Текст книги "Чёрный всадник (СИ)"
Автор книги: Владимир Мисечко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]
Мисечко Владимир Александрович
Чёрный всадник
Чёрный всадник.
Глава – 1.
Скрипя по разбитой дороге (её и дорогой было трудно назвать: просто две наезженные колеи), двигалась телега. Не подгоняя и понукая лошадь, на ней сидел старик, держась за вожжи, словно боясь свалиться. Уже больше трёх часов они тащились, поэтому странному и причудливому лесу.
Прожив не один десяток лет (а кто их считает-то – идут себе, да идут) и, попутешествовав по миру, дед нигде не видел такого леса. Деревья, что вплотную подступают к дороге, выглядели странно. Одни были закручены в спираль, а другие изогнуты так, что на них было больно смотреть. А третьи до самой вершины были без веток, словно их нарочно спилили, оставив только макушку.
"Что за странное место? – думал, крепко держась за вожжи, старик, – и, причудливый лес! Такого странного леса я нигде не видел, хоть и побывал всюду. Всю Московию исходил вдоль и поперёк, да и за границу пришлось заглядывать. А такое чудо вижу впервые. Что за чудовище так погнул их... А, может, что-то ужасное произошло здесь, раз так покорёжило деревья – надо бы быстрее проехать это место".
Старик встрепенулся, словно ото сна и подстегнул лошадь, но та, как тихо брела, опустив морду, так и не прибавила шагу.
– Но, милая, но, – прикрикнул на неё дед. Но всё было напрасно, лошадь, словно его не слышала, – Что за чертовщина здесь происходит?
Взмахнув кнутом, он щёлкнул им в воздухе, чтобы расшевелить старую клячу. Но та даже не пошевелила ушами, продолжая медленно переступать ногами. Плюнув на все свои попытки, чтобы лошадь прибавила шагу, старик опустил кнут и притих, словно задремал. Но всё время был начеку и поглядывал по сторонам.
День подходил к концу, стало быстро темнеть, а конца и края этому лесу не было и в помине. Солнце, и так не видимое из-за верхушек высоких деревьев, вообще скрылось за горизонтом, как говорится, «ушло на покой». А луна так и не появилась, хотя небо было безоблачное.
– Что за странности сегодня происходят? – крутя головой в разные стороны, произнёс дед, – То причудливый лес, по которому я так долго еду и которому не видно конца, то луна, не появляющаяся в небе. Хотя, если пораскинуть мозгами, она должна быть. Время безлуния ещё не пришло. Чудеса какие-то происходят, а мне это сейчас не нужно. Добраться бы быстрей до обитаемых мест, а там хоть чёрт пускай куролесит, приплясывая на костях и попивая кровь из черепа.
Но впереди по-прежнему был странный лес и надвигающаяся на него темнота.
Через две версты лошадь, телегу и крепко вцепившегося в вожжи деда полностью поглотила темнота.
"Что делать? – стал размышлять старик, – Заночевать здесь или ехать дальше... А как ехать, ничего же не видно! Ещё заплутаешь да сгинешь здесь не за спасибо, а дикие звери растащат по всему лесу обглоданные косточки".
Но его размышления прервал страшный пронзительный крик, донёсшийся до ушей деда. Крик был такой громкий и жуткий, что лошадь, испугавшись, понеслась, задрав трубой свой облезший хвост. Да так быстро, что старик от неожиданности чуть не свалился. Через некоторое время крик вновь повторился, разносясь по всему лесу. Он исходил отовсюду, охватывая всё кругом, словно сам старик его и издавал. Вытаращенные глаза, помутневшие от прожитых лет, зыркали по сторонам, но кругом была темнота. Зубы от страха стучали так громко, словно волк щёлкал своей пастью перед нападением на добычу, а седые волосы встали дыбом и торчали в разные стороны. Увидев в таком состоянии себя в зеркало, можно от шока лишиться чувств. Но кругом не было никого, так что наблюдать такую картину было некому.
Старая лошадь, не разбирая дороги – откуда взялась только прыть, – неслась, будто подстёгнутая кнутом. Старик, подскакивая на канавах, бухнулся в телегу и вцепился в неё мёртвой хваткой, стараясь не вылететь. Уткнувшееся в сено лицо было белее простыни. Сердце стучало так сильно, что готово было выскочить из его груди. От ужасного крика кровь словно остановилась и застыла, а из штанов повеяло естественным человеческим ароматом. Не поднимая головы и не опуская рук, старик стал креститься, бурчал молитву, прося помощи у всех богов, которых смог вспомнить. Но все нужные слова вылетели из головы, так что старик бурчал то, что приходило ему в голову, повторяясь через каждую секунду.
В третий раз разнёсся по всему лесу жуткий, разрывающий душу крик, словно кого-то убивали или пытали, и вдруг наступила гробовая тишина. Лошадь резко остановилась. Но старик продолжал тихо лежать, распространяя вокруг себя вонь. Не открывая глаз, он, дыша через раз, словно боялся захлебнуться воздухом. Прошла минута, потом ещё пять, а лошадь тихо стояла, не двигаясь с места, словно приросла копытами к земле.
Прислушавшись и ничего не услышав, старик медленно поднял голову и открыл один глаз, а потом и другой. Кругом по-прежнему было темно, хоть выколи глаза. Полежав пять минут, он поднялся на ноги и разглядел впереди, по дороге, свет. Лёжа в телеге и не поднимая головы, его не было видно из-за спины лошади. Приглядевшись, он увидел в нескольких саженях, впереди, небольшой домик у дороги, а в крохотном оконце тусклый свет, но в темноте безлунной ночи он был словно маяк, указывающий морякам дорогу к суше.
"Куда это меня занесло? – слезая с телеги, удивился старик, – Но если в домике горит свет, значит, там кто-то живой. А это значит, меня пустят переночевать, не выгонят же они путника в ночь..."
Беря лошадь под уздцы, он подвёл её к небольшому, рядом с домиком, сараю, который словно врос от старости в землю и подкосился. Привязав за торчавшую скобу и бросив ей из телеги охапку сена, он пошёл к дому. Постучав в дверь, старик стал ждать, когда ему ответят. Но на тихий стук ему никто не ответил, и тогда дед стукнул посильней, да так, что чуть не вышиб дышавшую на ладан дверь.
– Да слышу я, слышу, – раздался из-за перекосившейся двери чей-то голос. Мужской он был или женский, старик разобрать не мог, да того он был глухим и не чётким, словно доносился из могилы. Старика от этого голоса даже кинуло в дрожь, хоть и был он не робкого десятка, – шляются здесь по ночам, к кому не попадя, беспокоят мою старость.
Дверь со скрипом открылась, резанувшая старика своим скрежетом по ушам, и в дверном проёме появился сгорбленный силуэт старухи. Теперь-то он понял, чей голос он слышал из-за двери. Длинные седые волосы, нечёсаными прядями закрывали пол-лица, но всё равно можно было понять, что перед ним женщина.
"Да какая к чёрту женщина?" – пронеслось в голове старика, дряхлая старуха стояла перед ним на пороге.
– Сам ты старый, трухлявый пень, – словно прочитав его мысли, прошамкала беззубым ртом старуха, – И воняешь, словно провалился в нужник. Проходи, чего застыл, словно увидел смерть свою.
Не съем я тебя, ты, наверно, жёсткий, как седло твоей клячи, что стоит у сарая, и не вкусный, – после секундной паузы добавила старая карга. Старик так и застыл в дверях с выпученными глазами, услышав такое из уст старухи.
Развернувшись, да так, что с её тряпья посыпалась пыль, она поковыляла в дом. Чихнув от попавшей в нос пыли, старик пришёл в себя и, не раздумывая, юркнул (если можно было так сказать) за ней, притворив за собой дверь. По спине у деда вновь заскреблись от пронзительного скрипа мурашки и зашевелились волосы на голове.
– Проходи, милок, к свету, – не оборачиваясь, произнесла старуха, – нечего топтаться на пороге. Перекусить, ничего нет, а вот чайком угощу. Знала бы, что будут гости, приготовила бы ужин, а так не обессудь.
– Да ничего, бабушка, я привычный, – не зная чего, брякнул дед и замолчал – больше на ум ничего не шло.
– Да какая я тебе бабушка, когда сам, поди, мне ровесник, – прокаркала старуха и заулыбалась своим беззубым ртом. – Но за бабушку спасибо. Никто меня так ласково, милок, уже давно не называл. То каргой кличут, то старой ведьмой, а нет бы уважить старушку, язык не поворачивается. Да я и не обижаюсь, лишь бы не трогали и не плевали в душу, а называть это их дело. Вот доживут до моих годков, погляжу я на них...
– Давно это сколько? – решил поинтересоваться старик.
– Давно милок, давно. Я уже и счёт своим годкам потеряла. Не стой столбом, проходи к столу, – перескочила старуха с одного на другое, словно так и должно быть. – Сейчас будем пить чай, он у меня из особой травки, усталость как рукой снимет. А потом я тебе покажу, где лечь на ночь.
Через тридцать минут, попив горячего травяного чаю, дед улёгся на топчан, один-единственный в доме (видно, на нём старуха и спала), а бабка, кряхтя и охая, полезла на печь.
– Погаси свечу, – прокряхтела она с печи, – у меня их осталось немного, надо беречь. Сам видишь, как далеко я живу от цивилизации, а проезжих тут бывает мало. Все норовят кругом леса ездить, видно, боятся дикого зверя. А тут из диких зверей я, да ещё зайцы с белками.
Пришлось старику вновь подниматься и топать к столу, где стояла свеча. Задув, он на ощупь поплёлся к своему месту, куда определила его старуха. Хорошо, хоть мебели немного, а то запнулся бы и грохнулся об пол.
Пролежав с открытыми глазами некоторое время, перебирая в голове увиденное и услышанное за сегодняшний день, он задремал. Ведь за день, проведённый в телеге, кости его болели, словно по ним кто-то долбил колотушкой. Не успел старик закрыть глаза, как провалился в глубокий сон без сновидений.
Ночью старика что-то разбудило. Открыв глаза, он скорее почувствовал, чем увидел, что рядом с ним кто-то стоит и дышит.
– Кто здесь? – ещё ничего не понимая, спросил он и услышал свой же голос, как в тумане. Звук голоса терялся в пустоте, а до него доносились одни обрывки, из которых ничего нельзя было понять. Но в ответ было одно лишь сопение.
– Кто здесь? – вновь закричал дед.
Но больше ему ничего не дали сказать. Чья-то рука опустилась на его лицо и зажала рот. И только это произошло, на старика кто-то запрыгнул и, усевшись ему на груди, придавил к топчану. От этого у него перехватило дух, не вздохнуть, не выдохнуть. Да и пошевелиться он не мог, все конечности, и само тело словно парализовало.
Убрав руку, старая ведьма (когда она склонилась над его лицом, дед разглядел её) прильнула своим беззубым ртом к его открытому в крике рту и стала высасывать из него воздух вместе с душой. Так и не пошевелившись, старик продолжал лежать, хлопая глазами, пока не отдал богу душу. Скорее всего, не богу, а дьяволу в старушечьем обличии или кто там она была. Этого старик уже никогда не узнает.
Через пару минут с мёртвого старика спрыгнула не старая сгорбленная старуха с седыми растрёпанными волосами, а молодая девица с роскошной рыжей шевелюрой. Выпив жизнь старика до дна, старая ведьма превратилась в красивую девушку. Но в душе она по-прежнему оставалась старой, с чёрным, злобным сердцем, старухой. Вместе с приобретённой красотой преобразился и её покосившийся домик. Теперь вместо развалюхи рядом с лесной дорогой стоял большой новый дом.
Взмахнув роскошными рыжими волосами, ведьма засмеялась и пошла в пляс. На её громкий смех из леса донёсся жуткий, душераздирающий вой оборотня.
– Я иду к тебе, милый, – произнесла девица и выскочила в ночь.
Глава – 2.
Прошло больше ста лет, как в Чёртовом лесу (так прозвали этот странный лес местные жители) странным образом пропал человек.
Проезжая напрямик через лес (решив сократить расстояние), пропал старик. Больше года жители окрестных деревень и охотники искали его, но ни человека, ни лошади, ни даже телеги не нашли, как сквозь землю провалились, или уволок чёрт. Недаром этот лес прозвали Чёртовым.
Местные жители, ходя в лес за ягодой, грибами или заготовляя на зиму дрова, часто блуждали по нему и подолгу не могли найти обратной дороги домой, словно их кто-то кружил, водя всю дорогу по кругу. Некоторые и вовсе возвращались из него безумными, ничего не помня, и внятно ничего объяснить не могли. Память словно отшибало. Как заходили в лес, они помнили отлично, а потом провал и пустота. Сколько не пробовали их разговорить, ничего не получалось, мозг отключался, и человек впадал в беспамятство. Люди стали бояться заходить в этот лес и старались по мере возможности обходить его стороной.
"Легче сделать крюк в три раза длиннее, чем идти напрямую и сгинуть в этом проклятом лесу. В нём даже деревья не похожи сами на себя", – говорили те, которые побывали в нём и вышли нормальными.
Но время шло, менялась жизнь, менялись поколения, и люди стали забывать о странностях, творившихся в Чёртовом лесу. Уже никто и не помнил, почему его так назвали, и какая была для этого причина. Старики, которые ещё что-то помнили об этом или слышали, умерли, а молодёжь не верила во всякие сплетни и слухи. Да и в лес они не ходили: зачем, когда всё можно было купить на рынках и лавках.
***
Возвращаясь из города в село, кузнец решил сократить свой путь и проехать, через Чёртов лес. Ведь кругом было в три раза дальше, чем напрямую. Чего ему бояться, он был крепким, здоровым мужиком сорока лет, кулаком убивающий годовалого бычка. В лесу бояться ему было некого, медведей здесь отродясь никогда не было, а мелкое зверьё не помеха. Неужели он зайца или белку испугается, да и медведь встретится, кузнец и то не струсит. Вот он и решил ехать напрямую.
Дорога через лес была заросшая травой. Сколько лет он себя помнит, эта дорога никогда не зарастала молодняком, словно была заколдована. Трава росла на ней, правда, невысокая – по колено, не больше – а вот деревья никогда. Никто из местных не знал, почему оно так. А кто и знал этот секрет, давно уж помер.
"Не растут на ней деревья, – говорили мужики из окрестных деревень, – Значит, так надо. А почему, неизвестно, видно, сам чёрт так повелел. Недаром этот лес называют Чёртовым. А кто его так прозвал и почему, никто не помнит. Да и какая к лешему разница, лес он и есть лес, как его не обзови. А что в нём люди пропадают, так оно и в другом лесу можно заплутать, не только в нашем. Вот и гадай, что оно лучше, напрямик ехать или круг в несколько вёрст давать..."
Наш кузнец и не стал голову ломать, прихватил с собой бутыль самогона, немного еды и в путь, через лес. Запряг Микола (так звали кузнеца) в телегу свою лошадь и утром, только взошло солнышко, выехал из деревни. Ведь дорога длинная, до ночи надо было миновать лес. А если ехать кругом, то уйдёт два дня на дорогу, а так к утру будешь на той стороне. А повезёт, так и ближе к ночи управишься.
Засадив стакан самогонки, и закусив салом кусок ржаного хлеба, Микола перекрестился и тронулся в путь, бурча себе под нос какую-то весёлую песенку. А чего унывать, жизнь-то продолжается, хоть и не сахарная.
"Но мы привычные, – как говорил кузнец, – На молоке с хлебом проживём, и ноги не протянем. А богатство – плюнь и разотри! Вот и весь мой сказ".
Мужики сперва отговаривали его, а потом плюнули и махнули рукой. Мол, твоя жизнь, что хочешь, то и делай, а нам начхать. Кузнец только посмеивался над ними и называл их трусами.
"Сидите здесь, как в норе, боитесь носа высунуть, а в лесу полно грибов и ягод. Да и зверьё есть, не грешно и поохотиться, мясцом запастись на зиму. Трясётесь, как кролики, держа баб за юбки, да рассказываете сказки, как страшен лес. А я вот поеду через лес, – говорил он им, – и не побоюсь белок и бурундуков. А встречу медведя, угощу самогонкой и расскажу ему какую-нибудь байку из своей жизни. А, как вы знаете, я многое на своём веку повидал. Пущай косолапый посмеётся, а то одному в лесу скукота, поди".
Ближе к обеду Микола съехал с дороги на небольшую полянку и остановился, чтобы перекусить и сходить по нужде. Да и лошади отдохнуть надо, травки пощипать.
Сходив за дерево (не на дороге же портки скидывать) кузнец сел обедать, подстелив на землю тряпицу. Не на голой же земле кушать, хоть и трава кругом... Только он разместился, как небо затянуло тучами, и заморосил мелкий, противный дождик.
– Что за ...? – выругался Микола и стал быстренько складывать продукты обратно в мешок, – Утром, когда выезжал, было тепло, и светило ясно солнышко, а сейчас глянь, что творится. Как будто назло кто-то потешается. Ладно, не помру с голоду, поеду дальше.
Засадив стакан самогонки, чтобы согреть душу, он уместился на телегу.
– Но, милая, – шлёпнул он вожжами лошадь, – трогай, да пошевеливайся!
Накинув плащ, чтобы не промокнуть, он тронулся дальше в путь. Ведь не за горами и ночь подоспеет, а в лесу ночью может всякое приключится. Хоть и не робкого десятка был кузнец, но бережёного бог бережёт, а небережёного чёрт стережёт. Вот и подгонял Микола лошадь, чтоб та поторопилась.
"Отдохнём, милая, когда доедим", – утешал он её, да и сам себя.
Проехал версты три, а, может, и боле, кто их считал... Дождь то припускал сильнее, то затихал, но моросить не прекращал.
Вдруг откуда-то по лесу раздался вой, словно выла собака или волк. Лошадь испугалась и понеслась. Как ни старался кузнец её утихомирить, не получалось. Лошадь неслась, задрав хвост, не разбирая дороги. Через некоторое время, вой повторился. Прижав уши, лошадь понеслась ещё быстрее. Телега подпрыгивала на ямах и ухабах, гляди, вот-вот опрокинется или потеряет колёса.
Третий раз раздался страшный вой за спиной кузнеца. Он обернулся, чтобы посмотреть и отпустил руку, которой держался за телегу, чтобы не выпасть, но там никого не было. В этот момент лошадь сильно дернулась, словно её цапнули за ногу. На очередной кочке телегу подбросило и Миколу выбросило. Плюхнувшись со всей силы на дорогу мордой, он отключился на несколько секунд. А когда пришёл в себя и вскочил на ноги, лошадь улепётывала, задрав хвост. Он кинулся догонять её, но куда там, разве за ней угонишься... Через несколько саженей она скрылась за деревьями, а кузнец, запыхавшись, остановился.
– Ну и что теперь делать? – немного отдышавшись и крутя в разные стороны головой, произнёс он. – А ни хрена тут не поделаешь, придётся топать ножками. Лошадь, где-нибудь, всё равно, да остановится, и я её догоню. А теперь, не теряя попусту времени на охи и вздохи, надо двигать вперёд, а то скоро стемнеет. Оно и так пасмурно из-за туч, а наступит ночь, вообще ничего не будет видно. Ночью можно и с дороги сбиться, а там заплутаешь, и хана тебе. Кто тебя искать пойдёт, кому ты нужен в этой жизни... Спички-то, как назло, в мешке остались, а телега с ним туту. Так что ни костра разжечь, ни обогреться. Значит, надо двигать вперёд и побыстрей шевелить ногами. А там, гляди, и лошадку сыщу. Не могла же она далеко убежать.
Пройдя версты две, Микола так и не обнаружил убежавшую лошадь.
"То ли свернула с дороги в лес, толи убежала дальше?" – топая по дороге, размышлял кузнец.
Дождь прекратился, но кругом было сыро, и в ямах скопилась вода. Пару раз он оступился на скользкой траве и шлёпнулся прямо мордой в лужу. Выругавшись, проклиная на свете всех богов, он поднялся и, уже ступая осторожней, поплёлся дальше. Промокнув насквозь, его стало трясти от холода, даже не помогало крепкое здоровье и выпитый стакан самогона на привале.
"Да какой к чёрту привал, ни перекусить, ни отдохнуть не успел. Хорошо, хоть стакан самогонки хряпнул, и на том спасибо. А так бы уже давно околел и без сил свалился где-нибудь, под кустом. Да куда же она запропастилась?" – крутил кузнец во все стороны головой.
День подходил к концу, становясь всё темнее и темнее. Микола выбился из сил и стал уставать, с каждым шагом оступаясь и проваливаясь по колена в лужу с водой.
Пройдя ещё полверсты (уже совсем стемнело, и он шёл на ощупь), Микола увидел впереди какой-то тусклый отблеск света. Подойдя ближе, кузнец разглядел, что перед ним, у края дороги, был небольшой старый покосившийся домик, а в окошке тускло мерцал свет. Пройдя в ограду свисевшей на одной петле калитки, он подошёл к двери и тихонько постучался, чтобы не напугать хозяев.
– Есть, кто дома? – крикнул вполголоса он, – Хозяева, отзовитесь!
И только он хотел вновь постучать в хлипкую от старости дверь, как она открылась. На пороге стояла дряхлая сгорбленная старуха с длинными не расчесанными седыми волосами. Прищурив глаза (видно, плохо видела), она прошамкала беззубым ртом:
– Кто тут шатается по ночам, не даёт старым людям покоя?
– Бабушка, это я, кузнец Микола из Покровского, – заговорил он. – Пусти обогреться и малость отдохнуть, заплутал я, однако. Да и лошадь моя, как назло, сбежала. А в телеге и продукты, и спички остались. Да, как назло, ещё и дождь в дороге прихватил, промок насквозь.
– Заходи, коль так. Не оставлять же тебя на ночь во дворе, – отодвинувшись, она пропустила кузнеца в дом. – Проходи, проходи, чаем напою и у печки пущу погреться. Но на ужин не рассчитывай, ничего нет, да и никого я не ждала.
Микола, заходя в дом, так сильно стукнулся головой о низкий дверной косяк, что из глаз посыпались искры.
– Дверь не сломай, окаянный! – прикрикнула на него старуха. – Делать то некому, одна живу.
– Извини, бабушка, – только и смог пролепетать кузнец, как тут же запнулся о порог и растянулся во весь свой рост на полу. Да так сильно грохнулся, что половые доски чуть не сломались, и он не угодил в подпол. Тараканы, что ползали под ногами, кинулись врассыпную и попрятались по щелям.
– Ну, кривоногий, – заворчала бабка, – в избу войти спокойно не можешь...То дверь чуть не снёс, то пол проломить стараешься, чего дальше от тебя ждать?
Микола тихонько поднялся, матеря всех чертей про себя, но ничего бабке вслух не ответил. Озираясь по сторонам, чтобы ещё чего не свернуть, поплёлся к столу.
– Да, не хоромы, – произнёс он через минуту.
– Не нравится, ступай на улицу, – заворчала из-за его спины старуха, – не обижусь.
– Нет, нет, всё нормально.
– Тогда садись к столу, будем чаёвничать.
Кузнец, тихонько ступая, подошёл к столу и уселся на лавку. Старуха уже копошилась у печи, доставая из неё чугунок.
– Сейчас каши наложу и хлеба дам, – прошамкала старуха. – Мяса нет, да и не по зубам оно мне.
"А говорила, ничего нет", – подумал кузнец, но промолчал, а вслух добавил, – ничего, бабушка, и каша пойдёт.
– Пойдёт, пойдёт, ещё как пойдёт, – накладывая каши в тарелку, ворчала она себе под свой крючковатый нос.
"Словно к Бабе-Яге попал", – поглядывая в спину старухи, подумал кузнец. А та, развернувшись, глянула на него, то ли прочитав его мысли, то ли догадавшись по взгляду, но промолчала.
Каша была горячей, но пресной, видно, туго было у бабки с продуктами.
"Сюда бы сало или кусок мяса, – глотая горячую пищу, думал Микола, – Да стакан самогонки. Но на нет и суда нет".
Немного перекусив, бабка есть не стала, а сидела возле печи и поглядывала на мужика. Кузнец поднялся, вытирая рукавом рот:
– Спасибо за ужин, бабушка.
– Не за что, сынок, не за что, – поднялась она с лавки. – Иди, отдыхай на топчан, а утречком я тебя провожу и покажу дорогу. Жаль, что лошадь твоя убежала, так бы быстрей добрался. Ну, ничего, ты крепкий, дойдёшь, тут уже недалече осталось до твоего села.
Кузнеца от тепла в доме и горячей каши разморило, да и устал он, не одну версту, однако, протопал. Зевнув, открыв широко рот, он поплёлся туда, куда указала старуха. В углу дома стоял топчан, вот на него он и завалился не раздеваясь. Только скинул плащ, когда садился за стол, да снял сапоги у порога, чтобы не наследить. Ведь на улице после дождя была грязь.
Только Микола коснулся головой подушки, как сразу провалился в глубокий и крепкий сон. Тело расслабилось, а руки и ноги налились тяжестью, как будто к ним привязали пудовые гири. Безжизненной сломанной куклой лежал он на спине. Руки, как плети вытянулись вдоль туловища, не поднять, не пошевелить. Ног он тоже не чувствовал, словно те и вовсе отсутствовали у него. А на дворе, рядом с домом, завыл оборотень. Но кузнец этого воя уже не слышал, он крепко спал. Ведьма добавила ему в кашу сонного снадобья.
Глава – 3.
Среди ночи раздался вой, да такой громкий, словно его источник находился за окном домика и пытался в него проникнуть.
Микола проснулся и стал прислушиваться, но глаза пока не открывал.
"Что это было? – подумал он. – Мне приснился страшный сон, или всё это на самом деле?..." Но не успел он ещё додумать свою мысль, как послышался другой звук, но уже рядом с ним. Медленно открыв глаза, чтобы они постепенно привыкали к темноте в домике, он стал всматриваться, но всё было бесполезно. Вновь перед ним что-то зашевелилось, и кузнец почувствовал на себе чьё-то дыхание. Кто-то, склонившись перед его лицом, проверял, спит ли он или нет. Вновь раздался громкий вой, словно зверь, издавающий этот крик, был за дверью. От этого жуткого воя Микола затрясся и покрылся испариной. На голове стали подниматься волосы, а сердце вот-вот должно было выскочить из груди. Глаза, открытые во всю свою ширь, стали ещё больше и полезли на лоб. Увидев такую картину в зеркало, можно было лишиться чувств, но зеркала здесь не было, а кузнец был не из робкого десятка.
– Не бойся, – услышал он бабкин голос, – зверь не тронет тебя, пока я ему не разрешу.
Услышав голос старухи, кузнец вспомнил, где он находится и попытался ей ответить. Но, как не пытался он это сделать, ничего у него не получалось. Воздух выходил из открытого рта, а звука не было. Кузнец уже не на шутку испугался и попытался подняться.
В это время старуха опустила свои руки на грудь кузнеца и придавила его к топчану, на котором он лежал.
– Ты что делаешь, старая? – попытался вновь сказать Микола. Но голос был у него только в голове, а из раскрытого рта выходил только воздух. Кузнец попытался поднять руки и оттолкнуть старуху, но те лежали вдоль тела, словно парализованные. Как ни пытался, но ни поднять, ни пошевелить он ими не смог.
Третий раз раздался вой зверя под окнами домика, и в это самое время старуха подпрыгнула, не отрывая от его груди рук, и уселась на него сверху. Кузнец старался сбросить её, но всё было бесполезно – тело не слушалось.
Наклонившись над его лицом, она что-то зашептала, но слов Микола разобрать не мог. Ведьма (а это была именно она) произносила заклинания на неизвестном кузнецу языке. Некоторые слова она произносила шёпотом, а другие выкрикивала, да так громко, что у него закладывало уши. Закончив произносить заклинание, старуха стала подпрыгивать на нём, да так сильно, что выбивала из лёгких воздух. Что за дикие пляски устроила ведьма, кузнец не знал. Открыв шире рот, он пытался побольше вдохнуть воздуха, и в это время ведьма, последний раз подпрыгнув, припала своим беззубым ртом к его рту. Страх до того проник в тело кузнеца, что сработали сила воли и духа. Он напрягся и дернулся. Собрав всю свою силу, он схватил старуху руками и, оторвав от себя, скинул. Расслабившись, ведьма не ожидала от кузнеца такой прыти. Вскрикнув от неожиданности, она отлетела в угол домика и забилась там.
Вскочив на ноги, кузнец уже пригляделся в темноте, кинулся к ведьме и придавил её в углу. Пелена тяжести отхлынула, и сила вновь вернулась к нему.
– Ты что это задумала, старая карга? – закричал он и вздрогнул от своего же голоса, который эхом вернулся обратно, – Решила меня убить? – уже тише добавил кузнец.
– Микола, отпусти меня, – залепетала старуха тихим голосом.
– Говори, ведьма, а то прибью и не посмотрю, что ты старая!
– Не убивай, – вновь заныла старуха, – я всё тебе расскажу... Только отпусти, мне нечем дышать.
Микола немного ослабил хватку, но полностью отпускать не стал. Вздохнув, она произнесла:
– Дай хоть воды, а то в горле пересохло...
– Обойдёшься. Сперва говори, зачем ты хотела меня убить, а потом, может, я тебя и отпущу. Только всё честно выкладывай, а не юли, как уж на сковороде. Если почувствую, что ты врёшь или выкручиваешься, задавлю, как паршивую овцу.
Прокашлявшись, она заговорила, но в голосе ведьмы кузнец почувствовал фальшь.
– Ладно, пускай поёт, – подумал он, – Придавить не долго – шея у старухи худая, видно, прожила на этом свете уже долго, сломаю и даже не почувствую. Но для пущей убедительности он немного надавил, а потом ослабил хватку, давая понять, что он не шутит.
– Это не я! Меня заставили это сделать.
– Кто?
– Ты слышал его вой? Он кружит вокруг дома...
– Кто он, говори честно, а не обманывай! Я чувствую, когда человек говорит мне правду, а когда лжёт.
– Мне незачем тебя обманывать, – прошамкала старуха беззубым ртом. Набрав в грудь воздуха, и вздохнув, она добавила:
– Это зверь, а не человек. Оборотень, что живёт в лесу. Каждое полнолуние он приходит за жертвой.
– Но ведь сегодня нет луны, – произнёс кузнец, – Тогда почему он здесь?
– Я не знаю,– дёрнулась в руках кузнеца ведьма.
– Послушай меня, старая, я сейчас отпущу тебя, но если ты дёрнешься или попытаешься улизнуть, пеняй на себя. Прибью и не посмотрю, что ты в возрасте и годишься мне в мать.
Микола отпустил старуху и отошёл, но глаз с неё не спускал. В доме было темно, но глаза уже привыкли, и он стал различать некоторые предметы.
Поднявшись, старуха подошла к столу и запалила свечу. В доме стало светло, и кузнец почувствовал себя уютней. Присев на лавку, она посмотрела на мужика, но говорить ничего не стала.
– Теперь продолжай рассказывать, – Микола подошёл и сел рядом, – что ты хотела со мной сделать?
– Только усыпить, а потом позвать зверя.
– Что ты имеешь с этого?
– Ничего.
– Я не верю ни одному твоему слову. Оборотень, как ты его называешь, мог бы и сам напасть на меня. У него на это было много возможностей и времени. Ведь моя лошадь убежала, испугавшись его воя, а я шёл по лесу пешком. И заметь, на дворе была тёмная ночь, а не светлый день. И если бы зверь захотел меня убить, он бы это давно сделал, а не ждал бы, когда ты меня усыпишь. Так что говори лучше правду, а не рассказывай мне здесь сказки про диких зверей. Я не верю ни в одно твоё слово, хоть убей. А в оборотней тем более. И пока не увижу его своими глазами, не поверю ни в какую сказку!
– Если ты увидишь зверя, – произнесла старуха и попыталась подняться, – то уже будет поздно.
– Сидеть, – прикрикнул на неё Микола, – куда собралась?
– Хотела попить водички, а то после твоих ласковых прикосновений горло першит.
– Сиди смирно, а если ещё раз попробуешь подняться, удавлю. Где у тебя вода? Сам принесу.
– Там, – показала она за печку рукой.
Не успел кузнец подняться и подойти к печке (на одно мгновение он только потерял ведьму из виду), как та упала на пол и стала превращаться в чудовище. На глазах у Миколы, руки и ноги у ведьмы стали удлиняться и выгибаться. Платье, что было на ней, лопнуло по швам и свалилось на пол. Голое тело старухи пошло волнами, то, вспучиваясь волдырями и наростами, то опадая. После всего этого, тело ведьмы стало покрываться густой серой шерстью. Форма головы изменилась, скулы вытянулись, и стали превращаться в звериную пасть. Не прошло мгновения, как на том месте, где еще недавно корчилось человеческое тело старухи, стоял волк. А если говорить точнее, то серая волчица.