Текст книги "На берегах Невы"

Автор книги: Владимир Лифшиц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Владимир Александрович Лифшиц
На берегах Невы

Я и Костя
(Вместо предисловия)

Мы сидим с Костей на борту полузатонувшего суденышка и ловим ершей. Суденышко затонуло шагах в двадцати от берега, и мы добирались до него по горло в студеной, уже осенней воде. Представляете, как не хотелось нам окунаться? На какие только жертвы не пойдет настоящий рыбак, чтобы найти «клёвое» место!..

Мы сидим спиной к берегу. На берегу стоят обгоревшие окраинные дома Петрокрепости – бывшего Шлиссельбурга. А перед нами, на острове, возвышаются старинные красные стены самой Шлиссельбургской крепости. Длинные стебли иван-чая растут в их расщелинах.

И крепость и остров так отчетливо отражаются в Неве, будто опрокинуты в воду, а вода в этот вечерний час приобрела чудесный янтарный оттенок, она почти неподвижна и только у самого берега темнеет и чуть слышно плещется.

Моему приятелю двенадцать лет. Я старше его на два десятилетия. Кто знает арифметику – легко установит мой возраст. А если у вас в классе уже проходят алгебру, вы можете составить и решить уравнение с одним неизвестным.

Несмотря на разницу в возрасте, мы с Костей большие друзья. У нас общая страсть – мы рыболовы. А в этом деле возраст, как известно, не имеет никакого значения. Кроме того, я – рассказчик, а Костя – слушатель. Мы не можем существовать один без другого.

Когда мы впервые познакомились, а это произошло сегодня утром, Костя поделился со мной крючками, а я с ним – воспоминаниями о том, как встретились на этом берегу два фронта – Ленинградский и Волховский. Тут же мы выяснили, что нам обоим предстоит прожить в Петрокрепости ровно неделю. Первого сентября у Кости кончаются каникулы, а у меня – отпуск. Он возвращается в школу, а я – в часть.

– Нет здесь дома, камня или дерева, с которым не было бы связано у меня какого-нибудь воспоминания, – говорю я Косте.

И он ловит меня на слове…

Буксир «Киров»

– Дядя Сережа, а слабо вам рассказать, что это за баркас, на котором мы с вами сидим?

– Я не знаю, что значит «слабо». Когда я был школьником, у нас не проходили этого слова.

– Простите, я просто хотел сказать – не знаете ли вы, что это за баркас?

Я разглядываю затонувшую посудину. Из воды торчит только нос. На нем мы и сидим. Он закопчен, исцарапан осколками, прошит пулеметной очередью. Я перегибаюсь и, склонившись над самой водой, разбираю две, уже размытые буквы: «КИ…» В воде можно прочесть и третью. Это «Р». Остальных уже не разобрать, они глубоко под водой. Однако с меня достаточно и этого.

– Это не баркас, а буксир, – говорю я Косте. – Даже при самом добром к нему отношении, его не назовешь «Пенителем моря». Это скорее был «Коптитель реки». Его собратья до сих пор тянут по Неве плоты и баржи. Скромные, незаметные труженики, – они не имеют права претендовать даже на то, чтобы Троицкий мост, заслышав среди ночи их сиплые гудки, поднялся и встал перед ними по стойке «смирно»…

Впрочем, у нас умеют ценить всякий честный и самоотверженный труд. Недаром нарекли эти буксиры именами лучших людей страны. И они с честью носят славные имена. В этом ты убедишься, когда выслушаешь мой рассказ до конца…

В первую же военную осень немцам удалось овладеть городом Шлиссельбургом. Захватив Шлиссельбург, они как бы повесили на кольцо блокады прочный железный замок. Но кому нужен замок без ключа?..

А ключ оставался в наших руках. Это была крепость. Немцы сидели в Шлиссельбурге, на левом берегу Невы, а в крепости, на острове, засел наш маленький гарнизон, прикрывая собою правый берег.

Что делается в крепости – немцам не было видно из-за высоких крепостных стен. А что делалось у немцев в Шлиссельбурге, отлично видели с этих самых стен наши артиллеристы, пулеметчики и снайперы. А уж если они что-нибудь видели, будь то вражеский дзот, или командный пункт, или взвод солдат, или даже какой-нибудь зазевавшийся фриц-одиночка, – то они не смотрели на это «невооруженным глазом»…

Немцы решили во что бы то ни стало овладеть крепостью. И Для начала отрезать ее от правого берега, оборвать ее связь с Большой землей. А нужно тебе знать, что если для Ленинграда в те времена Большой землей была вся страна, то для гарнизона крепости Большой землей был правый берег Невы. И если бы немцам удалось отрезать крепость от правого берега, они заблокировали бы ее дважды: вместе со всем Ленинградом и, кроме того, еще отдельно.

Они рассудили, что не может гарнизон существовать без связи с берегом. Нужно же получать людям продовольствие, боеприпасы. Нужно переправлять на берег раненых. И в самом деле, все это было необходимо.

Связь между нашим берегом и крепостью поддерживали речные буксиры. Ходили они к острову ночью, потому что днем немцы расстреляли бы их, как на ученье: расстояние между берегами – сам видишь – не такое уж большое.

Ходили они, стало быть, ночью. А ночи были темные, осенние, и довольно тихие. По ночам немцы тогда почти не вели огня. Редко-редко даст немецкий пулеметчик очередь трассирующими пулями, пустит ракетчик ракету, – и опять кругом темно и тихо…

Но однажды, едва стемнело, глядим – загорелся на окраине Шлиссельбурга дом. И сразу же загрохотали немецкие пушки, засвистели снаряды, и один из них поджег деревянный домик на нашем берегу. Бросились мы его тушить, но не тут-то было: не позволяют немцы тушить пожар, бьют по горящему домику из пулеметов…

И вот горят на обоих берегах два деревянных дома, полыхают до утра, как два громадных факела, и освещают Неву с берега на берег.

В эту ночь один из буксиров должен был совершить очередной рейс к острову, но командир нашей части рейс отменил. И правильно сделал: потеряли бы и людей и буксир.

Сперва мы думали, что два ночных пожара – несчастная случайность. Но когда на другую ночь вновь загорелся какой-то дом на окраине Шлиссельбурга, вновь заработала немецкая батарея, и снова зажигательный снаряд поджег избу в нашем прибрежном поселке, – нам стало ясно, что немцы умышленно не подпускают нас к крепости. И снова запретил наш командир ходить в эту ночь буксирам. Уже двое суток крепость не имеет с нами никакой связи, кроме как по радио. А боеприпасов у гарнизона мало, да и продовольствие на исходе.

И вот тогда приходит к нашему командиру капитан одного из буксиров, человек уже не молодой и совершенно штатский. И хотя он штатский, но прикладывает руку к своей «капитанке» и просит его выслушать.

– Немцы, – говорит он, – не пускали нас к острову днем. Теперь они не пускают нас и ночью. А вот на раннем рассвете, когда солнце еще не взошло и над Невой стоит густой туман, я могу свободно обернуться туда и обратно.

– Верно, – сказал наш командир. – Вот что значит окончить Мореходное училище!..

И все мы с уважением посмотрели на этого штатского товарища. Ты наверно уже догадался, что это был капитан «Кирова».

Получил он разрешение на рейс, помогли мы команде погрузить на буксир все необходимое, и на рассвете, когда туман над рекой похож на парное молоко, «Киров» действительно успел сходить к острову, разгрузиться и вернуться назад.

И опять прошел день и наступила ночь. И опять заполыхали на обоих берегах два пожара. Но нас это уже не беспокоило. На рассвете буксиры сделали свое дело.

Так прошла неделя и другая, а потом забрезжил тот самый рассвет, когда «Киров» должен был в крепость доставить хлеб.

Развел он пары, и пожелали мы капитану счастливого плаванья. Тут и плаванья-то всего двести метров, но пройти их было не легко. Пожалуй, потрудней, чем в мирное время совершить кругосветное путешествие!

И вот буксир отвалил от нашего берега и взял курс на крепость. И не доходя до острова метров пятидесяти, прочно сел на мель. Что ж поделать! Туман был такой, что даже опытный капитан сбился с курса.

Нам в тумане его уже не видно. Мы только слышим, как капитан командует: «Полный вперед!», «Полный назад!» и произносит разные другие слова, которые в словарях не встречаются. И слыша эти слова, мы понимаем, что случилось неладное. И вскоре догадываемся, что буксир сидит на мели.

А дело совсем к рассвету. Уже на востоке небо розовеет, и туман начинает колыхаться и понемножку рассеиваться. Скверная история!.. Пройдет еще минут двадцать-тридцать, и увидят немцы буксир. Увидят и потопят. А он сидит на мели и, как говорится, ни тпру, ни ну.

И тогда мы слышим, как из крепости кричат капитану в рупор, чтобы ссаживал он свою команду с буксира в шлюпку и быстро подгребал к острову, потому что надо спасать людей.

Капитан, наконец, так и решает сделать. Перебирается он со своей командой в пять человек с буксира в крепость и ждет – что же будет дальше.

Туман тает, солнце восходит, и видят немцы перед собой наш буксир. Стоит он посреди реки под парами, носом на Шлиссельбург…

До сих пор интересно мне знать, что подумали о нем немцы? Может, подумали, что это какой-то отчаянный десант идет на них с нашего берега? Как бы то ни было, немедленно открыли они по «Кирову» огонь из всех своих пулеметов. Пулеметы трещат, буксир пыхтит, а капитан из крепости смотрит на него и чуть не плачет. Жалко ему свой буксир.

А буксир постоял-постоял под огнем да и загорелся. Подожгли его немцы. Горит он горит, выгорает изнутри, становится легче, сам снимается с мели и вдруг начинает двигаться!.. И полным ходом, один, без команды, идет прямо на Шлиссельбург, в атаку на немцев!

Ты себе представить не можешь, что тут началось! Немцы окончательно убедились, что это высаживается десант.

Заговорила немецкая артиллерия, наша стала ей отвечать, буксир сам горит, но сквозь заградительный огонь идет на Шлиссельбург; вокруг него снаряды воду фонтанят, дым, пальба, настоящее морское сражение, а капитан глядит из крепости на эту баталию, глаза у него блестят, и он сквозь зубы подбадривает свой буксир, как живого человека: «Давай, давай, голубчик!.. Помирать, так с музыкой!..»

Наши артиллерийские наблюдатели, что сидели в крепости, припали к своим перископам и заносят на карты систему немецких огневых точек, расположенных вдоль берега, потому что все они ведут огонь по буксиру, все себя обнаружили!

А буксир подошел к немцам, повернулся носом по течению и тихонько пошел себе вдоль берега. И пройдя еще немного, опять сел на мель и тут уж окончательно затонул. Честь ему и слава!..

Костя как-то по-новому разглядывает суденышко. Потом он говорит:

– Дядя Сережа, а знаете, что самое интересное в вашем рассказе? Самое интересное, что этот буксир даже без команды сделал свое дело!

– Это, конечно, интересно, – соглашаюсь я с Костей. – И если бы я был писателем, а не просто военным, я, наверно, на этом и закончил бы свой рассказ.

– А разве было что-нибудь еще?

– Было… Было вот что: когда буксир уже горел, когда вокруг него рвались снаряды, один матрос из его команды, по фамилии Филатов, дважды на шлюпке подходил к нему от острова, взбирался на горящее судно, под огнем сгружал в шлюпку хлеб и отвозил его в крепость. Мне кажется, что с таким концом рассказ тоже не теряет интереса. Тем более, что так было на самом деле…

И Костя со мной согласился.

МЗП

Как было условлено, я зашел за Костей еще затемно и, боясь разбудить Костину маму, тихонько постучал в третье окно слева.

Под этим окном на раскладушке спал мой приятель.

Спал он чутко, потому что сразу же прижалось к запотевшему стеклу его встревоженное лицо. Вихры стояли торчком, а нос, приплюснутый стеклом, напоминал поросячий пятачок…

Потом в комнате загорелся свет, через минуту опять погас, а вскоре Костя уже стоял на крыльце, поеживаясь и переступая босыми ногами.

– Пошли? – спросил он заспанным, зябким голосом.

– Пошли!

И мы зашагали с ним по спящему городку. Костя нес ведро, а я – бредень.

Был тот неопределенный час, когда ночь – еще ночь, и звезды еще мерцают, но по легкому холодному ветерку, по плеску речных волн, по хлопанью петушиных крыльев и коровьему чавканью в бревенчатом хлеве уже угадывается приближающийся рассвет.

Сырая тропинка вывела нас к берегу, и мы пошли вдоль Невы, вниз по течению. То и дело приходилось нам перепрыгивать через глубокие расщелины старых траншей, огибать воронки, наполненные маслянистой водой, а один раз Костя все-таки растянулся… Он шлепнулся, казалось бы, на совершенно гладком месте.

– МЗП! – сказал я Косте.

– Что?

– МЗП. «Мало-заметное-препятствие». По-другому это называется «Спираль Бруно».

И я поднял с травы и показал Косте маленький моток тонкой проволочки, в котором запутались его ноги.

– Это свинство – разбрасывать такие штуки! – проворчал Костя, потирая ушибленное колено.

– В мирное время они, конечно, ни к чему. А вот на войне эти спиральки себя оправдали. Однажды целая рота немцев кувыркалась на поляне перед нашими траншеями, и все из-за этих коварных штучек. В траве их не видно. Вытащит немец ногу из такого моточка, ступит шаг и опять – носом в землю! Пока одну ногу освобождал, другая уже запуталась.

Мы идем дальше. Костя внимательно смотрит себе под ноги.

– Дядя Сережа, вам тяжело? Дайте я понесу бредень.

– Или вот бредень, – что такое бредень? Простая веревочная сетка. А ведь и она была у нас на вооружении. Люди уже и танк-амфибию изобрели, и «катюшу» в ход пустили, а в то же время древнейшие виды оружия остаются в силе: и сабля у кавалериста, и нож у разведчика, и приклад винтовки у пехотинца… Что такое приклад? Ведь это же просто-напросто дубина…

– Это верно, – соглашается Костя, – только бредень никогда не был оружием.

– Ты так думаешь? А известно ли тебе, что во времена Римской империи, когда в цирках боролись гладиаторы…

– Ой, дядя Сережа, я об этом читал, только сейчас позабыл!.. Один гладиатор идет с мечом, а другой на него с сеткой. Накинет сетку, потянет, – противник и барахтается, как щука в бредне!..

– Так вот знай, что сетка до сих пор не потеряла на войне своего значения. Во-первых, есть маскировочные сетки. Во-вторых, есть сети воздушного заграждения, в-третьих…

– В-третьих – я знаю! Это если перегородить металлической сеткой вход в стоянку кораблей. Тогда подводная лодка врага не сможет туда проникнуть!

– Тоже правильно, только я не об этом хотел сказать. Я хотел сказать, что, в-третьих, простая веревочная сеть послужила нам однажды почти как римским гладиаторам: мы поймали в нее фрица!

– В рукопашном бою?

– Ну, нет, не те времена. Нынче на врага с сеткой не пойдешь, пуля в сетке не запутается… А это случилось вот как. Мы держали оборону вдоль речки Тосно. Она впадает в Неву недалеко от Ленинграда. Мы были на этом берегу Тосно, а немцы – на том. И только маленький участок на том берегу тоже был в наших руках. Его оборонял батальон капитана Грачева. А для того, чтобы немцы не спустили в Неву какую-нибудь пакость, вроде плавучей мины, мы перегородили речку Тосно веревочной сеткой. И время от времени действительно вылавливали этой сеткой немецкие «гостинцы». А однажды вытащили даже утопшего обер-лейтенанта. Совсем по Пушкину: «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца!..» Но я тебе расскажу не про утопшего немца, а про живого…

Обходил я ночью посты, спустился к берегу, мне часовой и докладывает:

– Товарищ майор, не иначе, как сом сетку бодает!

И верно: колья, на которых натянута сеть, гнутся, чуть из земли не выскакивают…

Вызвал я двух своих разведчиков и приказал им войти в воду и обследовать сеть. Разделись они догола, взяли автоматы и полезли в воду. И только они ступили в воду, как в сотне шагов от этого места, вверх по течению, слышим – началась сильная перестрелка… А тут все спокойно, если не считать, что колья из земли уже вылетели и мы со связным держим сеть руками. А она натянулась и все норовит стащить нас в воду…

А потом сеть в наших руках обвисает, и возвращаются мои разведчики. Вылезают они из воды, как русалки, но ведут не царевича, а мокрого перепуганного фрица!..

Откуда же он взялся?.. Оказывается, немцы в эту ночь переправлялись через Тосно, чтобы прощупать нашу оборону. Этот фриц шел через речку последним, в темноте пошел не напрямик, а чуть наискосок, отбился от своих и наткнулся на сетку… МЗП!.. Он не разобрал, что это сетка, и решил, что это густые водоросли, сквозь которые нужно продраться. Вот он и продирался, пока не очутился на глубоком месте и не окунулся с головой. Тут он разобрал, что это – сеть, но бросить ее уже не мог, потому что плавать не умел. Уцепился и держался за нее, пока его не сняли мои разведчики…

– Ловко! – говорит Костя. – Действительно, МЗП!.. Если уж человека можно в сетку поймать, то что говорить о рыбе?.. Жаль, что мы только одно ведерко захватили, надо было бы еще и бидончик взять с собой для улова. Верно, дядя Сережа?..

Мы раздеваемся и лезем в воду… Бррр… Холодно!.. Костя тянет бредень вдоль самого берега, где помельче. Я, разумеется, значительно выше его ростом, залезаю поглубже.

Мы делаем четыре захода. Зубы у нас стучат, кожа посинела. В мотне бредня, кроме скользких водорослей, не обнаруживаем ни-че-го!..

– А рыба не такая уж г-г-г-глупая, – заявляет продрогший Костя, – поумнее фр-фр-фр-фрица!..

На пятый заход бредень натягивается, начинает пружинить.

– Есть! – кричит Костя. – Дядя Сережа, заходите, заходите к берегу!..

Он вылезает из воды первым и раньше меня подбегает к мотне.

– МЗП! ОТК! – кричит он мне.

– Что? Что такое?

– Мало-заметное-препятствие! Очень-тяжелая-коряга!..

Борис Петрович

Наконец-то мы с Костей раздобыли лодку!..

Ее дал нам напрокат местный рыбак – Борис Петрович Кукушкин.

Дал после долгих переговоров и уговоров, и то на один только день.

Советы, которыми сопровождал Борис Петрович передачу нам пары самодельных весел, пары уключин, ржавого ведра для вычерпывания воды и увесистого булыжника, заменяющего якорь, были оскорбительны, потому что он считал наше увлечение пустой ребячьей забавой.

Он даже счел нужным предупредить нас, что сидящий на веслах должен сидеть спиной к носу лодки, собственным носом – к корме…

Получив это предупреждение, мы окончательно поняли, что Борис Петрович не ставит нас ни во что. Костя сопел и чуть было не испортил дела, собираясь пуститься в пререкания с Кукушкиным, но я вовремя успел ему подмигнуть, и все обошлось благополучно. Самолюбие пришлось, как говорится, спрятать в карман.

И вот мы выгребаем на середину реки и держим курс на железнодорожный мост. На веслах сидит Костя. Штаны его закатаны выше колен, кепка лихо сбита на затылок, он гребет, стараясь не шлепать веслами, и чем больше старается, тем звучнее шмякают весла о воду. Если бы не макинтош, на мне давно бы уже не было сухой нитки.

Мы намерены закинуть удочки под мостом. Костя утверждает, что в тени моста рыба клюет охотнее, чем где-нибудь в другом месте. Не знаю – с чего это он взял.

Мы проплываем мимо затонувшего буксира, мимо щербатых крепостных стен, которым немецкие снаряды и мины причинили вреда не больше, чем если бы немцы швырялись в них грецкими орехами, и приближаемся к черным фермам моста, словно тонкой кисточкой вписанного в сиреневое утреннее небо.

Под мостом мы становимся на якорь, вернее – на камень, распутываем лески и лезем в погнутую консервную банку за наживкой. Банка до половины наполнена теплой сырой землей, и из этой земли мы привередливо выбираем двух наиболее, с нашей точки зрения, привлекательных червей. Они среднего размера, багрово-красные, а утолщенные их концы шевелятся, отливая золотом и всеми цветами радуги.

Костя говорит, что будь он лещом, он на других червей и не посмотрел бы!..

Но едва мы закидываем удочки, как выясняется одно неприятное обстоятельство… Каждому известно, что рыба не любит шума, а тут внезапно послышался даже не шум, а невероятный грохот. Он шел откуда-то издалека и, наконец, разразился над нашей головой с такой силой, что нам пришлось, бросив удочки, зажать уши руками.

Над Невой громыхал бесконечный товарный состав. Шатуны паровоза ходили, как громадные железные локти, дробно тараторили вагоны, фермы моста гудели, словно струны исполинского контрабаса.

Мы молча снялись с якоря, вернее – с камня, Костя виновато сел на корму, а я – на весла, и мы покинули злополучное место. Когда мы выбрались из-под моста, товарный состав был уже далеко, и теперь казалось, что он уже не мчится, а медленно ползет по голой приневской равнине.

И тут я подумал, что сегодня Костя услышит занятный рассказ.

– Рассказать тебе, Костя, про Бориса Петровича? – спросил я как можно равнодушнее.

– Про Кукушкина? И слышать о нем не хочу!

– Нет, не про Кукушкина. Борис Петровичей много и без Кукушкина. В одной телефонной книге, наверно, тысяч десять Борис Петровичей!

– А этот Борис Петрович воевал?

– Еще как!

– Он был в вашем батальоне?

– Нет. Он воевал самостоятельно. Он один стоил целого батальона! Однажды, впрочем, он сильно помог нам своим огнем…

– Ага, значит он был снайпером!

– Как тебе сказать… Стрелял он метко… Но снайпер стреляет из снайперской винтовки, а Борис Петрович богатырского был сложения, – он по немцам лупил сразу из нескольких пушек.

– Дядя Сережа, я не маленький, чтобы мне такие байки рассказывать. Я еще понимаю – из пушки, значит он был артиллеристом, а вы говорите – из пушек!..

– Представь себе, он действительно бил из пушек. Брал штук шесть пушек, да еще пару зениток прихватывал, да и пулеметы всегда были при нем. Более легкого оружия он не признавал.

– Это уж сказки какие-то… Кто же он был по званию?

– Я и сам не знаю. Ясно только, что ходил он в больших чинах. И знаки различия носил особенные. Вместо погон, носил он на груди одну большую звезду, вроде маршальской. И боевые задания получал не от кого-нибудь, а прямо из штаба фронта. Позвонят ему из штаба фронта по военному проводу и говорят: «Борис Петрович? Слушай-ка, Борис Петрович, сходи, милый, в Колпино, дай огоньку по Красному Бору, там немецкая батарея что-то расшалилась, город обстреливает…»

Борис Петрович отвечает: «Есть, товарищ начальник!» – и идет в Колпино. Причем идет он не по траншеям, а прет по чистому полю, напрямик! И всегда по одной и той же дороге… Немцы как увидят его, бьют по нему изо всех стволов, а ему все нипочем. Подойдет на нужную дистанцию и залпами по заданному квадрату как дунет! как дунет! как дунет!.. И – обратно. Приходит обратно и по телефону докладывает: «Ваше задание выполнено, товарищ начальник!» А начальник в трубку: «Спасибо, Борис Петрович! Я и сам вижу, что выполнено. Артиллерийский обстрел города прекратился. Благодарю за службу!» – «Служу Советскому Союзу!» – отвечает Борис Петрович, как положено по уставу, и ждет следующего задания… Вот как он воевал!

– Он, что же, был тяжеловес? Вроде Григория Новака?

– Пожалуй, даже посильнее Новака!.. А хитер был, а умен!.. Однажды налетел на него немецкий бомбардировщик и давай его бомбить. А Борис Петрович пробежит шагов триста вперед, остановится, подождет, пока бомба позади разорвется, и – во весь дух – назад! Немец снова заход делает, идет на него в пике, а он опять как рванется вперед, и опять немецкие бомбы падают позади… Больше часа так бегал, бегал, а потом изловчился, да и стеганул по «юнкерсу» из всех своих зениток. «Юнкерс», как летчики говорят, тут и «гробанулся»!..

А когда прорывали мы блокаду, Борис Петрович одним из первых подошел к этому мосту, – он тогда взорван был, – и через Неву забросал немцев снарядами. А как только отогнали немцев от берега и построили новый временный мост, Борис Петрович по этому мосту самым первым прошел, никому этой чести не уступил!

– А где же он сейчас?

Я не стал отвечать на этот вопрос. Я Только тихонько запел:

 
Мы мирные люди,
Но наш бронепоезд
Стоит на запасном пути…
 

Потому что «Борисом Петровичем» называли у нас на фронте наш Ленинградский бронепоезд.