Текст книги "Человек неразумный"

Автор книги: Владимир Бердников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Идеология современных людей

определяется балансом двух взглядов

на мир – рационального, порождённого

научно-техническим прогрессом,

и мистического, выкованного человечеством

за тысячелетия пещерной жизни.

Из дневника В.Заломова, 1981

КАФЕ ТЕОРЕМА

Вечером 17 апреля 1981-го года двадцатишестилетний Владислав Заломов вышел на крыльцо Института, и в тот же миг его едва не сбил с ног непривычно тёплый, гудящий и гремящий воздушный поток, пропитанный запахами проснувшейся земли.

Идёт-гудёт Зелёный Шум,

Зелёный Шум, весенний шум!

– раздались в голове Заломова выученные в детстве стихи, и радостью – чистой, ничем не замутнённой – наполнилась его душа… «Так это ж весна пришла!» – едва шевеля губами, произнёс он и, следуя русскому канону, добавил: «Такое дело надо отметить!». И тут перед его внутренним взором возникла горящая во тьме алая неоновая надпись – Кафе Теорема.

Почти каждый вечер проходил он мимо заведения с этим странным названием, и тогда взгляд его скользил по ярко освещённым окнам второго этажа, и он видел тени танцующих на жёлтых занавесках. Таинственная Теорема завораживала и влекла, но всякий раз, когда он порывался зайти в неё, что-то в душе его успевало прошептать: «Нет, не сегодня, не сейчас». «Поразительно, как легко мы творим иллюзии!» – буркнул Владислав себе под нос и бодро зашагал к Теореме.

Открыв заветную дверь, он оказался в просторном вестибюле. Здесь было довольно темно, лишь лестница на второй этаж была хорошо освещена. Он сдал в гардеробе куртку и подошёл к лестнице. Белейший мрамор ступеней, приятная музыка и льющийся сверху яркий свет погрузили его в состояние, близкое к гипнозу. Заломов поднимался по сияющим ступеням, и ему казалось, он возносится в сказочный мир, полный света, радости и красоты.

И о чудо! На втором этаже, за балюстрадой, отделяющей зал кафе от лестничного проёма, стояла стройная брюнетка лет двадцати. Взгляд Заломова на мгновение задержался на её лице и тут же отлетел прочь. Пронеслось ещё мгновенье, и он уже знал и знал твёрдо, что девушка, стоящая за белыми перилами, – красавица. Удивительно, как ему удалось за какую-то долю секунды проанализировать всю ту массу черт и чёрточек, из которых вроде как складывается красота? Неужели его пленили лишь схематичный набросок лица да блеск локонов тёмных волос?

Увы, девушка даже не взглянула на него, она вся была в ожидании кого-то другого. Заломову оставалось лишь с независимым видом пройти мимо красотки и переключить свои мысли на предстоящий ужин. Однако эмоциональная буря, порождённая «чудным виденьем», не желала улечься. Походив по залу, Владислав выбрал столик, откуда можно было следить за молодой женщиной, о существовании которой он даже не догадывался каких-нибудь пять минут назад. Она стояла к залу спиной, продолжая наблюдать за лестницей. Облегающее короткое платье без рукавов позволяло оценить фигуру: округлые плечи, узкая гибкая талия, аккуратные бёдра, стройные ноги.

Он заказал, что обычно заказывал в столовых Ленинграда, – бутылку тёмного пива и бифштекс с яйцом – и уже приступил к ужину, когда красотка наконец встретила того, кого так напряжённо ожидала; им оказался невысокого роста рыжеватый молоденький очкарик с выпуклым лысеющим лбом, мясистым красным носом и такими же мясистыми красными щеками. Парень был похож на человека, который только что сыграл роль Деда Мороза и примчался сюда, едва успев содрать вату с разгорячённых щёк. И хотя было очкарику едва ли более двадцати пяти, у него уже наметился животик, да и контуры его грудной клетки, шеи и бёдер были заметно сглажены слегка избыточной жировой прослойкой.

Краснощёкого паренька сопровождал высокий, хорошо сложённый господин лет пятидесяти с внешностью светского льва. Добротный тёмно-серый костюм сидел на нём как влитой; такие костюмы в магазинах не покупают, их творят искусные портные. Однако галстук отсутствовал, и верхняя пуговица белейшей рубашки была вызывающе расстёгнута. У «светского льва» был высокий лоб, крупный нос с лёгкой горбинкой и соразмерный носу хорошей формы подбородок. Бросались в глаза его золотистые курчавые волосы, к сожалению, уже тронутые сединой и изрядно поредевшие. В ярком электрическом свете ажурная сеть этих волос сияла, и казалось, золотой нимб парил над головой лысого небожителя. Молодой человек в очках, раскланявшись с прекрасной брюнеткой, представил ей своего импозантного спутника, и тот неожиданно громко (так что Заломов мог хорошо расслышать) прогудел низким густым баритоном: «О, Анна Дмитревна, весьма рад с вами познакомиться. Имел честь знать вашего отца. Сожалею, что его нет с нами, однако не сомневаюсь, что гены этого незаурядного человека не затерялись при формировании вашей личности». Затем все трое сели за столик возле окна, откуда до Заломова долетали лишь обрывки их беседы.

Внезапно заиграла громкая ритмичная музыка, и в центральной, свободной от столиков части зала появились танцующие пары. В голове слегка захмелевшего Заломова мелькнула смелая мысль: «А что если пригласить эту Анну на танец? Ведь это же шанс!». Следует заметить, что, несмотря на молодость, Заломов успел выработать для себя некоторые философские принципы. Один из них он называл «антифатализмом». Заломов категорически не верил в судьбу, но он верил, что в жизни каждого человека довольно нередко (чуть ли не каждый месяц, а то и чаще) случаются события, открывающие путь к решению какой-нибудь из его насущных проблем. Нужно лишь быть терпеливым, внимательным и смелым. Так что, как только заиграла музыка и появились первые танцующие пары, Заломов счёл обстановку благоприятной для решения его самой естественной проблемы.

Подавив природную робость, он подошёл к столику Анны и, глядя на неё ошалелыми глазами, изрёк весьма банальную фразу: «Разрешите пригласить на танец». Анна была явно сбита с толку: менее всего она планировала здесь танцевать да ещё непонятно с кем. Не зная, что делать, она смотрела на Заломова и молчала. И Заломов, увидев её лицо вблизи, замер и онемел. А тем временем голова его погрузилась в оценочные расчёты. Лоб, нос и подбородок Анны, пожалуй, соответствовали классическим канонам, но скулы были чуть шире, чем у статуй древнегреческих богинь, да и рот был великоват, а кожа – непривычно смугла (хотя те богини наверняка тоже были смуглянками). И всё-таки никогда ранее не встречал Заломов более привлекательного лица. Главным в нём была яркость. Всё было ярким: и тёмные волнистые волосы, и густые чёрные брови, и тёмно-серые искрящиеся глаза, и смугло-румяные щёки, и алые сочные губы.

Первой отвела глаза Анна. Она покраснела и растерянно взглянула на своих компаньонов по столику, наивно ища у них поддержки, но и те были слегка шокированы. Светский лев только что начал свой очередной экскурс в историю западноевропейской живописи. «Несмотря на сходство имён, Гоген был далеко не Ван Гогом…», – провещал он и умолк, с испугом глядя на возникшее из ниоткуда незнакомое лицо. А лицо это было простоватым – никаких печатей избранности, никаких изюминок. Да и одежда чужака не отличалась изысканностью. Невыразительный вязаный джемпер да серенькие брючки с едва заметной стрелкой. А туфли-то были просто ужасны – грубые, жёсткие и плохо начищенные. «Впрочем, такие и не начистишь. Не иначе как производства ленинградской фабрики «Скороход», – с долей злорадства отметил светский лев и усмехнулся: – Чего ждать от человека, носящего скороходовскую обувь?»

Положение Анны было безвыходным: не могла же она ни с того ни с сего нагрубить, сказав, что не танцует. После не слишком долгих колебаний она поднялась, и молодые люди приступили к танцу, точнее, к их первому разговору.

– Знаете, – начал он, – я живу в Городке уже четыре месяца, но только сегодня впервые выбрался в свет. Боюсь, я веду себя не так, как здесь принято.

– Откуда же вы взялись? Извините за старую шутку, с какой пальмы вы слезли, этакие все из себя неосведомлённые?

– Зовут меня Владиславом, а приехал я из Северной столицы, известной также под именами Северная Пальмира, Северная Венеция и Колыбель трёх русских революций. Окончил тамошний университет и распределился в местный Институт генетики.

– А меня зовут Анной, и я тоже приезжая. Окончила университет города, именуемого в просвещённых кругах Сибирскими Афинами, и устроилась здесь преподавателем в школе для одарённых детей.

– Извините, миледи, но что-то не успеваю догадаться, что за город скрывается за столь пышным именем?

– Поразительное невежество, сэр. Это же Томск.

– Ах, вот оно что! И какой предмет вы ведёте в школе?

– Биологию.

– Так вы биолог! – с деланным энтузиазмом воскликнул Заломов, – какое совпадение! ведь я тоже биолог, точнее, молекулярный биолог, а ещё точнее, – молекулярный генетик.

– Ну, если вы работаете в Институте генетики, то должны знать и моих собеседников.

– Молодого человека в очках я, кажется, встречал в Институте, хотя не уверен, а вот другого, видимо, шибко великого, уж точно вижу впервые. Я работаю у доктора Драганова и из лаборатории практически не выхожу, так что мало с кем успел познакомиться.

– Странно, что вы их не знаете. Это же знаменитый доктор Кедрин со своим учеником. Хотите, я вас с ними познакомлю?

– Почему бы и нет, – ответил Заломов, и в голове его сверкнуло: «Вот он тот самый случай! Принцип антифатализма работает».

А тем временем музыка умолкла, и он подвёл Анну к её столику.

– Знакомьтесь, товарищи, – объявила девушка, – это сотрудник вашего института Владислав».

– Демьян, – привстав, с пионерским задором выпалил краснощёкий очкарик.

– Аркадий Палыч, – по-барски, не вставая, представился доктор Кедрин. – Ну что ж? Вижу я, на ловца и зверь бежит.

Эта странная и, вроде бы, неуместная фраза заставила Заломова привычно наморщить лоб, но он всё равно не понял, кто, по мысли учёного, был тут зверем, а кто ловцом.

– Между прочим, Владислав – выпускник Ленинградского университета, и он работает в лаборатории доктора Драганова, – попыталась Анна перевести разговор в деловое русло.

– Драганова? – с оттенком брезгливого недоверия повторил Кедрин. – Теряюсь в догадках, почему Егор Петрович мне про вас ничего не рассказывал. Вы, должно быть, здесь в командировке?

– Да нет. Уже четыре месяца работаю младшим научным сотрудником в Лаборатории хромосомной инженерии.

– Что же заставляет вас вести скрытный образ жизни? Сами-то, небось, преисполнены великих идей? – съязвил Кедрин.

Но Заломов на провокацию не поддался.

– Какие там идеи? Просто приходится много работать.

– Прекрасный ответ, Владислав. Краткий и выразительный! – выпалил Аркадий Павлович и, запрокинув назад свою крупную сверкающую голову, заговорил с невероятной скоростью и мощью. Слова его гремели и шипели, будто рот оратора был наполнен мелкими камешками. («Ни дать, ни взять, форменный Демосфен на тренировке», – мелькнуло у Заломова.)

– Видите ли, Владислав, – продолжал Кедрин, – Анна Дмитревна преподаёт в школе для вундеркиндов. Школа неплохая, хотя ей далеко до той, что кончал я на заре моей молодости, – Аркадий Павлович самодовольно усмехнулся, и лицо его приняло, что называется, «значительное» выражение. – Да-а… в те далёкие и суровые годы были школы так школы, и поступить в них было са-а-всем не просто. Впрочем, всё это не помешало мне попасть в одну такую, что возле Кремля, и закончить её и даже с медалью из жёлтого драгметалла.

– Так вот, молодой человек, – с новой силой загремел Кедрин, – Анна Дмитревна решила – и совершенно правильно решила – связаться с учёными нашего института. В годы моей юности такое было обычным делом. В моей школе преподавали даже академики, да если за такие школы не браться, то откуда мы будем пополнять, откуда будем черпать свои кадры? А ведь, как известно, кадры решают всё, – Кедрин перевёл дыхание. – Итак, сия юная интеллектуалка страстно возжелала, чтобы учёные нашего института провели в её классе серию уроков по наиболее продвинутым областям современной биологии. Первым на сей призыв откликнулся мой молодой, но, не побоюсь красивых слов, весьма перспективный сотрудник – Демьян Иваныч. Он же подбил и вашего покорного слугу подключиться к сему благому начинанию. Правда, я страшно занят: бесконечные съезды, конференции, симпозиумы… О, кто бы знал, как надоела мне вся эта суета сует! Да будь она неладна! Однако только здесь, далеко за Уральским хребтом, в этом засыпанном снегом крае, отвоёванном для нас удалым казаком Ермаком Тимофеичем, я чувствую себя в своей воистину оптимальной форме. Только здесь рождаются в моей голове самые смелые, самые парадоксальные мысли, соображения, гипотезы и даже идеи.

Кедрин картинно умолк, уставившись в надпись на стене: «Не оставляйте на столах грязную посуду!». (Днём кафе работало как столовая самообслуживания.) Выдержав паузу, он продолжил, слегка понизив голос:

– Только здесь формируются истинно нашенские характеры, преданные науке и Родине! – и, скосившись на Заломова, Аркадий Павлович завершил свой спич: – Я думаю, молодой человек, ваш прямой долг, ваша прямая гражданская обязанность – помочь Анне Дмитревне в деле воспитания наших преемников, наших продолжателей, наших идейных потомков.

– Аркадий Павлович, пожалуй, вы малость преувеличили моё скромное начинание. Я хочу лишь заинтересовать ребят актуальными проблемами биологии и всего-то, – чистый и сочный голос Анны после Демосфенова рыка показался Заломову соловьиной трелью.

– Анна, вы совершенно правы, наша главная задача – заинтересовать ребят настоящей биологией, – ворвался в разговор краснощёкий Демьян, – и Аркадий Павлович тоже прав. На наших уроках мы попробуем соединить воедино оба аспекта преподавания: гносео-познавательный и этико-нравственный! – выпуклые зеленоватые глаза Демьяна победно сверкнули за толстыми стёклами очков. – Я хорошо знаю нескольких молодых специалистов по генетике, цитологии и молекулярной биологии, так что можно будет сбацать очень даже недурственную программку. Ну так как, Владислав? Не возражаете, если мы запишем и вас хотя бы на парочку уроков?

Заломов молчал. Всё складывалось уж слишком для него благоприятно. Тут попахивало ловушкой.

– Соглашайтесь, Владислав, – прервала неловкую паузу Анна и одарила молодого человека довольно продолжительным взглядом.

Эти слова и особенно этот взгляд заставили Заломова отбросить сомнения. «Да, да! Тысячу раз, да!», – хотелось ему прокричать, но в реальности… (О, как часто мы вынуждены скрывать свои чувства за вуалью холодных слов!) Так вот в реальности он почему-то потянул с ответом, зачем-то остановил свои глаза на лице Аркадия Павловича и довольно спокойно ответил: – «Хорошо, я согласен на один урок об информационном содержании генома, но ничего яркого и выпуклого ждать от меня не стоит. Боюсь, я лишён преподавательского таланта».

– Я вижу, Владислав, вас интересуют тайны генома, тайны ДНК, – проговорил-пропел Кедрин. И кривая усмешка его будто добавила: «Ну и куда ты прёшь, парень, со своими пятью копейками? Нос твой ещё не дорос до таких проблем».

– Да, – спокойно ответил Заломов.

На лице Кедрина застыло удивление. Он ожидал более пространного объяснения.

– Ну и славненько, – рассмеялась Анна и, повернувшись к маститому учёному, не без кокетства заявила: – Аркадий Павлович, я приглашаю вас на танец.

Было видно, что Кедрин польщён предложением молодой цветущей женщины.

– А не боитесь пускаться в пляс со старой матрицей? – спросил он, играя своим бархатным бас-баритоном.

– Ну что вы, Аркадий Павлович? Говорят, бывалый конь борозды не испортит, а закалённой матрице вообще сносу нет, – в той же игривой манере ответила Анна и осеклась, ибо по побледневшему лицу светского льва пробежала тень лёгкого испуга. Впрочем, уже через секунду губы учёного привычно изогнулись в ироничную улыбку и, гордо задрав подбородок, он прогремел:

Сомнения мои понять несложно,

Боюсь, друзья мои, что впрямь

В одну телегу впрячь не можно

Бывалого коня и трепетную лань.

Отдышавшись, добавил: «Да простит меня Александр Сергеич за вольное обращение с его стихом».

Забавное лирическое отступление было вознаграждено взрывом смеха молодых людей. Приведя себя в боевое состояние, Кедрин встал, шаркнул начищенными до сияния элегантными штиблетами и вдруг принялся выделывать ногами такие штуки, такие коленца и прыжки, что поначалу Анна лишь руками разводила. Заломову показалось, что Аркадий Павлович пытается изобразить нечто вроде кавалергардской мазурки. Поразительно, но Анна, довольно скоро разгадала танцевальный замысел своего партнёра, и его сольное выступление перешло в неплохо согласованный дуэт. Экстравагантная хореография привлекла публику. Танцующие пары одна за другой останавливались, чтобы полюбоваться на забавное представление. Кончилось тем, что все танцующие и даже многие нетанцующие образовали вокруг порхающих по паркету Кедрина с Анной широкое кольцо и стали отбивать такт ладонями. Бедный светский лев! Пот струился по его покрасневшим щекам и шее, а он всё прыгал, мучительно ожидая конца своего рискованного предприятия. Наконец музыка умолкла, и Кедрин под аплодисменты зала нашёл в себе силы куртуазно подхватить Анну под локоть и подвести её к столику.

– Аркадий Павлович! – раздался молодой, чистый и звенящий, как китайский фарфоровый колокольчик, женский голос. – И давно вы здесь?

– Ниночка!? Вы? – хрипло отозвался Кедрин.

От дальнего столика поднялась высокая худосочная женщина лет тридцати пяти, одетая в короткое чёрное платье с глубоким узким вырезом на груди. Тёмные блестящие волосы Ниночки были уложены в высокую башенку, что удлиняло её и без того длинную шею. Всё, что сверкало и бренчало на запястьях и суховатой груди Ниночки, было бы слишком утомительно описывать. Лицо её фактически было скрыто под слоем декоративной косметики, впрочем, приглядевшись к Ниночке, можно было обнаружить за прорезями её боевого забрала бойкие карие глаза, которые никак не желали вписываться в далёкий Нефертити-подобный образ. Кедрин услужливо выскочил навстречу своей приятельнице и ловко припал к её ручке. В течение минуты она громко распекала его за «невозможный эгоизм», а затем увлекла к своему столику, где сидели двое очень солидных мужчин.

ПЕРВЫЕ СПОРЫ

Лишившись присмотра старшего товарища, молодёжь приступила к выяснению важнейшего для незнакомых людей вопроса – кто из них кто?

– Итак, ваша специальность молекулярная генетика, – обратилась Анна к Заломову. – Наверное, вы не только изучаете гены, но и пытаетесь с ними что-то делать? Интересно, чего новенького хотели бы вы из них состряпать?

Заломов решил, что после долгой праведной жизни он может себе позволить немного пустой болтовни.

– О, я бы хотел сконструировать новое живое существо, которое было бы лучше и совершеннее всего, созданного природой.

– Не слишком ли вы самонадеянны, товарищ Заломов? Да и возможно ли такое, в принципе? Ведь естественный отбор вроде бы и так всё довёл до полнейшего совершенства, – делано возмущённый тон Анны показывал, что она готова поиграть в научный спор.

– В природе нет и быть не может идеальных объектов, поэтому любой реальный живой организм несовершенен, можно сказать, по определению, – ответил Заломов быстро и чётко. Было видно, что мысль о неидеальности природных объектов уже давно им продумана.

«Этот парень не так-то прост, с ним надо держать ухо востро», – мелькнуло в голове Анны.

– И чего же, по-вашему, не хватает людям? Что вы хотели бы им добавить? – тон девушки стал почти серьёзным, но Заломов продолжал «острить»:

– Я бы создал человека с жабрами, чтобы он и под водою дышать мог, как рыба.

– А лёгкие-то у него останутся? – с ехидной улыбкой спросила Анна.

– Ясное дело, останутся. Как же можно человеку без лёгких?

– Только, пожалуйста, не забудьте, что жабры вашего рыбочеловека по своей эффективности не должны уступать нашим лёгким. Интересно узнать, какой же орган вы собираетесь перекроить в столь мощные жабры?

– Увы, лишних органов у людей нет. Жаль, что наши эволюционные предки утратили хвост.

– Ну, а если бы таковой нашёлся, что бы вы с ним сделали?

– О, для начала я удлинил бы его раз этак в сто, а после закрутил бы в плотную спираль, чтобы ходить по суше не мешал…

– Боже, какой ужас и кошмар вам примерещился! – оборвала Анна развитие этой диковатой мысли. – А впрочем, мне кажется, у вас есть шанс. Припоминаю, в старых учебниках биологии приводилась фотография мальчика с аккуратным хвостиком. Вот вам и недостающий орган, удлиняйте его хоть в тысячу раз.

Сказав это, Анна громко расхохоталась, открыв для обзора все свои зубы. А были они поразительно хороши: первозданно белые и ровные. Лишь верхние клычки слегка выдавались из общего ряда. Не отрывая глаз от этого чудного рта – чувственного и слегка агрессивного – Заломов быстро и бездумно ответил:

– Вы совершенно правы, люди далеко не бесхвостны. Ведь человеческий зародыш обладает хвостом, точнее, его зачатком. Значит, есть и соответствующие гены. А хвостик у того несчастного мальчика, вероятно, возник из-за мутации, поразившей какой-то из его генов «хвостатости». Так что одарить человека хвостом не проблема. Ну, а растянуть новый орган до любой желаемой длины можно простым увеличением дозы тех уже упомянутых мною генов хвостатости.

Анна прекратила смеяться и воскликнула:

– Ну, Владислав! Ну, вы даёте! Неужели вы считаете такое возможным? Неужели вы верите во всё это?

– Честно сказать, нисколько не верю, – Заломов тоже перестал смеяться. – Ведь для того, чтобы превратить хвост в эффективные жабры, нужно выполнить превеликое множество весьма капитальных переделок. Во-первых, нужно создать в том хвосте мощную сеть капилляров, отделённую от внешней среды тончайшей мембраной, пропускающей газы. Во-вторых, хвост с круглым сечением имел бы слишком маленькую поверхность, поэтому новому органу следует придать форму широкой ленты, покрытой густой бахромой из длинных и тонких ворсинок. Но такие возникшие из хвоста жабры превратились бы в сильнейший рассеиватель тепла. Значит, в-третьих, чтобы скомпенсировать дополнительный расход энергии, наш человек нового типа должен резко увеличить объём поедаемой пищи, а это потребует перестройки практически всех внутренних органов – и кишечника, и почек, и сердца, да и тех же лёгких. Видите, сколько всего нужно сотворить, чтобы превратить нашего с вами брата в настоящего Ихтиандра. По сравнению с этим превращение обезьяны в человека выглядит делом совершенно пустяковым.

Возникла напряжённая пауза, и Заломов уже проклинал себя за то, что снова сорвался на занудное умствование. Из опыта прежней жизни он знал, как неоднозначно воспринимают люди его рассуждения. Он знал это, но не мог справиться со своей слабостью – с непреодолимым желанием в каждом разговоре, и важном и пустяковом, долго и излишне обстоятельно доходить до логического финала.

– Владислав, вы опасный человек. Говорите одно, а думаете другое, – с наигранным возмущением заметила Анна.

– А разве это не обычно для людей? – небольшие серо-голубые глаза Заломова прямо и честно взглянули на собеседницу. Анна слегка опешила, но после короткой паузы, с трудом сдерживая игривую улыбку, воскликнула:

– Да вы, товарищ Заломов, похоже, и впрямь человек опасный!

Она хотела ещё что-то добавить, но тут в разговор вклинился внезапно разволновавшийся Демьян.

– Слава, как вам, вообще-то говоря, хватило дерзости сравнить процесс создания, в общем-то, ерундовых жабр с уникальнейшим феноменом возникновения ЧЕЛОВЕКА, наделённого практическим рассудком и творческим разумом?

Щёки и шея Демьяна сделались совершенно красными, и даже выпуклый лысеющий лоб его покраснел.

– Но разве для выживания организма работа мозга важнее, чем, скажем, работа лёгких или почек? – вяло отмахнулся Заломов.

– И всё-таки я не понимаю, как вам в голову могло такое прийти? Как вы посмели поставить рядом такие совершенно несопоставимые вещи?! – не унимался Демьян.

– А почему бы и нет? – возразил Заломов.

– Да ведь возможности нашего разума без-гра-а-ни-чны!

– Дёма, постарайтесь выразить свою мысль, не прибегая к непредставимому образу бесконечности, – холодно заметил Заломов.

– Я хотел сказать, что возможности нашего разума выглядят явно избыточными. Скажите, зачем, к примеру, дана нам способность составлять и решать дифференциальные уравнения, писать стихи и сочинять музыкальные симфонии? К чему эти способности первобытному охотнику-собирателю? Нет, Слава, разум нам дан для чего-то куда более значительного, для чего-то неземного… – с завыванием провещал Демьян и неожиданно замолчал, будто обо что-то споткнулся.

– Ну, договаривайте, Дёма, не стесняйтесь, – голос Заломова по контрасту с Демьяновой патетикой звучал сухо и безучастно. – Итак, для чего же неземного дан нам столь мощный разум?

– Он дан нам для контакта с Космосом, – ответил ученик доктора Кедрина и для придания веса сказанному слегка выпучил свои и без того выпуклые глаза.

Заломов понял, что беседа вот-вот перейдёт в давно переевшее ему плешь мистическое русло, и с тоскою на лице он продолжил навязанный ему спор.

– Ну и с чем же или с кем же в межзвёздной пустоте мог бы контактировать наш разум?

– С Мировым Духом, обитающим где-то в глубинах Космоса! – выпалил Демьян.

– Из ваших слов «где-то в глубинах космоса» следует, что Мировой Дух занимает не всё космическое пространство, а лишь его часть, видимо, какую-то особую его область?

– Да. Конечно. Наиболее проницательные мыслители полагают, что где-то там, в центре Вселенной, сосредоточена вся информация о прошлом и будущем Мира.

– Похоже, вы полагаете, что Мировой Дух обладает протяжённостью и формой? Как вообще он вам представляется?

– Честно сказать, – глаза Демьяна засверкали, – я представляю его неким клубящимся облаком, в котором постоянно вспыхивают и гаснут какие-то таинственные дрожащие огни.

– Да вы, батенька, просто форменный поэт. Вы мыслите Дух как некое светящееся текучее тело неопределённой формы и состава, как нечто вроде Океана-Соляриса, сотворённого буйной фантазией Станислава Лема, не так ли?

– Пожалуй, что так, – простодушно согласился Демьян.

Заломов рассмеялся:

– Ещё немного и вы начнёте вслед за Демокритом рассуждать о свойствах атомов духов и богов. Но, дорогой Дёма, дух не может состоять из атомов и элементарных частиц, и у него не может быть ни формы, ни границ, ни дрожащих огней.

Демьян на секунду задумался.

– Не понимаю, к чему вы клоните, – пробурчал он неуверенным голосом; однако вскоре взбодрился и с вызовом воскликнул: – А разве наш собственный дух не ограничен нашей телесной оболочкой?!

– Тогда, может быть, вы укажете мне место, где этот дух у нас гнездится? – набросился Заломов на бедного Демьяна. – Может быть, он обитает в нашем сердце, или в головном мозге, или в печени, или в диафрагме, или в полостях трубчатых костей, или в крестце, или в копчике, или в крови? – Вот места, куда чаще всего помещали человеческую душу древние народы.

Демьян немного подумал и ответил:

– Наверное, всё-таки в головном мозге.

– А нельзя ли поконкретнее? – Заломов уже не сдерживал язвительной улыбки. – В каком отделе головного мозга, в каком полушарии, в какой доле, в какой извилине?

Демьян снова задумался, но весь вид его показывал, что он сбит с толку.

– Я не могу указать вам точное местоположение нашего духа.

– Дорогой Дёма, – провещал Заломов тоном мудрого учителя, – фактически вы описываете дух как облакоподобный физический объект. Если бы я верил в духов, то не опускался бы до столь плоского материализма. Духовное – как нечто противоположное материальному – не может обладать протяжённостью, формой, границами и физико-химическими свойствами. Оно также не может обладать массой и энергией. И, стало быть, не может двигаться, светиться и физически воздействовать на нас. Получается, что в ощущаемом нами трёхмерном мире (а другого мира нам не дано) духов просто быть не может.

От возмущения Демьян даже подскочил на стуле. Он приподнял плечи, набрал в лёгкие побольше воздуха для продолжительной тирады, но так и застыл с раскрытым ртом, ибо в этот момент раздался сладкозвучный призыв Анны: «Мальчики, хватит философии, я танцевать хочу».

Действительно, молодые люди, поглощённые своим петушиным боем, и не заметили, что публика в кафе уже ударилась в безудержное славянское веселье. Пляшущие люди образовали нечто вроде хоровода и под звуки зажигательной балканской музыки летят по кругу, положив руки на плечи друг друга. Тут были и Кедрин, и солидные господа, сидевшие с Ниночкой, и сама Ниночка, забывшая о своём возрасте, о своей маске и обо всём прочем, чем являлась она в этом мире. Трое молодых спорщиков тоже включились в хоровод. Заломов быстро усвоил несложные движения, и сладкая, пьянящая радость затопила его душу. Он видел только Анну, видел, как её волнистые волосы, подчиняясь дикому ритму, падают то на округлые плечи, то на упоённое пляской прекрасное лицо. Временами она поворачивалась к нему, и в её тёмных грозовых очах вспыхивали такие электрические разряды, от которых его сознание куда-то сладко проваливалось. И в том сладком провале он видел её танцующей в свете костра с гирляндами цветов вместо одежд… Эх! Чего только не привидится неженатому молодому мужчине под влиянием танца, всеобщего веселья и близости молодой, красивой и здоровой женщины!

Но всему приходит конец. Безумная пляска закончилась, и Анна объявила, что ей нужно идти домой. «До встречи», – произнесла она, нарочито прокартавив на американский манер, и направилась к выходу, гордо и без малейших усилий неся над паркетом своё лёгкое гибкое тело. Заломов подошёл к окну и увидел, как Анна, выскочив из кафе, подбежала к видавшей виды Волге, открыла дверцу и, резко повернувшись, бросила взгляд на окна второго этажа. Заломов почти автоматически махнул ей рукой, и Анна, уже находясь в машине, тоже махнула рукой. Затем её Волга тронулась, и, быстро набрав высокую скорость, помчалась в сторону Институтского бульвара.

Заломов шёл домой, и в мыслях его была только она. Сомнений не было – он снова проваливался в любовь. Эти горящие умом глаза, эти сочные губы, это молодое тело, полное здоровья и грации. Эта правильная русская речь, лишённая провинциализмов. И всё это в глубине Азиатского континента, в самом центре Сибири.

А кругом бушевала сибирская весна. Никогда раньше не видывал Заломов такой бурной весны. Зима с морозами и вьюгами безраздельно властвовала до середины марта, потом пару недель стояла очень мягкая (вполне зимняя по европейским меркам) погода. И вдруг волнами стало набегать тепло, огромные сугробы стали оседать прямо на глазах, и наконец всё поплыло. Только на днях вода успокоилась, уйдя в землю, покрытую чёрной грязью и бурыми прошлогодними листьями. Сегодня он видел возле Института ярко-жёлтых, почти люминесцирующих бабочек-лимонниц, а через форточку в его подвальную трудовую келью залетела крапивница с крыльями, будто сотканными из оранжевого шёлка. Берёзы ещё не распустились, но их серёжки уже набухли и начали лопаться, распространяя жёлто-зелёные облачка пыльцы, от которой немного скребло в горле и жгло глаза. Но даже эта лёгкая аллергия не снижала чувства восторга от единения с природой, со всех сторон обступившей Заломова. Наверное, влюблённость обострила его воображение. Ему вдруг показалось, что он видит, как в глубине чёрной влажной почвы, расталкивая комья тучного перегноя, рвутся вверх толстые ростки таинственных, ещё неведомых ему цветов Сибири. Удивительно, но, несмотря на то, что детство и юность Заломова прошли в маленьком провинциальном городке под Ленинградом, он никогда не думал, что можно так болезненно переживать пробуждение природы. Полгода зимы даже для северянина, пожалуй, многовато.