Текст книги "Однажды случилось (СИ)"
Автор книги: Влад Авилов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]
Annotation
https://andronum.com/product/avilov-vlad-odnazhdy-sluchilos/
Авилов Влад
Авилов Влад
Однажды случилось
Утомленная июньским солнцем земля жадно
впитывала редкие капли дождя, падавшие с
небольшой тучки, лениво проплывающей над селом
Оно лежало в неглубокой ложбине, разделенное на
две неравные части маленькой речушкой, бравшей
свое начало от нескольких родников у подножья
невысокого холма с плоской, как бы срезанной
поверхностью, издревле служившей местом выпаса
крестьянских коров.
Вокруг села раскинулись бескрайние поля,
перерезанные ровными линиями лесопосадок. С
севера к селу почти вплотную подступал лес;
вначале редкие деревья и кустарники, затем все
гуще и гуще, пока, наконец вы не попадали в
настоящие заросли. Пройдя еще несколько десятков
метров вы вдруг оказывались на небольшой
солнечной поляне, заросшей густой по пояс травой.
По краям поляны там, где она смыкалась с лесной
чащью, особенно с южной стороны виднелись
кусты лесной малины.
Она недавно отцвела, и уже были видны
зародыши ягод, которые вскоре превратятся в
красные с синеватым отливом плоды с пряным
неповторимым ароматом.
По окрестным полям лениво гуляет легкий
шаловливый ветерок, он раскачивает головки
колокольчиков и маков в такт одному ему
известной мелодии. Потом ветерок затухает, как бы
прислушиваясь к их звону и, чуть слышно шелестя
в траве, отправляется в посадку на отдых.
Отдохнув, он появляется снова, но уже с другой
стороны. Головки цветов поднимаются навстречу
ему, все повторяется снова и снова.
Тучка махнула хвостом, стряхнула последние
капли влаги, давая понять всему, что росло под ней,
что она уходит не насовсем, еще вернется и напоит
своей живительной влагой забытую людьми землю.
На небе вновь засияли звезды. В их
переливающемся свете над хатами причудливо
струились синеватые дымки. Запах свежего первака
заполнял ложбину, а у речки, смешиваясь с
испарениями воды, вернее того, что в ней текло,
способен был затуманить даже самую крепкую
голову.
В такое время все сельчане становились
поэтами, злобные оголодалые собаки превращались
в смиренных ягнят. Положив головы на вытянутые
вперед лапы и закрыв глаза они вдыхали пряный
аромат, подвывая от удовольствия. Зато ночные
разбойники-соловьи, надышавшись до одури,
выдавали такие трели, которые не снились даже
виртуозам Москвы.
Нежна ночь над Мочалками.
1
Немного истории.
Она, то есть эта самая история, не только
показывает наше настоящее лицо, но и
предопределяет поступки в будущем, порой
настолько парадоксальные, что только тот, у кого
уже поехала крыша, может по достоинству оценить
их истинное величие.
Село Мочалки на речке Моча. Ударение на
первом слоге, чтобы там ни говорили злопыхатели,
а их, как известно, в нашем отечестве
предостаточно. Население – 1620 человек. Было.
До перестройки и Великой Сексуальной
революции, которые как мощный селевой поток
подхватили людей, завертели, закружили, ломая и
калеча всех и вся, кроме дерьма, которое, как
известно, в любых условиях выплывает на
поверхность, а условия для этого создали
идеальные. Не обошли эпохальные события
стороной и Мочалки с дышащем на ладан
колхозом, но не потому, что сельчане плохо
работали. Люди как раз в селе жили работящие,
основательные люди.
Просто руководили ими всякие партийные
затычки, периодически присылаемые из района
поднимать сельское хозяйство, в котором
смыслили, как сивый мерин в микрочипах.
Оглушенные происходящим вокруг люди
вначале притихли, но постоянное вбивание в голову
азов рыночной экономики сделали свое дело.
Народ понял, не тем занимались. Понял и
ужаснулся. Надо наверствывать упущенное. Не в
Мочалках же!
Воровать было уже нечего. Пока крестьяне
соображали что к чему, руководство все растащило
и прихватизировало. А как еще выкупаться в
богатстве, или "за гривну до мр╕╕". Не пшеницу же
сеять, а может с кистенем за околицу? Кого ты там
встретишь? Такого же бедолагу, как и ты. Народ
стал делать ноги.
Лаврентий Петрович Загребайло последние
десять лет проработал в колхозе парторгом.
Проработал, конечно, сильно сказано, но свою
посильную лепту в развал хозяйства внес. Внешне
добродушный с румяными щеками и слегка
вздернутым носом, характером обладал злобным и
мстительным. Не каждый мог вынести взгляд его
круглых, близко посаженных глаз. Усвоив еще в
комсомольской юности нехитрое жизненное кредо:
ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак,
он благополучно, а главное безбедно плыл по
течению мочалкинской жизни, как должное и с
достоинством принимал заискивание односельчан и
мелкие подношения при решении различных
вопросов колхозного быта.
Перестройка смела все его жизненные
ориентиры, а когда на заборах появились первые
нелестные высказывания о его многолетней
кормилице, он тщательно завернул в целлофан свой
членский билет, зарыл в погребе и отправился в
райцентр. Оттуда вернулся председателем сельской
администрации. Казалось, кризис преодолен, можно
снова учить людей, как надо жить, но исподволь,
незаметно пришла новая беда. Все шло к тому, что
учить скоро станет некого. Подхваченный вихрем
перемен, народ стал покидать тихие Мочалки, одни
с нетерпением желая побыстрее окунуться в разгул
демократии и базарной экономики, другие просто
избавиться от непотопляемого Лавруши.
Неясные мысли стали витать в голове
Лаврентия Петровича. Постепенно они приобретали
все более четкие очертания и, наконец, после
неоднократных консультаций с бывшими
подельниками по партии, выкристализовались в
Великую Идею. Село Мочалки с прилегающими к
нему бывшими колхозными землями было
провозглашено Независимым Европейским
демократическим государством Мочалки с
введением президентского правления. Дискуссия о
первом президенте велась достаточно остро,
сопровождалась ненормативной лексикой,
взаимными обвинениями и даже одним
мордобитием, из которого Лаврентий Петрович
вышел победителем, хотя и с расцарапанной
физиономией. Справедливость восторжествовала.
Назначение других должностных лиц прошло в
более спокойной обстановке, премьер -
министром, естественно, стал бывший председатель
колхоза, министром финансов бывший счетовод, а
вот революционные нововведения в составе
правительства, предложенные новоиспеченным
президентом, вызвали бурные споры, едва снова не
перешедшие снова в потасовку.
– Нам надо ввести должность кума, -
предложил президент.
– ??
Первым опомнился премьер – министр,
почуявший угрозу своим полномочиям.
– Как кума? Да ни в одной демократической
стране... – начал с пафосом премьер – министр.
– Правильно, – ласково подтвердил
президент. – А с чем мы придем в Европу? -
будущая элита ошарашенно молчала. – С чем? -
Лаврентий Петрович обвел тяжелым взглядом
собравшихся. – Не знаете? Так я вам скажу. Это
будет нашим "ноу хау". – Взгляд его подобрел. -
Европа еще нам спасибо скажет.
– Может все-таки лучше заместителя? -
слабо возразил премьер.
– Отсталый ты человек, Пустобрехенко, и
мысли твои совковые, – в голосе президента
прозвенел металл, – разве таким должен быть
премьер-министр демократического государства?
– Я, что...я ничего, я думал...
– Здесь есть кому думать, – оборвал
Лаврентий Петрович. Что такое Заместитель? А
кум, это кум.
Присутствующие одобрительно загудели.
– Прошу выдвигать предложения, -
смирился с поражением премьер, – на должность
кума.
– Первого кума, – поправил президент.
Глаза не получивших еще никаких
должностей радостно заблестели.
– Правильно, – воскликнул один из них, -
разве кум должен быть один?
– Поэтому не будем торопиться с
конкретными фамилиями, тут надо крепко
подумать, – подвел итог Лаврентий Петрович.
2
Теперь для того, чтобы покинуть Мочалки,
требовался загранпаспорт, а поскольку получить
его было негде, проблема эмиграции решилась сама
собой Нашлись, правда, непонятливые, но
мгновенные репрессии к оставшимся
родственникам остудили горячие головы. Народ
притих.
Расстояние до райцентра, как
свидетельствовала табличка на выезде из села,
составляло 36 км. После принятия акта о
Независимости старая табличка с позором была
убрана, а на ее месте воздвигли массивное
металическое сооружение. Разработкой
конструкции и установкой руководил лично
Лаврентий Петрович. Внешне сооружение
напоминало унитаз с новомодным прямоугольным
бачком, несколько приподнятым над рабочей
поверхностью. Такой унитаз Лаврентий Петрович
совсем недавно установил у себя дома и очень им
гордился.
В верхней части сооружения несмываемой
краской специально приглашенный художник,
Лаврентий Петрович на этот раз не поскупился,
четкими буквами вывел
До Брюсселя З126,2 км.
До Вашингтона 9545,7 км.
Европа, мы с тобой.
На торжественном открытии Лаврентий
Петрович назвал данное событие эпохальным и
сравнил его с открытием Америки Колумбом.
– Путь к воссоединению с Европой
открыт, – сказал он.
Среди собравшихся воцарилась эйфория,
выдвигались самые грандиозные проекты, от
привлечения инвестиций до строительства
суперроскошного платного туалета,
международного аэропорта с лизингом
современных лайнеров и открытием авиалиний
Мочалки – Брюссель, Лондон, Вашингтон.
Дав присутствующим выговориться,
Лаврентий Петрович еще раз заклеймил северного
соседа, как источник толитаризма и угрозу
независимости нашего государства. Припомнил
все: и зажим демократии, и игнорирование
национальных интересов Мочалок, и голодомор
30-х годов, и даже надорванное здоровье
руководящих кадров. Особенно возмущенно звучал
его голос, когда он вспоминал, как жалкий и
беспомощный стоял в былые времена на ковре в
кабинете секретаря райкома, а тот его чехвостил и в
хвост и в гриву. Спасало Лаврушу только то, что в
такие моменты он умел отключаться. Глядя
преданными глазами нашкодившей дворняги на
рычащего сенбернара, он мысленно менял себя с
ним местами. Его подхватывал полет фантазии. До
слуха, как бы издали доносились слова секретаря,
но сознание их не воспринимало, наоборот, оно
выдавало перлы, до которых тому еще расти и
расти. И чем более замысловатые эпитеты
срывались с молчащих губ Лаврентия Петровича,
тем преданнее становились его глаза. Выходя из
высокого кабинета после таких разносов он не мог
понять одного: от унижения, или удовольствия его
трусы становились влажными, а от него исходил
такой запах, что секретарша брезгливо зажимала
нос. За это он ее тоже ненавидел.
Впрочем, здесь Лаврентий Петрович
первопроходцем не был. Коньяком не пои и икрой
не корми, дай только нашим новоиспеченным
вождям обгадить прошлое, особенно тем, кто в нем
же так искренне учили нас жить. "Уж как мы
старались, живота не щадили, – говорят они, глядя
с экранов на зрителей ясными, чистыми глазами, -
но система была не та, нехорошая была система. А
если уж кто-то, где-то порой, то мы об этом и сном
не видели и духом не слышали. Хатынка в какой-то
занюханной Швейцарии? Это, когда уж совсем
припрут к стенке, – то вона же така маленька, шо и
говорить не стоит."
В девственном, первосданном виде монумент
простоял не долго.
Буквально через несколько дней рано утром
один из жителей села, история его фамилию
умалчивает, как впрочем и фамилию того, кто
первый заметил схожесть сооружения с известным
изделием сантехники, выйдя на околицу,
остановился, как вкопанный. Поверх красивых
оранжевых букв, наискосок красовалась черная
надпись: "Лавруша! Свою Европу засунь в Ж..."
Последняя буква в сделанной надписи выглядела
настолько огромной и безобразной, что у первого ее
зрителя задрожали колени.
Он испуганно оглянулся окрест, повернулся и,
нетвердо ступая на ставшие ватными ноги,
засеменил прочь. Пройдя десяток шагов помимо
воли повернул голову назад. Надпись не исчезла,
огромная буква бесстрастно смотрела ему в спину.
"Свят, свят, – прошептали его губы, – неужто
нечистый постарался?"
Спустя несколько часов народ потянулся к
монументу. Богобоязненные старушки увидев
надпись истово крестились, а отойдя прочь
делились с непосвященными: "Чудо, великое чудо
явил нам господь." К полудню новость дошла до
администрации президента. Хорошо зная взрывной
характер и мстительность Лавруши, никто не брал
на себя смелость сообщить Самому о святотатстве.
Долго спорили, но, в конце концов решили
проблему мудро, по государственному. Кто еще,
кроме кума, должен взять на себя всю
ответственность вместе с риском за сложившуюся
ситуацию.
Отрядили гонцов. Первого кума нашли
быстро, но, как объяснила жена, он вряд ли
проснется раньше вечера, поскольку всю ночь
изготовлял продукт, а утром его дегустировал. Она
даже провела их в комнату. Окна в ней были
зашторены, но можно было различить на смятой
кровати белесую фигуру в семейных трусах от
которой доносился едкий аромат продукта и
мощный храп, в такт которому подрагивали
занавеси на окнах.
Второго искали дольше. Ходоки прочесали
все село и уже было отчаялись, но случайно
встреченный малец, узнав кого они ищут, сказал,
что дядя Семен пошел с лопатой в сторону бывшей
МТС. Недоумевая, там давно все растащили на
металлолом до последнего болта, ходоки
отправились туда же. Второго кума они нашли
вспотевшего, с лопатой в руках около небольшой
ямы, на дне которой вырисовывался контур заднего
моста трактора. Остановились на краю.
– Смотри, – сказал один другому, – как с
него пот течет.
Кум испуганно выпрямился, инстиктивно
заслонив телом полуприсыпанную железяку.
– Чего надо?
Ходоки вопрос проигнорировали.
– На сотню килограмм потянет, сказал тот,
который потолще, зато и повыше...
– Та, ни, это ХТЗ, две сотни точно, -
поправил худой и низкий, с торчащими патлами на
голове и маленькими круглыми глазами, здорово
напоминавший огородное пугало.
– Думаешь, – засомневался толстый и
высокий.
– Точно тебе говорю.
– Я откопал и делиться ни с кем не
собираюсь, – буркнул второй кум.
– Ты что, Семен, мы уважаем кума
президента, – заверил первый.
– Чего тогда приперлись?
Ходоки объяснили ситуацию.
– Не пойду.
– Чего? – воскликнули хором ходоки.
– Я государственные дела решать, а вы тут
это прихватизируете.
– Так мы же с тобой пойдем.
– А потом?
Ходоки смущенно перетаптывались.
– За кого ты нас имеешь, – не совсем
искренне ответил первый.
– За тех самых, – с нажимом сказал
Семен, – сами бы пошли и рассказали президенту.
– Не, мы не можем, мы люди маленькие, а ты
кум президента.
Премьер-министр обещал бутылку
поставить, – съимпровизировал второй ходок.
Первый посмотрел на него удивленно, но
промолчал.
– Так бы сразу сказали, – выразил Семен
понимание ситуации. – Погодите немного, я жену
приведу покараулить.
– О какой бутылке ты говоришь? – спросил
толстый, когда Семен скрылся за ближней хатой.
– Не кипятись, иначе его отсюда не уведешь,
а с бабой всегда легче договориться.
Шокирующую новость Лаврентий Петрович
выслушал внешне спокойно, как и подобает
мужчине. Ни слова не говоря, он молча собрался и
прошествовал один, без охраны на место
трагического события, не думая, что это может
быть ловушкой и там его ждет террорист-смертник.
3
Заседание президентского совета состоялось в
тот же день. Оно было кратким. Отдали должное
мужеству президента. Версию о нечистой силе
отбросили сразу. Террористический акт – это
однозначно. Против нашей демократии и
независимости. "Врагов надо найти и сурово
покарать, – сказал президент. Присутствующие
одобрительно загудели. Надо укреплять наше
молодое государство. Для этого мы создадим,
продолжил президент, Совет национальной защиты
и обороны, службу безопасности, службу
внутренней и внешней разведки, а, если
понадобится и федеральное бюро расследований".
Ликвидировать последствия вражеской
вылазки поручили премьер-министру, контроль за
исполнением куму номер один. На следующий день
правительство в полном составе, вооружившись
тряпками, скребками и банками с краской, явилась
к монументу. Работа кипела до темноты.
Первый кум как ястреб следил за тем, чтобы
никто не отлынивал. К заходу солнца монумент
блестел, как новый.
Справедливость восторжествовала.
4
Лаврентий Петрович уже который час
ворочается в кровати, пытаясь уснуть. Он то
впадает в полузабытье, и тогда перед ним
возникают череда странных, фантасмагорических
образов, то вновь просыпается. Лежа с открытыми
глазами, он пытается отделить реальность от
сновидений, вновь впадает в беспамятство. Он
видит себя стоящим у монумента, сияющего
девственно чистой краской. Вокруг застыла в
безмолвии чудная мочалкинская ночь с ее
непередаваемыми запахами. Он отрывает глаза от
монумента и оборачивается. Душа благостна и
умиротворена. Над хатами переливаются в
мерцающем свете звезд серо-голубоватые дымки.
"Процесс идет, – думает он, – и никакая вражья
сила не сможет его остановить.
Наш продукт бессмертен." Легкий ветерок
доносит до боли знакомый и родной запах. Он
глубоко вдыхает его, желудок отзывается спазмом.
Лаврентий Петрович мужественно переносит
приступ, спустя несколько десятков секунд боль
отпускает и он медленно поворачивается обратно. В
это время небольшое облачко закрывает
выщербленный диск луны, блестящая поверхность
монумента темнеет на фоне звездного неба. Он
пристально всматривается в него, потом переводит
взгляд на проплывающее облако.
Оно вот-вот пройдет мимо. Наконец
показывается краешек ночного светила, затем весь
его тонкий серп. Поверхность монумента вновь
светлеет. Но что это? Он делает несколько шагов
вперед. Колени подгибаются. На поверхности
монумента четко виднеются контуры той части
человеческого тела, о которой не принято говорить
в интеллигентном обществе и напоминание о
которой его верные соратники так тщательно
соскребли буквально несколько часов назад.
"Нет", – кричит Лаврентий Петрович. Он
легким движением запрыгивает на монумент и
закрывает рисунок своим телом. Линии рисунка
начинают жечь одежду. Жар достигает кожи, он все
сильнее и сильнее, уже чувствуется запах горящей
плоти. Он пытается оторваться от поверхности, но
ничего не получается, какая – то сила намертво
прикрепила его.
Он чувствует как отдельные линии рисунка
вгрызаются в его плоть, проходят насквозь,
выступая уже с противоположной стороны. Вокруг
монумента снуют какие-то тени с козлиными
головами, ему кажется, что он узнает их. Это
правительство Мочалок в полном составе пришло
поглазеть на его мучения. Они о чем-то тихо
переговариваются между собой.
Их приглушенные голоса звучат внутри него,
в них нет ни капли сочувствия.
"Боже милосердный, возьми меня, наконец, к
себе," – молит Лаврентий Петрович, но
всевышний не слышит его, зато соратники
осуждающе качают козлиными головами.
"Негоже тебе, грешник, молить о
снисхождении, – шепчет первый кум. – Ты
должен выдержать до конца. Всевышний выбрал
тебя, как наиболее достойного, это награда."
"Могу тебе ее отдать", – возражает
Лаврентий Петрович.
"Недостоин я, недостоин... – первый кум в
смирении наклоняет голову и теперь его не
различишь среди других козлиных голов.
"Но почему эта ужасная Ж..., -
сопротивляется из последних сил Лаврентий
Петрович, – если мне суждено принять
мученическую смерть за демократию, за народ,
хочу как Иисус. На кресте."
"У каждого Христа своя Голгофа, -
объясняет Аркаша, – ты всю жизнь был жопой."
При этом его козлиная физиономия оскаляется в
ужасной ухмылке.
"Неправда, я был секретарем
парторганизации".
"И я о том же," – подтверждает собачья
голова с наглой Аркашиной ухмылкой.
"Я же за народ, за демократию, я всегда хотел,
как лучше."
"Для себя," – поправляет его Аркаша.
– Ей богу, не корысти ради, – вопит в
отчаянии Лаврентий Петрович.
– Не богохульствуй, – раздается
громогласный голос, – не мне ты служил, Мамоне.
Мамоне, мамоне, – подхватывает козлиная
рать и начинает плясать вокруг монумента.
Лаврентий Петрович со страхом смотрит
вверх, в бездонное ночное небо. Силы оставляют
его.
Приходил в себя он долго и мучительно.
Когда, наконец, открыл глаза, вокруг стояла
удивительная тишина, ни ветерка, ни шороха травы.
– Хочешь жвачку? – голос еле слышный,
почти бестелесый.
Лаврентий Петрович в испуге дергается. На
вершине монумента он видит полупрозрачную
белесую фигуру.
– Ты кто?
– Конь в пальто.
– Какой конь? – Лаврентий Петрович теснее
прижимается к монументу, сердце учащенно
бьется.
– Да не пугайся, пошутил я. Если неудачно,
извини. Ангел-хранитель твой, душу сопровождать
должен. Так жвачку хочешь?
– Значит я, того?
– Того, того. Принял мученическую смерть
на монументе.
– За народ, за демократию?
– За нее самую, – соглашается ангел. – Ну
что, полетели. Некогда мне, зарплату от выработки
платят. Приходится крутиться.
– Прямо в рай?
– Ишь шустрый какой, так тебя там и ждут. В
чистилище сначала. Там тебя допросят, а потом
решат.
– Что значит допросят? – перед мысленным
взором Лаврентия Петровича промелькнули кадры
из многочисленных американских триллеров,
которые они любили смотреть с женой по
вечерам. – С пристрастием?
– Зачем с пристрастием, – снисходительно
улыбнулся ангел, – у нас ничего такого себе не
позволяют. Сам все скажешь, если небесная
канцелярия чего упустила. Хотя, – он
задумался, – если грешник оказывается слишком
упертым... Слышал я о нескольких таких случаях,
ходили байки. Я сам в это не очень верю, да и давно
это было.
– А потом в рай?
– Дался тебе этот рай.
– Ну, как же... – при одной мысли о
кипящей сковородке Лаврушу облило холодным
потом. Он непроизвольно тряхнул головой,
избавляясь от наваждения. – Там все так красиво,
везде райские кущи, деревья с плодами, ангелы
летают, люди молодые здоровые ходят парами,
улыбаются.
Знаешь, как меня в последнее время простатит
замучил и печень пошаливает. А давление?
– Меньше водку пить надо. Я еще понимаю
рюмку медовой с перцем или коньячка под
хорошую закусь, так вы же жрете свою
мочалкинскую литрами. Это же сплошная отрава.
– Почему отрава, – обиделся Лаврентий
Петрович. – У нас стопроцентная очистка.
Европейский продукт.
– Конечно, – согласился ангел с явной
издевкой. – Ты еще о производственной
необходимости вспомни, о личном примере отца
нации. Кстати, ты знаешь почему в раю разрешают
ходить парами? – сменил тему ангел. Нет?
– Нет.
– Всех мужиков и баб перед тем, как
запустить туда, стерилизуют.
– Это как?
– А так. Рядом с тобой молодые красивые
телки трутся, а ты ни-ни.
Можешь только смотреть. Некоторые от таких
мыслей с ума сходят, Знаешь сколько потом с ними
хлопот.
– Может хотя бы...
– Чего захотел. Никакой тебе водочки.
Запрещено категорически. Служба безопасности -
звери. Самые проверенные, в основном архангелы.
Сам всевышний ситуацию под личным контролем
держит. Каждые пол года чистка, по научному
ротация называется. Иначе нельзя. Бабы ведь тоже
дуреют, на архангелов бросаются. Многие не
выдерживают.
– Со жратвой хоть как? – в душе еще
теплилась надежда. Он вспомнил о домашней
свиной колбаске с салом, залитой золотистым
смальцем.
– Без проблем, – ответил ангел, – ты
случайно не вегетарианец?
– Случайно нет, – буркнул Лавруша, с
тоской посмотрев на бестелесую фигуру. – Сам
знаешь.
– Знаю. И о колбаске в холодильнике знаю.
– Чего тогда спрашиваешь?
– Для порядка, что бы ты все четко уяснил.
Фруктов сколько угодно, любые. Захочешь овощей,
ну там капусточки, помидоров, огурчиков или даже
сельдерея, напишеш заявление, выделят тебе пару
грядок, дадут семена, инструмент, будешь
выращивать. По праздникам сможешь получить
двести грамм вареной колбаски, у вас она
называется докторской.
Для этого нужно, чтобы наблюдающий тебя
ангел наложил резолюцию, мол без этого в твоей
психике может произойти нежелательный сбой.
Насколько я знаю такую резолюцию получить
несложно. Так что изредка сможешь себя
побаловать.
Плечи Лаврентия Петровича совсем поникли.
– Мне что, в ад проситься?
– Проситься никуда не надо. Все должно
идти своим чередом. Если тебя определят в рай,
решение это окончательное и обжалованию не
подлежит, хотя, скажу откровенно, тебе оно не
грозит. А вот когда тебя определят в ад, можешь
подать апелляцию в суд первой инстанции.
Главное – найти хорошего адвоката, а
зацепку он всегда найдет. Есть еще суды окружной,
верховный и всевышний. Кроме того, во всех судах
имеются службы очередности рассмотрения дел.
"Вот бы попасть в такую службу, хотя бы
окружного суда, – мечтательно вздохнул ангел,
даже концы крыльев у него засветились как – то
по – особому, – знаешь какие особняки на
побережье у ангелов, которые там служат. В твоих
Мочалках такие и не снились."
– И сколько времени все это может длиться?
– На сколько баксов хватит в твоей банке.
Думаю, по вашим земным меркам, не так и мало. Я
знаю души, которые ждут решения своих дел уже
многие сотни лет. Мне еще отец о них говорил.
– А в чистилище что?
– То же, что и у вас на земле. Хочешь -
купи купи себе виллу на берегу океана, хочешь
работай посудомойкой в какой – нибудь
забегаловке. Ты наверняка не знаешь, но вначале
всевышний никакого чистилища у себя создавать не
предполагал. Чистилищем должна была служить
ваша земля. Что заслужил на ней, туда тебя
прямиком голеньким и доставляли. Но ты же
знаешь бюрократию, папенькины дочки,
маменькины сынки, небесная канцелярия
разрасталась, как раковая опухоль, от нее
отпочковывались все новые службы, отделы. Всем
надо кушать, пить, да и бабам нашим бестелесым
куда до ваших ядреных. Всевышний, конечно,
вначале за голову хватался, сопротивлялся все этим
нововведениям, но потом и его дожали. Стар стал,
одряхлел, согласился на перестройку. После этого,
сам понимаешь, порнодельцы, наркомафия,
бордели, казино стали расти, как грибы после
дождя.
Ангел задумался. Лаврентий Петрович также
молчал, раздавленный свалившейся на него
информацией, изредка посматривая на впавшего в
транс ангела. Может отстанет, забудет о нем.
– Ладно, заболтался я с тобой, -
встрепенулся ангел, – так жвачку будешь?
– Давай.
– Какую тебе?
Лаврентий Петрович мучительно соображает.
– Не знаю. Не разбираюсь я в них.
– Значит "Орбит". Непередаваемый вкус и
защита от кариеса.
В руках Лавруши оказывается плоская
продолговатая коробочка.
– Пять баксов гони.
– Так дорого, – вырывается у Лаврентия
Петровича.
– Дорого, дорого, – бурчит раздраженно
ангел. А инфляция, а накладные расходы?. Почему
вы все на земле такие жадные? Воруете по черному,
а как с пятеркой расстаться, так прямо трагедия.
– Да я просто спросил, – примирительно
обьясняет Лаврентий Петрович, – пять, значит
пять. Понимаю, за все надо платить.
Он раскрывает бумажник, достает пятерку и
она тут исчезает из его рук.
– Полетели?
– Послушай, – просительно начинает
Лаврентий Петрович, – это что, насовсем? Я там
картошку посадил, – он кивает головой куда-то
вниз, двух кабанчиков на откорм взял. Хорошие
такие кабанчики, к зиме по двести килограммов
потянут.
– Ты еще поле с коноплей вспомни, которое
на твоей земле засеяли...
– Неужели Микола по глупости разболтал.
– Какой Микола? Нам и без него все
известно. Файл на каждого из вас есть в небесной
канцелярии.
– Вот мерзавец, – не поверил Лаврентий
Петрович, – точно он, больше некому.
– Еще раз повторяю, – снова раздражается
ангел. – Ты принял мучениическую смерть на
монументе. За народ, за демократию, если тебе так
хочется. Все, что здесь на земле осталось, тебе уже
ни к чему.
– Послушай, может кто-либо другой
мученическую смерть примет вместо меня.
– Нельзя, это против правил. Из ангелов
могут турнуть, если не хуже. Мне о будущем надо
думать, – оставил маленькую лазейку ангел.
– И я о будущем. Ты, кстати, как в ангелы
попал?
– Ангельскую академию закончил. В раю. С
отличием, между прочим.
– Дальше что?
– Лет пять еще покручусь ангелом. Потом
постараюсь перевестись в верховную канцелярию.
Могу вернуться в академию, кандидатскую
написать.
– А в материальном плане? Так и будешь
жвачкой приторговывать?
Я тебе бизнес предлагаю. Как у вас с травкой?
– В аду без проблем. Был я там всего один
раз еще студентом. Возили нас на экскурсию. У них
все схвачено. Целая индустрия, плантации,
первичная переработка, лаборатории по очистке.
Люцифер крутой мужик, всех держит в руках.
– Все для грешников?
– Ну да. Если кольнешься и на сковородке
можно жить. Но вообще, скажу тебе, зрелище не
для слабонервных. Особенно когда баксы
кончаются.
– В чистилище?
– Там сложнее. Закон запрещает.
– Вот мы и поможем страждущим.
– Думаешь, ты один такой умный. У них своя
мафия. Кроме того, я твою душу должен доставить.
Под расписку, У нас с этим строго.
– Не вопрос. Дам тебе взамен другую.
– Какую еще другую?
– Есть у меня Аркаша, его душу и возьмешь.
– Что значит возьмешь. Я тебе что, киллер?
Лаврентий Петрович задумался.
– Если его оставить на земле, а взять только
душу?
– Ты что. У нас такие вещи строго
запрещены. Нельзя оставлять человека без души.
– Не нужна она ему, он у нас сбытом травки
занимается.
– Ну и что?
– Совесть ему только мешает. Не нравится он
мне последнее время.
– При чем здесь совесть?
– Разве это не одно и то же?
– Не скажи. Вот у тебя совесть есть?
Лаврентий Петрович уже открыл рот, чтобы
соврать.
– Не надо, – укоризненно покачал крылом
ангел. – Не отягощай душу.
Нет у тебя совести, душа осталась. Правда
скукожилась давно, почернела, одним словом
душонка. Тяжело ей будет ответ держать, ой
тяжело. Полетели, наконец.
– Как ты не понимаешь, не могу я вот так
свой народ бросить. Пропадет он без меня.
– Не преувеличивай. Баксы свои ты не
можешь бросить, которые в погребе в стеклянной
банке закопал.
– Какие баксы, какие баксы, – заныл
Лавруша.
– Которые за траву в прошлом году
выручили, забыл?
– Забыл, – радостно согласился Лаврентий
Петрович. – Совсем забыл. То же не мои,
общественные, для улучшения жизни
народонаселения. Есть мечта у нас, международный
аэропорт в Мочалках построить, чтобы значит наши
граждане могли беспрепятственно в Европу
добираться.
– Скучно с тобой, – сказал ангел, -
заврался совсем.
– Не полечу, – заорал Лаврентий Петрович,
отчаянно цепляясь за скользкую поверхность. – Не
полечу.
– Ты что, Лавруша, – чьи-то руки пытались
оторвать его от монумента. – Успокойся.
Лаврентий Петрович открыл глаза. Перед ним
стояла какая-то фигура в длинном до пят белом
балахоне.
– Не полечу, – снова заорал он и плотно
зажмурил глаза.
Фигура осторожно присела на край кровати и
погладила по голове.
– Все хорошо. Никуда лететь не надо.
Затуманенное сознание возвращалось с
трудом. Он схватил жену за руку и слабым голосом
спросил:
– Ты, Нина?
– Я, Лаврушенька, я. Тебе просто плохой сон
приснился, – она ласково гладила его по лицу. -
Заработался, бедненький, переутомился. Сейчас
тебе "Седавита" полную ложку налью. Выпьешь и
успокоишься. Поспишь завтра подольше, и все
забудится.
Спиртовый привкус успокоительного
разбудил спящие рецепторы.
– Коньяку налей, – окончательно пришел в
