Текст книги "Покаянные сны Михаила Афанасьевича"

Автор книги: Владимир Колганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

10

Удивительное дело, можно подумать, что сон – это приговор. Но что тут возразишь, если стоит лишь закрыть глаза, как перед мысленным взором возникает Кира. Кира, сидящая у открытого окна, смотрящая с тоскою вдаль – туда, где чудится ей старая Москва, Пречистенка, Обухов переулок… и я. Ну конечно, я! Как может быть иначе? Вот ведь и князь это однозначно подтверждает.

О господи! Как хочется ее утешить! Сказать, что я по-прежнему люблю… Что, несмотря на все старания докторов, забыть ее не могу, какие бы ни прилагал усилия. Боль стихла, однако шрам остался на всю жизнь. И ничего, ну ничегошеньки мне с этим не поделать…

Ах, как хотелось бы снова Киру повидать! Все бы отдал, не пожалел бы даже своего романа. Только бы посмотреть на нее, сказать, что виноват… Но в чем?

– В том, что рога наставил князю.

Это еще кто? Видимо, почудилось. Чего только с похмелья не бывает? На то и сон…

– Нет уж, так просто не отвертишься!

Неужто снова князь? Да, узнаю по голосу – князь, он самый, собственной персоной.

– Чего пристал? Вроде бы все обговорили…

– Так ли?

– Так или не так, но этой мой сон. Я тебя сюда не звал.

– Я тебя тоже не приглашал в свою квартиру.

Ну до чего ж назойливый! Не то слово – пристал как банный лист!

– Ты поосторожней со словами, когда разговариваешь с титулованной особой.

– Вот еще! Как хочу, так и говорю. Тем более что нет теперь ни князей, ни привилегированных сословий. Мы все равны!

– Ха! Вот уж удивил! Кира все упрекала меня в наивности, а ты, как посмотрю, и вовсе не от мира сего. Нет, право же, чудак!

В прежние времена счел бы за честь поспорить с кем-то из сиятельных. Ну а теперь что толку? Чем он-то сможет удивить? Да я и сам все знаю…

– Ой ли?

– Тогда про Киру расскажи.

– Вон чего захотел! Нет уж, на это не надейся!

В сущности, пустой, пустопорожний разговор. Так могут болтать только нелюбимый муж и неудачливый любовник. Было бы у князя с Кирой все путем, не притащился бы в Россию из Парижа. Эй, князь! Чего тебе там не сиделось?.. Молчит. Видимо, я угадал. А если так… Если так, значит, есть еще надежда. И в самом деле, вот напечатают роман. Со временем за границей издадут, тогда и Кира прочитает… Но вместо шороха страниц слышу, как сопит над ухом князь.

– Вы так свободно вторгаетесь в мой сон… Жаль, что не Кира.

– Вот еще! И перестаньте ее так называть. Имейте уважение к титулу княгини.

– Я Киру уважаю не за титул.

– За что ж еще?

– Вам не понять.

– Так объясните!.. Сделай милость, – смеется.

Вообще-то все эти переходы с «ты» на «вы»… Ну я-то еще куда ни шло. Но князь!

– Послушайте, вы мне надоели.

– А ты возьми и донеси!

– Кляузы – это не по мне.

– Напрасно! Сообщил бы куда следует, а там, глядишь, и роман твой сразу же издали бы огромным тиражом.

– Не вижу связи, – говорю, а сам в общем-то задумался.

– Вот-вот, подумай, не спеши! – Князь еле сдерживает смех. – А что? Чем не вариант? Представь, приходишь в околоток… или как там у вас теперь… в НКВД и заявляешь, что по Москве бродит привидение, этакий фантом в обличье князя. Куда тебя после этого? Да прямиком в дурдом!

Князь оглушительно хохочет, буквально ржет, как жеребец! Как бы соседей моих не разбудил… Похоже, весело до сих пор живут сиятельные. Эх, мне бы их заботы!

– Да что ты знаешь? – Похоже, князь не на шутку возмущен. – Разве пришлось тебе жить на чужой земле? Скитаться по городам и странам? Закладывать последнее, чтобы дать образование детям? Разве видел ты тоску в глазах своей жены, лишенной родины, оторванной от подруг, которых раскидало по всему свету? – Князь перевел дух. – А приходилось просыпаться по ночам с мыслью, что жизнь прожил понапрасну? Что все, во что ты верил, теперь растоптано, разрушено и сожжено? Хоть вой от тоски, хоть бейся головой об стену…

Вот замолчал. Эй, князь! Так зачем же приходил?.. И откуда у князей такая страсть – таскаться ночью по чужим квартирам?

Вся эта мешанина из княжеских признаний и пьяных откровений Дутова с Перчаткиным могла бы оставить меня попросту без сна. Проснувшись, я ворочался в постели чуть не до самого рассвета, размышляя о судьбе писателя и строя несбыточные планы. Однако что толку, если зреет ощущение, будто все сделано не так, что уже прошло то время, когда можно что-нибудь исправить. Да, в чем-то князь был прав. Причем мы оба проиграли в этом деле. Все будто бы так, если б не одно но. Вот стал бы князь со мной говорить тогда, скажем, за год до Февраля, когда все покатилось, а затем и рухнуло? Стал бы исповедоваться, жаловаться на несчастливую судьбу? Да он бы мимо прошел, не глядя на меня, вполне довольный собой, уверенный в том, что достоин сладкой жизни, почестей и привилегий. Владелец поместий, деревенек, сын князя, внук князя… Бог знает, в каком он там колене, если верить родословной! Нет, князь, все рухнуло только для тебя. А я, даст бог, еще немного повоюю.

И вот под утро раздался телефонный звонок.

– С вами будет разговаривать Бэ Эн, – сказала трубка.

Бэ Эн… Да кто ж не знает Бориса Николаевича? Даже я… Однако с какой стати удостоился? Вроде бы писем ему не посылал…

– Мы тут с товарищами посоветовались и решили наградить тебя памятной медалью «За оборону демократии», – сообщил Бэ Эн. – Было предложение памятник тебе воздвигнуть у служебного подъезда… ну, там, где еще танк стоял… однако обслуга воспротивилась. Ему, говорят, такая честь, а нам по два раза в день на эту рожу пялиться. Так что не обессудь, чем богаты, как говорится, тем и рады.

Я сразу же представил Белый дом, вспомнил про то, как стоял под моросящим дождем. И баррикаду припомнил, и могучий танк… Но он-то откуда это знает?

– Да я что ж, я тоже рад, – промычал в ответ. – Только нельзя ли медаль заменить на что-нибудь пристойное?

– Это как же так? – опешил Бэ Эн. – Нешто я тебе на грудь красный фонарь повесить предлагаю?

– Ой, что вы, Борис Николаевич! У меня к медалям очень трепетное отношение…

– Ну так бери, если дают.

– Да я бы взял, но тут, понимаете, вот какое дело. – С трудом собравшись с мыслями после вчерашней пьянки, даже на время позабыв, что монархист, я осторожно высказал сомнение: – Демократия – это хорошо. Я даже очень рад, что отстояли. Вот только не могли бы вы призвать к ответу оглоедов из демократического… тьфу, заговариваюсь… из драматического театра. Там моя пьеса с августа лежит, причем безо всякого движения.

– Что за пьеса-то? – В трубке засмеялись. – Случаем, не про меня?

– Если есть такая насущная потребность, я напишу! – честно заявляю.

– Ладно, тогда вместо медали отправлю-ка я тебя в командировку на Урал. Года тебе на эту пьеску хватит?

– Тогда уж лучше медаль. – Я представил себе качество снабжения в каком-нибудь забубенном Златоусте, и мне отчаянно захотелось поработать… но только бы в Москве.

– Медаль так медаль, – с некоторым сожалением пробурчала трубка. – Ладно, пьесу мы другому автору поручим. Так что, будут другие пожелания?

– Не знаю, как сказать, – замялся я, с трудом подбирая нужные слова. – Мало того что театр… Тут вот еще… тут в журнале меня и вовсе задолбали. Мóчи нет дольше такое отношение терпеть.

– Это как же так! – взревела трубка. – Разве можно над заслуженными демократами издеваться? Нет, погоди, мы с ними разберемся. Ты только фамилию скажи.

– Как его… Чичиков… Чичерин… Ах да! Перчаткин есть такой. Вежливый господин, однако редкостная сволочь! Если приглядеться, оказывается, жулик еще тот! Да и вся их мерзкая компания… – Тут я припомнил отощавший кошелек. – Лицемеры, бездари и оголтелые мздоимцы!

– Я сам лицемерить не люблю, а другим и вовсе не советую, – не на шутку рассердилась трубка. – Ты погоди. Я сейчас Лаврентию скажу…

– Ой, вот только этого не надо! – Я уже пожалел о сказанных словах. – А нельзя ли как-нибудь иначе?

– Да ты пойми, садовая голова, у нас спокон веку эдак принято. Если, к примеру, ты чем власти не угодил – или на кол, или в штрафные роты.

– Как же так? Вы же у нас вроде либерал…

– Это кто тебе такую глупость сказал? – обиделась трубка.

– Сказывали…

– Фамилии назови!

– Ну вот опять… Вы их на кол, а меня потом совесть будет мучить.

– Откуда тебе знать? Может, я их министрами назначу… – Слышно было, как в трубке кто-то громко хохотал, а потом послышался знакомый бас: – Ладно, с Перчаткиным и компанией я разберусь. Ну а ты пиши, ежели что. Это если памятник себе захочешь. Только место заранее подбери, с народом согласуй, чтобы все было по понятиям.

Как же, согласуешь с ними. Да кому я нужен? Тут в трубке звякнуло, затем женский голос сказал:

– С вас семьдесят пять долларов за международный разговор.

– Как это так? – только и смог произнести.

– Все строго по тарифу, – разъяснила трубка.

– Да разве я не с Белым домом говорил?

– Именно так. Вам звонили из Вашингтона, округ Колумбия, Ю-Эс-Эй.

– Вот оказывается что… – К такому повороту я оказался не готов. Впрочем, кое-что у меня в загашнике все же оставалось. – А почему ж тогда вы требуете, чтобы я платил?

– Разговор за счет вызываемого был заказан.

Совсем, что ли, обеднели эти штатники?

Так и не разобравшись в том, кто имел наглость так мерзко подшутить, я с предельной ясностью понял лишь одно – публикации своих сочинений мне в ближайшее время не дождаться. С тем и заснул. Хотя какой уж сон после такого издевательства?

* * *

Только успел прилечь, как снова подняли с постели. На этот раз колотили сапогами в дверь. Вместе с сапогами пришла бумага весьма неожиданного содержания. Я бы не удивился, если бы опять из Вашингтона. Но нет, бланк с реквизитами Пресненского районного суда, притом с исходящим от семи ноль-ноль сегодняшнего дня, точнее, утра. Когда только успели? Мне бы с такой скоростью писать.

И вот, превозмогая головную боль, читаю:

«Милостивый государь! Извещаем Вас, что состоялось заседание суда по Вашей жалобе на решение по вопросу публикации Вашего романа. Председательствовал М. Дутов; докладывал дело К. Перчаткин; интересы жалобщика представлял член коллегии адвокатов Ф.О. Шустер.

В ответ на Вашу жалобу докладчик обнародовал встречный иск о взыскании с Вас одной тысячи долларов за напрасно потраченное им время на чтение романа. Суд рассмотрел иск и принял решение в пользу истца, присудив Вас к уплате указанной суммы. На это решение Ф.О. Шустер принес суду кассационную жалобу, находя, что при постановлении оного нарушены как закон, так и форма и обряды судопроизводства, поскольку документально подтвержденный хронометраж времени, затраченного г. Перчаткиным на чтение романа, к делу не приложен.

Выслушав мнение адвоката, суд постановил, что требования о возмещении ущерба со стороны г. Перчаткина не могут служить основанием для запрета на публикацию романа.

К сему прилагается проект договора с издательством на публикацию Вашего романа. Само собой разумеется, что договор вступает в силу после подписания его обеими сторонами и выплаты Вами долга г. Перчаткину. Иметь дело с недобросовестным автором наше издательство не желает».

Далее следовали подписи, гербовая печать. Был приложен и договор на двадцати пяти страницах.

Если бы не похмелье и не звенело после вчерашнего в ушах, я бы, наверное, лег спать, догадавшись, что это снова чья-то злая шутка. Злая и притом совершенно неуместная! Но как после этого заснешь? Только что двух придурков напоил, а тут им тысячу баксов выложи из своего кармана!

Вот прочитал договор. Господи! Да тут и вовсе неописуемый облом. По некоторым пунктам вроде бы просто отвечать – к примеру, не был, не имею, не состоял, в списках стукачей не значился… Но вот ведь требуют указать, за какую партию голосовал на выборах. Да я ни про какие выборы даже не слыхал!

За что же мне издевательство такое? Чем провинился? Перед кем? То, видишь ли, ночью с постели поднимают, а то звонки за мой счет раздаются по утрам.

И вот, сидя на кровати, до полудня пил кефир и перечитывал полученное мной послание. Надо же было как-то разобраться. Кто такой этот Шустер? Когда я успел его нанять? И не потребует ли он гонорар за то, что защищал меня в суде от посягательств двух уродов? А как еще их после этого назвать? В итоге понял только то, что объяснений следует искать в издательстве…

Осенний день встретил меня неприветливо и зло. Стараясь не глядеть по сторонам, я кое-как добрался по указанному в договоре адресу. Лифт не работал. Пешком поднялся на седьмой этаж. По дороге три раза думал повернуть назад, поскольку все равно ведь облапошат, надуют, обыграют…

В дальнем углу сумрачного и бесконечного коридора, на обшарпанной двери со свежими следами от чьих-то каблуков значилось: «Бюро претензий». Стену подле двери подпирал скучающего вида мужичок. Спрашиваю:

– Вы тут будете последний?

– Если бы! Тут у меня, изволите ли видеть, список есть. Если запишетесь, будете иметь номер… две тысячи триста шестьдесят один.

– Вот те раз! – Я недоумеваю. – Это когда же очередь-то подойдет?

Мужичок, прикрыв ладошкой гнилые зубы, захихикал:

– Да как раз к тому времени, когда напишешь новый роман.

– Неужели нет никакой другой возможности?

– А это зависит…

– Сколько?

– Пять баксов.

Вот ведь обираловка, подумал я. Но вслух ничего не сказал, достал бумажник и отсчитал требуемую сумму. Тут же гаркнуло из-за двери:

– Следующий!

И я вошел.

В маленькой комнате – письменный стол, стул и крохотный табурет для посетителей. На стене мужик то ли в рясе, то ли в армейской шинели, в полный рост. Приглядевшись повнимательнее, узнаю первопечатника Ивана Федорова. Под памятником, то есть под этим мужиком, красочный календарь на сентябрь месяц. А под календарем расположилась дама крохотного роста с тусклым, давно не целованным лицом.

Первое, на что обращал внимание каждый посетитель, – это была ее прическа. Волосы дамы стояли торчком, как неизбежное следствие скандала, возникшего между ней и парикмахером. Судя по всему, взгляды по вопросу оформления этой головы кардинально разошлись, а потому левая ее сторона окрашена была ярко-красным, правой же соответствовал ядовито-зеленый колер. Стрижка а-ля бобрик или полубокс также не была своевременно закончена. Не нужно было очень уж напрягать свои мозги, чтобы догадаться – злости у дамы после всех этих перипетий с прической хоть отбавляй, ну а повод для того, чтобы облаять посетителя, всегда найдется.

– Что там бурчите, гражданин? – Вижу, что даме невтерпеж.

– Я, собственно…

– Понятно. На какой срок вам задержали выплату? – что-то пишет.

– Как это… да за что же мне платить?

– Вам, гражданин, не нужен гонорар? – Вижу удивленный взгляд сквозь стекла роговых очков.

– Да, собственно…

– Заладил… Собственно, не собственно…

– Ничего я не заладил.

– А ну-ка, прекратить скандал! – И кулачком эдак легонько по столу.

– Я не скандалю, – спокойно возразил я.

– Не на базаре, гражданин, и не в ток-шоу! Издеваться над собой я никому не дам! – Вижу, что на глазах у дамы появились слезы, а пухлые щечки становились ярче левой половины головы, там, где еще сохранились кое-какие остатки шевелюры…

Признаюсь, даму стало жалко. Вот так, бывает, пожалеешь приблудного кота. Однако поживет он дома у тебя с неделю, так хоть на стенку лезь. Ну вот и тут… Жалко. Жалко, не то слово! А как подумаю, что предстоит потом… готов отказаться от мысли об опубликовании романа. Ну разве все ж таки попробовать…

– Мадам! Если бы я мог…

– Что?!

На меня смотрят огромные, расширенные окулярами глаза. Смотрят с такой надеждой, с такой потаенною тоской, что думаешь только о том, как бы и куда от них сбежать, затеряться в переулках, спрятаться среди прохожих. Минута промедления здесь может привести к самым огорчительным последствиям. Неосторожное движение даст повод подозревать меня бог знает в чем. Потупленный взгляд вызовет волну страстей, которые сильнее самого страшного цунами… Вот так Маргарита Карловна стягивала с моих плеч пиджак.

По счастью, раздумья над вариантами ответа и неизбежными последствиями оказались очень кстати. Пауза благополучно затянулась, и недостриженная дама успела образумиться, что называется, прийти в себя. Только заморгала ресницами, прогоняя слезы, и с едва заметным укором посмотрела на меня:

– Так, гражданин… Пройдемте… – Дама нетерпеливо машет рукой.

– Может, вы мне объясните?

– Я не обязана ничего вам объяснять.

– Но вот решение народного суда…

– Народный суд, гражданин, это не у нас. Мы полагаемся только на суд нашего читателя.

Я так и не понял: а читатель тут при чем? Он-то откуда смог узнать про мой роман? Разве что стырил рукопись и теперь она ходит по рукам. Страшно подумать, чем все это закончится! Стоит только представить, что на полке в магазине… под другой фамилией… Нет, я этого не переживу!

Весь в холодном поту, еле выбрался на улицу. Стою, зажмурив глаза, и думаю: вот если бы сейчас толкнули под трамвай, я бы, наверное, даже не противился… А все потому, что никому нет дела до меня, никто не скажет доброго слова, не подаст руки, не выделит талон на продуктовый дефицит и не оформит подписку на собрание еще не написанных мной сочинений…

И вдруг слышу:

– Не все так безнадежно, как вы думаете.

Голос этот возник у меня за спиной на переходе через Садовую, когда нескончаемый поток машин обтекал меня справа и точно такая же лавина накатывала с противоположной стороны. Казалось, что это карусель, что едут все по замкнутому кругу, словно бы желая подразнить меня, а то и довести до белого каления.

– Позвольте представиться: Сверчинский Аметист Григорьевич, – продолжил приятный баритон. – Заранее извиняюсь за вторжение, так сказать, в сферу ваших интересов. Но тут прошел слух, что у вас большие неприятности. Как бы это помягче сказать… кое-какие проблемы с публикацией поэмы.

– Стихов с рождения не писал, – парировал я в пустоту и сплюнул.

– Ну так еще напишете. Что-нибудь этакое, вроде «Мертвых душ», – уверенно возразил тот, что представился Сверчинским.

– Вам-то что с того?

– А вот, хотелось бы помочь талантливому человеку.

Тут наконец-то из-за спины появился некто с заросшим двухдневной щетиною лицом, на котором совершенно неуместно смотрелись растянутый в улыбке рот и крохотные глазки, выражавшие надежду и смирение.

– Так вы издатель, что ли? – Я покосился на его потрепанный портфель, стоптанные туфли и видавший виды пиджачок с кожаными нашлепками, чтоб не протирался на локтях.

– Скорее вечный посредник в деликатных делах, что-то вроде квартирного маклера или литературного, если позволите, агента. – И, заглянув в мои глаза, поспешно пояснил: – Вы не пугайтесь, я много не возьму. У нас по-божески, только вот деньги надо бы вперед, а то, знаете ли, предстоят немалые расходы.

– Как-то все странно это, – пробормотал я. – Такие дела не устраивают с первым встречным, да еще прямо посреди Садового кольца.

– Да кто же вас не знает? – вскричал небритый. – Давеча скандалили в Бюро претензий?

– Это не я…

– Ну вот! А говорили, что поэты у нас тихие, забитые, – чему-то обрадовался агент. – Но если требуются рекомендации, пожалуйста… у меня этого добра навалом. – И, сунув руку в карман, вытащил пачку мятых бумажек и стал размахивать ими перед моим лицом. – Кстати, не желаете грамоту о наличии голубых кровей?

– То есть? – Честно признаюсь, ничего не понял.

– Ну как же! Графское происхождение и все такое. Вас бы устроил титул князя Синебрюхова? Или предпочитаете с приставкой «фон»?

Несмотря на то что дворянство когда-то было для меня весьма болезненной проблемой, что-то мне подсказывало – не торопись! Глядя на эту потную, небритую физиономию, я понял вдруг, что меня пытаются «обуть», то есть самым натуральным образом использовать как дойную корову. Тут, наконец, загорелся нужным цветом светофор, я двинулся вперед, однако мнимый агент не отставал.

– Слушайте! Что вы ко мне пристали? Ищите в другом месте дураков.

– Напрасно вы так. Я к вам от чистого сердца. – Посредник вроде бы обиделся. – Да мог ли я поступить иначе, видя такие страдания на лице…

– Какие страдания? На каком еще лице? Да с чего вы взяли?

– А вот пойдемте-ка сюда. – Маклер мертвой хваткой вцепился в мой рукав и потащил к витрине ближайшего бутика. – Теперь смотрите на себя.

Я посмотрел в витрину. Оттуда на меня глянуло совершенно чужое мне, изможденное лицо с огромными мешками под глазами. Рано постаревший человек, у которого на лбу словно бы огненными буквами сверкала надпись: НЕУДАЧНИК!

– Это не я, – только и смог вымолвить.

В следующий момент за витринным стеклом появилась сердитая, если не сказать, зверского обличья рожа и стала на меня орать, весьма выразительно размахивая здоровенным кулаком. Из всего сказанного я понял только несколько матерных слов да еще слезную просьбу убраться подобру-поздорову. Надо полагать, моя внешность резко контрастировала с выставленным на витрине товаром, отпугивая потенциальных покупателей. Нет уж, пугало – эта работа совсем не для меня.

Вняв просьбе взволнованного коммерсанта, я отошел от витрины. И только тогда заметил, что исчезла и мерзкая рожа в витрине, и небритый маклер, а вместе с ним кое-какая мелочь из моего кармана и ремешок от часов. Понятно, что часы не могли существовать без ремешка, так что и они вместе с ним исчезли. Я оглянулся по сторонам и понял, что вот опять остаюсь совсем один…