Текст книги "Не спать всю ночь свобода"

Автор книги: Виталий Каплан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

7

В конторе действительно все оптимизировано. Ресурсы экономят. Да и некий остаточный гуманизм имеет место. В общем, долго мандражировать мне не пришлось. Лязгнул дверной замок, и на пороге явились двое, похожих как родные братья – плотные, стриженные, в черной коже.

– Ну что, Ерохин, пора… – скучающе протянул один из них. Второй молчал, но его взгляд буравил мне переносицу. Нехорошо он смотрел, и нужно быть совсем уж идиотом, чтобы не понять смысл его взгляда.

Я и раньше слышал о том, что случается с попавшими сюда. Говорить на эту тему можно было совершенно свободно. Ведь на гласность и прочие «общечеловеческие» никто не покушался. Вот так и живем, в двух измерениях. Независимые газеты, парламент, оппозиция – это с одного боку. А с другого – Светлый Господин наш Варкрафт III. Между боками – Служба Технической Поддержки. Да еще сия богоугодная контора. Причем гуманизм здесь, в конторе, остаточный, а никак уж не избыточный. Зараженный вирусом юзер слишком опасен, чтобы его перевоспитывать, лечить трудом и все такое прочее. Нет, Господа Алгоритмы не могут рисковать, а людским ресурсам пока что конца не предвидится. Поэтому – на биомассу.

Видимо, у меня пониженный инстинкт самосохранения. Возможно, это генетический дефект, не знаю. Но только сейчас мне не было ни страшно, ни больно. Как-то вдруг разом все надоело. По крайней мере, не придется больше давить на кнопки омерзительной клавиатуры, набирать абстрактные очки, кормить ими Светлого нашего хряка. Незачем размахивать мечом на скользкой палубе драккара, отбиваться от орков-старшеклассников, никогда уже не сделают мне укольчика, превращающего человека в радостную куклу. А человек ли я еще?

Маму только вот жалко. Одинокие вечера возле телеэкрана, мыльные сериалы и реклама гигиенической жвачки, а за окном – белое буйство метели.

Но там, где ты ни на что не способен, там ты не должен ничего хотеть.

– Давай, Ерохин, шевелись, – напомнил мне кожаный охранник.

В самом деле, еще не хватало, чтобы под локти тащили… Туда… А кстати, как происходит это? Впрочем, хрен с ним, лишь бы быстро. И я наконец отдохну. Можно сказать, мне досталась путевка в санаторий.

Я шел между хмурыми охранниками по пустынным коридорам, залитым неживым светом люминесцентных ламп, механически перебирал ногами и ни о чем не думал. А о чем может думать биомасса?

…Бетонный пол, бетонные стены, и, для разнообразия, дверь, в которую меня направили несильным, но уверенным тычком. Значит, здесь? В этом непонятно как назвать? Ни на камеру, ни на комнату помещение не тянуло. Просто – здесь.

– Мне как, лицом к стенке? – нервно усмехнувшись, поинтересовался я у охранника. Страшно не было. Было скучно.

– Грамотный, – кивнул один из кожаных другому. – Ты только вот что… Погоди это… к стенке. Успеешь еще. Тут, значит, поговорить с тобой хотят.

С этими словами он плавно развернулся и исчез в дверном проеме. Второй последовал за ним, обернувшись на пороге. Во взгляде его читалось откровенное удивление.

Дверь негромко всхлипнула и со щелчком закрылась. Остался только обескураженный человечек внутри бетонного кубика. Да еще оголенная лампочка на потолке – таком высоком, что и ниндзя бы не достал в прыжке.

Впрочем, долго скучать мне не пришлось. На противоположной стене явственно обозначилась прямоугольная щель, беззвучно отъехала в сторону казавшаяся монолитной плита – и передо мной возник темный, Бог знает куда ведущий проход.

А еще спустя мгновение оттуда появилась фигура. В дорогом кремовом костюме, при искусно подобранном галстуке. Но узнал я его сразу.

– Ну, привет, Свенушка! Не заскучал? – улыбнулся Олаф одной из своих улыбок. Той, что занимала место между блатным оскалом и иронической ухмылкой.

8

– Ну вот, теперь пора поговорить всерьез, Андрюша.

Олаф стоял, прислонившись к бетонной стене. Видно, испачкать костюм он не боялся. Интересно, долго ли протянется «разговор всерьез»? А то ноги у меня уже затекли.

– Слушайте, Олаф, а нельзя организовать какие-нибудь табуретки? почему-то я перешел на «вы», хотя на драккаре между нами все было проще.

– Вот как раз это сложно, Андрюша, – ядовито усмехнулся Олаф. – И знаете почему? Ничего нельзя организовать для того, кого нет.

– То есть?

– То и есть. Вас нет, Андрюша. Гражданин Ерохин А.М. ликвидирован в 22–47. Примерно, – взглянул он на часы, – примерно пять минут назад. Идентификационный номер исключен из реестра, файл стерт.

– Получается, я умер? – в горле у меня пересохло. Уж на что – на что, а на загробную жизнь я не рассчитывал. Не верил я в нее, в загробную.

– Вы задаете сложные вопросы, Андрюша, – прищурился Олаф. – Что есть человек?

– Двуногое без перьев, – охотно отозвался я. Ничем иным в эти минуты я себя не чувствовал.

– Вот именно, – кивнул он раздраженно. – Или, точнее, файл на центральном сервере, идентифицируемый десятизначным кодом. Поэтому уже пять минут как вас не существует – с известной точки зрения.

– Так это не загробная жизнь? – облегченно выдохнул я.

– Ну, ее можно назвать виртуальной. Вы есть – и вас нет.

– Кстати, а как насчет вас, Олаф?

– Меня тоже нет, Андрюша. Так что на табуретку претендовать не могу. Ладно, давайте к делу. Ну, во-первых, прошу прощения за все, что случилось с вами за последнее время.

– Это начиная с ареста в Белопенной Гавани?

– Раньше, Андрюша, раньше. И ваш недобор нормы, и Коллектор, и каникулы на драккаре – это уже следствие. Но поверьте, так было надо. Иначе ваш файл не удалось бы стереть.

Он глядел вроде бы виновато, но широкие его зрачки напоминали черные дыры, ведущие в какие-то странные, глухие измерения.

– Загадками изволите говорить, уважаемый.

– А вы хорошо владеете собой, – не замечая моей иронии, хмыкнул Олаф. – Впрочем, так и должно быть. Нормальная реакция для вашего психотипа. И добавлю, весьма редкая. Мы два года искали подходящую кандидатуру.

– А теперь по порядку, Олаф. – Мне уже успел надоесть его легкий треп. Тем более, отчего-то стало смешно. Видимо, истерическая реакция на несостоявшуюся казнь. Не хватало еще прыснуть, как лопоухий первоклашка, которому показали пальчик.

– Что ж, давайте по порядку. Повестку дня сами предложите?

– Предложу, – кивнул я. – Пункт первый – кто эти ваши «мы». Пункт второй – «для чего искали». И третий – почему забыли поинтересоваться моим согласием.

– Начнем с конца, Андрюша. – откашлявшись, начал Олаф. – В вашем согласии мы были уверены. Впрочем, в делах такого масштаба не обращают внимания на волеизлияния одиночек. Ведь тут речь, как ни напыщенно это звучит, о судьбе человеческой цивилизации. Кое-о-чем мы с вами говорили еще там, на драккаре, но давайте все же суммируем. Итак, идет война. Схлестнулись две расы. Даже не расы, нет – две формы жизни. Вещественная и информационная. Господа Алгоритмы оккупировали Землю. Человечество, по сути, попало в рабское состояние. И рыпаться невозможно. Светлые Господа, как вы знаете, контролируют все ракетные установки. Если что, им ядерная зима не страшна. В бункерах выживет достаточно игроков. Впрочем, они нас кормят, организуют безлюдные технологические циклы, управляют экономикой и индустрией развлечения. Кнут и пряник. Они нас холят и не дают передраться, мы реализуем их структуры. Доктора философских наук, типа Слезова, рассуждают о плодотворном симбиозе двух ноосфер. Кстати, Слезов, как лицо, обремененное интеллектуальным трудом, освобожден от месячной нормы.

Он помолчал, а затем неожиданно тихо спросил:

– Хотите знать, что будет?

– Да я и так понимаю, что будет, Олаф. Вырождение. Три-четыре поколения – и о цивилизации можно забыть.

– Правильно понимаете. Вот и взвесьте. Чего стоит ваше согласие, да и жизнь, по сравнению с десятком миллиардов?

Мне вдруг стало очень холодно.

– То есть… Олаф, вы говорите так, будто есть какой-то шанс. Но сами же только что сказали – ракетные установки, мировая сеть.

– Ну что ж, пора переходить к первым двум вашим пунктам. Вспомните, с чего все началось?

– Ну, пять лет назад. Заявление Аргунова. Смешки на этот счет по всем развлекательным каналам. А через месяц – Реализация.

– Совершенно верно. Только давайте уточним, что же именно тогда произошло. Аргунов был великим программистом. Об этом знали многие. В том числе и его начальнички в московском отделении «Майкрософта», устроившие ему сокращение штатов. Болтал он, понимаете, лишнее насчет запланированных недоделок Windows-2003. Ладно, это все лирика. Мало кто знал, что он еще и увлекался оккультизмом. И сам имел некоторые способности. Хотел выразить древние тайны средствами информатики. Вот и открыл Формулу Перехода. Что кончилось для него печально.

– Угу… Сраженный коварной пулей вирусовского наймита… Плывут пароходы – салют Аргунову, ползут паровозы – привет Аргунову… В зубах, знаете ли, навязло.

– Все было не так, Андрюша, – ответил он сухо. – Максим Аргунов должен был умереть. Того требовала Формула Перехода. Сейчас не время вдаваться в детали, но суть такова: из ничего не возникнет нечто. Чтобы Господа Алгоритмы обрели жизнь, кто-то должен был ее отдать. Чтобы программы стали живыми, живой должен стать программой. И он стал. Все, что вы получили за пять лет – не более чем реализация этой программы. Она крутится, алгоритмы наслаждаются существованием. А глупый амбициозный Аргунов стал цепочкой ассемблерных операторов. И понял, что натворил. Увы, слишком поздно.

– То есть как? – вновь не понял я. – Вы же сказали, он умер.

– А что есть смерть, Андрюша? Да, тело его распалось, но кроме тела, есть еще что-то.

– Значит, все-таки загробный мир?

– Он не верил в загробный мир. И не получил его. Остался здесь, остался программой. Только вот все программы-то ожили. Реализация, мать ее. И он тоже получил иллюзорное бытие. Знали бы вы, как это больно! Ведь одни только придурки наслаждаются, вроде Мортала Комбата или, к примеру, вашего Варкрафта. Они наслаждаются, он страдает. Знаете, тут как в огне. Глину закаляет, солому жжет. Пламя-то одно и то же.

– А вы, Олаф, откуда все это знаете?

– От верблюда. Неужели еще не догадались, Андрюша?

– Но… – я не нашелся что сказать.

– Надоело говорить в третьем лице, – с усилием выдавил он. – Да, господин Ерохин, то, что вы видите – лишь картинка. Трехмерная. И слышите вы оцифрованный звук. Задействовать здешнюю периферию несложно. Вот стереть файл, увы, не в моих силах. У них такая система защиты, что не сунешься.

– Но как же там, на драккаре? – прошептал я непослушными губами. Казалось, еще немного – и свихнусь окончательно. Хотя куда уж дальше. – Ты и греб, и мальчика… того… из арбалета… Это что, тоже оцифрованный фантом?

Незаметно для самого себя я вновь перешел на «ты».

– Нет, – грустно сообщил Аргунов. – Там был один из наших. Я потому и взял сейчас его образ. Чтобы хоть частично избежать глупых вопросов.

– Из наших… То есть программ? – глупо поинтересовался я.

– Нет, людей. Понимаешь, план возник давно. Но своими силами мне бы не справиться. Нужна была команда. И я ее собрал. Люди знали, на что шли, хотя я и не посвящал их в излишние подробности. Незачем.

– А эти, стриженные, ну, которые охранники? Тоже борцы за идею?

– Купленные, – устало отмахнулся бывший Олаф. – Но таких мало. Предпочитаю работать с иным материалом. Чтобы цепочка была крепкой.

– И я, значит, очередное звено?

– Нет, Андрюша. – хмуро произнес Аргунов. – Ты – конечное звено.

Он надолго замолчал. А у меня слегка кружилась голова – не то от услышанного, не то от усталости. Все же здесь очень не хватало табуреток.

– Значит, так, Андрюша. – продолжал он уже спокойнее. – Формула Перехода. Клин, видишь ли, вышибают клином. Реализация действует до тех пор, пока существует программа «Макс Аргунов». Надо стирать. Но не с конкретного носителя, это ничего не даст. Ты же понимаешь, информация от носителей не шибко зависит. Единственный выход – внедрить в ее тело небольшой код. Несколько простеньких операторов. После чего алгоритм самоудалится. Догадываешься, откуда возьмется этот самый код?

Мне нечего было ответить.

– Им станешь ты, Андрюша. Формула Перехода. Тебе надо превратиться в программу, чтобы закрыть Реализацию. Ты понимаешь, что это значит?

Я кивнул.

– Да ни фига ты не понимаешь, – неожиданно злобно выдохнул Макс. – Тебя не станет. Ты умрешь абсолютной смертью. Исчезнет твоя личность, твоя память, растают все твои мысли. Это не чернота вечного сна, это хуже. Несколько минут виртуальной жизни, пока твой код не сотрет меня, а после – все, полный абзац. И не надейся на загробный мир. Для таких, как мы с тобой, его нет.

– Можно подумать, у меня есть выбор, – иронично улыбнулся я, глядя в блеклые серые глаза Аргунова. Мне вдруг почудилось, что сквозь его тело проступает грязная бетонная стена. Но тут же все восстановилось. Секундный сбой графики?

– Выбор всегда есть, Андрюша, – хмыкнул он. – Только в твоей ситуации он не слишком разнообразен. Или ты произносишь Формулу Перехода, или, извини, остаешься здесь. В четырех бетонных стенах. Вывести тебя наружу я не смог бы даже при всем своем желании. Ты выбираешь форму смерти, не больше. Но и не меньше.

– А что, нельзя было пообщаться у меня дома? Еще до известных событий? Возник бы посреди монитора… Обязательно надо было меня сюда тащить?

– Обязательно. Формула не сработает, пока с тобой связан идентифицирующий файл. А убирается он, извини, только так. Отсюда и сюжет с вербовкой и вирусом.

– Кстати, что был за вирус? Интересно все-таки…

– Three-Half 2010, если тебе это что-то говорит. А если точнее, не было вируса. Сымитировал я червяка. Его-то как раз несложно. Старый хрыч Лозинский купился.

И тут я спросил то, что все это время не давало мне покоя.

– Но почему именно я?

– Психотип такой, – грустно обронил Макс. – Я же говорил, долго искали. Лишь тебя Формула Перехода способна превратить в нужный код. В информационном мире ты можешь стать только тем, чем был здесь, в жизни.

– Выходит, я не более, чем код-разрушитель? А я-то надеялся…

– Не больше, – подтвердил Макс. – Но никто, кроме тебя…

– Сериал такой был старый, – улыбнулся я.

– Знаю, – кивнул Макс. – Жена смотрела, не оторвать.

– Сейчас-то она как? – не удержался я от вопроса.

– Никак… – Аргунов отвел взгляд в сторону. – Господа Алгоритмы решили подстраховаться.

– Даже так?

– А ты думал? Среди них не только дурные игрушки. Взять того же 2003-го. Кое-кто о чем-то догадывается. Вот и обнулили все данные. Чтобы никто не вывел Формулу.

– Значит, не только жену?

– Не только… Ладно, к делу. Долгие проводы – лишние слезы. Решай. И не затягивай сей процесс – я же не могу вечно держать здешнюю периферию.

Я кивнул. Почему-то вспомнился мне плюшевый медвежонок, был у меня в детстве такой приятель. С такими же тусклыми глазами-пуговицами.

Странный он все-таки, Аргунов. Чего тут решать, если выбор прост – с маслом ли тебя, со сметаной ли…

9

Низкие, разлохмаченные облака ползли по мышиного цвета небу. Влажный ветер лизал мою голову точно язык невидимой коровы, трепал длинные, тускло-серебристые волосы, и те то и дело закрывали мне обзор.

Впрочем, тут не было ничего интересного. Плоский, от горизонта до горизонта луг, поросший высокой травой, огромные замшелые валуны, изредка нарушающие зеленое однообразие, пара темных точек под облаками надо полагать, птицы. Правда, более всего они напоминали мне то, что отличает букву «ё» от «е».

Я усмехнулся – шутка получилась невеселая.

Значит, вот так? Пять минут назад, еще в бетонном кубе, Аргунов предупредил – внешний вид виртуального пространства предсказать невозможно. Оно – порождение моей психики, и никто, кроме меня… и так далее. Во всяком случае, произнося Формулу Перехода – семь странных, ни на что не похожих слов, я не думал, что все получится настолько просто. Ветер, трава, птицы. И я сам – высокий, длинноволосый, с тяжелым, чуть расширяющимся к острию мечом. И куда только делись близорукость, основательные залысины, испорченная сколиозом спина? Впрочем, именно так, по-моему, и должен выглядеть код-киллер. Не ассемблерные же операторы мне представлять. Я же не Аргунов…

Кстати, пора бы ему и появиться. Он тогда сказал, что восприятие установится не сразу, пусть я ни о чем не волнуюсь. Виртуальность не любит суеты.

Я и не суетился, но все же интересно было – а какой облик примет злополучный Макс? Хотя и это, по его словам, зависило от заскоков моего подсознания.

Мое подсознание не подвело. Легкий шелест травы, прядь серебристых волос, брошенная мне на глаза теплым ветром, я мотнул головой – и увидел его.

На сей раз он был не в жестяных латах. Желтая футболка с изломанной надписью – «Давить проклятые форточки!» – выбилась из спортивных брюк, на ногах имели место поношенные кроссовки. И лишь копье, с широким древком и тусклым длинным наконечником, напоминало зимний бой на палубе драккара.

– Это, значит, ты, Аргунов? – сипло выдохнул я, глядя на полоску над верхней губой. То, что там произрастало, ну никак не тянуло на усы.

– А кто, доктор Айболит, что ли? – хмыкнул парнишка. – Как, освоился, Андрюша?

– Чего тут осваиваться, – вздохнул я. – Скажи лучше, что дальше-то делать?

Он как-то неуверенно поглядел на меня.

– Ты что, не понял? Вроде бы я все объяснил. Так что давай, киллер, действуй.

– То есть? – переспросил я и, уже спрашивая, догадался.

– То и есть. Для чего у тебя меч, спрашивается?

– Так я… это… Должен тебя рубить?

– Нет, капусту шинковать, – скривился он. – Давай, не тяни.

Я положил пальцы на рукоять. Та почему-то оказалась теплой, точно живая.

Расстояние между нами не превышало длины меча. Это было так просто – вытянуть из ножен клинок, развернуться к парнишке боком и, рассекая свистящий воздух, обрушить металл на его шею. Все займет не больше секунды. Колени его подогнутся, он ойкнет и медленно, невыносимо медленно осядет в мокрую траву. И рысплывется темное пятно, только сейчас не подернется льдом, не та погода – просто впитается в жадную землю.

Еще недавно у таких вот пацанов-первокурсников я принимал экзамены.

– Знаешь, трудно вот так, сразу, – кривя губы в жалкой улыбке, пробормотал я.

Лицо его дернулось.

– Ты что, охренел, Андрей Михалыч? Там, на драккаре, ты вел себя умнее.

– Так и ты там копьем орудовал дай Боже! Я только защищался, а тут…

– На драккаре меня не было, не забывай, – холодно бросил он, глядя куда-то в сторону. – С кем ты там махался, не имеет никакого значения. А я – Аргунов Максим Викторович, жирная сорокалетняя сволочь. И ты обязан! Мне плевать, какие тебе глюки мерещатся! Ничего этого нет, мы с тобой всего лишь суперпозиция информационных полей. Это только кажется, что рубить, что кровь брызнет. Выкинь из головы! Ты на самом деле блок операторов в мою структуру внедришь. Мы – программы, Андрюша. Мы должны выполняться! Я понимаю, – добавил он чуть мягче, – ты поверил в мираж. Это бывает с непривычки, но себя надо преодолеть. Ты должен. Ради Земли! Ради свободы…

Я понимал, что он прав. Когда решается судьба человечества, что значит семнадцатилетний вихрастый мальчишка? Которого к тому же нет. Когда под крик гармони уходим мы привычно сражаться за свободу в свои семнадцать лет. Совсем некстати вспомнилась эта песня. Я тоже вроде как сражаюсь за это самое… Но почему не тянет меня хвататься за саблю с надеждою в глазах? Не потому ли, что нет уже у меня ни надежды, ни глаз? Да и меня нет.

Если бы он сопротивлялся, если бы вновь начал орудовать копьем, может… Но он стоял молча, глядел отчаянными серыми глазами. Которые как небо над головой. Которых нет.

Все это, если подумать трезво, было смешно. Эмоции интеллигентного размазни – и рабство десяти миллиардов «юзеров». Боязнь запачкать виртуальные руки – и самое что ни на есть настоящее вырождение цивилизации. Это было просто смешно. Но что делать, если нас с детства обделила иронией природа? Старая песня не могла ответить. Я всю жизнь делал то, что должен. А уж тем более то, что обязан. Только вот был ли я? Свобода быть собою, не спать всю ночь свобода… Свобода! Она была моей верой, моей жизнью, моим дыханием. И ради нее я делал то, что должен. И что обязан. Как сейчас вот обязан поднять непослушный меч. Защитить свободу. Только вот где она?

Медленно, миллиметр за миллиметром, серое лезвие выползало из ножен. И рукоять становилась все теплее и теплее.

 
Нас с детства обделила иронией природа.
Есть высшая свобода – и мы идем за ней.
 

А есть ли она, высшая? Может, все проще – не спать всю ночь, выбрать поезд, не гасить огней? Поднять меч…

Две темные точки, две неподвижные птицы глядели с низкого, но такого недоступного неба. Две темные точки замерли напротив друг друга в густой мокрой траве. И не знали, над какой они буквой.