Текст книги "Собрание сочинений. Том 1. Рассказы и сказки"

Автор книги: Виталий Бианки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

КАК МУРАВЬИШКА ДОМОЙ СПЕШИЛ

Залез Муравей на берёзу. Долез до вершины, посмотрел вниз, а там, на земле, его родной муравейник чуть виден.

Муравьишка сел на листок и думает:

«Отдохну немножко – и вниз».

У муравьев ведь строго: только солнышко на закат, – все домой бегут. Сядет солнце, – муравьи все ходы и выходы закроют – и спать. А кто опоздал, тот хоть на улице ночуй.

Солнце уже к лесу спускалось.

Муравей сидит на листке и думает:

«Ничего, поспею: вниз ведь скорей».

А листок был плохой: жёлтый, сухой. Дунул ветер и сорвал его с ветки.

Несётся листок через лес, через реку, через деревню.

Летит Муравьишка на листке, качается – чуть жив от страха.

Занёс ветер листок на луг за деревней, да там и бросил. Листок упал на камень, Муравьишка себе ноги отшиб.

Лежит и думает:

«Пропала моя головушка. Не добраться мне теперь до дому. Место кругом ровное. Был бы здоров – сразу бы добежал, да вот беда: ноги болят. Обидно, хоть землю кусай».

Смотрит Муравей: рядом Гусеница-Землемер лежит. Червяк-червяком, только спереди – ножки и сзади – ножки.

Муравьишка говорит Землемеру:

– Землемер, Землемер, снеси меня домой. У меня ножки болят.

– А кусаться не будешь?

– Кусаться не буду.

– Ну садись, подвезу.

Муравьишка вскарабкался на спину к Землемеру. Тот изогнулся дугой, задние ноги к передним приставил, хвост – к голове. Потом вдруг встал во весь рост, да так и лёг на землю палкой. Отмерил на земле, сколько в нём росту, и опять в дугу скрючился. Так и пошёл, так и пошёл землю мерить. Муравьишка то к земле летит, то к небу, то вниз головой, то вверх.

– Не могу больше! – кричит. – Стой! А то укушу!

Остановился Землемер, вытянулся по земле. Муравьишка слез,

еле отдышался.

Огляделся, видит: луг впереди, на лугу трава скошенная лежит. А по лугу Паук-Сенокосец шагает: ноги, как ходули, между ног голова качается.

– Паук, а Паук, снеси меня домой! У меня ножки болят.

– Ну что ж, садись, подвезу.

Пришлось Муравьишке по паучьей ноге вверх лезть до коленки, а с коленки вниз спускаться Пауку на спину: коленки у Сенокосца торчат выше спины.

Начал Паук свои ходули переставлять – одна нога тут, другая там; все восемь ног, будто спицы, в глазах у Муравьишки замелькали. А идёт Паук не быстро, брюхом по земле чиркает. Надоела Муравьишке такая езда. Чуть было не укусил он Паука. Да тут, на счастье, вышли они на гладкую дорожку.

Остановился Паук.

– Слезай, – говорит. – Вот Жужелица бежит, она резвей меня. Слез Муравьишка.

– Жужелка, Жужелка, снеси меня домой! У меня ножки болят.

– Садись, прокачу.

Только успел Муравьишка вскарабкаться Жужелице на спину, она как пустится бежать! Ноги у неё ровные, как у коня.

Бежит шестиногий конь, бежит, не трясёт, будто по воздуху летит.

Вмиг домчались до картофельного поля.

– А теперь слезай, – говорит Жужелица. – Не с моими ногами по картофельным грядам прыгать. Другого коня бери.

Пришлось слезть.

Картофельная ботва для Муравьишки – лес густой. Тут и со здоровыми ногами – целый день бежать. А солнце уж низко.

Вдруг слышит Муравьишка, пищит кто-то:

– А ну, Муравей, полезай ко мне на спину, поскачем. Обернулся Муравьишка – стоит рядом Жучок-Блошачок, чуть

от земли видно.

– Да ты маленький! Тебе меня не поднять.

– А ты-то большой! Лезь, говорю.

Кое-как уместился Муравей на спине у Блошака. Только-только ножки поставил.

– Влез?

– Ну влез.

– А влез, так держись.

Блошачок подобрал под себя толстые задние ножки, – а они у него, как пружинки складные, – да щёлк! – распрямил их. Глядь, уж он на грядке сидит. Щёлк! – на другой. Щёлк! – на третьей.

Так весь огород и отщёлкал до самого забора.

Муравьишка спрашивает:

– А через забор можешь?

– Через забор не могу: высок очень. Ты Кузнечика попроси: он может.

– Кузнечик, Кузнечик, снеси меня домой! У меня ножки болят.

– Садись на загривок.

Сел Муравьишка Кузнечику на загривок.

Кузнечик сложил свои длинные задние ноги пополам, потом разом выпрямил их и подскочил высоко в воздух, как Блошачок. Но тут с треском развернулись у него за спиной крылья, перенесли Кузнечика через забор и тихонько опустили на землю.

– Стоп! – сказал Кузнечик. – Приехали.

Муравьишка глядит вперёд, а там река: год по ней плыви – не переплывёшь.

А солнце ещё ниже.

Кузнечик говорит:

– Через реку и мне не перескочить. Очень уж широкая. Стой-ка, я Водомерку кликну: будет тебе перевозчик.

Затрещал по-своему, глядь – бежит по воде лодочка на ножках. Подбежала. Нет, не лодочка, а Водомерка-Клоп.

– Водомер, Водомер, снеси меня домой! У меня ножки болят.

– Ладно, садись, перевезу.

Сел Муравьишка. Водомер подпрыгнул и зашагал по воде, как посуху. А солнце уж совсем низко.

– Миленький, шибче! – просит Муравьишка. – Меня домой не пустят.

– Можно и пошибче, – говорит Водомер.

Да как припустит! Оттолкнётся, оттолкнётся ножками и катит-скользит по воде, как по льду. Живо на том берегу очутился.

– А по земле не можешь? – спрашивает– Муравьишка.

– По земле мне трудно, ноги не скользят. Да и гляди-ка: впереди-то лес. Ищи себе другого коня.

Посмотрел Муравьишка вперёд и видит: стоит над рекой лес высокий, до самого неба. И солнце за ним уже скрылось. Нет, не попасть Муравьишке домой!

– Гляди, – говорит Водомер, – вот тебе и конь ползёт.

Видит Муравьишка: ползёт мимо Майский Хрущ – тяжёлый

жук, неуклюжий жук. Разве на таком коне далеко ускачешь? Всё-таки послушался Водомера.

– Хрущ, Хрущ, снеси меня домой. У меня ножки болят.

– А ты где живёшь?

– В муравейнике за лесом.

– Далеконько… Ну что с тобой делать? Садись, довезу.

Полез Муравьишка по жёсткому жучьему боку.

– Сел, что ли?

– Сел.

– А куда сел?

– На спину.

– Эх, глупый! Полезай на голову.

Влез Муравьишка Жуку на голову. И хорошо, что не остался на спине: разломил Жук спину надвое, два жёстких крыла приподнял. Крылья у Жука точно два перевёрнутых корыта, а из-под них другие крылышки лезут, разворачиваются: тоненькие, прозрачные, шире и длиннее верхних.

Стал Жук пыхтеть, надуваться: «Уф, уф, уф!» Будто мотор заводит.

– Дяденька, – просит Муравьишка, – поскорей! Миленький, поживей!

Не отвечает Жук, только пыхтит:

«Уф, уф, уф!»

Вдруг затрепетали тонкие крылышки, заработали. «Жжж! Тук-тук-тук!..» – поднялся Хрущ на воздух. Как пробку, выкинуло его ветром вверх – выше леса.

Муравьишка сверху видит: солнышко уже краем землю зацепило.

Как помчал Хрущ – у Муравьишки даже дух захватило.

«Жжж! Тук-тук-тук!» – несётся Жук, буравит воздух, как пуля.

Мелькнул под ним лес – и пропал.

А вот и берёза знакомая, и муравейник под ней.

Над самой вершиной берёзы выключил Жук мотор и – шлёп! – сел на сук.

– Дяденька, миленький! – взмолился Муравьишка. – А вниз-то мне как? У меня ведь ножки болят, я себе шею сломаю.

Сложил Жук тонкие крылышки вдоль спины. Сверху жёсткими корытцами прикрыл. Кончики тонких крыльев аккуратно под корытца убрал.

Подумал и говорит:

– А уж как тебе вниз спуститься, – не знаю. Я на муравейник не полечу: уж очень больно вы, муравьи, кусаетесь. Добирайся сам, как знаешь.

Глянул Муравьишка вниз, а там, под самой берёзой, его дом родной.

Глянул на солнышко: солнышко уже по пояс в землю ушло.

Глянул вокруг себя: сучья да листья, листья да сучья.

Не попасть Муравьишке домой, хоть вниз головой бросайся! Вдруг видит: рядом на листке Гусеница Листовёртка сидит, шёлковую нитку из себя тянет, тянет и на сучок мотает.

– Гусеница, Гусеница, спусти меня домой! Последняя мне минуточка осталась, – не пустят меня домой ночевать.

– Отстань! Видишь, дело делаю: пряжу пряду.

– Все меня жалели, никто не гнал, ты первая!

Не удержался Муравьишка, кинулся на неё да как куснёт!

С перепугу Гусеница лапки поджала да кувырк с листа – и полетела вниз.

А Муравьишка на ней висит – крепко вцепился. Только недолго они падали: что-то их сверху – дёрг!

И закачались они оба на шёлковой ниточке: ниточка-то на сучок была намотана.

Качается Муравьишка на Листовёртке, как на качелях. А ниточка всё длинней, длинней, длинней делается: выматывается у Листовёртки из брюшка, тянется, не рвётся. Муравьишка с Листовёрткой всё ниже, ниже, ниже опускаются.

А внизу, в муравейнике, муравьи хлопочут, спешат, входы-выходы закрывают.

Все закрыли – один, последний, вход остался. Муравьишка с Гусеницы кувырк – и домой!

Тут и солнышко зашло.

СКАЗКИ ЗВЕРОЛОВА

ЛЮЛЯ

– Прежде земли вовсе не было, – рассказывает хант-зверолов. – Только одно море было. Звери и птицы жили на воде и детей выводили на воде. И это было очень неудобно.

Вот раз собрались звери и птицы со всех концов моря, устроили общее собрание. Председателем выбрали большого-большого Кита. И стали думать, как беде помочь. Долго спорили, шумели, наконец постановили: достать со дна моря щепотку земли и сделать из неё большие острова. И тогда на земле жить, и детей выводить на земле.

Хорошо придумали. А как земли достать со дна, – не знают. Море-то ведь глубокое, не донырнёшь до дна. Стали звери и птицы рыб просить:

– Принесите нам, рыбы, щепотку земли со дна,

– А вам зачем? – спрашивают рыбы.

– Острова делать.

– Нет, – говорят рыбы, – не дадим вам земли острова делать. Нам без островов лучше жить: плыви, куда хочешь.

Стали звери и птицы Кита просить:

– Ты из нас самый сильный и большой зверь. Ты председатель наш. Понатужься – нырни на дно.

Собрание просит, – нельзя отказываться.

Набрал Кит воздуху, ударил хвостом по воде – нырнул. Пошли по морю волны, закачались на них звери и птицы.

Ждут-пождут, – нет Кита. Только большие пузыри из воды выскакивают да с треском лопаются. И волны улеглись.

Вдруг забурлила вода, всколыхнулось море – выкинуло Кита высоко в воздух. Упал Кит назад в воду, выпустил из ноздрей две струи.

– Нет, – говорит, – не достать мне до дна. Очень уж я толстый, не пускает меня вода.

Загрустили звери и птицы: уж если Кит не может достать, – кто же достанет?

Собрались все в круг, молчат, горюют.

Вдруг выплывает в середину круга востроносенькая птица.

– Давайте, – говорит, – я попробую. Может быть, я донырну до дна.

Посмотрели звери и птицы: да ведь это Люля-Нырец! Ростом с малую уточку. На головке рожки из перьев торчат.

Зашумели, рассердились звери и птицы:

– Ты, Люля, смеёшься над нами! Кита-великана море, как щепку, выкинуло. А уж тебя-то, слабенькую, разом расплющит.

– А может быть, и ничего, – говорит Люля. – Попробую.

И как сидела на воде, так и ушла под воду: только голову опустила – и нет Люли. Даже ряби на волнах не осталось.

Ждут-пождут звери и птицы – нет Люли. И море спокойно, только белые пузырики из воды выскакивают и лопаются без шума.

Вдруг на том месте, где Люля нырнула, опять она сидит. А когда вынырнула, – никто и не заметил.

Сидит, дышит тяжело.

Зашумели, засмеялись звери и птицы:

– Где тебе, Люля, до дна достать! Маленькая ты, слабенькая ты, а с Китом тягаться хочешь.

А Люля молчит.

Отдышалась, отдохнула – опять под воду ушла.

Ждут-пождут звери и птицы, смотрят на воду – нет Люли. И море спокойно, только розовые пузырьки из воды выскакивают, лопаются без шума.

Вдруг на том месте, где Люля нырнула, опять она сидит. А когда вынырнула, – никто и не заметил.

Сидит, тяжело дышит. И глаза у неё розовые стали, и на клюве розовый от крови пузырик. Зашумели звери и птицы: жалко им стало маленькую Люлю.

– Довольно, – говорят, – ты для нас постаралась. Отдыхай теперь. Всё равно не достать земли со дна моря.

А Люля молчит.

Отдышалась, отдохнула – опять под воду ушла.

Ждут-пождут звери и птицы, смотрят на воду – нет Люли. И море спокойно. Только красные пузырики из воды выскакивают, лопаются без шума.

Зашептали звери и птицы:

– Красные пузырики пошли – это кровь Люлина. Раздавило море Люлю. Не видать нам больше Люли.

Вдруг видят: глубоко в воде, под тем местом, где Люля сидела, что-то тёмное мелькает, приближается. Ближе, ближе, – и всплыла наверх Люля ножками кверху. Подхватили её звери и птицы, перевернули, посадили на воду ножками вниз и видят: сидит Люля, еле дышит. Глаза у неё красной кровью налились, на клюве – красный кровяной пузырик, а в клюве – щепотка земли со дна морского.

Обрадовались звери и птицы, взяли у Люли щепотку земли и сделали большие острова.

А маленькой Люле за то, что землю достала со дна моря, постановили дать награду: пусть в память об этом подвиге навсегда останутся у Люли глаза и клюв красивого красного цвета.

На этом собрание и кончилось. И помчались звери, помчались птицы делить между собой землю. А Люля осталась сидеть, где она сидела: она не могла ещё отдышаться.

Звери и птицы разобрали всю землю, до последнего клочка. Для Люли-то и не осталось места.

Вот и живёт она на воде по-прежнему.

Придёт пора детей выводить – соберёт камыш да ветки, что с берега в воду упали, устроит себе плотик плавучий. На нём и выводит детей.

Так и плавает всю жизнь по воде.

А глаза и клюв у Люли – это верно – и до наших дней красные остались.

КУЗЯР-БУРУНДУК И ИНОЙКА-МЕДВЕДЬ

Прежде Кузяр-Бурундук был весь жёлтый, как кедровый орешек без скорлупки. Жил он – никого не боялся, ни от кого не прятался, бегал, где хотел.

Да раз ночью поспорил с Инойкой – Медведем. А маленькому с большими – знаешь, как спорить: и выспоришь, да проиграешь.

Спор у них был: кто первый утром солнечный луч увидит?

Вот взобрались они на пригорышек и сели.

Инойка-Медведь сел лицом в ту сторону, где утром из-за леса солнцу вставать. А Кузяр-Бурундук сел лицом туда, где вечером солнце зашло за лес. Спиной к спине сели и сидят – ждут.

Перед Кузяром-Бурундуком высокая гора поднимается. Перед Инойкой-Медведем лежит долина гладкая.

Инойка-Медведь думает:

«Вот глупый Кузяр! Куда лицом сел! Там до вечера солнца не увидишь».

Сидят, молчат, глаз не смыкают.

Вот стала ночь светлеть, развиднелось.

Перед Инойкой-Медведем долина чёрная лежит, а небо над ней светлеет, светлеет, светлеет…

Инойка и думает:

«Вот сейчас падёт на долину первый лучик, – я и выиграл. Вот сейчас…»

А нет, всё ещё нету лучика. Ждёт Инойка, ждёт…

Вдруг Кузяр-Бурундук за спиной у него как закричит:

– Вижу, я вижу! Я первый!

Удивился Инойка-Медведь: перед ним долина всё ещё тёмная.

Обернулся через плечо, а позади-то макушки горы так солнцем и горят, так золотом и блещут!

И Кузяр-Бурундук на задних лапках пляшет – радуется.

Ой, как досадно Инойке-Медведю стало! Проспорил ведь малышу!

Протянул тихонько лапу – цоп! – за шиворот Кузяра-Бурун-дука, чтоб не плясал, не дразнился.

Да рванулся Кузяр-Бурундук, – так все пять медвежьих когтей и проехали у него по спине. От головы до хвоста пять ремешков выдрали.

Шмыгнул Кузяр-Бурундук в норку. Залечил, зализал свои раны.

Но следы от медвежьих когтей остались. С той поры робкий стал Кузяр-Бурундук. Ото всех бегает, по дуплам, по неркам прячется. Только и увидишь: пять чёрных ремешков мелькнут на спинке – и нет его.

ГЛАЗА И УШИ

Жил Инквой-Бобёр на извилистой лесной речке. Хороша у Бобра хата: сам деревья пилил, сам их в воду таскал, сам стены и крышу складывал.

Хороша у Бобра шуба: зимой тепло, и в воде тепло, и ветер не продувает.

Хороши у Бобра уши: плеснёт в речке рыба хвостом, упадёт лист в лесу – всё слышат.

А вот глаза у Бобра подгуляли: слабые глаза. Подслеповат Бобёр: и на сто коротеньких бобриных шагов не видит.

А в соседях у Бобра на светлом лесном озерке жил Хоттын-Лебедь. Красивый был и гордый, ни с кем дружить не хотел, даже здоровался нехотя. Поднимет белую шею, окинет взглядом с высоты соседа – ему кланяются, он чуть кивнёт в ответ.

Вот раз случилось, работает Инквой-Бобёр на берегу речки, трудится: осины зубами пилит. Подпилит кругом до половины, ветер налетит и свалит осину. Инквой-Бобёр её на брёвнышки распилит и тащит на себе брёвнышко за брёвнышком к речке. На спину себе взвалит, одной лапой придерживает брёвнышко, – совсем как человек идёт, только трубки в зубах нет.

Вдруг видит – по речке Хоттын-Лебедь плывёт, совсем близко. Остановился Инквой-Бобёр, брёвнышко с плеча скинул и вежливо сказал:

– Узя-узя!

Здравствуй, значит.

Лебедь гордую шею поднял, чуть головой кивнул в ответ и говорит:

– Близко же ты меня увидал! Я тебя ещё от самого поворота речки заметил. Пропадёшь ты с такими глазами.

И стал насмехаться над Инквой-Бобром:

– Тебя, слепыша, охотники голыми руками поймают и в карман положат.

Инквой-Бобёр слушал, слушал и говорит:

– Спору нет, видишь ты лучше меня. А вот слышишь ты тихий плеск вон там, за третьим поворотом речки?

Хоттын-Лебедь прислушался и говорит:

– Выдумываешь, никакого плеска нет. Тихо в лесу.

Инквой-Бобёр подождал, подождал и опять спрашивает:

– Теперь слышишь плеск?

– Где? – спрашивает Хоттын-Лебедь.

– А за вторым поворотом речки, на втором пустоплесье.

– Нет, – говорит Хоттын-Лебедь, – ничего не слышу. Всё тихо в лесу.

Инквой-Бобёр ещё подождал. Опять спрашивает:

– Слышишь?

– Где?

– А вон за мысом, на ближнем пустоплесье!

– Нет, – говорит Хоттын-Лебедь, – ничего не слышу. Тихо в лесу. Нарочно выдумываешь.

– Тогда, – говорит Инквой-Бобёр, – прощай. И пускай тебе так же послужат твои глаза, как мне мои уши служат.

Нырнул в воду и скрылся.

А Хоттын-Лебедь поднял свою белую шею и гордо посмотрел вокруг: он подумал, что его зоркие глаза всегда вовремя заметят опасность, – и ничего не боялся.

Тут из-за леса выскочила лёгонькая лодочка – айхой. В ней сидел Охотник.

Охотник поднял ружьё – и не успел Хоттын-Лебедь взмахнуть крыльями, как грохнул выстрел.

И свалилась гордая голова Хоттын-Лебедя в воду.

Вот и говорят ханты – лесные люди: «В лесу первое дело – уши, глаза – второе».

ТЕРЕНТИЙ-ТЕТЕРЕВ

Жил в лесу Тетерев, Терентием звали.

Летом ему хорошо было: в траве, в густой листве от злых глаз прятался. А пришла зима, облетели кусты и деревья – и схорониться негде.

Вот звери лесные, злые, и заспорили, кому теперь Терентий-Тетерев на обед достанется. Лисица говорит – ей. Куница говорит – ей.

Лисица говорит:

– Терентий спать на землю сядет, в кусту. Летом его в кусту не видно, а нынче – вот он. Я понизу промышляю, я его и съем.

А Куница говорит:

– Нет, Терентий спать на дереве сядет. Я поверху промышляю, я его и съем.

Терентий-Тетерев услыхал их спор, испугался. Полетел на опушку, сел на макушку и давай думать, как ему злых зверей обмануть. На дереве сядешь – Куница поймает, на землю слетишь – Лисица сцапает. Где же ночевать-то?

Думал-думал, думал-думал, – ничего не придумал и задремал.

Задремал – и видит во сне, будто он не на дереве, не на земле спит, а в воздухе. Кунице с дерева его не достать и Лисице с земли не достать: вот только ноги под себя поджать, – ей и не допрыгнуть.

Терентий во сне ноги-то поджал да бух с ветки!

А снег был глубокий, мягкий, как пух. Неслышно по нему крадётся Лисица. К опушке бежит. А поверху, по веткам, Куница скачет и тоже к опушке. Обе за Терентием-Тетеревом спешат.

Вот Куница первая прискакала к дереву да все деревья оглядела, все ветки облазала, – нет Терентия!

«Эх, – думает, – опоздала! Видно, он на земле, в кусту спал. Лисице, верно, достался».

А Лисица прибежала, всю опушку оглядела, все кусты облазала, – нет Терентия!

«Эх, – думает, – опоздала! Видно, он на дереве спал. Кунице, видно, достался».

Подняла голову Лиса, а Куница – вот она: на суку сидит, зубы скалит.

Лисица рассердилась, как крикнет:

– Ты моего Терентия съела, – вот я тебе!

А Куница ей:

– Сама съела, а на меня говоришь. Вот я тебе!

И схватились они драться.

Жарко дерутся: снег под ними тает, клочья летят.

Вдруг – трах-та-та-тах! – из-под снега чем-то чёрным как выпалит!

У Лисицы и Куницы от страха душа в пятки. Кинулись в разные стороны: Куница – на дерево, Лисица – в кусты.

А это Терентий-Тетерев выскочил. Он как с дерева свалился, так в снегу и заснул. Только шум да драка его разбудили, а то, наверное, и сейчас бы спал.

С тех пор все тетерева зимой в снегу спят: тепло им там и уютно, и от злых глаз безопасно.

ВОДЯНОЙ КОНЬ

На широкой-широкой сибирской реке выбирал старик сети, полные рыбой. Внук ему помогал.

Вот набили они лодку рыбой, закинули сети опять и поплыли к берегу. Старик гребёт, внук правит, вперёд глядит. И видит – плывёт навстречу коряга не коряга, словно бы пень, и на нём два больших, как у орла, каменных крыла. Плывёт и громко фыркает…

Испугался внук и говорит:

– Дедка, а дедка! Там что-то страшное плывёт да фыркает… Старик обернулся, приставил руку к глазам, как козырёк, смотрел, смотрел и говорит:

– Это зверь плывёт.

Внук ещё больше испугался:

– Греби, дедка, шибче. Убежим от него.

А дед не хочет, говорит:

– Это зверь сухопутный, в воде он нам ничего не сделает. Вот я его сейчас запрягу.

И погнал лодку наперерез зверю.

Ближе да ближе, – внуку уже видно: не пень это, а большая горбоносая голова, на ней рожищи широкие, как крылья. Голова старого Лося-сохатого. Ростом он больше коня и сильный страшно, сильней медведя.

Ещё больше испугался внук. Он схватил со дна лодки поколюку-копьё, протягивает деду:

– Бери, дедка, поколюку, бей зверя крепче.

Не взял старик поколюку-копьё. Взял две верёвки.

Одну накинул зверю на правый рог, другую – на левый рог; привязал зверя к лодке.

Страшно зафыркал зверь, замотал головой, глаза кровью налились. А сделать ничего не может: ноги у него в воде болтаются, до дна не достают. Опереться ему не на что – и верёвок разорвать не может.

Плывёт зверь и лодку за собой тащит.

– Видишь, – говорит старик, – вот нам и конь. Сам нас к берегу везёт. А убил бы я поколюкой зверя, нам с тобой пришлось бы его до дому тащить, из сил выбиваться.

И верно: тяжёл зверь, тяжелей лодки со стариком и внуком и всей их рыбой.

Фыркает зверь, плывёт – к берегу рвётся. А старик верёвками, как вожжами, управляет им: за одну потянет – зверь вправо повёртывает, за другую – зверь влево. И внук уже не боится зверя, только радуется, что такой у них конь в упряжке.

Ехали так, ехали старик с внуком, – вот уже и берег близко, а на берегу избушка их виднеется.

– Ну, – говорит старик, – давай теперь поколюку, внучек. Пора зверя колоть. Был он нам конём, теперь мясом будет – лосятиной.

А внук просит:

– Обожди, дедка, – пусть ещё прокатит. Не каждый день на таких конях ездим.

Ещё проехали. Старик опять поколюку-копьё поднимает. Внук опять его просит:

– Не бей, дедка, успеешь. Будет нынче у нас сытный обед из лосятины. А перед обедом на водяном коне всласть покатаемся.

А берег уже вот он – рукой подать.

– Пора, – говорит старик, – натешились.

И поколюку-копьё поднимает. Внук за поколюку держится, не даёт зверя колоть:

– Ну ещё, ну хоть капельку ещё прокатимся!

Тут вдруг достал зверь ногами до дна. Разом выросла из воды могучая шея, спина горбом, крутые бока. Встал старый Лось во весь свой богатырский рост, упёрся ногами в песок, рванул…

Лопнули обе верёвки. Лодка о камни с размаху – трах! Опомнились старик и внук по пояс в воде.

Кругом только щепки плавают.

И лодки нет.

И рыбы нет.

И лосятина в лес убежала.