Текст книги "Превратности судьбы"

Автор книги: Владимир Колганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– Видишь ли, в чём дело, – эти очень умные, весьма значительные слова, затянувшись, как следует, «голуазкой», я с трудом выдавливал из себя, по ходу монолога прислушиваясь к произносимым звукам и пытаясь сообразить, что бы ещё такого ей сказать. Но более всего я озаботился тем, как это вымученное мною красноречие отзовётся, то есть как отреагирует на него Лулу. – Так вот, люди с такими взглядами, какие примерно у меня, очень ценят свою личную свободу. Точнее, то не вполне внятно выраженное ощущение, которое можно было бы этим словом обозначить. И вот приходишь ты, причём появляешься передо мной, надо сказать, очень, очень странным, если не сказать, экстравагантным образом, отчего даже возникают некоторые подозрения, а потом вдруг заявляешь: «Здравствуй, папа! Я твоя дочь!» Ну согласись хотя бы, что с таким резким изменением в привычной обстановке любому человеку нелегко бывает свыкнуться.

В общем, если по сути, то я так и не решился ответить на её вопрос. Прежде всего, потому, что сам в себе, в своих ощущениях ещё разобрался не достаточно. Что делать, но иногда правда оказывается куда опаснее, чем самые лживые слова. Вполне возможно, что и Лулу примерно так же рассуждает. Ну говорю же, вся в отца! Однако ограничиваться одними недомолвками – так не полагается.

– Итак, каким образом ты попала именно на мой этаж? С какой стати сразу же заговорила по-английски? И, наконец, откуда у тебя взялся этот малороссийский выговор, чёрт его возьми?

Произнося эти слова, я даже сам был себе не рад. И дело даже не в том, что с малороссийским выговором на английском языке говорить совершенно невозможно. Однако в какое же положение я поставил симпатичную девицу? Вот сейчас, поняв, что разоблачена, она уйдёт, а я опять останусь при своих. И всё, что предстоит мне в ближайшей перспективе, это заглядываться на чужих подруг и подбирать на улице беспризорных шлюшек вроде Томочки. Не лучше ли было бы просто признать в Лулу свою дочь и на этом, хотя бы на сегодня, успокоиться?

Но к моему удивлению, Лулу после моих слов ничуть не возмутилась, и не устроила скандал, и даже не заплакала. Только повела легонько головой в сторону окна и едва заметно улыбнулась.

– Какое утро замечательное! – эти удивительно простые, добрые слова словно бы выпорхнули сквозь чуть приоткрытые губы из её крохотного рта и тут же рассеялись в пространстве, предварительно вызвав многочисленные отражения от стен, от потолка. И продолжали звучать даже тогда, когда на самом деле слышалось лишь слабое её дыхание, да ещё глухие звуки, издаваемые моим сердцем.

Впрочем, должен признаться, что этих своих вопросов я так и не задал, и потому реакция на них Лулу явилась всего лишь плодом моего воображения. Но я уже готов был поверить в то, что я спросил, а она ответила. Да, я был готов простить ей всё! И ту, ничем не объяснимую встречу в лифте, и поначалу вульгарный макияж. И даже закрыть глаза на некоторую неряшливость в её одежде я бы тоже согласился. Только бы продолжалось это наше свидание, только бы Лулу снова произносила эти свои волшебные слова, а я бы слушал её, покуривая сигарету и мысленно воздавая хвалу необыкновенному, чудеснейшему утру. Правда, вот именно это оказывалось не совсем так. Во-первых, потому что на смену утру давно уже пришёл день, да и с чудесами в наше время всё обстоит не так-то просто.

Не просто, потому что невозможно всё отыграть назад. Время, как ни изощряйся в мысленных оправданиях или догадках, летит неотвратимо. Разве что где-нибудь в недрах подсознания оно несётся вспять, пытаясь расчистить прежние завалы из наслоений подлости, лжи и самообмана, или хотя бы частично восстановить то, что было окончательно разрушено здесь, рядом, наяву. А ведь другого нам и не дано – можно лишь чего-то ждать, можно лишь надеяться на что-то…

Вот и теперь предстояло ожидание. Только чего мне ещё можно ждать?

Признаюсь, немногословие Лулу меня поначалу несколько смутило. Словно бы она плохо вызубрила кем-то написанную роль. Словно и взаправду её наняли всего лишь для того, чтобы к чему-то вынудить меня или спровоцировать на опрометчивый шаг, а то и вовсе на уголовно наказуемое преступление. Вот ведь вполне может оказаться, что моей новой квартирантке и шестнадцати-то ещё нет. Приехала на заработки то ли из Саратова, то ли из Таганрога, забросив школу и выучив на всякий случай несколько выражений по-английски. «My God!» – так впору выражаться какой-нибудь американской кинодиве, а не девчонке из глухого захолустья, ещё недавно торговавшей семечками на базаре по червонцу за стакан. Впрочем, теперь вроде бы девчонки другие занятия для себя находят.

В конце концов, ей можно посочувствовать. Не исключено даже, что и в самом деле осталась без отца, без матери и вынуждена пуститься во все тяжкие в поисках средств к существованию. Поэтому так и хочется себе сказать: «Охолонись, родимый!» Так нет же, только гнусные намёки готовы сорваться с языка, а в голове сумбур из подозрений…

Однако всё началось гораздо раньше. В тот день, выключив компьютер и обсудив со словоохотливыми топтунами последние события в клубе, я самую малость подремал и несколько позже, находясь примерно на полпути от столика в кафе до стойки бара в ресторане, повстречал Клариссу с Томочкой. Как было таким подарком не воспользоваться!

Глава 7

В постели с Томочкой

Ну вот опять! Сколько уже раз давал себе слово не напиваться, и вот, изволите ли видеть – снова… Чего я там вчера нагородил? Ах, как стыдно! Помнится, писал когда-то – «слабость останется, враг иль скиталица?» Ну ясное же дело – враг! К скитаниям это мероприятие совсем не приспособлено. Сидишь и наливаешь в себя, как в тот бездонный бурдюк… Впрочем, мысль, она, и взаправду, теперь незнамо где скитается, а на душе только глухая тоска и пакостное ощущение, будто в который уже раз вляпался в дерьмо. Фу, мерзость! Да чтобы ещё хоть раз! По-видимому, правы мудрецы – смысл падения именно в том, чтобы подняться. Встать из небытия, проснуться утром после жестокого подпития и просто в меру сил постараться сохранить себя среди живых. Кстати, я сам это только что придумал. Ах, если бы не сон…

Томочка задумчиво посапывает. То ли придуривается, то ли и в самом деле спит. Я продолжаю настойчиво мусолить её сосок, но ответной реакции по-прежнему не наблюдается. Видимо, потребность в здоровом, полноформатном сне пересиливает другой не менее значительный инстинкт – необходимость продолжения рода человеческого. В сущности, она права. Если бы люди могли раз за разом отдаваться друг другу исключительно во сне, точнее сказать, в кристально чистой, непорочной фазе сновидения, это занятие потеряло бы значительную долю того, чем оно до сих пор многих привлекает, доставляя ощущение душевного комфорта и приятности. Ещё более огорчительным кажется мне то, что в состоянии сонной прострации можно непоправимо перепутать заранее выбранный объект с совершенно никчёмным персонажем. А уж дамы, склонные к сомнамбулическим блужданиям по чужим постелям, рискуют вовсе неведомо от чего зачать.

Вот поэтому я настойчиво пытаюсь разбудить Тамару. Мешает только то, что по другую сторону от её пышного, едва прикрытого простынёй и такого соблазнительного тела располагается свояченица, по крайней мере, так она представилась. Кстати, весьма и весьма неглупая баба, однако в личной жизни, как показывает опыт, совершенно бесполезная, если не сказать – вреднее не бывает! Нет, ну только представьте себе, что будет, если дипломированного филолога, редактора солидного журнала, а по совместительству лектора из общества по распространению гуманитарных знаний обрядить как на торжественный приём и заставить раздеваться при солидной публике. Кому смешно, а меня от этого юмора мутит, как с очередного перепоя…

На кухне тем временем всё громче и громче грохочет табуретка, затем вдруг устанавливается непонятная, ничем вроде бы не объяснимая тишина и чьё-то нежное сопрано, переходя в шипящий шёпот, умоляет:

– Не надо! Он же всё узнает… ах, не надо… я его люблю-ю-ю…

Но тут же следует сдавленный крик:

– О, Господи! Хорошо-то как! – и вновь начинают раскачиваться качели. Ну до чего же выносливый народ, оказывается, эти тамарины сожители!..

Я снова просыпаюсь под грохот табуретки. Нет, должно быть, это моё сердце. Из последних сил грохочут клапаны, выполняет свою тяжкую работу миокард, блуждают в отравленном алкоголем организме потоки то ли алой, то ли бурой крови – да кто её там разберёт? И самое главное, что непривычно тяжело, с натугой и абсолютно без всякого желания дышится. Если б можно было, так и вовсе б не дышал… Я вспоминаю то, что произошло вчера, и не могу решить, что лучше – снова заснуть или же совсем не просыпаться? И всё-таки, скажет кто-нибудь, что это стучит – моё уставшее от бестолковой жизни сердце или деревянный молоток патлатого затейника, подрядившегося вести торги на пятничном аукционе?

Так уж случилось, что меня при этом не было – мне по службе не положено из своей каморки отлучаться, разве что по неотложным делам. Топтуны из тех, что обычно околачиваются в игорном зале, говорили потом, что подобной схватки за барышню, выставленную на аукцион, никто из них не видывал ни разу прежде. Соискатели «приза» едва не передрались между собой. Их нервных спутниц, оскорблённых в самых лучших чувствах, выносили из игорного зала и укладывали на диван в фойе, где они, ошалело поводя глазами по сторонам, по-видимому, пытались вернуть себе утраченное на время восторженное восприятие окружающей их жизни. Но, отлежавшись, снова возвращались туда, словно бы жаждали вновь и вновь пережить мучительное унижение при виде увлечённых роскошным зрелищем, чуть ли не рыдающих от вожделения мужиков. «Чудо как хороша!» – читалось на алчущих губах. При этом изо рта, заполненного до краёв сладкою слюной, вместо предложения очередной ставки доносилось лишь бульканье, как будто в медном тазике варится фруктовое повидло. Надо полагать, именно по этим звукам и ориентировался аукционист.

По счастью, на этот раз дам к торгам не допускали. И, тем не менее, ставки на удивление резво, словно бы повинуясь кем-то установленному закону, продолжали расти. Хозяева, разумеется, уже довольно потирали руки – ну как же, наметился знатный куш, да при этом ещё и бесплатная реклама заведению, так что в следующую пятницу народ вне всякого сомнения валом повалит!.. И вдруг всё кончилось. Присутствующие, как утверждают, даже не заметили, как прозвучал гонг после удара деревянного молотка и аукционист прокричал своё последнее слово: «Продано!»…

Однажды в глухом замоскворецком переулке я чуть было нос к носу не столкнулся – вероятно, уж так было намечено неласковой судьбой – с некой небезызвестной мне служивой дамой, числившейся в штате расположенного неподалёку районного суда. Судя по всему, заканчивался обеденный перерыв, поэтому в руках она несла туго набитые кошёлки с только что купленной про запас разнообразной снедью. Пока я размышлял, что лучше, то ли не заметить, то ли обойти крайне неприятное видение стороной – а переулок как назло был довольно узкий – судья остановилась словно бы остолбенелая, в глазах у неё возник животный страх, одна кошёлка со стеклянным звоном выпала из рук, в другой же, видимо, находилось что-то очень ценное, поскольку она прижала её к груди. И вот, не отводя полубезумного взгляда от моего лица, хотя куда логичнее в этой ситуации было бы следить не за лицом, а за руками, она стала судорожно рыться среди бананов, огурцов и помидоров, как я потом уж догадался, в поисках оказавшегося на самом дне кошёлки служебного «макарова»… Ну что поделаешь? В сущности, всё было предопределено – это я позже выяснил из разговоров с товарищами по несчастью, подобно мне наивно полагавшими, что можно добиться хоть какой-то справедливости в суде. Что тут поделаешь, если дочь воспитывала без мужа, ценного имущества – всего лишь крохотная квартирка где-то на окраине Москвы, так что подниматься приходилось утром спозаранку, чтобы успеть вовремя добраться до работы. Да, прямо скажем – незавидная судьба! И, что совсем не маловажно, святой обязанностью считалось накануне решающего заседания выслушивать авторитетное мнение председателя суда, нередко напрочь опровергавшее любые установления и законы, но зато уж обещавшее в ответ на послушание… А что, быть может, именно новехонького муженька он ей на этот раз и обещал. Ну а какие ещё могут быть пожелания у одичавшей от невнимания самцов служительницы правосудия? И в результате – невнятной скороговоркой произнесённое судебное решение, где в каждой фразе угадывался один лишь смысл, одно лишь слово – «Продано!». А далее – быстрое завершение процесса, лишь бы не слышать запоздалых возражений, лишь бы не смотреть в глаза. И вот уже прыгающий в руке, ну совершенно непослушный пистолетик, словно бы не мне, а ей предназначены были те самые, пресловутые «девять грамм»… Славная была бы смерть – погибнуть от руки судьи, и по возможности, сразу после приговора. Всё просто, всё проплачено, всё продано! И не было бы этого ужасного аукциона. Зачем, если аукционист подкуплен, крупье в игорном зале только и делает, что следит за тем, как бы кто не отхватил солидный куш, ну а судейские – все как один под хромовым генеральским сапогом, под чутким взором недрёманного ока блюстителя понятий? Разжалован, уволен, жалоба отклонена… И победитель торжествует. Ох, и скучно с вами!

Но тот, патлатый хлюпик, на деле-то оказался совсем не прост, ведь вокруг пальца всех обвёл! Я даже представить себе не мог, что явился он именно для того, чтобы участвовать в проведении аукциона. Тогда зачем потребовался весь этот бездарный маскарад? Не для того же исключительно, чтобы посмеяться надо мной, да и, признайтесь, господа хорошие, что не смешно вроде…

И только тут меня наконец-то осенило – всё дело в барышне, той самой, которая с ним пришла! Той самой, которую… – теперь-то уж я об этом знаю – которую чуть позже выставили на аукционные торги. А мне в этом паскудном деле была предназначена роль не ведающего ни о чём поклонника девичьей красоты и заурядного пособника пронырливого сутенёра. Все же остальные оказывались как бы ни при чём, поскольку не дай я отмашку топтунам, вообще ничего бы не случилось. Провели как лоха! Ай да хлюпик! Видать, с хозяевами всё обговорил: «Я вам преподношу желаемую наживку, а вы назначаете меня ведущим аукцион с выплатой доли от вырученной суммы». Ну правила-то он, должно быть, вызубрил заранее, а костюмчик подобрать – для наших это уж и вовсе плёвое дело. Если пожадничают взять напрокат приличный фрак, так хоть малиновый пиджак снимут с кого-нибудь из обслуги… Эй, этого ещё только не хватало!

Я встал и, спотыкаясь в темноте о расставленные тут и сям, судя по всему, ну абсолютно никому не нужные предметы, стал пробираться ощупью примерно туда, где рассчитывал найти свои штаны. И где-то поодаль от них, вы не поверите, ногами запутался в рукавах столь милого моему сердцу малинового пиджака, никем не превзойдённого произведения столичного портняжного искусства…

Вообще-то, совести у них нет – вот именно так я и считаю! Где ж это видано, чтобы свояченица была приставлена для надзора за соблюдением супружеской верности, то есть, чтобы на стороне – ни-ни? Нет, ну словно бы вахтёр… Знал бы заранее, так и лежал бы сейчас в своей постели трезвый, как мадагаскарский таракан, досматривая десятый сон, и ведать не ведал бы о существовании Тамары. А тут ведь сколько сил пришлось употребить, чтобы напоить бдительную её тень, сам чуть раньше времени не слетел с катушек. Кто же мог предполагать, что все свояченицы злы, как черти, а пьют, особенно на дармовщину, как потомственные алкаши либо и того хуже – как закоренелые извозчики? Или же наоборот?

По дороге домой Тома то и дело приговаривала:

– Да ты не беспокойся, зубы-то я вставлю. Я только боюсь к дохтуру идти. А так… отчего ж не вставить? – и всеми своими выщерблинами широко улыбалась, а потом, спохватившись, стыдливо прикрывала ладошкой рот.

А я думал: «Вставит или не вставит?» Силком ведь не потащишь её к протезисту. С другой стороны, куда потом с ней при такой-то личности? Как её угораздило остаться без передних зубов, ещё только предстояло выяснить. Впрочем, особого интереса это для меня не представляло, разве что снова объявится некто, скажем, её бывший ухажёр и придётся защищать новоприобретённую подругу от ненужных посягательств… Но это вряд ли! То есть навряд ли мы ещё будем знакомы уже к следующему утру.

Да, было как-то – ночку провели с одной начинающей, но уже довольно известной балериной. А наутро… наутро, нежась на песчаном пляже, вдруг встречаю её вопрошающе-невинный, словно бы обязывающий меня к чему-то эдакому взгляд и оказываюсь не в состоянии понять, а что же это с нами было, и главное – зачем? Ах, сколько красивых юных леди прошмыгнуло мимо! Иногда, признаюсь, был не в себе, то есть, не расположен к тесному общению, иногда – так просто жутко пьян. Но сожаление почти что напрочь по этому поводу отсутствует, потому как рано утром встретить этот самый взгляд и ни фига не знать, и даже на совершенно трезвую голову не имея возможности уразуметь, как этим взглядом по взаимному согласию распорядиться… Нет, уж это точно: всё, что было – всё оказывается к лучшему. А почему? А потому что каждому уготована своя судьба, вот так и только так, и не иначе!

Вообще-то я предпочитаю не случайные, а наоборот, как бы запланированные и тщательно проверенные связи, и только потому, что уличных знакомств с давних пор в принципе не признаю. А то ведь так бывало, что сам заговоришь и не сообразишь потом, как отвязаться. Вот с этой подругой именно это и произошло.

Пока сидели и пили за столом, Тома поведала, что будущий муж, по странному прозванию Николаша, подцепил её где-то на Кавказе, куда его занесло вскоре после окончания третьего курса физфака МГУ. Если верить взволнованному рассказу Томочки, к этому времени Николаше стало совсем невмоготу, от интегралов и конформных отображений ломило голову, как после тяжкого похмелья. Представить себе, что весь этот вполне метафизический ужас продолжится ещё хотя бы год… Нет! Ему уже казалось, будто он лежит на дне собственными руками вырытой могилы и чувствует, как сыпется сверху мёрзлая земля вперемежку с конспектами бесполезных лекций, как комья глины забивают нос и рот, и глаза уже не видят ни голубого неба, ни набухающих почек на ветках, ничего! Ничего, кроме ползущего с шипением гадюки движка логарифмической линейки и зеленовато мерцающей пасти монстра-осциллографа.

В итоге тягостных раздумий, совершенно оборзев от навязанного ему квазимыслительного процесса, Николаша – надо полагать, что исключительно в знак протеста против тогдашних физфаковских порядков – рванул через уссурийскую тайгу в направлении границы, откуда и был успешно препровождён в ближайшее СИЗО. Следующий период его замысловатой жизни до сих пор остаётся покрыт непроницаемым мраком неизвестности, хотя мало кто сомневается, что в тюряге его таки удалось сделать «петушком». И если бы не вмешательство влиятельных родителей, всё могло бы закончиться ещё более прискорбно.

Восстановление подорванного здоровья заняло на удивление мало времени – злые языки потом утверждали, что к случившемуся с ним на нарах Николаша был вполне морально подготовлен предшествующей практикой интимного общения. Ну так что же, каждому своё! Вот и Николаша наконец-то сделал окончательно свой выбор – возможно, это решение ему подсказали воспоминания о блуждании по тайге. Рюкзак, палатка, дым догорающего костра, семиструнная гитара и очаровательные смуглые «туземки» – что ещё надо, чтобы стать счастливым? Летом того же года он был зачислен на третий курс другого института, без особой натуги переквалифицировавшись из недоучившегося физика в будущего специалиста по морской фауне, и тут же оказался в экспедиции на Чёрном море. Аромат вечнозелёной растительности и ощущение внезапно обретённой свободы так опьянили его, что первая же смазливая «туземка» прибрала его к рукам с лёгкость необыкновенной. Была Тамара в полном согласии с юными летами – стройна, очаровательно наивна в том, что касалось квантовой механики и вообще сколько-нибудь сложных для девичьего понимания проблем. Однако её скромных способностей и типично провинциального образования вполне хватило, чтобы уже осенью поселиться с новоиспечённым мужем в уютной однокомнатной квартирке на юго-западе Москвы.

В этой самой квартирке мы и сидели теперь, а накануне днём познакомились где-то между Манежем и Смоленской площадью. Я был тогда уже изрядно навеселе, то есть душа воспарила над землёй, мозг все ещё способен был просчитывать варианты, а тело приобрело ярко выраженное состоянии вседозволенности, когда любая напасть оказывается нипочём и невозможно даже представить себе, что ещё остались на свете непреодолимые для него преграды.

Николаша, как обычно, пропадал где-то в экспедиции на заморских островах, а потому свояченица с нерусским именем Кларисса опекала Тому, как могла, то есть в меру своих скромных сил и почти неограниченных физиологических возможностей. И хотя от слов давно пора было переходить к делу, я вынужден был ублажать Клариссу, поскольку только от неё теперь зависело, кому достанется разыгрываемый приз в лице желанной Томочки. И только когда под тяжестью выпитого голова свояченицы глухо стукнула по поверхности стола, едва разминувшись с остатками гусиного паштета на тарелке, моё сверх всякой меры сдерживаемое нетерпение получило необходимое развитие, то есть, меня буквально прорвало и я, по пояс высунувшись из окна, что было мочи возопил на всю округу: «Продано!». И тут же, немедля принялся раздевать Тамару, ну а Тамара, само собой, принялась раздевать меня:

– Ах, ну скорей же! – это не я, это она…

Известно, что люди, особенно те из нас, что склонны к угрызениям совести, нередко в попытках разобраться, что к чему, прибегают к самоанализу, иначе говоря, к занудному самокопанию, рассчитывая в результате долгих поисков и умозрительных попыток построения неких психологических конструкций прийти к успокоительному для себя итогу. Примерно так же делаю и я – стою обычно перед зеркалом и разглядываю свой… пупок, до рези в глазах напрягая зрение:

– Ну что, прелестный, несравненный, дорогой ты мой пупок, чем на этот раз ты не доволен и что такое я должен предпринять, чтобы поднять твоё, увы, совсем не радостное настроение? Чем усладить твою когда-то нежно-розовую плоть, теперь уже еле просматриваемую сквозь многолетние мышечные наслоения?

– Да ладно тебе, – отвечает мне пупок, – всё как-нибудь обойдётся, всё сладится, время залечивает любые раны, многое ещё можно поправить, даже если иногда кажется, что потерянное вернуть уже нельзя. Было бы желание!

Ну, что касается желания, то этого добра у меня невпроворот, мог бы и поделиться с кем-нибудь, если б только была для этого практическая возможность. Иногда вроде и не хочется ничего, но словно кто-то подсказывает – надо, надо, надо! И вот, отбросив сомнения, зажмурившись, чтоб ненароком не передумать, я снова ныряю в бездонный омут тамариной постели…

Кстати, сдаётся мне, что сомнения есть ни что иное, как результат чрезмерно развитого здравомыслия. А что такое здравый смысл? На мой взгляд, это что-то вроде облака у горизонта. Облака, которое меняет цвет в зависимости от погоды, особенностей местного климата и уж тем более от времени текущих суток. Более того, бывает так, что выглянешь в окно – улицы широки и не спешат, и необыкновенно чётки мягкие, словно бы нарисованные кем-то тени, и путь твоих мыслей лежит туда, где рождаются, растут и лопаются ажурно-розовые пузыри заката… А назавтра вдруг налетит холодный ветер, пригонит облака и что тогда останется от этих, вчера ещё таких многозначительных, таких глубокомысленных раздумий? Капли росы на изумрудно-малахитовой траве и больше ничего. Впрочем, не исключено, что где-то мои мысли выпадут живительным дождём, ну, это кому как повезёт или покажется… Нет, ну ей-богу, ещё чуть-чуть и я начну жалеть о том, что в юности так и не решился стать поэтом. Да ладно уж…

А утром я проснулся и первым делом, как обычно, направился на кухню с намерением заварить себе крепкого чайку – я пива в качестве «опохмелки» с некоторых пор не перевариваю. Спиной ко мне стояла женщина в трикотажных, застиранных трусах, в линялой майке и неторопливо мыла грязную посуду, оставшуюся после вчерашнего застолья. Пахло недоеденным винегретом, смешанным с вонью прокисшего за ночь табака в тарелках, которые мы использовали как пепельницы. Совершенно невозможно было представить себе, что накануне я лежал с этой женщиной в одной постели, бухой и тёпленький после изрядной доли выпитого коньяка… Она сопела и охала, и время от времени спрашивала: «Ну как, тебе уже хорошо?» Нет, в самом деле, именно так и спрашивала! Только чем же я мог с ней этой ночью заниматься? Разве что кроссворды разгадывать или обсуждать виды на грядущий урожай. Я представил себе, как держу в ладонях её неразделимо слившуюся с животом слегка припухлую грудь с двумя крохотными пупырышками-сосками, как поглаживаю её набитую жировыми отложениями не первой свежести подушку-попу. Ну не было же этого! Просто потому, что не могло быть никогда! Вот с той девчонкой с фотографии на черноморском берегу двадцатилетней давности – могло, вполне могло быть, но не с этой!

Я уже готов был прилюдно расписаться в собственном половом бессилии, лишь бы не признавать столь очевидный факт грехопадения. Но только и смог невнятно вымолвить: «Я сейчас…», будто только что вспомнил о каком-то крайне неотложном деле и, прихватив по дороге малиновый пиджак, устремился прочь из дома, что называется – подальше от того самого греха …

Надо сказать, что поначалу я и впрямь перепугался не на шутку – ведь из-за этих затянувшихся изрядно за полночь блудливых шашней можно и работу потерять. Будет сидеть теперь в крохотной каморке у входа в ночной клуб какой-нибудь отставной служака, и цепким, намётанным глазом цепного пса, заработавшего себе геморрой в должности начальника над лагерной зоной, оглядывать входящих посетителей, мысленно ощупывая самые интимные места у дам и шаря по карманам их вальяжных покровителей. Но нет, сегодня очень кстати выдался тот редкий случай, когда у вашего покорного слуги самый что ни на есть законный выходной, как накануне любезно сообщило мне начальство. А какие у него были на то соображения, нам знать, понятное дело, совершенно ни к чему. Не ясно только, они ещё кому-нибудь такие каникулы устроили или только мне, родимому? От этого зависело, как мне их за это целовать – взазос или ограничиться воздушным поцелуем. Впрочем, это я опять шучу…

Когда-то слышал, что у физиков очень популярен метод последовательных приближений. В первом приближении вы видите некий заинтересовавший вас предмет или явление. Во втором – начинаете понемногу различать его детали. В третьем, при наличии подходящей методики и инструментов проникаете в его внутреннюю суть. Ну а в четвёртом приближении, разобравшись наконец-то, что к чему, убеждаетесь, что всё не так, как вам казалось поначалу – бездарно, не красиво и не обязательно… Вот и в обыденной жизни случается так, что несмотря на то, что оказываешься дважды разведён, даже такой бесценный опыт от повторения ошибок нисколько не спасает. И чёрт меня дёрнул связаться с этой дурой Томочкой!

Обычно женщины прощали мне ничем вроде бы не спровоцированное расставание. Ну что поделаешь? Бывает так, что не сложилось, не сбылось, заботливая её подруга не сумела убедить, что вот оно, счастье, чуть ли не под ногами у тебя валяется, чего ж ты не берёшь?.. Ха! Не мог же я ответить – извините, не досуг, мол, нагибаться. Просто уходил, не слушая упрёков, не оглядываясь. И только затылком чувствовал на себе печальный взгляд недавно ещё столь милого и желанного, волнующего воображение существа. И куда всё подевалось? Если б только знать заранее, что Томочка не прощает никогда и ничего!

Глава 8

Бритоголовая

В полном интеллектуальном изнеможении сижу на скамейке у пруда и покуриваю «голуазку» в надежде, что никакая мысль мне в голову не явится, ну хотя бы в ближайшие полчаса. Я в этакое пекло, то есть при такой погоде, гожусь разве что на то, чтобы меня намазали на бутерброд. Да и тот явно в глотку не полезет…

Признаться, всё чаще подумываю о том, чтобы оставить нынешнее своё занятие и жить на скромный «пенсион». Хоть я и не из робкого десятка, но столь радикальное изменение привычных жизненных обстоятельств потребует не только смелости. Надо прежде всего свыкнуться мысленно с тем, что должно произойти, как это будет в материальной сфере обозначено, а вот уже потом… В конце концов, нельзя же, по сути дела, ни с того и ни с сего принимать воистину судьбоносное решение. Тем более что в своих пристрастиях, как вы могли прежде убедиться, я весьма непостоянен, а потому любое новое занятие, которому предпочту нынешний служебный пост, навряд ли сможет меня увлечь, как принято у нас говорить, на длительную перспективу. Так что, пожалуй, покручусь, помыкаюсь здесь ещё чуток, а там и видно будет. Всё бы ничего, да только не даёт покоя странная, навязчивая мысль, возникающая в самый, казалось бы, неподходящий момент, когда требуется повышенная концентрация воли и внимания. Верно ли, что, выбрав себе однажды сферу деятельности, ты оказываешься к ней привязан, как мул к повозке, и везёшь неведомую тебе поклажу вопреки всему? Каюсь, но я до сих пор так и не понял смысла этой фразы, словно бы не сам её придумал, а кто-то неведомый, попросту насмешливый и даже очень злой нарочно мне её подбросил. Знать бы – для чего? Сам чёрт не разберёт, откуда возникают эти каверзные, на первый взгляд невинные вопросы.

Вот вы скажите мне, может ли посредственность создать шедевр? Хотя бы в виде исключения, ну, предположим, один единственный раз в жизни? К примеру, некто, который и кисти-то прежде не держал в руках, изобразит маслом на холсте что-то, сравнимое с «Джокондой» Леонардо. Горлопан, которому к тому же слон на ухо наступил, соорудит симфонию «си-бемоль-мажор» для голоса с оркестром. Зануда-графоман получит литературную премию, описав унылые похождения интеллигентного бомжа, а потомственный урод, у которого давно уже, что называется, морда кирпича просит, произведёт на свет красавицу, которую, как ни старайся, но ни пером описать, ни…. Ну, словом, возможно ли, чтобы со мной случилась вдруг подобная невероятность? Эта самая мысль уже не первый день лишает меня послеобеденного сна, так что всего только и остаётся какая-то зыбкая, беспокойная дремота.