Текст книги "Обида (СИ)"

Автор книги: Виталий Кочетков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

 Тётя Катя гнала самогон, а дядя Петя торговал наркотиками. Несколько раз их привлекали к суду, но доказать ничего не смогли. В бедах своих они винили власть.

   Сявка Меринов ездил по окрестным сёлам, скупал убоину и торговал мясом на городском рынке. Налоги не платил, зато весело бранил государство за разбитые дороги и хапужных гаишников.

   Тётя Мотя и дядя Митя стеснялись называться фермерами, предпочитая привычное и достопамятное – единоличник. Выйдя из колхоза, получили долю в виде 12 га земли и груду ржавой техники, которая, тем не менее, исправно функционировала благодаря стараниям дяди Мити. Выращивали пшеницу и сдавали на спиртзавод, называя грабительскими закупочные цены на зерно. Построив новый дом, крыли крышу шифером, а государство – матом.

   Деда Семёна новые времена застали врасплох, как часового заснувшего на посту.

   – Всё, что было ценного, отняли, – печалился он. – Дали взамен полосатый флаг – и рады до усеру.

   Что именно отняли он не говорил, но явно имел в виду Среднюю Азию, Прибалтику и Закавказье. Про Крым и говорить нечего – форменный грабёж.

   Раз в месяц дед Семён ездил в город за пенсией. Войдя в автобус, громко здоровался со всеми пассажирами и раздражался, если кто-то не отвечал – бухтел, сопел и кашлял. За проезд платил, но билет не брал категорически, и жестом толстосума отводил руку кондукторши: «Не надо» – а ведь голь перекатная! Нет, советская гордость просто так не выветривается. Садился и доставал кондукторшу одним и тем же вопросом: когда же, наконец, заменят этот вдрызг разбитый автобус.

   – Не рентабельные мы, – вздыхала женщина с билетами, пряча дармовой червонец в нагрудный карман. – Грозятся маршрут закрыть.

   – Да, толку от него как от козла молока, – говорил дед, подразумевая, без сомнения, государство, козлиная сущность которого ни у кого не вызывала сомнений. Явно не козочка.

   Баба Настя не любила «энту» власть из «прынципу», а баба Люба – из лучших побуждений, ну и за компанию, разумеется. Они друг без друга жить не могли и даже домовину предполагали заказать одну на двоих «навроде» общежития.

   В общем, все ругали власть почём зря, понимай – бесплатно. И безбоязненно – демократия дала такую возможность – а что ещё вам надобно, господа? Больше у демократии ничего нет – ругайте.

   Единственным исключением из правил был Пётр Иванович – балагур и выпивоха, философически настроенный лицедей, бывший десантник и профессиональный взрывник – взрывоопасный человек: вокруг него всегда кипели страсти. У него была редкая способность – кинет слово, и люди спорят, горячатся, хватают друг друга за грудки, ищут в драке мужицкую правду. А находили они её всегда на дне сорокаградусной, которую выпивали, когда во рту пересыхало от крика, и тогда Пётр Иванович произносил свой знаменитый тост: «Сто дней президента не стоят ста грамм водки – это верно, и, тем не менее, выпьем за его здоровье».

   За здоровье главы государства он пил каждый божий день, потому как уважал. «Это ж надо – взять страну с кодлой наглых олигархов-иноземцев, страну, в которой всё хочется переписать набело, включая конституцию, и не сделать ни одного неверного шага – дорогого стоит».

   Напившись, называл себя ангелом-хранителем земли Русской и пьяно плакал, напевая под нос государственный гимн в первоначальной его редакции – со Сталиным и Лениным. А что – из гимна слова не выкинешь.

   Потом за ним приходила его верная супружница Дуся. Гнала домой.

   – Интересно, за кого ты пить будешь, если произойдёт государственный переворот?

   – Брошу, – отвечал Пётр Иванович. – Если какой переворот – брошу. И в партизаны уйду. Составы под откос пускать буду. Я теперь умный стал, просто так меня не возьмёшь...

  Местные выборы случились летом, когда клубника, вдруг, пыхнула разом, да и ягода-малина решила не отставать. Только вот беда – сахара в магазине не оказалось, разобрали подчистую.

   И не пошли бабы на выборы, а сидели в магазине и обсуждали насущные проблемы современности.

   – Сахар нынче дорог, – сказала тётя Мотя. – Неподъёмная цена.

   – А пенсия маленькая, – сказала баба Люба. – Совсем крошечная – копейки.

   – На одну пенсию не проживёшь, – сказала баба Настя.

   – Ни за что, – сказала баба Люба.

   Самое интересное, что жили они на эту самую пенсию уже «шашнадцатый год», потому как иных доходов не декларировали и даже не знали что это такое – декларация.

   Масла в огонь подлил Пётр Иванович, который зашёл в магазин сделать очередную инъекцию местной анестезии. А зашёл он вместе с мужиками, с которыми у него возник спор.

   – Во всём, что бы ни случилось, виновата власть, – сказал Пётр Иванович. – Для этого мы её и выбираем – чтобы виноватой была. Ни для чего другого она не нужна.

   Односельчанам очень понравилась первая часть постулата, а две другие вызвали возражения.

   – Ты хочешь сказать, что мы дураков выбираем нарочно, да? – возмутился дед Семён. – Сами, значит, виноваты? То есть долбоёбы?

   – Не все, – сказал Пётр Иванович, – но многие.

   Внесённая поправка не изменила ситуации. Разъярённые мужики кричали и ругались – минут двадцать. Потом сам же Пётр Иванович и загасил раздутый им огонь.

   – Не будем искать косеканс в споре и консенсус на логарифмической линейке, – предложил он.

   – Не будем, – согласились мужики.

   – А коли так – предлагаю выпить

   Так они попали в магазин. Услышав бабские бредни насчёт пенсии, Пётр Иванович вытащил из кармана мятую бумажку и прочёл выписку из Василия Розанова: «Человек, в сущности, должен вечно работать, до гроба. А пенсия – не рента, на которую можно беспечально жить, а всего лишь помощь». И заплевали и заклевали бабы философа не хуже большевиков – у-у-у! совковое семя!

   – А вот англичанки живут, – резонно заметила баба Настя.

   – И немки живы, – подхватила баба Люба – По курортам шалаются.

   – Англичане 333 года и пятнадцать месяцев мир грабили, – сказал Пётр Иванович. – Теперь, конечно, почивают на ляврах. Отдыхают.

   – А немцы?

   – А что – немцы? Им Америка помогала восстановить разрушенное. А мы всё сами отстроили – вот этими самыми ручками

   – Ох и озорной ты был в юности! – прошамкала баба Настя. – Прямо – штрасть! И когда всё успевал – и штроить, и разрушать?

   – Ладно, – сказал Пётр Иванович. – Замнём для ясности. Нам тут с вами разговаривать некогда. Мы пришли сюда по важному делу. Что, мужики, пить будем? «Ржаную»?

   – Я лично «Гжелку», – сказал дед Семён.

   – Почему «Гжелку», а не «Ржаную» – как все?

   – А я сам по себе. Ты мне не указ.

   – И мне не указ, – сказал Сявка Меринов. – Извини, дорогой, но я предпочитаю «Пшеничную».

   – Дела, – сказал Пётр Иванович. – Демократия – лебедь раком щуку. Дела.

   Разобиженный, он отошёл в сторону и, пока другие отоваривались эликсирами молодости, рассматривал витрину. Внимание его привлекли презервативы. Приветы из Франции продавались сотнями в увесистой упаковке, а поштучно – нет.

   – Одно из двух, – сказал Пётр Иванович, – или они предназначены для публичного дома и попали к нам по ошибке, или нашу деревню приравняли к таковому. А на развес можно?

   – И на развес нельзя, – сказала продавщица.

   – А берут?

   – Ещё как! Дед Пахом на свадьбу внука пару пачек взял. Надул, разрисовал фломастерами и подвесил к телевизионной антенне. А их ветром унесло – вместе с антенной.

   – И телевизором, – сказала тётя Мотя, которая знала всё и даже больше. – Через форточку.

   – Так, – громко сказал Пётр Иванович, обращаясь к землякам, – закусь брать будем?

   – У меня продукты, а не закуска, – обиделась продавщица. – И вообще, это вам частная лавочка, а не какая-нибудь государственная забегаловка.

   – А ну её, – сказал дед Семён, – обойдёмся без закуси.

   И мужики покинули частное заведение.

   – Не взнуздал! – запоздало крикнула продавщица. – Я кобылка ретивая – и-ех!

   И тут в магазин влетел Ванька Сорокин. Где и кем он работал, никто не знал. За длинный нос его прозвали Буратино. Всю сознательную жизнь он ходил с красной повязкой на рукаве, и люди с пониманием относились к этой его причуде. Не то, чтоб у него не все были дома – у него вообще никого не было: он был сиротой с тех самых пор как натянул повязку. Или наоборот. Впрочем, это не важно.

   – Девочки, а ну-ка на выборы! – игривым голосом предложил Буратино. – Страна ждёт вашего участия.

   – А и соскучилась я по выборам, – возрадовалась баба Люба. – Так и хочется что-нибудь эдакое в щёлку запустить.

   – Не суетись! – одёрнула её баба Настя. – Ничего эдакого у них нет. Не пойдём мы на выборы, мил человек, пока сахар не привезут. Клубника вянет, малина сохнет. Не пойдём, и вся туточка.

   – Сахар? – удивился Буратино. – Это мы мигом, это нам раз плюнуть. Сейчас в избирательную комиссию звякну, и будет вам сахар. Дай-ка телефон, – обратился он к продавщице, и та дала безропотно, как в первый раз, – чёрный, запылённый, эбонитовый. Буратино набрал какой-то номер и закричал громко и задорно.

   – Центральная? Это – центральная? А у нас сахару нету. Ни грамму. Кто говорит? Буратино, разумеется. Мне самое главное начальство. Жду. – Он прижал трубку к груди и сказал, глядя в потолок. – Выборы, а сахар не завезли – не порядок.

   – Буратино, а у тя всё такое длинное или только нос? – спросила тётя Катя.

   – Всё, – улыбнулся Буратино.

   – Врёт, – с убеждённостью бывшей любовницы сказала тётя Мотя.

   – Вру, – ещё шире улыбнулся Буратино. – А что – нельзя? Алло! Алло! Это председатель? Очень приятно. Сообщаю: у нас кончился сахар. Какой-какой – песок. Самогонные аппараты встали – гы! Записывайте адрес. Ах, знаете. А откуда? По компутеру? Класс! Сколько нам надо? Машину или две. Можно три. Нет, десять мы не осилим. Не осилим, говорю, закопаемся, с ручками. А как ваша фамилия? Знаю, что председатель, фамилия – какая? Фээсбе? Странная фамилия. Вы не еврей будете, нет? Это почему? Я люблю евреев. У меня школьный товарищ самый что ни на есть еврей. Он теперь в Хайфе. Не в кайфе, а в Хайфе – на букву "х", но не хобот. Это город такой в Иерусалиме. Значит, будет? Тогда мы на выборы. – И положил трубку. – Нам лишь бы сахар был, правда, девочки? Ну что – пошли?

   И воробьиной стайкой девочки-старушки выпорхнули из магазина.

   А Пётр Иванович на выборы не пошёл – чуть ли не единственный в избирательном списке.

   – Не из кого выбирать, – сказал он супружнице Дусе. – Не-из-ко-го. – И воздев перст, произнёс с пафосом: – Культ личности каждого отдельно взятого индивидуума – трагедия страны. Общинное сознание русского народа не более чем романтическая выдумка доблестных славянофилов. Если мы насчёт водки договориться не можем...

  2006