельем». Таинственно и красиво. Разве трудно дорисовать теперь внутренность старикова жилища, пучки трав, свисающие там и тут, мешочки с травами? Велика ли может быть такая землянка, просторно ли в ней? Каков размах знахарского дела? Гадать об этом не надо. Старик выходит из своего жилища, пригибаясь. Низкий потолок, и свету в землянке мало. Старик знает свое дело и дает щепотку приворотного зелья (сухой травы, корешков) или пузырек – настойку в готовом виде.

Существует еще и такой литературный образ собирателя трав. Раскрываю том Алексея Константиновича Толстого:

 
Пантелей-государь ходит по полю,
И цветов и травы ему по пояс.
И все травы пред ним расступаются,
И цветы все ему поклоняются.
И он знает их силы сокрытые,
Все благие и все ядовитые,
И всем добрым он травам, безвредным,
Отвечает поклоном приветным,
А которы растут виноватые,
Тем он палкой грозит суковатою.
 
 
По листочку с благих собирает он,
И мешок ими свой наполняет он
И на хворую братию бедную
Из них зелие варит целебное.
Государь Пантелей!
Ты и нас пожалей,
Свой чудесный елей
В наши раны излей.
 
 
В наши многие раны сердечные;
Есть меж нами душою увечные,
Есть и разумом тяжко болящие,
Есть глухие, немые, незрящие,
Опоенные злыми отравами, —
Помоги им своими ты травами!..
 

Вот я и говорю: ну какой можно было представить себе размах знахарского дела, если он ходит по полю, срывает по листочку и кладет в мешок? Пусть хоть и осьминный мешок (что мало вероятно, исходя из нарисованного поэтом образа, легче вообразить небольшую суму через плечо), все равно, много ли натолкаешь травы в мешок?

Я никак не мог освободиться от этих масштабов, когда один молодой журналист (не буду говорить где, около какого большого города) повез меня к настоящей будто бы знахарке, с которой будто бы он, Сергей, хорошо знаком. Воображались мне избушка, землянка, сума через плечо, старуха с клюкой, с носом, врастающим в подбородок, и седыми космами, но не вязалось с воображаемыми картинками уже одно то, что ехали к знахарке на такси.

– Отшельница? Хижина? – пытался расспрашивать я. Но чем больше Сергей рассказывал о Митрофанихе (фамилия ее допустим что Митрофанова), тем настойчивее внедрялось в мое сознание слово «усадьба».

– Странно, что к знахарке на такси, не так ли?

– Что тут странного? Она и сама в летнее горячее время, когда для сбора трав дорог каждый день, нанимает такси.

– ???

– Ну да. Заключает договор с таксомоторным парком на все лето. Утром ежедневно ей присылают машину.

– Но ведь это же…

– Насчет денег, что ли? Тридцать рублей в день, – и спокойно добавил, как о незаслуживающем внимания: – Деньги у нее есть.

О нестеровский старичок, вылезающий из темной землянки, о государь Пантелей, обрывающий по листику и кладущий оные листики в суму: снился ли вам подобный размах? Небось такси не простаивает, ежели тридцатка-то в день. Надо, наверно, эту тридцатку на худой конец оправдать. И еще один мотив: техника XX века на службе у знахарки! И ехали мы отнюдь не в лесные дебри, а в благоустроенный поселок поблизости большого города.

– Вы-то как с ней познакомились?

– Немного интересуюсь травами. Но, конечно, не на уровне лечения, хотя бы самого себя, а на уровне составления домашних бальзамов.

– Сколько же вы берете трав?

– До сорока. Зверобой, аир, калган, кровохлебка, пустырник, мята, полынь, девясил, тмин, душица… Надо на каждой из сорока трав сделать спиртовой экстракт, а потом смешивать их в нужных пропорциях и разбавлять до желаемой крепости. Или в чай по одной ложке…

– Бог с вами! Такое добро – и в чай? Я тоже составляю себе бальзамы, и тоже до сорока составных частей. Впрочем, можно и восемьдесят… Значит, только бальзамы и послужили причиной знакомства с этой, как ее, Митрофанихой?

– Не только. Однажды попробовали ее судить за то, что занимается лечебной практикой, не имея медицинского образования и диплома. Суд привлек внимание прессы, а я – журналист.

– Умер, что ли, кто-нибудь от ее трав?

– От трав, если, конечно, не брать явно ядовитых, умереть невозможно. Пользы может не быть, но и вреда не будет. Пей мяту, крапиву, шалфей, подорожник – ну какой от них вред?

– Осудили?

– Не удалось. Свидетелей человек восемьдесят вызвали в суд. Но поскольку и правда никакого вреда они от бабки не получили, то наговаривать на нее не стали. Однако врачебной деятельностью заниматься ей запретили, и состоялось сожжение трав.

– Вот сюжет для живописного полотна!

– Но травы разве виноваты?

– Я все понимаю, но поймите и закон. Действительно, не имея медицинского образования и диплома, заниматься врачебной практикой… Если каждый начнет…

– Вы можете мне дать какой-нибудь совет? Ну хотя бы по составу бальзамов? Или по диете, если я случайно пожалуюсь вам на печень? Сразу скажете: не ешьте три «ж»: жир, желток, жареное. Не так ли? Может быть, это тоже медицинский совет? И как же не имея диплома…

– Разные вещи. Во-первых, это советование я никогда не сделаю своей профессией, главным делом жизни. Во-вторых, я за этот совет не возьму с вас пятерку.

Между тем мы подъехали. Глухой забор. Тесовые ворота и рядом калитка. Большая кнопка электрического звонка. Усадьба. Эту кнопку и нажимают все, кто захотел бы обратиться к Митрофанихе, к бабе Соне. Но я, пожалуй, буду называть ее просто Софьей Павловной.

Нам открыла другая женщина, молодая, никак не подходящая по возрасту на роль хозяйки такой усадьбы. Видел я потом на усадьбе и еще женщин, можно сказать – целый штат. Будто бы бывшие пациентки из благодарности приходят и помогают. Приходится верить. Но без этих вспомогательных женщин нельзя было бы понять, как одинокая на восьмом десятке Софья Павловна управляется с заготовкой, сушкой и сортировкой трав, упаковкой их в ящики, как она успевает отправлять многочисленные посылки с травой в разные концы страны, как ведет обширную (любой министр позавидует) переписку.

Пройдя в калитку, мы оказались во дворе, который был бы чрезвычайно широким и просторным, если бы справа не стояло двух сараев. Левее – сам дом. Крыльцо. На крыльце Софья Павловна, полноватая, розоволицая, синеглазая старуха, – платок на плечах, руки на животе, приветливая улыбка на губах. А в глубине глаз все же и вопрос: кто такие, зачем пожаловали? Но при виде Сережи тревога в глазах погасла.

Свои немногие впечатления (мы провели у Софьи Павловны полдня) я сейчас разгруппирую, чтобы дать понятие о каждой группе.

Сад и огород. Шел дождь, под ногами на тропинках было склизко и грязно. Трава и кусты обдавали водой, поэтому с садом и огородом мы ознакомились очень бегло. Больших деревьев я как-то не запомнил. Но есть там кусты малины, смородины, есть и вишенье. По сторонам тропинок растут разные травы, которые в другом саду можно было бы считать за сорняки, за запущенность огорода, но которые здесь росли со смыслом, были посеяны хозяйкой. На грядках я видел и ландыши, и любку двулистую, и наперстянку, но, конечно, не огород является поставщиком сырья для Софьи Павловны.

Сараи. На чердаки обоих сараев мы забирались по обыкновенным приставным крестьянским лестницам. Чердаки завешаны и заложены сушащимися травами. Заготовка их поставлена на широкую ногу. Я думаю, если бы сложить все травы вместе, получилось бы несколько центнеров. Много пижмы, тысячелистника, зверобоя, болиголова, пустырника, ромашки, мяты, тавологи, тмина, укропа, кровохлебки, крапивы, чистотела, кипрея, дягиля, васильков.