Текст книги "Чистилище для грешников"
Автор книги: Влад Менбек
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– И каким же это образом? – недовольно скривил губы Дмитрий Сергеевич: – Может быть что-то секретное?
– Самым обычным, руками, – равнодушно поведал Петр и отвернулся. Посмотрев на Семена, попросил: – Принеси что-нибудь попить. Жажда. Наверное после потери крови.
Семен вопросительно взглянул на босса. Дмитрий Сергеевич поколебался и разрешающе кивнул.
– Если можно – Кока-Колу, – бросил вслед Семену Петр: – Желательно в стеклянной таре.
Семен выскочил за дверь. В комнате опять повисла тишина, прерываемая нервными вздохами руководителей бандгруппировок, с опаской наблюдающих за непонятным и страшным человеком сидевшем на стуле напротив них.
Петр неторопливо закурил. Прибежал Семен, неся в руке стеклянную в 0,33 литра бутылочку Кока-Колы. Осторожно протянул ее Петру. Тот поддел ногтем и легко сковырнул металлическую пробку с горлышка бутылки. Затем одним махом влил в себя острую и кусачую газировку. Скромно рыгнул, цинично поинтересовавшись:
– Никого не забрызгал? – и немного повеселел, заметив, что его наглость действует окружающим на нервы: они боялись его, как боятся неизвестного, непонятного.
– До сих пор не пойму: почему Коку обвинили при историческом материализме буржуазным напитком? Очень даже неплохая газировка, – удивленно пробормотал Петр.
– Как вы уничтожили наших людей, которых мы сегодня отправим в последний путь? – жестяным голосом поинтересовался Дмитрий Сергеевич.
– Руками, – коротко ответил Петр.
– Да как руками?! Как так можно?! – взвился Андрей, бывший райкомовец: – Он нас на пушку берет! Запугивает!..
Петр посмотрел на крикуна своим самым тяжелым взглядом, заставив его спрятаться за спиной соседа и отодвинув в сторону руку с пустой стеклянной бутылочкой, резко сжал ее. Глухо хрустнуло стекло и осколки от раздавленной бутылки стали падать на пол. Петр пошевелил пальцами, стряхивая мелкие кусочки, застрявшие в складках ладони.
– Они у вас небось были боевиками? – хмуро посматривая на собравшихся, спросил Петр.
– И неплохими, – охрипшим голосом подтвердил босс, уточнив: – Может быть самыми лучшими.
– А вы, при непосредственном контакте просто никто, – жестко бросил Петр: – Для меня – чуть выше нуля.
Присутствующие промолчали. Все смотрели куда-то в сторону. Лишь Дмитрий Сергеевич пожирал его неожиданно начавшим смягчаться взглядом. Наконец босс спросил:
– На нас будете работать?
– Не получится, – безразличным тоном ответил Петр.
– За всю жизнь вы не видели таких денег, сколько получите за один месяц, – заторопился босс: – Во сколько вам обошелся этот пулемет?
– Тысячи в три, – соврал Петр и неприязненно пожал плечами: – Но я переплатил – он стоит дешевле.
– Я вам даю за него десять тысяч долларов, – продолжил разгоряченный Дмитрий Сергеевич, и посмотрел на ближайшего к нему помощника: – Расплатись!
Мужчина сунулся во внутренний карман куртки и вытащив пухлый бумажник, вытряхнул из него пачку зеленоватых купюр. Босс жестом приказал ему отдать деньги Петру. Тот с опаской подошел к ликвидатору сбоку, чтобы не загораживать остальным обзор, вдруг этот мент что-то выкинет, братва его тогда уложит из стволов, и протянул деньги.
Петр неприязненно скривился и сказал:
– Я пулемет покупал не для вас, а для себя. Если он вам нужен – дарю!
Но босс упрямо велел отдать Петру деньги. Мужчина, едва не трясясь от страха, сунул пачку купюр в карман куртки Петра и тут же отскочил к своим.
– Врача из скорой! – рявкнул Дмитрий Сергеевич: – Срочно! Сюда! Пусть посмотрит рану…
– Не надо, – отмахнулся Петр, ему уже надоело быть пугалом на видном месте: – У меня специальная прививка от всего, – соврал он: – За неделю заживет.
Босс строго посмотрел в глаза ликвидатора и отвернувшись в сторону, приказал:
– Отвезти его домой! И его машину отгоните! Поставьте, где скажет, – повернувшись к Петру, уже более мягко произнес: – Утро вечера мудренее – завтра увидимся, поговорим.
Петр грустно хмыкнул и подозвал взмахом ладони Гошу и Семена, чтобы помогли подняться и выйти. Боевики моментально исполнили его просьбу, даже не взглянув на босса.
Петра очень аккуратно доставили домой на шикарном «Линкольне». Он подивился тишине в салоне, Ему раньше не доводилось ездить на таких лимузинах. Помогли подняться на его этаж, провели к кровати. Выглянули в окно, но обыск устраивать не стали, очевидно такой команды не было.
Когда провожатые ушли, Петр доковылял до кухни и поставил чайник на плиту. Махнув рукой на отметины, вытащил из холодильника обе банки с рыбными консервами, потом прохромал к комоду и достал бутылку с коньяком. И устроил себе пьяный вечер, с удовольствием съев рыбу и мерзлый батон. Опьянев, он со стаканом чая в руке, выглянул на вечернюю улицу через кухонное окно. Его пасли аж на трех машинах и не меньше, чем десять человек. Но настроение от этого не стало хорошим. На душе было просто паршиво. Даже коньяк не помог.
Петр тяжело вздохнул и сел на железную табуретку: в отделе их так не ценили. Они были простыми исполнителями, работягами, которых впоследствии ликвидируют. А что: страна большая, выбирать можно было из миллионов. Все-таки обнищала страна. И мафия нищая: скребут по сусекам, пользуются тем, что осталось от прошлых богатств. Не тот размах, не тот удар… Очень и очень жидко разбавлено. За державу обидно…
Глава седьмая
Утром Петр внимательно осмотрел в первую очередь раненую ногу. Ни следов, ни замаскированных шрамов. Затем исследовал ботинок и носок. Носок даже постирал, ожидая, что вода хоть чуть-чуть покраснеет. Ничего. Вечером ложился на располосованную простыню, на вспоротый, весь усыпанный перьями матрац, а проснулся на всем целом. Консервные банки тоже были без царапин и нераспечатанные.
Поставил чайник. И только тут обратил внимание на сахар-рафинад, который тоже не убывал: утром всегда было полпачки. Петр пил не просто сладкий чай, а почти сироп.
В принципе ему можно было совсем не выходить из дома: с двумя банками консервов, чаем и мерзлым батоном он мог спокойно прокуковать до тех пор, пока эта петля времени не соскочит с него и уползет в свою бездонную берлогу, и он наконец сойдет с замучившего его колеса обозрения единственного дня в нормальную жизнь. А то вне дома взбредет что-нибудь в голову и опять побежит на рынок – вдруг за атомной бомбой. Хотя среди людей бродит вранье, насчет того, что на рынке можно купить все что угодно. Уж он то точно знал: чего-чего, а атомной бомбы на рынке нет. Пока эти «игрушки» у вояк на строгом учете.
Он даже не стал смотреть в окно, прошедшее осталось лишь в его памяти, а для остальных людей день был новый, неизвестный, и машин охраны, блокировавших его улицу вчера, нет. К похоронам двоих своих бойцов братва только готовится. Может быть и ямы еще не начали копать. А многим ли он рисковал, рассказывая все начистоту, или почти все, вчерашним людям? Совершенно ничем. А если бы вдруг наступил следующий день?..
Работать боевиком, даже супером, на преступников – несовместимо с его моралью. Скорее всего, начнись сегодня завтрашний день, Петр перестрелял бы сколько смог этих отморозков, пока не завалили самого, с продырявленный башкой или пока не размазали бы по асфальту.
Однако ему показалось, что босс, Гоша, Семен – люди не совсем испорченные, кроме гниды Андрюши. Или это только показалось? Как же он не любил партноменклатуру, еще с совдеповских времен – основных его заказчиков и одновременно клиентов на отстрел. А ведь сам был таким же как они. Даже хуже. Возможно Андрей – божий одуванчик, по сравнению с ним, мерзавцем и убийцей.
Ну ладно: что было, то было. Пусть они хоронят своих братанов спокойно и без шухера. Стрельба из пулемета по живым мишеням отменяется. Может быть эта процедура немного пощекотала бы ему нервы, потешила дьявола, а в остальном – только грязь. Сплошная и непролазная чернуха. Добрый ангел уберег его от массовой акции, подтолкнув на гвоздь. Тоже мне, добрый!..
Загнал как белку в колесо в один единственный день и радуется. А радуется ли ангел, если таковой существует? И вообще: есть ли Бог, или это массовый и очень долговременный психоз вконец озверевших людей, не желающих понимать явлений природы?
Петля во времени: это что – случайность или кто-то ее устроил? Джебе никак не похож ни на Бога, ни на дьявола, ни на ангела. Может быть он посредник? Тогда что – Петр самый что ни на есть грешный человек на земле?! Вряд ли.
Если судить по количеству ликвидированных им, то на земле есть и были люди, на совести которых во много раз больше загубленных жизней, чем грехов на его душе. А может быть и они крутятся каждый в своей петле? Любопытно было бы встретиться. Неужели Джебе обслуживает их всех?
Нет. На миллионы людей его не хватит. А грешников на земле миллионы, а не единицы, в этом Петр был твердо уверен. Значит он только посредник и работает с одним Петром. Хотя… Возможно и не с одним, если только бесконечное круговращение в одном и том же дне не случай, а спланированная акция. Тогда все люди на земле живут под бдительным оком кого-то или чего-то, а в нужный момент, их подправляют.
Слишком все просто и безысходно получается, будто в школе: учитель учит, направляет и наказывает. Дети с баллистическими ракетами и атомными боеголовками вместо тетрадок и ручек. Увертюра перед концом света, на отдельно взятой планете.
Ну ладно, просидит человек месяц, два, может быть год в одном и том же дне, и что: исправится? Станет лучше? А ведь кто-то подобное зависание примет за благо: сколько времени можно проваляться на боку ничего не делая! Были бы только деньги на еду, на один день, или продукты, как у него в холодильнике. Его положение напоминает анекдот про слона и муху, забравшуюся к слону в хобот: слон взял и сунул хобот себе в задницу, а муха летает по кругу – и!.. У слона вечный кайф!.. Ну почему в голову лезет сплошная гнусность? Ведь можно же думать о чем-нибудь хорошем!
Чепуха! Происходящее с ним самая настоящая чепуха! Джебе действительно заказал ему объект, но как раз в тот день, случилось дурацкое совпадение, и он попадает во временную петлю, где и раздваивается. Помнится Сергей говорил что-то об этом: если вернуться во времени на несколько лет назад, то можно встретить самого себя. И действительно: если я попадаю в прошлый год и при этом оказываюсь в том же месте, в тот же час где находился тогда, то – бац! – копытом по башке – сталкиваешься сам с собой лоб в лоб. Тоже самое происходит, если возвращаешься всего на один день назад.
Философ!.. Лучше на монеты посмотрю. Их можно исследовать сто лет и каждый раз будешь находить что-нибудь новенькое. Все дело случая: попался – значит терпи. Не век же это будет длиться. На какой-то лекции в обкоме слышал, что вся наша вселенная куда-то съезжает, и чем больше съезжает, тем быстрее. Значит это не на век. Мы привычные – подождем. В засаде месяцами сидели, кружку с водой на зажигалке или пучке соломы кипятили и ничего, выжили.
Замучив себя непривычными размышлениями, Петр вытащил все свои монеты на стол, достал лупу и взялся за них основательно. Этот процесс приносил ему громадное удовольствие, потому что за старыми монетами он видел чьи-то руки: чистые, грязные, кровавые. Ларьки и магазины в поселках и городах, места, где их меняли на товар, на рабов. У Петра мелькнула странная мысль, что деньги нейтральны в этом мире, потому что они бывают у умных, у дураков, у богатых и у бедных, но в разных количествах.
Много разных картинок рисовала фантазия, при виде глубокой царапины на потертой овальной медной монете времен Александра Македонского из древнего Афросиаба, под Самаркандом, в нынешнем Узбекистане. Он был там на ликвидации одного обкомовца, после которой побродил по городу, и по раскопкам на окраине Самарканда, где и подобрал первую в своей коллекции монету.
После двадцатого дня добровольного заточения, Петр сбился со счета. Зарубка, сделанная на подоконнике вечером, утром исчезала бесследно. Приходилось прошедшие дни держать в памяти. Рассматривая через не очень чистое кухонное окно спешащих по своим делам, каждый раз одних и тех же людей, Петр напряженно пытался восстановить однообразный калейдоскоп одного дня, многократно для него повторяющегося с идиотской пунктуальностью. У него получалось то ли двадцать один, то ли двадцать четыре. И он понял, что счет утерян навсегда. Его огорчило это открытие. Должен же он хотя бы знать, сколько прожил.
Внимательно изучил свое лицо в зеркале: полный провал – не прибавилось ни одной лишней морщины, ни седого волоска. Он лишен возможности не только умереть, но и стариться. А ведь втайне Петр рассчитывал превратиться в старика и, обессилив, однажды, не подняться с кровати. А там спокойненько перекочевать в мир иной. Так нет – это скотское состояние может растянуться на вечность!
Его охватил ужас предсказуемого будущего и в этот день не отпускал до самого вечера. Он так и лег в кровать с невыносимым страхом внутри. Сон не шел. Около трех ночи накатил серый туман, а в шесть пятнадцать проснулся, будто внутри прозвенел будильник. Но чудовищный ужас, сковывающий все органы несколько последних дней, стал медленно таять, уползая в какую-то берлогу, которая тоже была внутри него. Он понял, что в такие моменты нужно прыгать из окна или стреляться из пистолета. Вчера он об этом даже не подумал, так его скрутило, а сегодня уже расхотелось.
Лишен простейшего теперь уже удовольствия, а не наказания, утреннего бритья, потому что вчера вечером соскреб всю щетину с лица, после разговора с Джебе, или до разговора?.. В общем, месяц назад, по новому стилю.
Но он все же попробовал. Электробритва не взяла слишком короткую щетину. И как он проклинал раньше почти каждодневную необходимость бритья, так сегодня изрыгал всю известную ему матерщину, перемывая косточки всем: начиная от Бога и кончая самым мерзкими червяками, которых рыбак насаживает на крючок. А один из червяков еще и поучает рыбака: ты, мол, мужик, резко удочку не подсекай, а то у меня уши закладывает. Такая скользкая мерзость, а мнит из себя не знай кого – условия ставит! Была однажды такая картинка в газете.
Но весь этот юмор остался в нормальном времени, а сейчас началась сплошная шизия. А может быть он и есть такой же червяк? Тогда кто в этом натюрморте работает рыбаком?!
Когда по мнению Петра прошло почти два месяца, все монеты были изучены до мельчайших деталей, он рассказал сам себе все смешные истории и анекдоты, после чего почувствовал себя пустым, как скорлупа выеденного ореха – снаружи твердый, а внутри пустой.
Следующим этапом домашнего ареста было сумасшествие. Но что-то внутри, возможно слишком нагло разросшаяся опухоль в душе, которая его не корила, но иногда вызывала смущение от некоторых несуразностей в прошлой жизни, а может быть каждодневные размышления, подсказывали: даже если он просидит здесь год, два, пять лет – ничего с его умом не случится – обидно, досадно, но ладно…
Не грозят ему ни психоз, ни горячка.
– Нам не страшен серый волк в степи… связанный, – гундосил он граммофонным голосом откуда-то появившуюся в голове странную строчку из неизвестной песенки, осторожно переворачивая очередную монету орлом в верх.
До временной петли, когда в его жизнь все время вмешивался противный Павел Васильевич, тесть-паразит, Петр начал сползать в шизофрению. Он только сейчас это понял. То были ее первые ласточки – слуховые галлюцинации. Но тесть исчез, унеся с собой спасительный вираж из реальной жизни, в тьму ничегоневеданья.
Петр отчетливо вспомнил и восстановил в памяти, за эти два месяца, почти все лекции прослушанные им в школе милиции, особенно по психологии. Поэтому точно поставил себе диагноз, своего душевного состояния до начала «дохлой» петли длиною в один день. Шизофрения именно так и проявляется на первых этапах, превращая человека в нелюдь.
Как ни странно, за последнее время он заметил обострение и улучшение своей памяти. Каким-то образом, помимо него, а может быть что-то внутри него, снимало с прошлых событий шелуху выдуманных обстоятельств и сглаженность в мелких деталях, даже если они были отвратительными. Он четко помнил почти каждый прожитый нормально день в прошлой жизни.
Но плохое Петр выдавливал из сознания усилием воли, стараясь вспоминать лишь приятное. Особенно ему нравились дни учебы в школе милиции, хитрые глаза соседа по аудитории, Сашки Каравана, когда тот выигрывал партию в карты, в двадцать одно, во время лекции по «Колхозно-навозному» праву.
Вспоминалось не только веселое, но и грустное. Однажды, гуляя ночью по безлюдным улицам с Караваном, после выпитого на двоих литра шестидесятиградусного самопального коньяка, в поисках приключений на свою задницу, как выражался Александр, им встретились трое, с явными намерениями пощипать карманы у захмелевших забулдыг – гуляли они в цивильной одежде. Караван знал физические способности Петра, и потому сразу отступил назад, прикрывать тылы.
Петр без разговора ладонью врезал самому смелому грабителю в лоб. Тот поперхнулся и выплюнул на асфальт передние зубы. Все трое рванули от них как спринтеры на стометровке. А ведь можно было решить конфликт полюбовно, в крайнем случае помахать у них перед носом милицейскими удостоверениями. Этот эпизод Петру не нравился, хотя раньше он даже не задумывался о правомерности своего поступка.
Ну а про ликвидации Петр старался не вспоминать вовсе. У него уже выработалась тактика ухода от всплывавшей чернухи – нырял в аудитории школы милиции. Уголовное право вела для ста восьмидесяти прожженных, отслуживших по два-три года патрульными постовыми, милиционеров строгая майорша, Антонина Сергеевна. На ее лекциях царила гробовая тишина. Не дай Бог кто-нибудь чихнет или кашлянет. Она тут же предлагала нарушителю тишины идти в медсанчасть и симулировать свой «туберколес» перед костоправами, а не разбрызгивать миазмы на соседей.
Но на их факультете был один, совершенно неисправимый Гришка Распопов, который имел привычку всегда опаздывать на любые лекции, не зависимо от того, кто их ведет. И вот, после десятиминутного вещания Антонины Сергеевны, открывается дверь и вваливается Гриша, собственной персоной, и согласно устава просит: «Разрешите присутствовать на занятиях, товарищ майор!»
Антонина Сергеевна долго и внимательно смотрела на Распопова, придумывая ему кару. Но решив, что мы, все сидящие в аудитории, не в пример этому разгильдяю, дисциплинированные и серьезные люди, спрашивает у всех нас:
– Какое наказание мы придумаем для этого нарушителя?
И почти все, единодушным хором гаркнули:
– За бутылкой пошлем!..
Этого не могла выдержать даже сверхстрогая Антонина. Она отвернулась от нас к доске, висевшей за ее спиной, и мы с интересом наблюдали, как трясутся ее плечи. Невозможно было понять, плачет она или смеется. Но когда вновь увидели ее покрасневший лик, поняли, что не такая уж она зануда – человек как человек.
– Неисправимые негодяи, – прерывающимся от смеха голосом сказала она и махнула рукой Распопову, грозно предупредив: – Но больше не потерплю… Своими руками удавлю…
Проснулся как обычно, в шесть пятнадцать и решил вообще не двигаться. Пролежать как пенек столько дней, сколько выдержит. Ни пить, ни есть, ни в туалет: ни по малой, ни по большой – пусть все лопнет, а с места не сдвинется. И без единой мысли в голове.
Первый день прошел терпимо. Только к обеду страшно захотелось пить и есть. Однако в пять часов это желание угасло. В три ночи заволок серый туман и опять утро. Через три дня стал ждать двенадцати дня, когда бибикнет машина на улице, в половине третьего какая-то девчонка громко и весело хохочет под окнами. В шесть вечера – скрежет железных мусорных баков и гул автомобильного мотора: уборка мусора. На седьмой день стал различать и совсем слабые звуки, которые просачивались сквозь окна комнаты и кухни. Журчание воды в трубах, едва слышный топот ног соседей сверху, щелканье выключателей. Оказывается с самого пробуждения и весь последующий день до отказа был заполнен звуками. Сплошной кошмар: ни секунды тишины!
Где-то на десятый день лежки не выдержал, отбросил одеяло, пошел ставить чайник. Съев сайру, оделся, выбросив пистолет, глушитель и обойму из курточки на кровать, закрыл за собой дверь и поплелся к «Жигулю», добросовестно ожидающего хозяина. Завел двигатель, прогрел и покатил куда глаза глядят, подальше от города. Заехал в дремучий лес, выключил мотор и решил здесь дожидаться трех ночи, под успокоительный шелест не успевшей опасть листвы.
Утром вновь оказался на своей кровати. Повторил поездку в лес. Через неделю Петру надоело и это. Тогда он принялся гонять по улицам, нарушая правила дорожного движения. Его останавливали сотрудники ГИБДД, штрафовали, отбирали удостоверение, перечеркивая корочки и фотографию крест накрест, ленивым голосами втолковывая, что удостоверение устарело и нужно пересдавать экзамены на новое, если он хочет остаться автомобилистом. Однажды, около одиннадцати ночи даже задержали машину и загнали на штрафную площадку. Петр оказал сопротивление, но лишь чуть-чуть, для вида, из вредности.
Гибэдэдэшники сдали его в медвытрезвитель, подозревая не алкогольное, а наркотическое опьянение. В отделе вытрезвителя у него взяли кровь на анализ для завтрашнего дня и сунули в камеру с бомжами. Петра это немного развлекло: довольно любопытный народ бродяги, до трех часов они наперебой рассказывали самые невероятные приключения из своих жизней. Но уж больно они сильно воняли аммиаком и еще черт знает чем. Однако через час Петр попривык к запахам и перестал их замечать.
Один рассказ его почему-то заинтриговал, своей необычностью. Повествовал грязнющий бомж, с синюшной разбитой мордой, о сегодняшнем происшествии.
– …Я ее еще на вокзале приметил. На Казанском. По утряне. А мы уже навострились ехать впятером на электричке в Подсосенки: там есть подъемчик и поворот, где поезда ход сбавляют километров до сорока, в час.
Стоит она околь игральных автоматов, на периллы облокоченная и скучает. Белобрысенькая такая, блонд энд без перекиси водорода, то есть – натуральная. Не подкрашенная, Личико ангельское. Куртка богатая и джинсы с бахромой над лаковыми сапожками. Картинка!..
И вдруг смотрю, упорно давит на нас косяка. Я не врубаюсь. Толкнул Стаса и на нее показал. А он у нас фраер: любую бабу окрутит. Стас к ней, и без всяких выебонов прямо в лоб: «Интересуетесь?» – а она в ответ: «Если бормотуху глушить, то нет». Стас тогда объяснил, что мы на задании от специальных органов, и нужно нам кое-что провернуть на сто двадцатом километре. А она: «Вербуете?» – а он: «Мы подбираем кадры на будущее – организация новая. Так что любой может в один день стать товарищем по работе».
Я, правда, подергал Стаса за рукав, что мол ты – прекращай. На что нам эта фря? Мы уже месяц путем не ели. А тут навернулась возможность, и даже тросик японский, всего в палец толщиной, но крепкий!.. И кошку железную на каком-то заводе сперли у раззяв. А он ни в какую. И дамочка заинтересовалась. Подхватывает Стаса под локоть и прет вместе с нами к электричке. Самый настоящий провал: представляете – мы то одеты ничего, нормально, а она как пугало в огороде. На нашу компанию весь вокзал пялился. Наверное потому и попались, – с тяжелым вздохом сожаления закончил свой рассказ бомж.
– А делали то вы что? – поинтересовался кто-то. – Или не успели?
– Да успели. Около семи вечера, когда стало темнеть, подошли к подъемчику и поворотику, и эта чувырла с нами по лужам топает. Привязали один конец тросика за опору бетонного столба, дождались поезда с контейнерами на открытых платформах и закинули кошку. Один контейнер сверзили на землю. Поезд ушел, будто ничего и не было. А в контейнере всякая дребедень, лучше были бы шубы или дубленки. Но еще лучше – консервы. А там компьютеры, черт бы их побрал. Сплошное крошево.
Покопались немного. Кое-какие платы уцелели. Мы набили ими мешок и только лыжи навострили рвать когти, как – раз!.. Менты! Всех замели.
– А дамочка где? Может она и навела?
– Может быть и она, – равнодушно согласился рассказчик. – Нас сунули в одну машину, а ее со Стасом в другую. Больше я их не видел.
– Значит порожняк?
– Следователь пообещал года три, может и все пять общего режима, – убито пробурчал бомж, и патетично воскликнул: – Прощай свобода!
– Эй вы! – донеслось через решетку обезьянника из дежурки, в которой беспрерывно верещали телефонные звонки: – Кончай орать и бузить, а не то засуну в холодный душ.
– Сам ты не умывался, – негромко буркнул рассказчик: – И сестра твоя трахается с кем попало на Тверской. Недоразумение ходячее…
Но дежурный не услышал оскорблений бомжа.
В три ночи на Петра наехал серый туман.
Утром, в темпе проглотив сайру и чай, Петр помчался на «Жигуле» к Казанскому вокзалу. Излазил его вдоль и поперек, искал эту дамочку. Но ничего похожего не обнаружил. Среди дня съел две сардельки в кафе и запил литром Коки. А к двум ночи, пристроился в углу одного из залов и задремал.
На следующий день он снова ринулся на Казанский. И опять ничего. Петр сам не понимал: для чего ему нужна была эта девица или женщина. Про ее возраст он как-то не догадался спросить у бомжа. И на третий день порожняк, как выразился один из завсегдатаев медвытрезвителя.
На четвертый день после пребывания в камере, Петр решил не трогать машину, стал ходить пешком по городу, заговаривал с самыми разными людьми, заходил во все встречные магазины и лавочки. В общем, стал отвлекаться. По городу ходил каждый день, как на работу. Лавировал в толпе, сидел на скамеечках, ел сардельки, кормил хлебом лебедей в пруду: делал вид, что как все живет полноценной жизнью. Но примерно через три месяца наступил предел: ему стали попадаться знакомые. Люди были знакомы для него, а не он для них. И это было противно. Осточертело!
Петр вновь поехал на Казанский, купил билет до самого конца самого длинного маршрута и уехал. Утром проснулся у себя в квартире. Он стал ездить со всех вокзалов, пока вновь не стал встречать знакомых людей в повторяющихся ситуациях.
Однажды купил в аптеке сильный яд от крыс, для всего подъезда, сказал, что живет в двадцатидвухэтажке. Ему отвесили приличный пакет. Вечером с чаем ложкой ел желтоватый порошок до тех пор, пока не почувствовал чудовищные боли в желудке, тошноту в горле и гул в голове, будто она стала пустой, как церковный колокол. Терпел, потихоньку подвывая, пока не потерял сознание. Но утром поднялся как ни в чем не бывало – словно новая копейка. Осталась лишь страшная, бросающая в пот память о содеянном.
Ему надоело общаться с обычными людьми и он решил уйти в подполье, туда, где обитают бомжи. На всякий случай прихватил с собой кусок веревки, если вдруг захочется подвесится в каком-нибудь приглянувшимся закутке.
Исследование подвалов он начал с соседнего девятиэтажного дома, но ничего примечательного там не обнаружил. К ночи побывал в пятнадцати домах, и даже лазил на чердаки, если двери, ведущие наверх, не были закрыты на замки. Уснул в самом дальнем углу подвала, спрятавшись за обернутые рубероидом трубы отопления, в одном квартале от своей квартиры.
На следующий день пошел в противоположную сторону от своего дома. Прохожие, после первого подвала, не обращали на него никакого внимания, такой он был вымазюканный, похожий на делового сантехника, торопливо перебегающего от дома к дому, устраняющего опасную утечку газа или прорыв канализации.
На третий день, где-то в двенадцать ночи, в двух кварталах от своей квартиры, в одном из подвалов, Петр неожиданно услышал в самом дальнем углу приглушенный разговор. Выглянув из-за бетонной сваи вбитой в землю, он увидел в пятнадцати метрах слабый отсвет электрических ламп. Петр крадучись подошел к дверному проему без двери, за которым кто-то очень уверенным, хорошо поставленным голосом вещал:
– Если это явление рассматривать с точки зрения сохранения энергии, то этот закон явно нарушается. Мистику и эзотерику я отметаю, как не имеющие под собой никаких доказательств. Остается искать чисто научные объяснения…
– А божественное?.. – поинтересовался глубокий женский голос.
– Под знаком вопроса, – ответил лектор. – Мне кажется, что человечество не может заблуждаться в вере в Бога в течение тысячелетий. И веру исповедуют почти восемьдесят процентов населения земли, а оставшиеся двадцать подозревают, что Бог, возможно, есть. Хотя человеку свойственно заблуждаться, так же как и всему человечеству.
Вот, например, взять возникновение Земли, Солнца и неба со звездами, а так же человека с остальной живностью. Все было создано, по преданиям и по религиозным трактатам, шесть-семь тысяч лет назад. Но наука уже доказала, что нашей Земле не менее четырех с половиной миллиардов лет, Солнцу около семи-восьми, а вся вселенная существует около пятнадцати – восемнадцати миллиардов лет… И это не…
– Ошибается твоя наука, – прервал тот же женский голос оратора, но без недовольства или злости.
– Возможно, – легко согласился лектор. – Но меня заинтересовало иное: именно шесть-семь тысяч лет назад люди стали строить на Земле мегалиты, гигантские сооружения – то ли первобытные астрономические комплексы, то ли храмы для поклонения. И именно этот период определен практически всеми религиями как создание мира. Отсюда вытекает следствие, что осознавать самого себя и окружающий мир человек стал именно шесть-семь тысяч лет назад! Но воспринял свое осознание не как пробуждение из бессознательной спячки, а как создания мира и его самого кем-то на небесах.
– Враки все это, – вновь возразила та же женщина, голосом без всяких эмоций.
Петр понял, что попал в какое-то тайное общество, решающего мировые проблемы. Возможно у собравшихся здесь людей просто не было другого помещения, поэтому они выбрали подвал. Шныряя по городу, он неоднократно слышал о всяких семинарах и сборищах, но не придавал этому большого значения. Он сам не знал, что искал.
Решившись, Петр шагнул в дверной проем и оказался в довольно обширном помещении, с низким бетонным потолком, правая часть которого освещалась тремя стоваттными лампочками, над головами не менее двенадцати человек. Они все сидели кто на чем: на ящиках из-под бутылок, на стопках кирпичей, увенчанных лежащей поперек доской. Собрание состояло в основном из мужчин, чье суровое общество скрашивали лишь две женщины, восседавших на старых стульях с обивкой.
Лектор на секунду замолчал, равнодушно взглянул на Петра и продолжил свою речь. Пока он доказывал, что реально трудно доказать есть Бог или его нет, Петр рассмотрел слева у стены два столика, а в углу какой-то мешок. Но нет! То был человек, сидевший тихо на корточках, поминутно посматривающий на наручные часы.