Текст книги "Здесь слишком жарко (сборник)"

Автор книги: Влад Ривлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Любовь бездомных

Они лежали, обнявшись, прямо на песке.

Их можно было бы принять за обычных молодоженов во время медового месяца или просто пару влюбленных, если бы они находились в какой-нибудь гостинице и выглядели иначе.

Но крышу над головой им заменял деревянный навес посреди пляжа, и весь их вид говорили о том, что они не просто пара влюбленных. Они были бездомными.

На обоих была поношенная одежда, и их возраст едва ли можно было с точностью определить. Мужчина был атлетически сложен, и на вид ему можно было бы дать лет сорок с небольшим, если бы не лицо, все в глубоких морщинах, как у старика, и сильная проседь в густых, русых волосах. Испитого лица женщины не было видно, потому что она прижималась к плечу мужчины, но волосы ее были тусклыми, как шерсть у больной собаки.

Еще несколько недель назад здесь было не протолкнуться от отдыхающих и туристов. А сейчас, кроме нескольких «русских» старушек, наведывавшихся сюда ежедневно, здесь никого не было, и весь пляж был в их распоряжении.

Крепко прижавшись друг к другу, они, казалось, забыли обо всем на свете: и о собственной судьбе, которая не сулила им ничего хорошего, и о беспощадном, беспардонном мире вокруг, который обошелся с ними так жестоко…

Прижавшись к мужчине, женщина не отрываясь смотрела в его синие глаза, а он отвечал ей ласковым взглядом, бережно поглаживая ее лицо и вьющиеся, когда-то ярко-рыжие волосы.

Впереди была зима – еще одна проверка на прочность для тех, кто волею судьбы оказался на улице.

«Тебе не холодно?» – спросил он с нежностью глядя ей в глаза. «С тобой – нет», – ответила женщина. Он крепче обнял ее, а она еще сильнее прильнула к нему.

Днем было еще жарко, но ночью становилось холодно, и на бетонных скамейках уже было не посидеть как летом. Да и на влажном песке тоже уже не особенно поспишь в такое время. Несколько раз в течение недели, заявлял о себе короткий, но довольно сильный дождь, и все говорило о том, что зима не за горами.

Бездомный человек как никто другой зависит от погоды. Чем теплее будет зима, тем больше у него шансов выжить. До сих пор им везло – последние две зимы выдались на редкость теплыми. Такую зиму здесь так и называют – «летняя». Летняя зима… объяснить, что это такое трудно, особенно жителю Сибири…

«Как думаешь, зима будет теплой?» – спросила женщина. «Не знаю», – на секунду задумавшись, ответил мужчина. «Не бойся, переживем», – успокоил он ее, с нежностью глядя на свою возлюбленную.

«А я и не боюсь», – с мягкой улыбкой ответила женщина. А про себя подумала: «Мне с тобой ничего не страшно. Ведь ты такой сильный и добрый». Если бы она встретила его раньше…

Наверное он думал о том же – почему они встретились так поздно, когда уже ничего нельзя изменить. От обычных людей бездомные отличаются не только отсутствием очага, но еще и отсутствием будущего. Едва ли кому-нибудь из них удастся снова подняться с человеческого дна. Из тех, с кем он начинал три года назад свою бездомную жизнь, остались трое-четверо. Кто-то умер сам от старых и новых болезней, которые цепляются к бездомным как вши. Кто-то что-то не поделил с такими же бедолагами, как сам, или украл, и ему проломили череп. А кто-то заснул счастливым сном, найдя испорченный керогаз, и так – счастливым – и умер во сне от угара в какой-нибудь заброшенной лачуге. Были и такие, что распив бутылку какой-нибудь дряни, замерзали прямо на улице в особенно холодные ночи, которые, хотя и не часто, но бывают в этих краях.

Как-то ему довелось познакомиться с одним бездомным родом из Москвы по имени Павел. Он бомжевал дольше всех и с гордостью заявлял при каждом удобном случае, а иногда и без случая, что из всех, кто жил на улице начиная с 1993, дожил до сегодняшнего дня только он один. Павел был уверен, что поставил рекорд выживания, который вряд ли у него кто-то отнимет.

Свою участь бомжи воспринимали по-разному. Одни свою обреченность воспринимали покорно. Другие, как Павел – сын крупных чиновников, поссорившийся и с родителями, и с женой, и со всем миром – как будто бросали вызов собственной судьбе.

Артем же принадлежал к той категории людей, которые просто молча выживали. «Пережили мы две предыдущие зимы, переживем и эту», – уверенно сказал он. «Конечно, переживем», – со все той же мягкой улыбкой сказала женщина.

Артем задумался. На самом деле, гораздо большую опасность чем зима, для них представляли «крысы». Это были не обычные крысы, которыми кишел Южный Тель-Авив. Еще когда он арендовал квартиру здесь же, в Южном Тель-Авиве, крысы ежедневно, ежечасно отравляли ему жизнь в его убогой лачуге, которую он арендовал за 400 долларов в месяц. Крысы портили вещи, грызли мебель и даже деревянные двери в комнатах и туалете, уничтожали его еду. Как-то к нему в гости пришли друзья и принесли с собой большую коробку конфет. Коробку они только открыли, и дети съели всего несколько конфет. Провожая гостей, он отлучился минут на десять, оставив коробку на столе. А когда вернулся, коробка была пуста и лишь в самой середине, будто издеваясь, крысы оставили одну единственную конфету. Он гнал их как мог, и если настигал одну из них, то под ударом его палки, которую он специально держал для них, убиваемая крыса кричала как истязаемый человек. Но чаще всего им удавалось благополучно скрыться. Ведь они знали тысячи неведомых человеку путей бегства и чаще всего безнаказанно возвращались в свой крысиный мир. А в отместку за преследования, оставляли ему после себя горы крысиного помета.

Во время одного из тяжелых запоев, когда ему было уже не до крыс, он, закусывая очередной стакан, бросил наглым существам, считавшим эту квартиру своей, обрезки колбасы. С тех пор обитатели его квартиры появлялись каждый раз, когда он доставал бутылку и закуску, высовывая из крохотных, с десятирублевую монетку, нор свои узенькие мордочки. Он подкармливал своих соседей то остатками колбасы, то хлебом, и – о, чудо! – они перестали портить его вещи, оставлять после себя кучи помета и больше не покушались на его еду. Теперь они терпеливо ждали, когда он поделится с ними своей трапезой.

Для него эта кормежка превратилось в развлечение, и он усмехаясь звал их по именам, которые сам же им и придумывал.

Но с настоящими крысами в человеческом обличии он столкнулся лишь оказавшись на улице. Эта разновидность «крыс» для бездомного – опаснее непогоды. Против них не помогали даже самые жестокие законы беспощадного мира бездомных. Пойманного или заподозренного в воровстве бомжа били остервенело, без всякой пощады, жестоко калеча или убивая.

Но «крыс» от этого меньше не становилось. При каждом удобном случае они воровали у своих собратьев по несчастью все, что было возможно украсть – от бутылки водки до палатки.

Были среди «Крыс» и такие, кто грабили своих же. Дождавшись, когда просивший милостыню пьяный бомж ненароком задремлет возле своего ящика с собранной мелочью (как правило, это была коробка из под обуви), грабитель стремительно хватал коробку собрата по несчастью и, высыпав мелочь в карман куртки или шортов, швырял жертве уже пустой ящик, а сам спешил скрыться в ближайшем закоулке.

Дабы защититься от «Крыс» и невзгод бездомной жизни, некоторые из бомжей объединялись в подобие общины. Испокон веков люди объединялись чтобы выжить. Бездомные не были в этом исключением и оказавшись в экстремальных условиях, они подобно бродячим собакам сбивались в стаю. Как правило, у них был свой лидер, который пытался руководить общиной, опираясь на свой авторитет и опыт прежней и новой, уже бездомной жизни.

Облюбовав подвал какой-нибудь автостоянки или заброшенную развалюху, они превращали это место в подобие ночлежки, а утром суетились, спеша скрыть следы своего присутствия и пряча в специальные тайники одеяла и матрасы. Если поблизости был пустырь, то они дружно собирали хворост и сухие ветки для костра, чтобы согреться, если дело было зимой, или приготовить себе горячую пищу, которая была необходима всегда. Если пустыря не было, или просто не позволяли условия, то довольствовались тем что есть, завтракая в сухомятку. А если и этого не было, то рыскали возле многочисленных магазинов и складов южного города, ища чем поживиться.

Впрочем, без еды они никогда не оставались. Особенно им везло в пятницу, перед наступлением субботы. Именно в это время перед закрытием рынка торговцы оставляли прямо на лотках, в ящиках на земле или бросали прямо на асфальт кучу всякой снеди. Здесь можно было найти все что угодно: от завонявшихся куриных или индюшачьих окороков и целых кур, до еще вполне сносных, правда второй свежести, диковинных овощей и фруктов.

Правда и здесь у бездомных были конкуренты в виде завсегдатаев таких мероприятий. Наряду с полубезумными старухами и наркоманами, сюда не брезговали наведываться за халявой и несколько дам преклонного возраста из дорогих квартир неподалеку. Дамы эти спешили на рынок с огромными тележками и успевали увезти с рынка добычу и вернуться обратно за следующей партией дармовой жрачки по нескольку раз. Но и бездомным перепадало достаточно.

Один из них, бывший штурман дальнего плавания даже делился иногда с собратьями по несчастью своими гурманскими фантазиями: «Вот этот ананас я очищу вот здесь», – он показывал на порченные части, – «возьму вот это манго, потом апельсин, все это порежу, и останется добавить сюда лишь взбитые сливки… Такая порция в ресторане обойдется вам шекелей в 50 минимум, а здесь – совершенно бесплатно».

Его грустные, большие семитские глаза за толстыми линзами очков таили скрытый сарказм, но наведавшиеся как-то на рынок журналюги приняли все его «откровения» за чистую монету и сделали репортаж о бездомных в Израиле.

Из репортажа следовало, что быть в Израиле бездомным даже лучше нежели иметь собственное жилье, потому что далеко не каждый, кто платит за аренду или выплачивает ипотеку, может позволить себе такие изысканные блюда как штурман-бомж.

Через полгода после этого интервью, штурман умер, но журналисты об этом не знали.

В будни же бездомные в течение дня промышляли кто чем мог: собирали пустые бутылки, или стоя на коленях со склоненной к самому асфальту головой и вытянутой вперед рукой, просили милостыню на оживленном перекрестке, поставив возле себя пустую коробку для мелочи…

Большинство необходимых для себя вещей они добывали из мусорников. В мусорниках можно было найти все что угодно, начиная от хотя и поношенной, но иногда весьма качественной одежды и обуви до палаток и надувных лодок. Но чтобы завладеть этим богатством им нужно было быть порасторопнее, поскольку у них было немало конкурентов – уборщики мусора и старьевщики также не брезговали мусорниками в поисках поживы.

Встретить среди бездомных можно было кого угодно: бывших зэков, пьяниц, наркоманов, советских диссидентов… Были среди них даже бывший опер и кандидат наук. Среди них встречались люди самых разных национальностей, этнических и социальных групп: русские, евреи, гастарбайтеры из Румынии… Общим у них являлось то, что все они были бывшими.

А объединяла их необходимость выжить, точнее, протянуть подольше. Ведь даже им хотелось жить – жить, несмотря ни на что.

Это было своего рода общежитие, коллективное хозяйство. Но такие общины жили недолго. Тех, кто просил милостыню или собирали пустые бутылки, брали в оборот местные бандиты, заставляя работать на себя, а для наркоманов и алкашей ничего святого не существовало – за бутылку водки или дозу они были готовы на все – украсть, убить, предать – для них уже давно не существовало ни своих, ни чужих, и им было уже все и вся абсолютно равно.

А в жестокой зависимости от бутылки или от дозы были все без исключения. Тысячелетиями человек стремился обеспечить себя крышей над головой. И даже этим обреченным была необходима если не крыша над головой, то хотя бы иллюзия ее. Поэтому без хорошей дозы спиртного или дури обычный человек прямо на улице не заснет. Да и жить такой жизнью под градусом гораздо легче, чем без него. И если до того, как попасть на улицу, человек мог еще держаться, то оказавшись на дне, без бутылки он обходиться уже не мог.

В отличие от подавляющего большинства бездомных, Артем никогда не просил милостыню и не собирал пустых бутылок. Пока мог, он работал на одном из городских рынков, подрабатывая то в одной, то в другой лавке перетаскиванием тяжелых мешков и доставляя товар покупателям, если заказ был крупным.

Он работал так, пока однажды не открылись старые раны. Тогда он упал прямо на загаженный асфальт посреди рынка. Кто-то по мобильному телефону вызвал скорую, и его откачали.

Какое-то время после этого он жил в приюте для бездомных, а потом снова вернулся на улицу, поскольку держать вечно в приюте его не могли, как объяснила ему социальный работник, а денег на аренду квартиры у него не было.

Потом он еще не раз терял сознание. Как-то он поднял тяжелый мешок, и у него вдруг лопнули геморроидальные узлы. Хозяин испугался и вызвал скорую. Его снова откачали, хотя кровь из него била тогда фонтаном.

А началось все когда он приехал в Израиль с женой, дочерью и родителями жены.

Бывшие родственники считали Артема человеком с гонором. Ведь он был единственным из всех «русских» кто отказался работать дворником, или мыть задницы старикам. Артем был непревзойденным каменщиком и брезговал неквалифицированной работой.

«Да кто ты такой вообще!» – возмущались теща с тестем, бросая на него брезгливый взгляд, как будто сверху вниз. Правда это плохо им удавалось – Артем был исполинского роста, тесть ростом не выделялся, а теща и вовсе была ниже среднего.

На такие выпады он никогда не отвечал. В его жизни к тому времени было уже столько всего, что на подобные плевки отвечать просто не стоило.

Отец умер, когда ему едва исполнилось 13 лет. До своей смерти отец научил Артема всему что умел сам, и уже в 12 лет он наравне с отцом мог выполнять почти все строительные работы в доме.

Потом был Афган, где однажды, вымотанные после двухдневного перехода, они пошли напрямую, не поднимаясь в горы, и попали в засаду.

В горах побеждает тот, кто окажется выше. Выше оказались «духи», которые отстреливали их как в тире, их – элитный батальон ДШБ. Они даже не могли определить, кто и откуда в них стреляет – в горах это невозможно, но отбивались яростно, не ища смысла, просто до конца.

Им удалось вырваться из огненной ловушки, всем, кроме тех, кто прикрывал отход своих. Тогда они остались вдвоем: один – с простреленным животом, другой – с раздробленными ногами.

Двое калек, они ползли и карабкались, поддерживая друг друга, и в конце концов добрались до своих. Уже в госпитале обоих наградили орденами Красного Знамени.

Артем перенес четыре операции в течение полутора лет. Одна из пуль задела мочевой пузырь. И почти год он мочился через специальную трубку.

Госпиталь был забит «афганцами». Кому-то вырезали часть желудка, кому-то ампутировали одну ногу, кому-то обе.

По вечерам они собирались на одной из аллей, выпивая и закусывая, вспоминали…

Их никто не трогал, и вызвали патруль из комендатуры лишь один раз, когда один из «афганцев» на каталке, без обеих ног, стал буянить, размахивая костылем.

Когда их привозили в госпиталь, то первое время кормили отборной едой по высшей категории и потчевали натуральными соками. Потом соки исчезли, а категорию довольствия им заменяли на обычную.

Возвращаясь в обычную жизнь, они со своими наградами и ветеранскими льготами оказывались совершенно одни посреди безразличного мира. Рассчитывать они могли только на себя и друг на друга.

У друзей, с которыми его связывал Афган, жизнь сложилась по-разному. Кто-то занимался бизнесом, кто-то работал, как и он, кто-то стремительно поднялся, а кто-то так же стремительно пошел на дно.

Тот «афганец», что ездил на каталке, без обеих ног, вернулся к жене. Она приняла его и ухаживала за ним как за ребенком. Но он пил не переставая, а когда жена пыталась ему помешать, кричал, плакал и переворачивал все подряд.

Он сгорел прямо в своей кровати, заснув с сигаретой пьяный, когда жены не было дома.

Когда Артема наконец демобилизовали из армии, где он прослужил вместо положенных двух, больше трех лет, полтора года из них проведя в госпиталях, вдруг выяснилось, что возвращаться ему некуда.

По заведенному тогда порядку, он перед армией выписался из квартиры. Пока Артем служил, мать умерла. А когда он вернулся, то отчим отказался прописывать его в квартире. Помогли друзья по Афгану, нажавшие на отчима и «уговорившие» его прописать пасынка обратно к себе.

Устроив дела с квартирой, Артем начал работать в бригаде строителей, где был каменщиком.

Вскоре он встретил Лилю – свою будущую жену.

Свою Лилю он лелеял как самый нежный цветок. Если его бригада шабашников, как их тогда называли, работала где-то далеко на выезде, он на выходные все равно срывался к ней, проводя в дороге иногда 6–8 часов в один конец. Дома он спал от силы два-три часа, но возвращался на работу будто на крыльях, сияя счастьем.

Каждый раз возвращаясь домой, он дарил ей цветы – ее любимые розы. Это был их обычай. Еще когда они только встречались, он в каждую их встречу, независимо от времени года, дарил ей огромный букет роз.

Продолжал он дарить розы и потом, когда они поженились и у них родилась дочь Настя. Ему нравилось дарить ей цветы, подарки, радовать ее изысканными заморскими фруктами – он любил ее больше жизни.

В те годы, когда вся страна, подобно огромному самолету, вошла в штопор, он был абсолютно уверен в завтрашнем дне. У него была любимая жена, которой он дорожил больше жизни, и верные друзья, с которыми можно было не бояться даже смерти.

Так казалось тогда, когда все они были братьями не только по оружию, но и по крови. Да и как могло быть иначе, если тащили они друг друга больше километра, один с раздробленной ногой, а другой с пулей в животе и осколком у самого паха?

Тот бой стал для них последним – для него и его сослуживца Андрея. Последним в той войне. А потом, после короткой полосы счастья, началась совсем другая война – война за выживание.

Тем, кто помог ему тогда с отчимом, нередко потом сами обращались к нему за помощью. И далеко не всегда эта помощь была в рамках закона. Но он успокаивал себя тем, что помогает восстановить попранную справедливость, так же, как когда-то помогли ему.

Друзья звонили Артему, и каждый раз он, бросив все, он ехал к ним, не спрашивая зачем. Однажды его вытащили прямо из-за стола, с семейного торжества, и он, лишь обняв жену, поспешил к друзьям.

Дважды ему приходилось выходить лицом к лицу с вооруженными людьми, среди которых наверняка были и такие же, как он, но только говорившие на другом языке и имевшие другой цвет кожи и форму носа. Ему повезло – оба раза им удалось разойтись мирно.

А как-то раз его попросили поехать с ребятами в Крым. Он, оставив семью, работу и все дела, поехал. По дороге их остановили на блокпосту, и во время обыска в багажнике нашли оружие.

Закрутилось дело, и тогда ему вместе с друзьями припомнили все. Их обвиняли в вымогательстве и самое страшное – в нападении на работника милиции – им оказался один из «клиентов» друзей, которые специализировались на взимании долгов. А Артем нередко помогал друзьям в подобных делах. Такие «дела» редко обходились одними лишь моралистскими беседами. Участвовал в таких «беседах» и Артем.

Учитывая его заслуги и особенно боевой орден, ему дали четыре года усиленного режима. Он отсидел чуть больше половины. От услуг друзей, предлагавших помочь жене, он отказался.

За то время, что он сидел, их с Лилей брак не только не распался, но стал еще крепче. Пока он был в тюрьме, она работала где только могла, чтобы у него на зоне всегда были сигареты и все необходимое.

По его возвращении она казалась прозрачной, но глаза сияли счастьем. Он был счастлив не меньше.

Через год после того как он освободился, у них родилась дочь Настя. Казалось, они полюбили друг друга еще сильнее.

Они зажили прежней жизнью, в любви и согласии. Казалось, жизнь налаживается. Но вскоре отовсюду поползли слухи о готовящихся еврейских погромах. Родители жены были насмерть перепуганы, да и сама Лиля похоже была напугана не меньше.

Она знала, что он всегда защитит ее, но теперь боялась оставаться одна дома. Идя по улице, Артем теперь вглядывался в лица прохожих и никак не мог разглядеть среди них потенциальных погромщиков. Лица у людей были разные – все больше озабоченные, угрюмые или туповато-сосредоточенные, гораздо меньше встречались веселые. Но он не видел, кто бы из этих людей вдруг отправился бы убивать евреев, оставив семью, дом, работу.

Была в городе небольшая группа людей 30–40 лет, которые носили черные рубашки и сапоги, но они в основном шумели, и даже в их редких дебошах чувствовалась театральность.

Только газетчики воспринимали их всерьез, изо всех сил раздувая слухи о гонениях на евреев.

Но все это было лишь полбеды. Жизнь становилась все тяжелее, и заработанных им денег уже с трудом хватало. И тогда они подали документы на выезд.

Спустя полгода они были уже в Израиле.

В прежней жизни он хоть и заработал на не очень большой, но уютный дом, однако в Израиле тех денег, которые они привезли с собой, едва ли хватило бы на несколько месяцев аренды. Но Артем совсем не переживал по этому поводу. С его руками и головой, он заработает на все необходимое.

Он был уверен, что сразу же найдет себе работу по специальности. Но везде, куда он ни обращался, от министерства по делам новых иммигрантов до местного муниципалитета, ему почему-то везде предлагали только работу дворника, или мусорщика.

Когда в специально созданном для помощи новым репатриантам отделе муниципалитета старый польский еврей, неплохо говоривший по-русски, предложил ему собирать пустые тележки в супермаркете, он пожав и с силой тряхнув руку старика, поблагодарил того и, пожелав благополучия всей семье, вышел.

Потом он обошел все стройки в округе и, наконец, нашел подрядчика, который согласился его взять. Но подрядчик поручил ему выносить все тот же мусор со стройки, пообещав, что если Артем будет стараться, то он возьмет его к себе на работу.

Прошла неделя, вторая, но он все так же либо выносил мусор со стройки, либо таскал ведра с раствором. У подрядчика не было недостатка в рабочих – всю квалифицированную работу за копейки делали румыны и болгары, а неквалифицированную – арабы.

Теща с тестем восприняли его нежелание «работать как все» как вызов. «Кто он такой вообще?!» – возмущалась теща и употребляла слова из идиш, о смысле которых можно было без труда догадаться.

Чтобы сэкономить, они поселились все вместе, и хотя ситуация с деньгами постепенно улучшалась, поскольку все кроме Лили работали – Артем настоял на том, чтобы она не работала и занималась только ребенком – обстановка в доме с каждым днем все больше накалялась.

В конце концов он плюнул на все и решил, что главное – выбраться из этой убогой конуры с низкими потолками, где ему приходилось чуть ли не каждый раз наклонять голову, когда он заходил в дом.

А для этого, приходилось не гнушаться никакой работой, и он, стиснув зубы, продолжал работать у подрядчика в качестве чернорабочего.

«Соберем немного денег, возьмем ссуды и купим отдельную квартиру», – успокаивал себя Артем и начинал мечтать о том, как они будут жить втроем с женой и дочерью в одном из новых домов. «Нужно будет взять квартиру на земле, с маленьким садиком», – часто мечтал он.

В жизни же все вышло совсем по-другому. Отношения между Артемом и родителями жены обострились до предела. Но хуже всего было то, что жена разрывалась теперь между ним и родителями.

Окончательный крах наступил, когда у него начался один из тех страшных запоев, которые время от времени случались у него и до приезда в Израиль.

Впервые это с ним случилось, когда в кампании друзей он услышал песни об Афганистане. Часть этих песен была написана его друзьями. Самым страшным во всем этом было то, что он не мог остановиться. Он снова и снова слушал песни, и каждый раз плакал и пил. Иногда это продолжалось несколько дней, иногда недель. Лишь когда он впадал в беспамятство, этот кошмар прекращался.

Выходил он из запоя мучительно, но каждый раз возвращался к своей работе. Лиля знала об этой его слабости и прятала кассеты как могла. Но стоило ему случайно наткнуться на кассеты, и все начиналось сначала.

Она не решалась выбросить кассеты, и лишь пыталась спрятать их подальше от него. Глядя на страдания мужа, она в такие минуты и сама плакала, не в силах ему ничем помочь.

Случилось с ним такое и в Израиле. Однажды он в «русском» магазине услышал песни про Афганистан. Он вернулся домой и все началось сначала – бесконечный запой со слезами и непрерывно рвущимися из магнитофона песнями.

Лиля была в отчаянии, а теща закатила страшный скандал. Он не сдержался и вытолкал ее за дверь. Тогда теща устроила скандал на весь дом, и соседи вызвали полицию. Полиция приехала, надела на Артема наручники и увезла с собой.

На него завели дело по обвинению в «насилии в семье», несколько дней продержали в камере, потом судья вынесла решение, запрещавшее ему приближаться к дому ближе чем на 100 метров. Так он впервые оказался на улице.

Он ночевал прямо в небольшом парке напротив дома. Лиля, жалея мужа, вынесла ему в парк сначала матрас, потом одеяло и, сидя поздно ночью возле него в безлюдном парке, беспрерывно плакала.

Он обнял ее и сказал: «Давай уйдем вместе».

Она посмотрела на него и он вдруг увидел, что глаза у нее стали совсем другие…

Внешне она была такая же, какой он всегда ее любил. Но взгляд изменился, стал другим – потухшим и чужим.

Потом они встречались еще не раз, но каждый раз она возвращалась в дом, а он так и оставался в парке… Лиля уже не чувствовала той силы и надежности, которая исходила от него раньше. Он стал для нее совсем другим, не тем, кого она так любила совсем недавно.

Он и сам уже чувствовал себя уже не тем, как будто его сбили с ног. Жизнь часто сбивала его с ног. Но он всегда поднимался. А сейчас он уже и сам не знал, удастся ли ему снова подняться.

Он заходил к знакомым и друзьям, и те, видя его трясущиеся руки, наливали ему стакан-другой, кормили, чем Бог послал, изредка одалживали деньги. Он благодарил и уходил.

Таких друзей, как там, здесь у него не было.

Какое-то время он жил прямо на стройке, подрабатывая ночным сторожем, затем снял квартиру пополам с двумя парнями, работавшими вместе с ним, а еще спустя какое-то время снял отдельную двухкомнатную квартиру – зарабатывал он неплохо.

Жизнь стала снова налаживаться, и он уже снова мечтал о том, как заживут они с Лилей и с его любимой дочуркой, по которой он так тосковал…

Но вдруг он получил письмо от адвоката – Лиля подала на развод.

Он снова запил. Начались конфликты с хозяевами квартиры, а потом пришло письмо из банка. Не читая на иврите, он попросил соседей, знавших иврит немного лучше, разъяснить ему смысл написанного.

Письмо было из банка. Он совершенно забыл, что был основным гарантом по ипотеке у новых друзей. Но банк помнил и арестовал его счет и зарплату. Платить за квартиру стало совершенно нечем. Накопились и долги по счетам за электричество, воду, газ…

Он стал работать на рынке «по-черному», а однажды, когда пришел домой, то не смог своим ключом открыть дверь. Его вещи стояли на площадке. Жизнь наносила ему удар за ударом, один страшнее другого, но он держался.

Оказавшись снова на улице, он спал на складе, прямо там, где работал, но вскоре из-за крыс, которые донимали его, перебрался на огромную автостоянку, где сторож, тоже из русских, разрешал ему ночевать, поскольку он помогал ему гонять наркоманов, которых, казалось, было не меньше, чем крыс.

Собрав немного денег, он обзавелся палаткой и жил теперь более-менее по человечески. Рано утром, еще затемно, он собирал и прятал свои пожитки в специальном тайнике, устроенном здесь же, и отправлялся на рынок.

Несколько раз наркоманы пытались поджечь его палатку, и грозились порезать его самого. Но после того как он вышел к ним и воткнул одному из них пальцы под ключицу так, что тот забился, как в лихорадке, а бросившемуся на помощь его собрату вонзил безымянный палец под ложечку, притиснув к стене, его обходили стороной.

Елену он встретил случайно. Личная жизнь у нее не сложилась – несколько лет назад она развелась с мужем, детей у них не было.

После развала Союза русский язык, который она преподавала, в Молдавии стал никому не нужен. Она работала то в магазине, то на рынке, спустя какое-то время приехала в Израиль к матери, которая жила здесь вместе с мужем – евреем.

В Израиле ей нравилось, хотя и не все. Но она была счастлива тем, что живет на Святой Земле. К тому же здесь всегда можно было подработать, ухаживая за престарелыми и убирая их квартиры.

Первое время заработанных в Израиле денег вполне хватало на безбедную жизнь дома, но потом цены будто улетели в космос, и она не столько жила, сколько выживала.

После смерти мужа мать осталась совершенно одна в чужой стране и тяжело заболела. Елене каждый раз продлевали визу, чтобы она могла ухаживать за больной матерью. А когда мать умерла, Елена с просроченной визой осталась уже нелегально.

Первое время она жила с гастарбайтером из Львова – Игнатом, подрабатывая уборкой домов, но Игнат в конце концов уехал во Львов к жене.

Потом она жила у одинокой старушки, которая с войны помнила русский, и которую она обслуживала 24 часа в сутки. Все было хорошо, пока старушка была жива. Елена проработала у нее несколько лет. А потом все, как назло, совпало. Она одновременно лишилась и работы, и крыши над головой. И в это же время эмиграционная полиция начала облавы на нелегалов.

Елена старалась ничем не привлекать к себе внимание, днем находила укромное место, где устраивалась с двумя сумками и могла подремать. Умывалась и стирала одежду на пляже. Ночью же устраивалась на скамейке возле жилых домов, так чтобы был видно все пространство перед ней. Таким образом, в случае опасности она могла позвать на помощь и, одновременно, вовремя заметить полицейских, если те нагрянут.

Как-то возле парка она увидела полицейских и, подхватив сумки, побежала в сторону стоянки, надеясь там переждать. Здесь ее и встретили наркоманы из местных…

Услышав крики женщины, Артем бросился на помощь. Увидев его, наркоманы тут же пустились наутек. Женщина была насмерть перепугана, глаза у нее были огромные, как блюдца. Она вся тряслась от пережитого ужаса. «Спасибо вам», – пролепетала женщина, и вдруг, упав ему на грудь, разрыдалась.

Еле сдерживая слезы, он сказал охрипшим голосом: «Они вас больше не тронут». Она посмотрела в его ярко-синие глаза и впервые за все время в ее взгляде засветилась надежда.