Текст книги "Моря и годы (Рассказы о былом)"

Автор книги: Владимир Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

В каждой боевой части объем ремонтных работ, выполняемых личным составом, был велик, но особенно велик он был у машинистов-турбинистов. Занятые ремонтом главных машин, к обдирке краски и грунтовке суриком огромных машинных отсеков они и не приступали…

Каменский в дружеском кругу сетовал, что ума не приложит, как исхитриться, чтобы выполнить ремонт механизмов и помещений. Очевидно, в кают-компании главных старшин эта проблема тоже обсуждалась не раз…

Однажды – наверное, на второй или третий день после окончания покрасочных работ в наших помещениях – после ужина ко мне в каюту пришли Галаульников и Парамонов. Спрашиваю их, с чем пожаловали.

– Предложение… – несколько смущаясь, но степенно и солидно, как подобает сверхсрочному с десятилетним стажем, начал Галаульников. Посоветовались мы тут с Парамоновым… Зашиваются машинисты. Нельзя ли им помочь?

– Вы же, Галаульников, прекрасно знаете, что к турбинам они нас не подпустят, так, как в их деле мы, кроме поднести и подбросить, ничего не смыслим. Так же, как и они в наших компасах, гирокомпасах и прочих штурманских премудростях.

– Так мы не о турбинах, а о другом, нам сподручном, – вставляет Парамонов.

– А что может, быть нам сподручно?

– Помочь машинистам отбить краску! – чуть ли не в один голос ответили оба.

– Молодцы!.. Здорово придумали!.. Дело стоящее.

– Именно стоящее! – обрадовался Парамонов. – Можно начать хоть сейчас… Весь инструмент есть. Добровольцев хоть отбавляй…

– Пошли в кубрик! Посоветуемся!

В кубрике все уже собрались. Видно, ждали нашего появления.

– Галаульников! Расскажите суть дела.

– Что ж им рассказывать, они и так все знают, – улыбаясь отвечает Галаульников – Сами они и предложили: идите, мол, к начальству и докладывайте!

– Ну что ж, раз так, давайте работать. Дело здесь не приказное, а добровольное. Кто желает помочь машинистам, поднимите руку!

Лес рук. Парламентарии не могут скрыть довольных улыбок.

– Для начала вместе со мной пойдут обивать тамбур пять человек. Больше не нужно. А то будем мешать друг другу.

…Пулеметной дробью застучали, отбивая краску, кирки. Не успели мы войти в азарт, как снизу раздался окрик вахтенного турбиниста:

– Кто это разрешил вам учинять такой тарарам?

– Мы в порядке помощи! – весело отвечает Парамонов.

– Убирайтесь-ка отсюда со своей помощью.

Не обращая внимания на окрик, продолжаем работать, потешая друг друга шутками.

Вдруг дверь тамбура раскрывается и появляется Каменский.

– Кто тут самовольничает? Что это еще за помощь?! От такой помощи попади кусок краски в раскрытую турбину или в разобранный клапан – беды не оберешься!..

– Ребята нашей группы вызвались в добровольном порядке, видя, что у вас дел невпроворот, помочь чем могут, – стал объяснять я.

– За товарищескую помощь, конечно, спасибо! Но скажи мне, дорогой товарищ Андреев, если бы к твоим гирокомпасам в порядке помощи пришли машинисты со своими гаечными ключами, что бы ты сделал?

– Выгнал, конечно.

– Правильно! Только принимая во внимание ваши добрые намерения, мы вас не прогоним, а попросим работу пока прекратить… Доложим начальству о вашем благородном порыве. Разрешат – будем рады. Все же хорошие вы ребята, настоящие товарищи. Машинисты век этого не забудут! Спасибо! Пойдем, Володя, доложим начальству.

От начальства мне за анархизм влетело, но работать все-таки разрешили.

С нашей легкой руки взаимопомощь, рожденная, так сказать, в гуще народной, вышла на широкий простор. Это крепко сдружило и сплотило весь экипаж, который с величайшим напряжением и энтузиазмом трудился на ремонте, а затем отрабатывал боевую организацию корабля. По боевой подготовке, несмотря на длительное пребывание в ремонте, мы сумели даже превзойти линкор «Октябрьская революция», а по некоторым показателям – как, например, штурманская служба и артиллерия – завоевать призовые места на флоте.

Душою всех дел и начинаний были коммунисты и комсомольцы. На партийных собраниях недостатки и их виновники назывались открыто, все дельные предложения, а их было немало, горячо одобрялись и претворялись в жизнь.

Работали все с удовольствием и увлечением. Жизнь корабля, его интересы захватывали целиком. Они были для каждого самым главным. Шаль только, что вечно не хватало времени. Чтобы не отстать, нужно было трудиться только в полную силу. Трудно? Да! Хотя и можно было увольняться на берег через день, многие бывали там значительно реже… Жены или будущие спутницы жизни, естественно, сетовали. У некоторых даже доходило до опасной грани… Но какими бы ни были житейские трудности, долг превыше всего, корабль главнее всего!

А посмотрели бы вы на жен моряков 1 Мая, когда красавец «Марат» стоял на Неве, у моста лейтенанта Шмидта… С гордостью показывали они своим ребятишкам линкор! И с какой теплотой говорили о Панкиной службе на самом большом, самом сильном, самом красивом корабле Красного Флота!..

Вместе с рабочими штурманские электрики прокладывали многочисленные кабели ко всем электронавигационным приборам. Эти приборы устанавливались в обеих боевых рубках, на центральном штурманском посту, на кормовом посту управления кораблем, на носовом и кормовом мостиках и в румпельном отделении. Установка всех электронавигационных приборов происходила при обязательном участии «сперристов», как иногда называли штурманских электриков. Благодаря этому они отлично знали всю канализацию электропроводки, что особенно важно при устранении повреждений в бою. Кроме того, электрики изучали и сами приборы.

Штурманская рубка и особенно центральный штурманский пост (мое место по боевой тревоге) были оборудованы прекрасно и даже уютно. Все размещено рационально, все под рукой. Это несомненная заслуга старшего штурмана Романовского.

Передав людей в мое непосредственное подчинение, старший штурман мало интересовался вопросами их воспитания. Для него самым важным было знание специальности, выполнение служебных обязанностей. Однако, как показала жизнь, Романовский был не только отменным штурманом, но и прекрасным организатором в сфере своей специальности. Только у нас, на «Марате», два раза в сутки принималась полностью метеосводка, передаваемая Германией, Францией и Англией. Данные более шестисот станций наносились на метеокарту, составлялась метеосводка, давались прогнозы, которые вначале оправдывались примерно наполовину, а затем более чем на 90 %!

Однажды артиллеристы собрались проводить калибровую стрельбу. Выход был назначен на ранний утренний час. Получили метеосводку, нанесли на карту, проанализировали, и Романовский доложил старпому:

– Выходить нецелесообразно, не будет нужной видимости.

Выход все же состоялся, а стрелять не пришлось – не было видимости. После этого случая артиллеристы уверовали в штурманские прогнозы.

Честно говоря, в метеорологии я стал разбираться только на «Марате». Предварительные прогнозы, которые докладывались мною вместе с метеосводкой Романовскому, сперва мало походили на действительность, с ними старший штурман нередко не соглашался. Затем, приобретя опыт, я стал добиваться лучших результатов. Мне уже не приходилось краснеть, а иной раз удавалось даже защитить свою точку зрения. Но все это было позже, в плавании… А пока приближался конец ремонта…

В каюте над моей койкой строители установили отличную откидывающуюся чертежную доску. Простая вещь – доска, а какое удобство! Теперь с картами можно работать в каюте, чертить тоже в каюте… Как же не вспомнить добрым словом строителей, вникнувших в труд младшего штурмана!

Последняя декада апреля. Экипаж занимается в основном малярными работами. Красятся каюты, кубрики, коридоры, шкафут – все, что выше палубы. Красится и борт. Помещения, машины и посты – все моется, драится, прихорашивается. Царит всеобщий подъем. Заводы радуются окончанию ремонта, мы радуемся вдвойне: ремонт закончен, наконец-то начнем плавать!

С командиром отделения Лаврентьевым трудимся над первомайским номером корабельной многотиражки. Сами набираем, верстаем и вручную печатаем на плоской типографской машине. Лаврентьева я знал еще по службе в штабе Балтийского флота, по комсомольской организации. Он был по профессии печатником, специалистом высокой квалификации, трудолюбивым и аккуратным человеком. Под его руководством я быстро освоил наборную кассу.

За три дня до 1 Мая береговые краны убрали все заводское имущество, лежавшее на верхней палубе. Прибыли буксиры. По сигналу «По местам стоять, с якоря и швартовов сниматься!» все заняли свои места. Часть команды в строю на левом борту. На стенке толпа рабочих, провожающих нас. Старпом дает команду: «Отдать швартовы!»

Буксиры впряглись в тросы, заиграл оркестр. На берегу, на стапелях рабочие машут кепками, шапками, платочками, раздаются возгласы: «Ура-а! Ура-а!» Маратовцы машут бескозырками, прощаясь с рабочими, среди которых немало служивших раньше на флоте, с друзьями из коллективов заводов, чьим трудом кораблю возвращена жизнь.

Вскоре наш красавец «Марат» стал чуть ниже моста лейтенанта Шмидта на две бочки. Словно по сигналу на мосту, на набережных Невы собрались толпы ленинградцев.

В преддверии праздника на корабле развесили гирлянды торжественной иллюминации. После спуска флага ее опробовали. Зрелище восхитительное. Лампочками оконтурены весь силуэт линкора, борт, башни, боевые рубки, надстройки, дымовые трубы, обе мачты, а между ними, будто в небе, висит огромная пятиконечная звезда с серпом и молотом посередине.

Наступил Первомай. Экипаж выстроился на верхней палубе. Командир и комиссар обходят строй, поздравляют с праздником и с окончанием ремонта.

Торжественный подъем флага и флагов расцвечивания. Играет оркестр. По сигналу «Команде разойтись!» иные побежали на бак, в негласный корабельный клуб, так называемый «Баковый вестник», а многие остались на верхней палубе полюбоваться солнышком и принарядившимся городом.

– Ребята! Никак по правому берегу судостроители идут на Дворцовую площадь?

– Точно, они! А ну-ка, давайте приветствие!..

Хором скандируем:

– Ра-бо-чим ма-ра-тов-ский при-вет!

– Спа-си-бо су-до-стро-и-те-лям!..

Даже вахтенный начальник в этот радостный день такую вольность оставил незамеченной.

Неожиданно раздался оглушительный басовитый гудок линкора. На такое приветствие демонстранты судостроительного завода ответили дружным раскатистым «ур-ра-а-а!». К нам донеслось:

– При-вет бал-тйй-ским мо-ря-кам!

– Сча-стли-воч-о пла-ва-ния, ма-ра-тов-цы!..

Кто включил гудок, неизвестно… Говорили, будто один из сдаточной команды завода. В это верилось мало: Многие думали, что это сделали машинисты и кочегары, чтобы отблагодарить рабочих за их самоотверженный труд. Ну что ж, рабочие ленинградских заводов вполне заслужили такое необычное приветствие.

Все дни, пока «Марат» стоял на Неве, толпы на набережных и на мосту редели лишь ночью. Пошли и мы с женой и ее братом Василием полюбоваться линкором.

– Мощный и красивый корабль, – замечает Василий.

– Володя! А где штурманская рубка, покажи, – просит Зоя.

– Видишь первую башню? За ней круглая, это боевая рубка. Вокруг рубки застекленный обвес. На уровне этого застекленения, почти впритык к боевой рубке, расположена штурманская. Видишь?

– Как будто…

– Нравится корабль?

– Корабль нравится, но не нравится, что ты па нем долго пропадать будешь. Когда «Марат» у завода стоял, в то ты домой не часто наведывался. А в плавание уйдешь – и вовсе надолго…

Что ответить любимой женщине в такой ситуации? Действительно видеться будем редко. Вздохнул только.

Отшумел Первомай. «Марат» ушел в Кронштадт, на Большой рейд, отрабатывать корабельную организацию и одиночную подготовку. На корабле поднял свои флаг с двумя звездами старшего флагмана командир дивизии линкоров Лев Михайлович Галлер.

Начались бесконечные, днем и ночью, тренировки на боевых постах всех боевых частей, потом учения каждой части. Венчалось дело общекорабельным учением под руководством старшего помощника. В то время старпомом был И. В. Кельнер. Большевик-подпольщик, он служил еще в царском флоте, на подводных лодках, участвовал в борьбе за власть Советов, в гражданской войне, окончил специальный курс Морской академии… Одна беда: Кельнер никогда прежде не служил на крупных военных кораблях, не знал всей специфики службы на линкоре, где численность команды далеко превышает тысячу человек…

Старшим артиллеристом был Слава Мельников, он же первый заместитель старпома Мельников тоже выпускник Военно-морского училища имени М. В. Фрунзе, только кончал его на год раньше меня. Мы хорошо знали друг друга по училищу. А на линкоре еще больше сблизились. Слава по ночам, разбирая, осваивал приборы стрельбы, а я – американский пеленгатор. И у него и у меня при сборке вечно оказывались лишними винтики, гаечки, пружинки, из-за которых все приходилось начинать сначала. Однажды, когда старпом отсутствовал, Мельников вызвал меня к себе в каюту:

– Завтра, в пятницу, заступишь дежурным по кораблю. Хочу в субботу провести большую приборку по всем правилам линкоровского искусства! Линкоровскую службу ты знаешь. Корабль тоже. Глаз у тебя приметливый. Обязанности дежурного по кораблю выполняешь с рвением. Уразумел, почему тебя назначаю дежурным?

– Уразумел. Задумка мне по душе. В самом деле, и у тебя в башнях, особенно на центральном посту, и у нас, штурманов, на постах, не говоря уж о центральном, все надраено, вычищено, а на нижней палубе, в жилых и служебных помещениях нужно желать лучшего!..

В субботу, после чаепития, как и положено, началась большая приборка. Верхнюю палубу драили песком, надстройки мыли с мылом. Внутри корабля на каждом посту, во всех помещениях все покрашенное мылось, металлическое драилось.

Около 11.00 командиры – заведующие отсеками доложили об окончании приборки. Прошел с фонариком, осмотрел каждый закоулок, каждую щель… Докладываю Мельникову, что приборка окончена.

– Хорошо, – удовлетворенно говорит заместитель старпома. – Пойдем проверим…

Вдвоем идем по нижней палубе, заходим в жилые кубрики, служебные помещения. Мельников проверяет дотошно, открывает даже рундучки.

– Товарищ дежурный, смотрите: в углах под трапом грязь, на обеденном столе расписываться можно. Прикажите заведующему повторить приборку. Если вторично замечу грязь, никого в Ленинград не уволю.

Вот и коммунальная палуба, самое просторное место на корабле. Я спокоен: никаких хитрых закоулков в ней нет. И вдруг…

– Это называется приборкой? Посмотрите сюда! – Мельников показывает на пространство между котельными кожухами, не закрытое листом еще на заводе. Дыра эта от палубы находится почти на полутораметровой высоте.

Подхожу, освещаю фонариком, действительно – мусор, оставленный рабочими…

– Плохо проверяете, товарищ дежурный! – уже всерьез в присутствии командира – заведующего отсеком и других командиров распекает меня Мельников. – Прикажите повторить приборку! Ни один человек не будет уволен на берег до тех пор, пока все не приведут в надлежащий для линкора вид!

И так по всему кораблю. Обед задержался. В кают-компании, кроме механиков, никого. Все без команды разошлись по своим заведованиям.

Наконец все огрехи приборки были устранены. К обеду приступили с задержкой на полчаса. Хозяйственников – корабельную интеллигенцию, плохо прибравших свой кубрик, в Ленинград не уволили.

После этого на баке весь день только и разговоров что о приборке. Одни говорили: зря свирепствует старший артиллерист, другие, а их становилось все больше и больше, действия Мельникова одобряли; мне было, конечно, обидно, что приходилось расплачиваться за чулан грехи, что так принародно досталось от заместителя старпома. Но что поделаешь – чувствовал, что и моя вина тут есть.

Мельников был прекрасным товарищем, высокообразованным моряком-артиллеристом. Правда, иногда, «выйдя из меридиана», мог и пропесочить как следует… Но долго обижаться на него никто не мог. Человек он был справедливый. Артиллеристы линкора были на высоте. Их «батько» Мельников пользовался непререкаемым авторитетом. «Марат» на флоте отличался своими артиллерийскими достижениями, завоевывал флотские призы. После того как командир приказал мне заниматься еще и мобилизационными документами, в каюте я остался один, так как иного места для работы с такими документами не было. Утешительного в этом мало: живя вдвоем, было хоть с кем душу отвести… А сейчас единственный собеседник – телефон. Стоя в Кронштадте, можно разговаривать с Ленинградом, с Лужской Губой, с Красной Горкой, хоть с гауптвахтой…

В один из дней, вернее – вечеров, во время стоянки в Лужской Губе работаю над очередным рулоном кальки нашей «кадрили» на Сескарском плесе. Было небольшое учение, мы стреляли, в нас стреляли, нас атаковали, мы уклонялись, и все это на Сескарском пятачке. Чтобы разобраться, что, когда и как делал «противник», чем и как мы ему отвечали, приходилось кальки с карте снимать по ходу действий, старые курсы стирать, чтобы было видно тот, которым идем, Бедная карта от резинки теряла свое лицо, а в иных местах сияла проплешинами. Нормы расхода карт этого района были давным-давно превышены, и каждый новый экземпляр приходилось вырывать у гидрографов с боем.

Сижу, разбираюсь, делаю отчетные кальки по всем правилам штурманского искусства – с изображением курсовых углов атак, маневрирования и стрельбы обеих сторон. Работаю разноцветной тушью, чтобы картина была виднее. Обычно наши отчетные документы по штурманской части являлись основой документов, составляемых штабом дивизии и флота для разбора. Марки своей мы терять не хотели! А это значило – корпеть младшему штурману да корпеть…

Вдруг без стука открывается дверь и входит Дмитрий Поляков.

– Все корпишь? Какой километр кальки заканчиваешь? Оторвитесь, дорогой труженик, передохните! – Он, как всегда, по-доброму улыбается, глаза полны лукавства.

– Молодец, что зашел, – обрадовался я.

– А я к тебе, Володя, по делу. – Дима сразу как-то посерьезнел.

– Вот как! По какому же?

– Говорят, ты на вахте носом клюешь… Не поведаешь ли мне: в чем причина?..

– Причина простая. Каждый день выспаться охота, а возможности никакой. Ты не подумай, что я жалуюсь. Нисколько. Жизнь идет удивительно интересно. Хочется сделать полезного как можно больше!

– Слушай, Володя, сколько у тебя нагрузок?

– Считай: штурманская, командир группы малых секторов, корабельный разведчик, мобилизатор, по партийной линии – член бюро коллектива, руководитель политзанятий со старшинами, редактор многотиражки…

– Ну а как Романовский на это смотрит?

– Романовский требует, чтобы в служебное время я занимался служебными, штурманскими делами. Как специалист и старший он, несомненно, прав. Вот и приходится недосыпать…

Дима ушел. Поговорили – вроде и на душе легче стало. А теперь за дело! Кальки не ждут, газета тоже!

С той поры наш милейший корабельный доктор стал интересоваться моим здоровьем. Чувствуя, что такая тема мне не по душе, однажды, когда в салоне кают-компании мы с ним остались вдвоем, он сердито заявил мне:

– Так и знайте, когда посчитаю нужным, я вас просто выпровожу на курорт!

Вот оно что! А Васильев, а Каменский, да и любой другой?.. А сам Димочка Поляков – разве он меньше меня работает?! Ничуть не меньше. Так что курорт подождет!

…Каждый день во время стоянки на якоре рулевые тренировались в бросании ручного лота. Все вроде бы просто: держа меж пальцев клевант, что есть силы раскрутить рукой в вертикальной плоскости параллельно борту гирю, выпустить клевант, и дело сделано – лот полетел, увлекая за собой лот-линь с разметкой на метры или футы… Однако далеко не всем эта операция хорошо удавалась. Ведь свинцовая гиря ручного лота весила не один килограмм.

Тренировались упорно, и осенью на соревнованиях показатели рулевых в бросании лота, в скорости изготовления к действию механического лота Томсона были лучшими на флоте. Такие, как Зимин, кидали лот далеко за семьдесят метров.

Несколько раз в неделю проводились тренировки по, управлению рулем с различных постов – центрального, штурманского, кормовой боевой рубки, кормового штурманского, румпельного отделения. Как правило, переключения на коммутатору производил Галаульников, он же электродатчиком указывал, на какой борт сколько положить руля. Собственно, он и был главным дирижером и тренером.

Галаульников – личность примечательная и авторитетная. На корабле служил уже более десяти лет. Классный рулевой, в любых условиях ведет корабль как по ниточке, характеру его и спокойствию можно позавидовать. Человек недюжинной силы, смекалистый, волевой, доброжелательный, как младший командир-воспитатель он был просто незаменим. Учить – его призвание, как говорится, «дар божий». Такта и терпения ему не занимать, пунктуальности и требовательности тоже. Службу любит и песет ее превосходно. Подчиненные, да и не только подчиненные, его уважают. Коммунист, член бюро коллектива. Такой главстаршина – и верный помощник, и надежная опора. За ним как за каменной стеной.

Каждый выход в море сопровождался, как правило, тренировками по управлению вслепую, как говорили рулевые. Это стало привычным. Дело дошло до того, что на большой рейд Кронштадта по узкому фарватеру входили, управляя рулями с нижних постов.

Страхующим, готовым каждую секунду принять управление на себя, был ас своего дела Галаульников. Он же и окрестил плавание под управлением с других постов «высшим пилотажем»…

У рулевых появился прямо-таки спортивный азарт. Этому способствовало и то, что в кубрике вывешивались показатели: с какой точностью держал курс тот или иной рулевой. Хоть и дружеская, но все же критика.

…Стоим в Лужской Губе. Ясный день. Тишь и гладь такая, что берега и корабли в водяное зеркало никак насмотреться не могут. Снимаемся с якоря, чтобы следовать на все тот же Сескарский плес. В самом благодушном расположении духа хожу по мостику, беру пеленга, определяю место.

– Младший штурман! Туман! – раздается голос Вадима Ивановича в переговорной трубе.

Какой туман, когда ясный день?! В штурманскую рубку быстро входит Галаульников, задраивает иллюминатор и запирает дверь. Я остаюсь один наедине с тикающими, щелкающими и жужжащими приборами… От сознания того, что линкор идет кривоколенным фарватером, имея десятиметровую осадку, при которой малейшая ошибка грозит посадкой на одну из многочисленных банок, мне стало жарко…

– Младший штурман, скоро поворот? – раздается спокойный голос командира.

– Девять минут сорок пять секунд.

Не прошло и полминуты, опять тот же вопрос. И пошло, и пошло так, пока не выбрались на чистую воду. Допек меня командир своим бесконечным «скоро поворот?»…

При каждом выходе, если видимость на море была приличной, обязательно: «Младший штурман, туман!» Злился я на командира неописуемо, считая, что оп придирается ко мне. Но однажды, когда закончилось очередное «младший штурман, туман!», Иванов, войдя в рубку, самым доброжелательным тоном, улыбаясь, произнес:

– У вас неплохо получается. Рад вантам успехам.

Я стоял обезоруженный, растерянный, не зная, что ответить.

Отлично провели стрельбу противоминным калибром. Артиллеристы ходят именинниками. Да и у всех настроение хоть куда. Следуя в Лугу, подходим к Копорскому заливу. Расположившись у пеленгатора, с удовольствием покуриваю трубочку (такая вольность штурманам разрешалась). И вдруг:

– Младший штурман, туман!

Успеваю взять три пеленга и, шмыгнув в штурманскую рубку, привычно быстро наношу их на карту, определяю место корабля. И только тут до моего сознания доходит: линкор нужно провести хитроколенным, как мы его называли, фарватером, минуя всякие подводные опасности. «Знакомство» с любой из них грозило тяжелейшей аварией. Мало того, на глазах у всего флота надо было поставить «Марат» самым точнейшим образом на свое якорное место. Обычно для этого мы пользовались специально установленными на берегу створными знаками. Сейчас же все предстояло выполнить вслепую. И хотя я уже привык к «младший штурман, туман!» и постепенно приобрел некоторую уверенность в вождении по счислению, эта задача была не из легких…

– Младший штурман, какой курс, к первому бую?

– Сто девяносто семь, половина. – По приборам вижу, как корабль ложится на заданный курс. – До поворота семнадцать, четверть минуты! – кричу, не ожидая запроса, в переговорную трубу на ходовой мостик.

– Ложимся на новый курс. Буй слева, полкабельтова. За три минуты до второго буя доложить! – приказывает командир.

Прошло положенное время. Докладываю. Смотрю на репитор и вижу: корабль резко покатился влево. Встревожился.

– Штурманская, буй прямо по носу, коордонат влево, ложимся на рекомендованный курс.

Корабль описал тридцатиградусный коордонат влево. Ветер четыре балла, в правый борт. Значит, надо подправить курс.

– На мостике, десять градусов вправо, через минуту рекомендованный курс.

Корабль лег на курс, ведущий к якорному месту. Проходит немного времени. Мне уже нестерпимо жарко. Наступает самый ответственный момент: надо попасть в точку якорной стоянки. На руле Галаульников, здесь все надежно. Дружище лаг, не подведи! На тебя вся надежда!

– Младший штурман, дан малый ход. Какой курс на якорное место? – совершенно спокойным голосом запрашивает командир. – За три кабельтова предупредить.

– Курс прежний.

– Штурманская, дали самый малый ход.

– Вижу по лагу, – отвечаю как можно спокойнее, хотя весь напряжен и сердечко стучит поспешнее. А вскоре докладываю: – На мостике, осталось три кабельтова.

– Младший штурман, какой курс?

– Прежний. Пора на стоп.

– Штурманская, застопорили ход. Машины товсь задний. Докладывать каждые четверть кабельтова.

– На мостике, не отходите от переговорной трубы… Осталось полтора кабельтова… Один кабельтов… Три четверти. Пора давать задний… Половина. Задний ход!.. Четверть… Точка.

Через пять – семь секунд загремела якорь-цепь. Стали на якорь. От меня, наверное, пышет жаром…

– Младший штурман, тумана нет! Поздравляю с прибытием, – открыв дверь штурманской рубки, произносит довольный, улыбающийся Вадим Иванович.

«И как это я мог сердиться на такого командира! Это же лучший командир на всем Балтийском флоте!» – такие мысли вихрем пронеслись в моей голове.

– Выходите, выходите на мостик! Определяйтесь. На клюзе три глубины.

Поспешил на мостик, чтобы по двум горизонтальным углам определить место точнейшим способом. В рубку вошел Галаульников. Чувствуется, тоже волнуется.

– Как место получилось?

– Сейчас нанесем. Смотри, метров на двадцать перемахнули створ…

После ужина в каюте, как сговорившись, собрались все друзья – Поляков, Васильев, Слизской, Каменский. Когда все уже были в сборе, дверь распахнулась и вкатился Колобок – так в дружеском кругу звали корабельного химика Королева, моего однокашника по училищу.

– Ребята, разом! – громким шепотом командует Дима.

– По-здрав-ля-ем с при-бы-ти-ем в точ-ку! – хором, тихо скандируют все.

– Думаешь, мы не понимаем, как туго тебе пришлось? Думаешь, мы за тебя не переживали? Переживали – да еще как! В общем, ты молодец, не подкачал, нашу когорту не посрамил. Качать не будем, потолок не позволяет, ну а потискать потискаем! – заключает Поляков.

По случаю благополучного прибытия в точку состоялся вечерний чай. Вестовые накрыли стол, украшенный всеми любимой «копченкой» и халвой. Состоялась молодецкая чайная пирушка. Шутки и смех не смолкали до самого отбоя…

По тревоге место штурмана – в центральном штурманском посту, куда, нырнув в круглую горловину люка, летишь по вертикальному трапу восемнадцать метров, едва придерживаясь руками за поручни. На этом посту, собственно, и ведется навигационная и боевая прокладка за «противника». Данные – курсовой угол и расстояние – автоматически передаются с соседнего, центрального артиллерийского, поста. Чудо техники того времени!

Наш пост всем хорош, но уже через полчаса от высокой – около +45° температуры пот льет с тебя ручьями. Часами длятся на ходу корабельные учения, часами и мы работаем на своем центральном посту. Наши помощники приборы. Что они скажут, то и изображает младший штурман на карте. Хорошо, если по тревоге успеваешь взять несколько пеленгов. Нанеся их на карту, получаешь ту самую «печку», от которой и идет весь «штурманский танец», кончающийся вместе с отбоем тревоги. Тогда, записав счислимое место, спешишь на мостик, чтобы сравнить его с местом, тобою же навигационным способом определенное, и дать оценку точности счисления. Сначала все это приносило заметные огорчения. Потом, когда научился учитывать угловую скорость, поворотов, положение руля при этом, величину диаметра циркуляции в зависимости от хода и ветра, когда наделал различных Лекал, помогающих учитывать все факторы, дело пошло лучше, и уже нередко установленные в зависимости от дальности плавания нормативы перекрывались. Пропорционально этому приобреталась уверенность, шлифовалось профессиональное мастерство.

Наверное, не менее трети походного времени проходило на центральном посту. Счисление пути на штурманской вахте, счисление на центральном посту… Кругом счисление! Конечно, не хотелось быть отстающим, пасовать перед своим шефом…

Как-то мы возвращались из флотского похода в среднюю Балтику под флагом командующего флотом М. В. Викторова. Уже в горле Финского залива погода начала портиться, а на меридиане Ревеля (ныне Таллин) лег непроглядный туман такой плотности, что ночью, когда прошли Гогланд, командующий во избежание нарушения кораблями территориальных вод приказал стать всем на якорь и показать свое место.

В штурманской рубке нас, штурманов, трое – флагманский флота В. П. Новицкий и двое корабельных. Три штурмана – три разных места по счислению. Расхождение между местами – несколько кабельтовых. Новицкий подошел к нашей карте, на которой место Романовского и мое не сходились. Посмотрел, ничего не сказал. Ночь коротали на мостике. Все не спим, ждем момента, когда можно будет точно определить место линкора. На всех кораблях вахту несут по-походному. Машины прогреты, каждый корабль готов к немедленной съемке с якоря. Пошел пятый час утра. Туман от ветерка слегка приподнялся, стали видны корпус «Октябрьской Революции» и корпуса двух эсминцев.

На мостик вышли Новицкий и Романовский. Минут через сорок показался маяк Родшер. Втроем по вертикальному углу и пеленгу определяем место. Повторяем определение по расстоянию, взятому дальномером и пеленгом. Наши обсервованные места практически идентичны. Из счислимых мое наиболее близко к обсервованному. Видимо, многочасовые тренировки в счислении не прошли даром…

– Недурно, очень недурно, – обращаясь ко мне, говорит Новицкий. – Вас можно продвигать.